Симферополь, 08 октября 2004

Симферополь,

08 октября 2004

Больно сжимается сердце, когда видишь в клетке двоих. Хорошо, если они сидят на дне и держатся за руки. Плохо, если кидаются на стены клетки, бьют и калечат друг друга в тщетной попытке вырваться, когда можно спокойно выйти в открытую дверь, в которую они, возможно, с улыбкой и радостью, вошли.

Я свою клетку не выбирала. Клетка меняется, мутирует, эволюционирует вместе со мной. Иногда двери сами открываются настежь, приглашая перейти в другую клетку. Но я, наверное, слишком нерешительная.

Мне одиноко в моей клетке. Боюсь, что вне ее мне будет не менее одиноко.

Почему все эти создания сидят в клетках? Здесь им кажется безопаснее. Хорошо, если в клетку привели обстоятельства. Можно томиться с чистой совестью. Плохо, если зашел сам. Физически это не делает выход из клетки более сложным. Но нам жаль собственных усилий, потраченных на вход, и это дополнительный довод за то, чтобы остаться и страдать. Гораздо труднее напрягаться снова, чтобы выйти и страдать.

Мы очень привыкли к своим клеткам, ошейникам, узам, поясам, клятвам. Порой они нам даже нравятся. В новой клетке – начинать с нуля. Обживать ее, укреплять прутья, пытаться баррикадировать дверь, чтобы избавиться от этого невыносимого выбора. В старой клетке ты уверен, что выход есть – но выбора нет. Потому что обстоятельства.

А что там? Без клеток и ошейников? О, страшные картины наблюдаем мы, жертвы уюта, обязанностей и серьезных отношений, вне клеток. Там, на горизонте мечутся ненужные, лишние, чужие – свободные. Они вопят так, что хочется превратить свою клетку в коробку.

Какая разница? Огромная! В коробке тихо, приятный полумрак или даже совсем темно. Ты не видишь себя, не знаешь, что происходит снаружи. Тебе не мерещатся изумрудные поля и серебро лунного света на ситце воды. Тебя не беспокоят запахи свежих трав и рос… Немногим счастливчикам удается не видеть белого света. После сквозняков и распахнутой двери клетки, дикого зарева на краю неба каждую ночь – они наконец обрели стабильность и спокойствие.

А клетка… Хватаюсь за прохожих, раскачиваю клетку, чтобы подобраться поближе к соседней – может, это угрюмое существо возьмет меня за руку и больше не отпустит никогда?

Нет, никто не хочет брать меня за руку.

Может, просто никого нет рядом?

Не в этом дело. Может просто это не те, кто готов взять мою когтистую мохнатую лапу и любить ее как часть меня, и всю меня, как одну большую лапу, и выйти со мной из клетки – держась за руки.

Симферополь

2005

Сфера чистой воды
Пора возвращаться. Обратно в мир. Слишком долго засиделся я в этом хрустальном шаре. Снаружи что-то происходит. Может, сменились сотни лет и десятки поколений, пока я тут прохлаждаюсь. А кажется, прошло каких-нибудь два часа. Вот что значит - вечная жизнь! Не когда ты переживаешь своих детей, их детей, любимые люди умирают, а ты вечно скорбишь. Нет, это не вечная жизнь, а вечная смерть. Здесь, в хрустальном шаре – все по-другому. Вернее, ничего такого, что могло бы быть по-другому, здесь нет. Только горстка золотистых листьев. Это я их принес еще тогда. Сколько времени прошло? Они все не вянут. Хотя, куда им – и так уже мертвые. С тех пор, как повесился Иуда.… Нет, осиновые листочки с тех пор кроваво-красные. Или даже черные, если хорошо подморозит. Вернее – там были. Здесь есть серебряные часы. Вот у них замечательная история. В хрустальном шаре, конечно, не играет роли любая история. Но я-то помню. Это не какая-нибудь исторически важная вещь. Просто была одна забавная история. И часы совсем не серебряные. Но мне достались как серебряные.

А дело было так. Я познакомился с девушкой. Мы полюбили друг друга. Долго встречались и даже хотели пожениться. Но потом оказалось, что пока существуют на этой планете часы – законный брак между нами невозможен. Пожили немного в неформализованном гражданском. И разошлись как люди чужие и малознакомые. Тут и началось самое интересное. Собственно говоря, если бы не часы, я бы никогда не оказался в таком занимательном положении – счастливой вечной жизни. Понял наконец-то, что есть счастье. Удовольствие – удовлетворять потребности. Ну, там, еда, питье, любовь. Все равно что-то в ущерб другому, и счастье полным может быть только на мгновение. Для того, чтобы быть беспредельно удовлетворенным – нужно всего лишь не иметь желаний! Это не я придумал. Но здесь, в стеклянном шаре – только я. Все-таки склоняюсь к мысли, что он не хрустальный – получилось бы слишком поэтично. А ведь это не глюк и не мечта – нормальная реальность. Пусть все будет обычно. Простой стеклянный шар вокруг простого бессмертного паренька.

Я всю жизнь искал чего-то необычного. Необычная фамилия и необычное имя тоже сыграли свою роль. Говорил я не так, как все: сначала мало, потом быстро, потом не то, или только об одном. Читал не те книжки, которые вписаны в школьную программу. Смотрел не те фильмы, которые показывали по телевизору. Ел другую, как мне казалось, пищу. Нет, не кошерную. Вернее, в некотором смысле – естественно. Для меня куриная нога с хрустящей корочкой была по вкусу совсем не такая, как для мамы и старшего брата. Хотя бы потому, что я посыпал ее сахаром. Не скажу, что был большим гурманом. Просто хотелось необычного. Это все из-за того, что мой дедушка был шпионом. Вообще-то он радист. Но я думаю всем понятно, что во время войны, горячей или холодной, каждый радист – шпион. Теперь ему тоже карточки из разных стран шлют с буковками. То есть, до того, как я попал в шар и прошло пару тысяч лет, присылали. Так вот, тяга к необычному передалась мне по наследству от дедушки. Или от бабушки: это сегодня учитель – презираемый слуга. А когда-то туда брали только грамотных, выносливых и настойчивых. Как и бабушка, профессия учителя была необычной и поэтому крайне уважаемой. Мама не была такой необычной, жареных кур сахаром не посыпала и меня считала странным – в отца. Почему в отца – никто не поймет никогда. Если бы он не был моим отцом, был бы настолько стандартным, что мы бы даже подружились. Он вообще ничего, но на охотника за необычностью не тянет.

А потом была она. Ее запах: не ее духов, а ее тела, ушей, локтей и упругого живота. А я так и не сказал ей об этом красиво – может, дело было вовсе не в часах?

Очень много времени прошло между сахарными окорочками и историей с часами. Как сказал один мой знакомый: «Сначала было счастливое детство, а потом я, как все нормальные дети, пошел в детский сад». Мое детство закончилось еще раньше. Точнее, оно и не начиналось. Хотя, есть версия, что напротив – не закончилось до сих пор. Ну, сейчас-то точно закончилось: где вы видели вечно живущих детей, они же просто не ведают, что это такое. Найдите мне ребенка, который мечтал бы стать джинном, стариком Хоттабычем, золотой рыбкой или феей. Получить в подарок на день рождения волшебную палочку – дело другое. Вечная жизнь – чрезмерно сложная абстракция. В бутылке тесно, в море - постоянно холодно, фея вообще – женщина. Фрейд, конечно, логично аргументировал собственные закономерности формирования психики, но лично я не припоминаю за собой боязни кастрации и эдипового комплекса. Может, потому, что я всегда искал необычного, а старичок стриг всех под один горшок. Был момент лет в четырнадцать, когда добрался до первоисточников фаллоцентризма, – захотелось почувствовать то же, что эти несчастные мальчики, которых дядя Зиги лечил аматорским психоанализом. Любопытство мое вскоре миновало, потому что на лицах одноклассников появились отчетливые следы заурядного спермотоксикоза. «Обычный» – не подходит. Лучше заняться искусством. Может, поэтому из образа жизни выпал кусок полового воспитания, который и должен был сделать из меня кобеля.

Потом появилась она – и я узнал, что такое страсть, неотделимая от любви. Что нет ничего чудеснее, чем сочетать в одном человеке свои эмоциональные и физиологические потребности. Возникла – позже. Иногда я думаю, если бы она предстала раньше – сколько бы было неисписанных листков в дневнике, нерифмованной ерунды, здорового сна. Уйти в искусство – хорошо! В природу – нет лучше стрессо-протектора. Но мастурбация спасает не от всех проблем переходного возраста. Хотелось воспылать любовью и страдать. И тут же – быть отвергателем, разбивателем сердец… Чего-то не хватало. А эти потные и прыщавые зажимали девчонок по углам классов и под лестницей. Тяжело быть необычным. Но я искал – и все время находил. Особенных друзей в образах учителей и старшеклассников, странные занятия (не скажу какие). Если бы она училась в нашем классе – я бы никогда ее не нашел, потому что она была бы обычной школьницей, вернее, я бы вряд ли понял, что это она. Это я здесь только могу так думать – в стеклянном шаре, где нет ни воспоминаний, ни проблем, ни комплексов, ни ее – только я. Счастливый и вечный – вечно счастливый.

В поисках необычного я как-то забрел ночью на кладбище. Зачем придумывать загадочное, если можно стать частью необычного, уже придуманного другими. Тогда я еще не дошел до такой степени необычности, чтобы отвергать все ранее открытое, изобретенное или просто измышленное; ну, если не отрицать, то по крайней мере - экстраординарно интерпретировать. Точнее будет сказано: на кладбище не забрел, а оказался на нем, потому что произошло это не случайно. Один знакомый, бывалый сатанист четырнадцати лет, пригласил меня на тусовку. Ты, говорит, не бойся: обычный сходняк, только на кладбище и музыка будет соответствующая. Ну, и наряд, понятно. В тот период своей особенной биографии на мне были темные туфли, брюки и рубашка в клеточку. И очки – для солидности. На сатанинскую дискотеку в таком виде не пустят. Надо срочно обрасти иссиня-черными космами, кожаными штанишками, татуировками с изображением Люцифера и т.п. Хотя бы нарядиться во все черное, чем я и занялся вечером накануне. Сидя перед шифоньером и примеряя мамины косынки, я все думал, как поведет себя небольшой кусочек металла в виде распятия, который грязной веревочкой обвивал мою шею? Переплавленная ювелиром бабушкина коронка лично для меня не имела никакого сакрального значения. Но, обводя глаза черным карандашом, я решил, что лучше этому символу не присутствовать. С тех пор имя бога, в которого верю я, никак не проявляет себя снаружи.

Здесь, в стеклянном шаре, мне вообще больше ничего не нужно – ни Бога, ни крестика, ни сходняков, ни тусовок…, ни ее. Размер прогулочных маминых ботинок был как раз впору, и шнуровка плотно облегала щиколотку. Какая прелесть! Рваные потертые джинсы придавали сходство с хиппи и одновременно – со слесарем дядей Вовой. Благо кладбище находилось недалеко от дома, и пугать людей в общественном транспорте не пришлось. Я пришел пораньше, чтобы все-таки не ночью одиноко бродить по кладбищу. В сумерках знакомые очертания забора бросали зловещие тени на мои следы. Попахивало мистикой. Похоже на ощущение, когда стоишь в темноте перед зеркалом и ничего вроде не видно, но что-то должно произойти. Коротко подстриженные волосы шевелились под черной банданой из маминого шарфа. Гравиевые дорожки устрашающе поскрипывали. Казалось, кто-то идет следом. Обернуться не было силы. На указанном месте – возле различимого издали памятника, стали возникать тянущиеся силуэты. Наверное, моя худосочная фигура смотрелась приблизительно так же. Доносились негромкие звуки лающей музыки из небольшого магнитофона в чьей-то дрожащей руке. Пришедшие девушки принялись дергаться в экстатическом танце, который ничем кроме обстановки не отличался от типовых телодвижений на школьной дискотеке. Молодые люди (из стеклянного шара с чистой совестью можно сказать – мальчишки) потягивали пиво из бутылок . Кое-кто уже суетился в поисках одноразовых стаканчиков. Какой же бал сатаны без соответствующего градуса? Как человек нестандартный, я не уважал дискотек: хорошую музыку приятнее слушать наедине, а чувства толпы хватало из каждодневных поездок в переполненном троллейбусе.

Попробовать – но не больше. Про этих ребят ходили слухи, что они бьют стекла заправок и корпусов заброшенного завода, устраивают ночные потасовки на кладбище, режут кошек и вообще ведут себя крайне непристойно. Последнее, впрочем, могло быть адресовано любой более-менее агрессивной группе школьников. Неудавшиеся в моих глазах сатанисты выпили по первой и заверещали хором, подпевая маловразумительному шуму из магнитофона. Где-то на третьей «песне» я догадался, что слова когда-то были русским языком. В общем, еще одно явление субкультуры перешло для меня в разряд профанных и скучных в своем однообразии обывательских развлечений. По пути с кладбища, где меня лишили удовольствия хотя бы посмотреть на жертвоприношение кошки…

Близилась полночь, все уже достаточно набрались, вошли в экстаз, некоторые даже побрели по кустам вызывать сатану, или наоборот – изгонять его из своего тела. Казалось, единственное, что могло возвысить сатанистов в моих глазах, хотя бы как извращенцев, было бы кровавое убийство. Но они не были способны даже на это. Я несколько раз спросил у визуально вменяемых фанатов Мефистофеля, когда будут резать кошку. Но на меня смотрели как на инопланетянина. Слабаки! В расстроенных чувствах я отправился домой. Таким образом, зря пренебрег своими принципами невмешательства и унизился до участия в низкопробной… трудно подобрать слово.

Иду я, значит, с черными кругами вокруг глаз около полуночи с кладбища. Поздние прохожие на улице шарахаются. Какая-то девушка (по частому стуку каблучков) вскрикнула и перебежала на другую сторону. Вдруг кто-то хватает меня за руку! Можно себе представить! Перед глазами видение могил, из которых выкарабкиваются потревоженные покойники, дикие зеленые кошачьи глаза, пьяные сатанисты. Со скрипом поворачиваю голову – стоит дедушка бомжеватого вида и костлявой рукой крепко стискивает меня за локоть. В заплывших глазах сверкают искры. Тормозные огни такси бросают кровавый свет на его необъяснимое лицо. Мои глаза в черных кругах расширились настолько, что казалось, вылезут из орбит. Однако, старик смело глядел в лицо нечистой силе во плоти: «Вот так я видел тебя на фронте в сорок третьем. Ты совсем не меняешься». В тот момент я не очень отчетливо понял, о ком идет речь, но кивнул головой и издал нечленораздельный звук, предполагавшийся, видимо, как «здрасте». Тут дед дьявольски захохотал и унесся вдоль по улице!

Энергичное дыхание прохладным воздухом и фантазии на тему «возвращения блудного деда» отрезвили и развеяли кошмарные видения. Я двинулся дальше. В состоянии прострации дошел до родного двора. На подходе к подъезду решил немного привести себя в порядок – еще домой не пустят. Достаю носовичок и безмятежно протираю свои вампирские глаза. Вдруг передо мной вытягивается нечто. Судя по голосу – женщина, судя по ширине плеч – мужчина не хилой комплекции. Судя по фанатизму – человек крайне неординарный, если не сказать больше. С криком: «Сдохни, мразь», этот гермафродит бросается на меня, хватает за горло. «Это вы, твари, моего Шарика загрызли?!». Если бы я даже мог говорить, вряд ли бы отыскал слова. Кто такой Шарик и что мы за твари мне было абсолютно неизвестно. Сквозь плотно сжатые на моей шее пальцы, я прошипел что-то вроде: «А ты кто?» - «Я – Баффи, истребительница вампиров, ий-я!» Очень хотелось принять положение защитника в футбольной стенке на штрафном, но не успел. Удар пришелся определенно между самым ценным элементом бытия и жизненно важными органами. Хорошо, не нашлось у истребительницы осинового кола! Она воинственно закинула мне за пазуху что-то шершавое. Дома оказалось, что это была головка чеснока. Но так как на меня это не подействовало, отважная Баффи еще что-то извлекла из кармана и приложила мне к горлу. Первая мысль – трос, задушит – глазом не моргнет. Потом леденящий предмет принял в моем сознании округлые очертания. «Что это?» В состоянии аффекта мое любопытство оказалось сильнее страха: «Серебро, дурак. Ну, превращайся в пепел!» Что мне оставалось? Я обнажил клыки и угрожающе рыкнул. Баффи испугалась и скрылась в смущении.

Через неделю я узнал, что это Светка из третьего подъезда. Не такая уж здоровая. Да и не заметно, чтобы очень агрессивная. Ее собачку съели бомжи, и она охотилась на похитителей. Как-то вечером увидела во дворе вампира, и решила, что это он живодерствовал, подстерегла и … Так как после этого я на сатанинские вечеринки не ходил – по-видимому уничтожила.

А серебряные часы остались мне на память о вампирском прошлом. Я был влюблен в Светку в третьем классе. Поэтому и храню эти часы в память о своем первом и самом целомудренном чувстве. Теперь, в стеклянном шаре, понемногу проясняется для меня все возвышенное значение часов. Во-первых, серебро; во-вторых – хронометр; в третьих, вампиры. Магические символы. Был момент, когда, постигая секреты Вед, я подумал, что человек, пришедший на сатанинскую тусовку, даже самую не взаправдашнюю, имеет скверную карму. Может, если бы не Светка со своими приколами, я бы никогда не почувствовал себя вампиром. Именно когда у меня уже не было другого выхода, кроме как вспыхнуть и распасться на дым и пепел, мне захотелось стать вампиром. А потом – глядя на нежную розовую шею с пульсирующей сонной артерией... Даже в стеклянном шаре последнее воспоминание заставляет меня вздрогнуть. Может, стоило попробовать…

С тех пор скептическое отношение распространилось на все остальные популярные и не очень секты, учения и церкви. Если не по-настоящему – какой смысл, а если по-настоящему – попахивает психопатологией, или, по меньшей мере, зависимостью. К сожалению, не от непостижимо интеллигибельно Бога, а от земных и вполне обозримых главарей. Здесь, в стеклянном шаре я один, без сект и богов – и превосходно.

Любовь в некотором смысле – тоже религия. Она тоже основана на естественных потребностях личности. Можно сказать, души. Стекло и пустота помогают смотреть на мир объективно – то есть, с разных сторон. Потому что все равно, с какой стороны ты посмотришь: шар не имеет начала, конца, угла, цвета и формы. Он абсолютный. Но он только для меня – значит субъективный и относительный.

Любовь… В нее можно верить или не верить, можно по-разному ее объяснять. Можно чувствовать и считать себя недостойным или неспособным. Можно почитать ее за благо и за наказание. Есть специальные каноны для любителей канонов и свобода интерпретации для любителей. Есть сенситивный период для веры в любовь. Есть вера, что любовь настигает, когда ей вздумается – как похоже на веру во Всемогущего! В третьем классе Светка была блондинкой с самыми толстыми косичками во дворе. Мы носились по двору друг за другом все выходные напролет: я – чтобы как следует дернуть ее за косичку, она – чтобы как следует стукнуть меня за это по голове. Или в обратной последовательности. Это было не важно. Зимой, по мокрым сугробам двора, летом по пыльным дорожкам, через вязкую песочницу. Под дождем и в самую невыносимую жару, мучимые жаждой, мы неустанно совершали этот ритуальный танец без начала и конца. В третьем классе соседка по парте сказала, глубокомысленно скосив влажные глаза в сторону Макса Щукина, первого хулигана в параллели: «Если мальчик дергает девочку за косички – значит любит». А на двенадцатый день рождения – мой – Светка вышла во двор с новой стрижкой «как в Париже носят, гаврош» (почти как у меня) и я сразу ее разлюбил. С тех пор я не сильно полагаюсь на такие не долгосрочные вещи, как женская прическа. Все-таки моя вампирская прошлая жизнь время от времени давала себя знать в стремлении к вечному. Время для меня воплощается в часах. Останови часы – остановится время.

Будильник звонит в половину. Подъем без двадцати семь. Быстрый завтрак, без десяти – туалетные процедуры, пятьдесят шесть – опять не успеваю побриться. Хорошо, сумку с вечера не разбирал. Собачку выведет кто-нибудь другой. 7:00. Пока.

7:10 – на остановке. Троллейбус в норме идет сорок минут. 7:12 начинается массаж всего толстыми тетями и их колючими сумками. 7:55 конечная остановка, мне выходить. Со всех ног бегу в университет. Идти ровно 7 минут. 7:59 влетаю в кабинет. Ровно в 8:07 заходит преподаватель. И так далее.

Если утром будильник не звонит – время остановилось. Не надо никуда спешить. Суббота. Сейчас девять утра. Или вечера – время идет и нужно идти с ним в ногу, иначе тебя раздавит. А если сегодня не среда, не три часа дня, самое время для обеда, – значит, время остановилось. Как в стеклянном шаре. Когда я здесь оказался – часы перестали показывать движение времени. Часы идут, но времени здесь нет, и стрелки показывают просто цифры на циферблате. Я научился смотреть на часы и не видеть времени. И до этого мне нравились часы как предмет. «Человек сам придумал время, чтобы было с чем бороться» - не помню, кто это сказал. По утрам в выходные или бессонными ночами, последствиями переутомлений, мне нравилось слушать музыку тиканья. Вот это хрустят часы в большой комнате. А это – будильник над самым ухом, слегка опережает. А еле слышный зуд – электронные часы. Они слишком долго прислушивались к тиканью механических, и сами решили издавать постоянный звук. Я считал секунды, раз, раз, раз, раз… Старался дышать соразмерно – на каждый удар, через один, сколько выдержу не дышать. Врать часам заставляла меня она. Сейчас я понимаю, что придумали это еще до Шекспира, скорее всего. Но тогда, забыв школьную программу по литературе, я считал обман часов суперсвоеобразной романтикой.

Она вечно опаздывала и приучила меня считать время не по часам, а по солнцу: сказала в восемь летом, значит, до сумерек будет. Сказала в полдень: пока солнце высоко – жди. Если сказала «сегодня» - элемент неожиданности неизбежен. Первый вопрос, который задают паре при доверительном разговоре – как вы познакомились?

Я бежал, строго по минутной стрелке. Она плыла, ориентируясь на солнце. Рыжие волосы и зеленая майка, не слишком подходящая для прохладного сентябрьского вечера. Мне захотелось обернуться, проводить ее взглядом. Но пять минут назад отец позвонил и сказал, что надо видеть меня срочно дома. Промедление смерти подобно. В лучшем случае – измена родине. Скорее всего, пора ужинать или просто с утра не был дома, беспокоя родных. А она прошла – даже дорожки духов после себя не оставила. Я не обернулся. Надо было обернуться, убедиться, что она просто хорошенькая – и все. Одна из многих. Но я не обернулся, и пришлось дорисовывать ее привычки, порядки, вкусы и детали внешности одинокими ночами в холодной постели. Воображение имею богатое – она удалась лучше всех. Целую неделю я умирал от несчастливой любви. Когда валился спать или в транспорте не о чем больше было подумать. И когда коллеги по учебе хвастались победами в амурных играх. В общем, несколько часов за неделю накопилось. Я страдал от одиночества и эротических фантазий. Кто же мог подумать, что птичка сама впорхнет в мой неумелый силок? В следующее воскресенье она снова была там: в то же время (вечером) на том же месте (в центре города). Честно говоря, я специально повалил в гости к малознакомому студенту на день рождения, чтобы оказаться в то же время в том же месте. Обошелся без подарка, почти не пил, ушел прямо перед горячим, из меня вытянули тост и за красноречие долго не хотели отпускать. Я понравился его маме и т.п. Злой и разочарованный, брел пьяный студент по улице имени преждевременно погибшего, как мои надежды на взаимность, поэта. И вдруг!

Другая прическа, другое выражение лица, стриженый парень в сопровождении, черное платье. Я все равно ее узнал. Стекло шара немного просветлило мои мысли и воспоминания: это вполне могла быть и не она. По чему я ее узнал? Только по цвету волос? Сердце подсказало? В общем, может это была и не она, но в эту я тоже влюбился без промедления. Подергать было не за что (я про косички) и пришлось незатейливо идти следом за ней и ее провожатым до остановки. Я думал, он ее проводит. Но – он сел в маршрутное такси, а она пошла пешком. Любой нормальный человек в этот момент пошел бы знакомиться. Я не умею совсем. И физиономией вроде вышел. И книжку про пик-ап в нете читал. Но что-то… Видимо, чтобы «баб цеплять» тоже нужен особый талант. У меня не было. Шли минут пятнадцать. На расстоянии шагов пятьдесят. Мне хотелось ее крепко обнять и поцеловать; нести на руках в свадебном платье, танцевать с ней ча-ча-ча; впиться зубами в теплую шею; нянчить вместе детей, грабить банк, выступать на сцене вокальным дуэтом. Когда дошли до сквера – если бы я не был потом несколько раз там, я бы не знал, что это был за сквер. В тот волшебный вечер знакомства он показался мне дивным лесом, где она в закатном свете была королевой с пламенем волос. Тогда я понял, что пора идти домой. Не только мне – ей тоже. Я смотрел на часы: стрелки мчались наперегонки. Прошло, наверное, часа полтора, а она все шла через нескончаемый сквер. Я смотрел на часы и не видел времени, только бегущие стрелки. Наконец, она обернулась и будто совсем не удивилась, увидев меня. Мы познакомились вне времени и пространства. Удивительно, что вокруг нас сразу не вырос стеклянный шар. Хотя – это было бы абсурдом: в шаре может быть только один человек, только я.

Потом нам было хорошо. Лиза никогда не носила золото. Может, чтобы не сливалось с цветом кожи. «Только серебро!» Вне правил, вне времени. Бессмысленная звенящая бижутерия змеями вилась по ее рукам и шее. Вызывающие наряды не имели значения: пусть все смотрят, Лиза не принадлежит никому. Я был одним из ее обожателей. Мне посчастливилось встречать с ней закаты и рассветы. Она научила меня любить серебро больше золота и обманывать время. Мне казалось, что в ней не было ни волоска такого же, как у обыкновенных людей. Смеялась она не как колокольчик или ручеек. Губки не складывала бантиком – чаще выворачивала обиженными лепестками. Клыки, непохожие на круглые жемчужины, нежная шея. Какого цвета были ее глаза? – необычно-неопределенного. Иногда она вела себя как совершенный ребенок: с чупа-чупсом в зубах бегала за белочками в парке и искренне радовалась мягким игрушкам. У нее были ключи от пустой квартиры двоюродной сестры, и не было зеленой майки. Я был счастлив два месяца. Сейчас, в стеклянном шаре, мне кажется именно так. А потом…

Что происходило в эти два месяца? Мы играли в догонялки, воспламенялись любовью, вместе сочиняли стихи про голубое небо и облака, составляли букеты из осенних листьев, внимали глупой музыке с завываниями – ей очень нравилось. Мне, в конце концов, тоже начало нравится, в особенности придумывать расшифровки фраз, которые ничего не значат. Мы пили чай с ее мамой и ходили в кино пару раз. Иногда я называл себя счастливым. Думал, счастье – это когда мы поженимся, воздвигнем свой дом, купим машину, и я поступлю на стоящую, престижную работу. Она считала, что счастье – это момент, в который одно очень хорошее обстоятельство перекрывает все плохие. Только мгновение. Два часа выбираешь себе юбку и несколько минут счастья – пока не вспомнишь, что скоро зима и нельзя ее носить, что это были деньги на месяц, что уже есть точно такая же и тебе она совсем не идет. Но ради нескольких минут – стоит постараться. Про интимную близость поведаю, когда в русском языке появятся подходящие слова. Мне было лучше, чем ей – с ней бывали и более умелые любовники. Здесь, в стеклянном шаре мне не хочется думать о физической стороне наших отношений. Это было золото – супер, шикарно и т.д. А я больше люблю серебро. А потом…

Я в этом стеклянном шаре. Все страсти снаружи, все беды остались там. Все: люди, вещи и события. Остался только кусок стекла, который все это отразил. Это не я в стеклянном шаре – я и есть этот шар. Пустой, бесцветный. Здесь светло и уютно. Со мной горсть опавших листьев, не бурых, бессрочно живых – как я сам. И серебряные часы – пустозвонные и бессмысленные, как само время. И серебро – пусть не настоящее. Для меня – серебро.

- Снова кашляет.

- Ты смотри, не запускай это. В его возрасте…

- Мама, тренируйся на своих учениках. Я знаю сама.

- Угробит ребенка! Ему еще года нет. Нельзя такие игрушки!

- Мама!

Симферополь

2004