Элдерсон Дуг Хранители откровений. Странствия во имя коренных американцев и Земли

Глава 21

Лучшее лекарство

Шайен, Тори и я — как и было запланировано — отправились в Чикаго, где посетили зрелище, организованное труппой, известной как «Группа Синего Человека». Три раскрашенных синим цветом мима устроили в центре города невероятное, жутко странное, но интересное шоу, используя стробоскопы, барабаны и примерно 50 рулонов туалетной бумаги. Они были современными хейока, западной интерпретацией священных индейских клоунов — важным элементом любой культуры, частью духовной практики. Ведь смех, как известно, — лучшее лекарство.

Сидя в поезде на пути к дому, я ощущал, как взволнованное состояние, не покидавшее меня весь этот прожитый день, постепенно таяло, и на смену ему пришло досадное осознание того, что я так и не окунулся с головой в ландшафты своего детства. Пожалуй, я должен был вернуться туда снова, но только один.

Прямо перед восходом, пока девочки спали, я уехал из мотеля. Я решил не томиться в пробках на оживленной трассе Арлингтона и вместо этого поехал задворками, мимо нескольких церквей, еще не открывшихся для воскресной службы. Две из них я хорошо помнил и знал еще с детства.

Когда мы с братом были маленькими, мама настаивала на том, чтобы мы ходили в церковь. Она даже вызвалась в качестве волонтера проводить воскресные занятия, желая таким образом заразить нас еще большим энтузиазмом. Однако воскресными утрами мы были не более сговорчивы, чем во время уборки в комнате или когда нас заставляли менять пеленки младшему брату. Мальчишкам хочется выплескивать энергию более активно — бороться в гостиной или бегать, кататься по полю.

Поле было местом духовной концентрации, которую я переживал на базовом, подсознательном уровне. Однако я никогда не сравнивал его с чем-то религиозным. Мне просто было хорошо там.

Однажды утром в воскресенье, когда мать уже нарядила нас в тесные белые накрахмаленные рубашки, повязала галстуки и надела жилетки, Дэйв выпалил:

— Нет, мы не хотим идти в церковь!

— Это скучно! — добавил я.

Мать настаивала на своем и силой пыталась выставить нас за дверь. Мы упирались, совершая своеобразный акт гражданского неповиновения. Дети быстро учатся подобным фокусам. К нашему удивлению, отец занял нашу сторону и предложил компромисс, который выражался в двенадцати центах каждому за посещение воскресной службы. Двенадцать центов! Этих денег хватало на комикс или пачку жвачек, на кексы с кокосовой стружкой или на рожок апельсинового мороженого. Нас подкупали за Иисуса — и это работало.

Через год после заключения этого соглашения Дэйв собрал комиксов вдвое больше, чем было у меня. Но у меня был четкий расчет. Каждое воскресенье я баловал себя сладостями, а потом дочитывал за Дэйвом комиксы. Так я убивал сразу двух зайцев.

В девять лет я присоединился к своему другу Чаку, и мы вместе ходили в церковь, расположенную недалеко от его дома. Нашим первым воскресным учителем был отставной военный, сражавшийся во Второй мировой войне за Великобританию. Он поведал нам немало интересных историй о том, как вести боевые действия в пустыне и как сила молитвы неоднократно помогала ему выбраться из безнадежных ситуаций — например, однажды он два дня просидел в одиночном окопе, окруженный противником. И выжил. Эта идея борьбы жизни и смерти оказала на меня большое влияние. Внезапно воскресная школа стала мне интересна, и даже больше.

На следующий год учитель сменился. Преподавать стала женщина. Она была по-своему мила, но с ее появлением военные байки прекратились. Однажды она задерживалась. Мы ждали ее, и постепенно наше нетерпение стало переходить в безобидную возню. Я в шутку ударил Чака Библией по голове, и в этот самый момент вошла другая учительница, которой, очевидно, поручили подменить нашу. Новенькая побагровела от злости, схватила меня за руку и подтащила к себе. У нее были усики и плохо пахло изо рта.

— Не смей этого делать! Никогда! — завопила она. Я окаменел.

— После урока я тебя выпорю, — пообещала мне она.

Родители никогда не били меня. Они неплохо разбирались в психологии и верили, что насилием делу не поможешь. Вместо этого они нередко отправляли меня в отдельную комнату, чтобы я подумал о своем поведении, после чего приходилось обсуждать свой проступок тет-а-тет с одним из них. Иной раз мне даже хотелось, чтобы мне дали затрещину — и делу конец!

Сидя в классе в тот день, я больше всего хотел оказаться в своей комнате. «Беги!» — шепнул мне сзади одноклассник, как только учительница отвернулась. Как только мел заскрипел по доске, выводя буквы, я было хотел рвануть к двери, но все еще не мог сбросить с себя оцепенения. Я воображал, что меня будут преследовать с собаками или что-то в этом роде. А когда поймают, то, скорее всего, распнут на кресте.

Учительница резко повернулась и бросила на меня тяжелый взгляд, словно читая мысли. Я был дико напуган. Я был в окопе, окруженном огнем противника. И враг, огромный и страшный как танк, вот-вот начнет наступление. Впервые в жизни я начал молиться совершенно искренне. Я молил о спасении. Я молил о чуде. Я молился о том, чтобы оказаться где-то в другом месте. Чак нервно ерзал позади меня. Это была его церковь, и он меньше всего хотел, чтобы мне досталось. Я думал, станет ли он наблюдать за моей поркой или выйдет из класса?

Прямо перед концом урока — и началом моей обещанной экзекуции — в дверях класса появилась наша настоящая учительница, словно божественный посланник или добрая фея из «Волшебника из страны Оз» , возникшая из сверкающего пузыря, чтобы спасти Дороти от безумной ведьмы. Учительница, заменявшая ее, громогласно доложила ей о том, как я надругался над Священным Писанием, и та в ответ озабоченно кивала. Но я знал, что она способна посмотреть на это со стороны. У нее было открытое, понимающее сердце.

Уходя, усатая злюка бросила мне, брызгая слюной:

— В этот раз тебе повезло...

Так я повстречался с дьяволом и увернулся от его гнева и насилия. Каждый раз, возвращаясь в ту церковь, я с опаской осматривался — нет ли поблизости той, усатой. Но больше я ее не встречал, разве что в кошмарах.

Свой самый глубокий духовный опыт, однако, я пережил совсем не в церкви — по крайней мере не в той, что состоит из стен и куполов. Он случился, когда Медвежье Сердце впервые позвал меня на шайенскую церемонию Солнечного танца, проходившую у берегов реки Канейдиан в Оклахоме. В последнюю ночь, после четырех дней непрерывного празднества, звезды в небе горели, как миллионы костров, зажженных в далекой прерии в миллиардах миль от Земли. Я как сейчас помню запах воздуха, густо пропитанного ароматами влажной травы, древесного дыма и тлеющего шалфея.

Раскрашенные индейцы кружились в танце вокруг тополя, завладев моим вниманием. Ствол дерева превратился в axis mundi , мировую ось, пронзающую все уровни Космоса — от глубин Земли до высот неба. Ритм барабанов звучал как сердцебиение, а высокоголосое пение барабанщиков напоминало крики орла. Пронзительный звук костяных дудочек, издаваемый танцующими, буквально пронзал воздух.

Энергия пульсировала и заполняла собой все пространство, и в какой-то момент я мог осязать ее безмерную силу. Казалось, что здесь воедино слились люди и пространства всех эпох. Все стало живым! Слезы бежали по моим щекам. Энергия проходила через ритуальный шест, затем поднималась по моему телу и выходила наружу из головы. Я как будто бы засунул пальцы в розетку Земли и стал проводником энергетического потока, элементом цепи.

С тех пор я с почтением ступал под своды христианских церквей, но исключительно во время венчаний и похорон. Я предпочитаю нести службу под открытым небом, на лоне дикой природы, особенно если рядом — коренные жители этой страны или их единомышленники. Я ценю выбор.

Здесь было много птиц — особенно пересмешников. Они выглядели абсолютно счастливыми. Птицы приветствовали восход, как обычно встречая первые лучи пением, доносившимся с каждого дерева.

Медвежье Сердце однажды поведал мне об особой духовной практике: он иногда часами сидел, обняв дерево. Поначалу он стеснялся: что подумают люди? Затем, едва заметно, дерево начинало говорить с ним, и вскоре он уже забывал о внешнем мире и полностью растворялся в этом диалоге.

Мать-Земля говорит лишь с теми, кто способен услышать ее, а для этого нужно замолчать, успокоиться. Племена крик и семинолы верят, что на определенной стадии духовного развития можно услышать песни целебных растений. Со мной это впервые произошло на заднем дворе. Я медленно прогуливался и услышал тихое, еле слышное пение, доносившееся из зарослей. Я пошел на звуки музыки и нашел лобелию, которую еще называют «кроличьим табаком» или «вечной жизнью». Меня долгое время мучила астма, и я решил поменять пару своих волосков на несколько лепестков этого растения. Я заваривал с ними чай и пил его, и вскоре астма прошла. Если бы ум мой пребывал в шумной суете, я бы никогда не услышал музыки этого растения. В тишине мне удалось обрести центр, сосредоточенность.

Я могу быть разным для разных людей, но должен оставаться самим собой для себя и для своего духовного зова. Это помогает обрести гармонию, а гармоничное существование одного человека неминуемо затрагивает окружающий мир, людей, живущих в нем, и саму природу. Шаги влюбленного подобны акупунктурному массажу, стимулирующему меридианы Земли.

Подобное осознание приходит ко мне каждый раз, когда я повторяю маршруты, по которым однажды шел через всю страну со своими компаньонами и единомышленниками. Даже сидя в машине, изолированный пластиком и металлом от живой почвы, я ощущаю нечто особенное — чувствую нашу коллективную любовь, надежды, мечты и озарения. Эти походы стали в каком-то смысле частью планетарной души, обрели вечную жизнь. Именно это происходит, когда в человеке достаточно любви и заботы, а главное — сил следовать данным ему откровениям.

Во время пеших маршей к нам нередко обращались престарелые, умудренные жизнью индейцы и подчеркивали, что мы и сами до конца не осознаем всей важности того, что делаем. Сначала для меня были загадкой их слова, но со временем до меня начал доходить смысл. Когда ты достигаешь с кем-то очень глубокой связи, это порождает цепь реакций, влияющих на отношения и решения последующих десятилетий, на жизни людей, с которыми ты никогда даже не встречался. Возможно, мне никогда не удастся узнать об истинных масштабах влияния всех этих походов, но я надеюсь, что они породят новые озарения.

Участники шествий периодически встречались, чтобы сохранить связь, снова прикоснуться к магии совместного действа и не терять вдохновения новых начинаний. Кем бы ни становились эти люди в обычной жизни — преподавателями, защитниками окружающей среды или просто любящими родителями — они относились ко всем окружавшим их людям в исключительно позитивном, созидательном ключе. Теперь наши дети задумывают нечто подобное.

Истинные откровения продолжают жизнь. Они растут, ветвятся, как древесные кроны, и дают много побегов. Они напоминают нам о плане и цели Творца.

Частью моего видения, полученного во время церемонии Солнечного танца много лет назад, было возвращение молодости планете. Именно это я вижу каждый раз в предрассветные часы во время праздника Зеленой Кукурузы. Надежда. Исцеление. Обновление. Усиление пульса жизни.

Искателям, деятелям и провидцам нужно сделать еще очень многое, если они — если все мы — хотят обрести ясное будущее. Простого знания мало, нужно дело, нужен путь. Дорогу осилит идущий.
В парке Хасбрук перед рассветом я добрел до огороженного пруда, куда, судя по некошеной траве, давно не ступала нога человека. На водном зеркале с криками плавали две утки. Над прудом на ветке сидел дрозд, разбавляя своей песней их крик. Рядом кружилась зарянка.

Из нечесаной травы выглядывали два высоких и ярких цветка — белый и фиолетовый. Похоже, эти цветы принадлежали к почти уже исчезнувшим видам, населявшим когда-то прерию. И стоило в них вглядеться, как начинало казаться, что они достигают тысяч футов в высоту...