Елена Стоянова Сфера чистой воды Зверь

Машенька привыкла вставать рано (в отличие от ее автора), делать зарядку, умываться. Чистить зубы Маша не любила, но очень любила покрутиться перед зеркалом. Тем более недавно мама пошила ей яркое платьице, в котором Маша выглядела как настоящая принцесса. И чувствовала себя примерно так же (несмотря на мешки под глазами, лишние 30 кг весу…о чем это я?). Ах, как позавидуют в школе все девчонки! И Петя будет смотреть только на нее, а не на эту противную тощую Катьку из «Б» класса…

Героиня готова. Как быть с сюжетом? Петя – негр, и родители не разрешают им вместе делать уроки. Или злой отчим развращает Машу и ее маленькую сестричку. Может, Маша знакомится с сумасшедшим профессором и попадает в будущее? Или забредет в заброшенный дом и сразится с привидениями? Про извращенцев и привидения трудно писать веселые истории. Тема дружбы народов меня сегодня, почему-то, не вдохновляет (проклятая левая нога!). Где ж найти маленькой девочке сумасшедшего профессора?…

В школе 7-В ожидала неприятная новость. Вместо окна в среду на четвертом уроке возродилась непонятная и никому доселе не известная (в связи с отсутствием преподавателя – счастливые люди!) Физика. В школу пришел новый учитель. Молодой, симпатичный, с чувственными губами и ясно-голубыми глазами, с сильным торсом, стройными ногами, без кольца на правом безымянном (не увлекайся! Отсутствие постоянной любовницы семиклассниц не волнует. Наверное…). Может, если бы он был учителем русского языка или хотя бы математики… Но из-за страшной печати предмета ему не светило завоевать сердца учеников. Петя (европеоидной расы с фамилией на -ов) не смотрел на Машу и ее новое платье, а дергал за жиденькие косички Вику, в ее старенькой (прошлогодней) маячке и потертых джинсах. К сожалению, досаду Маши приметил преподаватель и спросил по содержанию своей последней фразы. День закончился, оставив горькие последствия: разбитое сердце и «неуд» в дневниковой графе отметки поведения. С этого дня начались чудеса. Росписи и «неуда» в машином дневнике не стало, в расписании снова появилось окно. Потом исчезло само расписание. Через неделю пропал директор. Никто особенно не расстроился, только отличница Хвостянкина расплакалась от страха. В понедельник Маша проспала и чуть не опоздала на урок. Но опаздывать было некуда: вместо школы за спортплощадкой стояло непонятное круглое сооружение, очень похожее на аэропорт (это Маше так подумалось – аэропорт она видела всего один раз в фильме «Крепкий орешек»). И тут к Маше подошел – да-да, он самый – сумасшедший профессор – новый физик. Только он был совсем не новый: в очках, сутулый, с седой бородой и модным портфелем. Его подослали инопланетяне, после многократных войн воцарившиеся на Земле в 2348 году…

Очень весело! Плешивые монстры повернули время вспять, чтобы поставить Маше «неуд» в дневник. Не суждено Маше сегодня спасти вселенную. Уж лучше она просто пойдет на каток и расшибет себе колено. Хотя, здесь тоже веселого мало. Проблемы ее полового созревания – гм, кого это развеселит. Ревность к младшему брату, несчастная любовь, счастливая любовь, но слишком ранняя, трагедия в семье, неприятности в школе, конфликт с родителями – ничего веселого не осталось в жизни маленьких девочек?

Напишу про маленького мальчика. Ему совсем мало лет (иначе придется влюбляться, созревать, страдать, конфликтовать). Говорить он уже умеет. И читать, и писать. И даже из швабры и веника метлу сварганил, как у Гарри Поттера. Разбежался из окошка, и …Коперфильд всего один. А веселое в голову не лезет. Чертова левая нога!

Зарисовка с натуры. Солнце еще не взошло, а лес уже просыпается. Движется капелька росы по зеленой травинке. Вскрикнула сонная птичка, хрустнула сухая веточка под лапкой молодой неуклюжей белочки. Шелестя, расправляются влажные листья грабов. Мышка вышла на охоту: суетливо пробирается среди жухлой листвы и старых иголок. Вот послышался нежный ветерок – предвестник восхода. Чуть теплый лучик мелькнул, и – встает солнце. Словно томный монарх в пурпурной мантии входит в тронный зал сквозь коридор придворных. Бесшумные шаги, неслышные человеческому уху, все приближаются. Вот щелкнул взведенный курок. Оглушительный выстрел как зеркало разбивает чудесную картину тишины весеннего утра. Словно мелкие осколки с криком разбегаются змейки, мышки, птички, белочки, бежит и раненная косуля. И только солнце продолжает привычно и властно, как тысячи лет назад, вставать над миром, освещая его грехи и пороки.

Решено – буду спать на полу, несмотря на радикулит. Можно еще ампутировать. Что? Левую ногу.

2003

"Мне рассказывали, будто ты летаешь по ночам". Конечно, дорогая. "Кто сморозил такую чушь!" Никто, даже она, не сможет понять. Тем более она. Она сажает цветы и ест жареный картофель. Она обожает теплые тона и восточную мебель. Она – дитя земли, я скучаю по небу. К тому же я совсем не летаю по ночам, совсем не по ночам....

По ночам все летают – во сне, даже она. Я летаю наяву. Однажды еще в школе...
Был пасмурный осенний день. Один из тех, когда не влюбляется и не мечтается. Настроение ни и черту. На алгебре снова впаяли трояк за нерациональное решение задачи. Светка снова побила линейкой за то, что я не дергаю ее за косички. Софья Павловна выгнала из класса за то, что защищал Андрея Бульбу от несправедливой руки отца Тараса... Жизнь катилась под откос, достигнув своего расцвета. Сегодня я дежурил по классу. Следуя инструкции друга Васи, вылил пол ведра воды на пол, как следует размазал ее и уже открыл шкаф, чтобы достать лейку для тропических кущей на подоконнике. Дверца старого потертого шкафа поддалась не сразу. Ключ с трудом вошел в скважину и долго не хотел поворачиваться. Я дежурил первый раз и не знал, что лейка стоит на подоконнике в зарослях бегоний, а ключ не от шкафа, а от класса. Под напором неловких пальцев в замке щелкнуло, дверь со стоном открылась и из пыльного шкафа в лужу ...
…в лужу упала белая пушистая шуба. Как она оказалась в шкафу – меньше всего меня тогда беспокоило. Я пришел в неописуемый ужас, когда в мгновение шуба начала впитывать мутную воду. Белый превратился в кофе с молоком, пока я пытался взять шубу в охапку, рукава никак не хотели складываться, пух летел во все стороны. Первой мыслью было запихать все обратно в шкаф. Но при попытке закрыть дверцу шкафа оказалось, что замок поломан. Завтра кто-то войдет в класс и увидит испорченную вещь, сломанный шкаф, меня выгонят из школы, родителей заставят заплатить, все будут смеяться и показывать пальцем. А если это шуба директора...
В лужу упали с мягким шумом два крыла. Я не был удивлен. Мне показалось... Да не показалось мне! Я понял, я ждал этого, я искал их. Я сам их туда положил. Математика, Катька, или как там ее звали, дежурство... В тот вечер, придя домой, я не включил мультики, не поставил чайник, не поругался с мамой за тройку. Я лег в постель прямо в кедах. Это был самый счастливый день в моей жизни.

С тех пор каждую субботу я оставляю скучный город, пустые разговоры, плоские чувства, бесполезные дела и... Под небом над землей.

Сначала с непривычки сложно было носить за спиной два верных крыла. Я старался скрыть их под одеждой, умалчивал от друзей и родных. Потом научился их складывать как следует. Ничто не выдавало меня в толпе несчастных бескрылых, кроме мечтательного взгляда, легкости жестов и возвышенных помыслов...
Знакомый ветер нещадно треплет волосы, пронизывает ревнивым дыханием до костей. С каждым его ударом едва не теряю равновесие. Сантиметровый уступ выскальзывает из-под подошв. Столько раз я весело шагал в облака, спешил оторваться от земли. Почему я так цепляюсь за обманчивые травинки и мнимую надежность подвижных камней? Я потерял себя – я продал свои крылья за клочок плодородной земли.
Удобно летать, когда знаешь, что окно открыто. Смело, если не уверен. Больно, когда окно закрывают перед самым носом...

В тот слепой июльский день я летал не как обычно. Поднимался выше, чем всегда. Скользил вдоль крыш отчаянней, чем по средам. Закрывал глаза более вдохновенно. Серый свет не мог обесцветить радужного настроения. Много дней я искал – и наконец нашел ее. Глаза цвета детского смеха. Губы – утро мая. Мысли – зеленый чай. Голос – вишневая камедь. В ее словах мелькают облака. В ее руках жмурится зайчик солнца. А под дыханием блузы угадывается излом крыла. «Я оставлю окно открытым», - сказала она. Она была не такая, как все другие. Она не спрашивала меня, где я пропадаю по выходным, почему так долго принимаю душ, зачем покупаю куртку на размер больше. Но однажды она заплакала.

- Я боюсь за тебя, сказала она, - может, сегодня не полетишь?

А через три дня взяла мои похолодевшие руки, заглянула в потухшие глаза и – и вот я несусь наперегонки с ветром. Она там, она ждет, окно открыто. Небывалая легкость на сердце. Щемящий восторг. Пьянящая радость

Ради нее я готов был оставить крылья. Ради той, которая отпустила меня летать. Я не ошибся в ней! У меня есть крылья для полета – и верное окно для земных радостей.
Больно когда предают друзья. Больно когда изменяет любовь. Больно с размаху удариться в стекло. Еще больнее – в стекло того самого окна, которое обещало быть открытым.

Я залетался, увлекся свободой и скоростью. Но – о прелестное создание, свет в твоем окне еще горит! Я не сомневался в тебе. Теперь я весь твой – и спешу себя отдать. Вместо того чтобы замедлить движение – разгоняюсь еще больше. Я так спешу к ней – к тебе, единственной. Протягиваю руки – и разбиваю в кровь о предательскую невидимую стену стекла. Этого не может быть. Это ошибка. «Контрол+z».

Как стая дельфинов выбрасывается на песок, так мои исступленные попытки погибают на равнодушной глади стекла. Каждый упрямый удар добавляет силы. Каждый всхлип затмевает рассудок. Я погибну – или разобью стекло. Но окно открывается изнутри...
Дождь волком гнался за мной. Серая стена слез все наступала. Небо билось в судорогах и вместе с ним рыдало мое изорванное сердце. Я пресмыкался вдоль мутных потоков улиц, сквозь водовороты перекрестков. Намокшие крылья тяжким грузом повисли на плечах. Не они помогали мне летать. Под небом – или над землей? К солнцу – или к траве? Быть или гнить бытом? Уходить – или возвращаться?

Я сделал выбор.

Симферополь,

Октябрь, 2005

1

В скалистых нагорьях восточного побережья стоял большой железный город. Жили там вытянутые лысые люди. Светлые жесткие волосы покрывали их долговязое тело с ног до головы. А голова колыхалась на длинной шее, как у коршунов. И были у них очень длинные ногти, которые росли очень быстро. Люди эти ели подземные овощи и детей друг друга. Они умирали, когда ногти становились слишком длинными. Резали кожу, волосы и шею собственными ногтями и прощались с жизнью. Много умерло молодых и красивых жителей железного города. Не знали они пощады и прощения от судьбы. Пока не появился в городе…

…Ногтестриг.

Солнечным прохладным утром в очередной раз проснулся жесткий город железных улиц. И снова заплакали жители, царапаясь собственными ногтями. Изранились, поплакали – и пошли на работу. В лысых головах зароились мысли о торговле, услугах, станках и текстах. Мохнатые тела погрузились в деловую одежду и строгие офисные кресла. Ногти по миллиметру стирались у домохозяек и водителей, бизнесменов и музыкантов. Лысые люди попадали под машины, спотыкались на лестницах и ломали кривые, желтые, непомерно длинные ногти. Несмотря на усилия пушистых длинношеих дворников, улицы были покрыты стружками, чешуйками, обломками, обрывками, огрызками, осколками ногтей. Ногтевая пыль носилась в воздухе, забивала мясистые носы и альвеолы в тощих грудях.

По пыльной, едва исхоженной тропинке в город вошел с севера мальчик. Светлые легкие волосы свисали на прозрачные голубые глаза, жадно ловящие гигантские жесткие образы большого железного города. Из-под голубой джинсовой рубахи виднелась гладкая шея. Рукава, закатанные по локоть, открывали небольшие сильные руки. Узкие бедра украшены грубым кожаным ремнем с тяжелой пряжкой, который с трудом поддерживает широкие потертые джинсы. На ногах – желтые пыльные сандалии.

Ловким упругим движением мальчик поправил лямку тяжелого рюкзака. Смахнул с лица челку. Розовые ногти мальчик были коротко острижены.

3

Светает. Под небольшой металлической дверцей выстроилась очередь на два квартала. И пусть попробует кто-то прорваться вне очереди – останется без глаз, без носа, ушей, незащищенной кожи на голове, остановленный справедливыми ногтями. В маленьком окошке, чуть правее стенки, свет не гаснет уже трое суток. В тесной коморке колдует Ногтестриг. На шустрых руках кровавые мозоли от маленьких ножниц. Голубые зрачки потемнели и запутались в сети перетружденных сосудов. Светлые стопы исколоты желтыми обрезками, которыми завалена вся мастерская. Тонкие волосы посерели и свалялись. Живот впал, лицо осунулось. Три дня и три ночи не покладая рук он работал – стриг ногти лысоголовым волосатоспиным людям железного города. Стриг, полировал, красил, удалял заусеницы. Он не видел их сморщенных счастливых лиц, не чувствовал прерывистого мятного дыхания. В небольшое отверстие люди просовывали руки с грубыми уродливыми ногтями, а вынимали – аккуратные чистые пальцы с модным маникюром. Кутикулы ровно обрезаны, на конце ногтя – аристократический уголок. Какая прелесть! Голубые и перламутровые ногти неизмеримо расширяли белоснежные улыбки гладких голов на длинных шеях. Разноцветные камни и хрустящие не пахнущие бумажки, вперемежку с ногтями и изношенными инструментами валялись на полу мастерской.

Лунный восход озарил холодный металл голубоватым светом. Огни города слабо мерцают вокруг спящих жителей. В бедняцком ремесленном квартале, в тесной коморке наконец-то погас свет. Маленькая дверца закрылась. Навсегда.

Ногтестриг теперь живет в большой квартире с пуховой кроватью и огромной приемной, с круглой ванной и телефоном – для записи клиентов. Когда взошла луна, он как раз открыл глаза и поднял белокурую голову с алых простыней. Под окном кричит сверчок. Над камином тикают большие металлические часы. На столике блестят новые наточенные инструменты.

Ногтестриг проспал целые сутки и теперь чувствовал приятную негу в молодом теле. Он томно потянулся. Светлые свежевымытые волосы щекочут вибрирующие пульсом виски. Чистые руки источают аромат косметики. Русая щетина оттеняет углы скул. Прохлада ночного воздуха бодрит и веселит. Кто спит в такую ночь!

Легкий стук в дверь гармонично дополнил ансамбль звуков и ощущений теплой ночи. Дверь тихо отворилась. На пороге стояла она. Из-под капюшона горели алые глаза.
5

Она приходила до этого. Еще в первый день – он сквозь однообразие грязных ороговелых хлопьев различил необыкновенно белую, с голубоватым отливом, ткань изящных ногтей. Излишняя длина и мягкий изгиб их прекрасно дополнял молочные тонкие пальцы. Бирюзовым браслетом женственную кисть обрамляла нервно пульсирующая вена. Не хотелось портить гармонию плавных волнистых линий четкими срубами маникюра. Ногтестригу почудилось, что рука пахнет фиалками, хотя в душной комнате повисло густое облако костяной пыли. Он бережно подрезал податливые ногти, закруглив на концах. И совсем не удивился, когда после прекрасного наваждения вместо пары появились грубые кривые пальцы с корявыми сизыми отростками.

Через день перед затуманенным усталостью, опьяневшим от работы и духоты взором его снова появились пять удивительных пальцев. В каждом – гармоничные, равные четыре фаланги. Совсем не тяжело было с двухдневным перерывом точно воспроизвести результат первого появления чудного видения. Платы не требовалось. Вдохновляясь волшебной рукой, Ногтестриг наклонялся ближе, чем было необходимо, вдыхал полной грудью сладкий аромат фиалок. Только сомнения в яви увиденного останавливали его от того, чтобы прикоснуться губами к нежной вене на запястье. Невозможно было подобрать другой цвет этим извилистым сказочным ногтям.
6

Когда дверь открылась, в круглый большой зал приемной впорхнула стая фиалок. Рубины глаз сверкнули из-под темного капюшона. Испуганный вдох гостьи сбил Ногтестрига с ног. Он отпрянул и отвернулся, чтобы продлить мгновение сна. Но фиалки и не думал испаряться. Они расселись по торшерам и карнизам. Одна, небесно-голубая, взмахнув крылом перед самым лицом, села на плечо. Ногтестриг осторожно повернулся и застыл. Галлюцинация не исчезла.

«Войдите, пожалуйста». Как бестолково и грубо звучат слова в светящейся тишине. Плащ прошелестел в ответ по шершавому порогу и лунный луч из окна осветил тонкие черты гладкого лица. «Простите за поздний визит», - прошептали пепельные брови незнакомки.

Ногтестриг аккуратно прикрыл дверь, предложил сесть. Плащ она сняла сама. Плотная ткань ветром скользнула вдоль стройного тела на пол. Фиалки заполнили собой все пространство. Дыхательные пути забились лепестками, он начал терять сознание. Цвет слоновой кости кожи фиалки превратили во вкус на его полураскрытых восхищением губах. Трепещущий свет звезд одел гибкую фигуру зеленоватым покрывалом. Тонкие светлые волосы искрились. Шелково гладкая голова венчала изящное сверкающее тело. Если бы нашелся достойный ноготь – Ногтестриг изваял бы на нем ее портрет. Но не об этом просят в сумерках огненные искры.

Голубой ноготь касается прямого носа Ногтестрига, скользит по горячим губам, обнаженному животу, узким бедрам. Прозрачная грудь ложится в его небольшую сильную руку. Белоснежный пух щекочет его щеки и лоб. Фиалки воспламеняются, и яростный пламень сжигает запреты, усталость, удивление, испепеляет ночь.
7

…
8

Очередные сумерки упали на плачущий железный город нагорья восточного побережья. Уставшие израненные жители легли спать. По ухабам, по ногтевому ковру узкой улицы идет мальчик. Легкий ночной бриз теребит тонкие светлые волосы, засыпая ими прозрачные глаза. Холщовая сорочка уже давно не по размеру. Серые брюки едва достают до щиколоток. На узких бедрах – большой кожаный пояс с тяжелой пряжкой. В правой руке – небольшая сумка, в которой позвякивают маникюрные инструменты. Вот показался край города. Луна пограничником бросила луч фонаря на складную фигуру. Прощай, железный город.

Светлая голова взволнованно качнулась на длинной шее. Небольшая сильная рука с тонкими пальцами откинула светлую челку, из-под которой задорно блеснули алые искры. Голубоватые ногти на руках были коротко острижены.

Симферополь,

2004

Однажды

Жил-был музыкант. Мама и папа его были врачами. Папа – хирург, мама – стоматолог. Музыкант с детства знал два иностранных языка, неплохо разбирался в анатомии, любил театр. Он не владел ни одним музыкальным инструментом. Но опытный глаз знатока человеческих душ без труда узнал бы в нем музыканта. Тонкие длинные пальцы, непослушные волнистые волосы, негастрономическая печаль в глазах…

И вот однажды…
Жила-была фея. Возможно. Если бы она знала, что она фея – жизнь ее сложилась бы совсем иначе. Фея работала… точнее сказать – мучилась бездельем в одном небольшом негосударственном учреждении. Ей было не много, но и не мало лет – ровно столько, чтобы начинать тосковать о бесследно ушедшей юности, но еще не думать о смысле жизни. И вот однажды…
Жили-были… Нет, лучше так.

- Ты чего уставился? Проходи скорее. Снег башка попадет.

Это был замечательный день для пеших прогулок. После недельного дождя вся летняя пыль превратилась в осеннюю грязь. Больные листопадом лица деревьев с равномерным стуком превращались в ковры улиц. На полянках перекрестков солнце еще припекало, зато в тени до полудня держался предрассветный иней. Бригада странных людей, которые даже ветки деревьев умудрялись обрезать, не поднимая головы, обрезали ветки деревьев, таращась на прохожих.

- Девушка, куда это вы спешите? А ну поторапливайся, пацан, а то еще случайно секатор уроню.

- У меня нет часов. – рассмеялась она неуместному вопросу.

Косматый орех, как неумелый любовник, поспешно раздевается, срывая недожелтевшие листья. Молодая вишня еще совсем зеленая. Влажные листья по-весеннему блестят. Стройная девушка в берете и светлом плаще с синтепоновой подкладкой чуть ли не в припрыжку идет по улице. Она никуда не торопится – просто ей весело. Может оттого, что снова выглянуло солнце. Может это приближение зимы, а с ней – и весны с летом так ее радует. Ветер резвится в волосах, подставляя свету то один, то другой светлый локон. Каблуки бодро и сбивчиво стучат по просыхающему асфальту.

- Девушка, куда это вы спешите?

Не ваше дело. Она же не спрашивает, зачем опять уродовать эти несчастные каштаны, между скрученных листьев которых странно проглядывают болезненные цветочки. Говорят, каштан цветет осенью – плохая примета. Эти каштаны каждый год так цветут – нельзя же все беды на них списывать. Жаль, что нельзя все беды на них списывать. Проблем полно. Даже если кажется, что не надо никуда бежать и что-то срочно предпринимать. Вместительная сумка, расшитая пестрыми цветами, не для красоты на слабом с виду плече девушки.

Вот бы пешком! Погреть веснушки на прощанье. Пошуршать мертвыми и такими красивыми золотистыми листьями под ногами. Зайти в глубину парка – в глушь, где нет никого, где гнилая трава чавкает, пачкая туфли, и собаководы не протоптали тропинок – сесть на старый истоптанный пенек и напевать никому не понятную мелодию, похожую на далекое смутное воспоминание.

А в трамвае сейчас полно людей. Жалобы, оскорбления, пустые разговоры о погоде и политике. Да что знают о политике домохозяйки, в выходных нарядах спешащие на рынок за говядиной, дедушки, тоскующие по дефициту и решениях сверху! Не больше, чем о погоде. От этих мыслей глаза феи стали холодными. Из-за верхушки старого тополя выглянул пушистый белый слон и приветливо помахал ей хоботом. Отвечая кивком головы этому облачному существу, фея слегка споткнулась и тут же рассмеялась. Если бы кто-то увидел ее в этот момент – непременно бы догадался, что это настоящая фея.

На остановке стоял старый профессор, погрузив седую бороду в проблемы вселенского масштаба. Между ним и краем платформы втиснулась крохотная старушка со злым острым лицом и бесформенной кошелкой. Рядом красовалась длинными ногами восьмиклассница, чуть заметно подрагивая замерзшими коленками. Не сводя с нее глаз, в нескольких шагах курил нагеленый мужчина с грязными ногтями. Две зрелые женщины жаловались друг другу на недостатки формата «дивиди». Никто не обратил внимания на появление феи. Она пришла на остановку – но не стала на платформу: не хотелось подглядывать, подслушивать, вдыхать запах этих людей, чувствовать на себе их оценивающие взгляды. Вот из-за поворота сытой улиткой выступает трамвай. Нехотя приближается к остановке, привычно метя дверью мимо платформы. Дверь открывается так, будто ей в тягость малейшее движение. Но все же проем расширяется настолько, что подоспевшая старушка успевает поставить на ступеньку свой загадочный багаж.

Симферополь, 2005