Глава 7 Жизнь повседневная

Глава 7

Жизнь повседневная

Отвлечемся на время от экономических проблем и попытаемся взглянуть на повседневную жизнь жителей Челнов и других окрестных селений — как они жили, о чем думали и о чем мечтали. Это тем более необходимо, что о дореволюционной крестьянской жизни некоторые наши российские публицисты написали немало неправдоподобного.

К началу ХХ века село Бережные Челны отстроилось и похорошело. Улица Дворянская (нынешняя Центральная) была застроена добротными домами купцов и торговцев. Эти дома были, как правило, однотипные — двухэтажные, полукаменные. Первый этаж был сложен из камня и там размещались лавки или иные производственные заведения. Второй этаж — деревянный — занимали жилые комнаты хозяев. Вход в лавку для посетителей располагался с улицы. Хозяева и прислуга входили в свои жилые помещения со двора. При каждом доме имелся обширный хозяйственный двор с постройками.

Общая картина села производила благоприятное впечатление на проплывавших по Каме путешественников. Писатель Андрей Фирсов, например, отразил это впечатление такими словами: «По левому берегу широко раскинулось богатое село Бережные Челны. Село выглядит совсем городом. Немало двухэтажных каменных и деревянных домов. Улицы широкие и прямые. На берегу ряд хлебных амбаров. Здешняя пристань отправляет большое количество хлеба, преимущественно в Рыбинск. Еще нужно отметить, что Челны, равно как и соседские пристани, занимаются крупным экспортом яиц за границу».

Приятное воспоминание о Бережных Челнах сохранилось и у В. И. Немировича-Данченко: «Челны совсем городком смотрят. Постройки на широкую ногу; дома деревянные и каменные, в два этажа построены; улицы прямые, широкие. Сараи тоже чудесные — просторные; видимо, выводили, не жалея камня и дерева. Самые лучшие лабазы у удела... Камень для домов и сараев вырабатывается из местных плитных ломок тоже уделом». Естественно, что своим благоустройством село во многом было обязано доходам, получаемым местными купцами от хлебной торговли.

Жители Набережных Челнов не имели причин чувствовать себя оторванными от цивилизации. В селе имелись больница, несколько школ, церковь, казначейство, почтово-телеграфная контора^*. Приезжие без всяких проблем размещались на постоялых дворах. Плата за услуги там была весьма умеренная: с человека в сутки — 5 коп., за лошадь — 5 коп., за самовар — 5 коп.

Из Челнов не представляло большого труда добраться до важнейших центров — Казани, Уфы и других городов. Это можно было сделать на лошадях по почтовым и коммерческим трактам. Но наиболее доступным и дешевым для жителей Мензелинского и соседних с ним уездов оставался водный путь с Челнинской пристани.

В конце XIX — начале ХХ вв. по Каме и Волге ходили суда различных пароходств — «Самолет», «Кавказ и Меркурий», наследников Курбатова, братьев Каменских. Вследствие развития технического прогресса, а также вздорожания дров пароходы с конца 70-х годов XIX века перешли на жидкое топливо — мазут, нефтяные остатки. Увеличилась средняя скорость движения пассажирских судов по Каме — до 20 верст в час.

Наверное, чаще других причаливали к Челнинской пристани пароходы, совершавшие рейсы между Казанью и Уфой. Пароходство Д. Д. Якимова, например, совершало эти рейсы три раза в неделю. И хотя это путешествие продолжалось довольно долго (около трех суток), виды живописнейших берегов Волги, Камы и Белой доставляли пассажирам большое удовольствие.

Значительно возрос уровень комфорта для пассажиров. Пароходы были уже большей частью двухпалубные, освещались электричеством, имели паровое отопление. К услугам пассажиров были помещения трех классов. Каюты первого и второго классов находились в удобных местах, были достаточно просторны. Пассажиры третьего класса вначале размещались на открытой палубе, однако в дальнейшем и для них были предусмотрены помещения.

Для некоторых категорий пассажиров предусматривались льготы. Так, учащиеся имели право покупать билеты за 50% их стоимости. Такие же уступки были сделаны для детей в возрасте от 5 до 10 лет. Льготы в стоимости проезда были предусмотрены и для тех, кто ехал партиями, артелями, бригадами.

Однако стремление попутешествовать или просто съездить в гости в народной среде еще не приняло массового характера, особенно в XIX веке. У большинства людей вся жизнь протекала в родном селении и в его ближайших окрестностях. Время от времени эту обыденную жизнь разнообразили ярмарки и базары. Они играли гораздо большую роль, чем просто место купли-продажи товаров. Во-первых, во многих местах они являлись составной частью религиозных праздников. Во-вторых, ярмарки и базары были местом встреч и общения людей, обмена новостями и другой информацией.

В Мензелинском уезде ярмарки проводились в Останкове, Актаныше, Акташе, Амикеевой, Поисеве, Налиме и др. В Бережных Челнах ярмарки назывались Никольскими, так как приурочивались к христианским праздникам в честь св. Николы Чудотворца (9 мая и 6 декабря по старому стилю). Базары здесь проводились еженедельно, по пятницам. Все вопросы, связанные с временем открытия и закрытия ярмарок и базаров, перенесением сроков их проведения и т. п. решало уездное земство.

Жители сел и деревень имели много выгод от проведения ярмарок и базаров, так как могли продать свою продукцию, купить нужный товар, получить дополнительный доход за счет извоза или сдачи помещений под постоялые дворы. С другой стороны, имелись и неблагоприятные последствия. Они заключались, прежде всего, в распространении пьянства и всплеске преступности. В местах проведения ярмарок обычно находились трактиры, другие питейные заведения. Посетители «обмывали» там удачные сделки и покупки, вели коммерческие переговоры. Естественно, что эти злачные места нередко становились местами драк, скандалов и т. п.

В ряде случаев жители сел и деревень настаивали на закрытии питейных заведений. Проще всего это было сделать там, где не было базаров и ярмарок. Именно из этого исходили, например, жители деревни Биклянь-Бичуриной. На своем сходе 12 декабря 1885 г. они ходатайствовали перед уездными властями о закрытии в их селении базара, а вместе с ним и питейного заведения. Свое решение сельчане мотивировали тем, что на базар они ездят в Бережные Челны и Елабугу, а трактир наносит большой ущерб нравственному здоровью народа и несовместим с религиозными установлениями ислама. Уездное начальство пошло навстречу этой просьбе, базар и трактир были закрыты.

Однако таких случаев было немного. Пьянство оставалось бичем дореволюционной России. В начале ХХ века в Мензелинском уезде насчитывалось 57 казенных винных лавок и 13 частных питейных заведений. В 1911 г., например, в среднем было выпито на душу населения 0,26 ведра вина (по губернии — 0,38), а расход на это составил 2 руб. 18 коп. (по губернии — 3 рубля 13 коп.). Сравнительно меньшее потребление спиртного объяснялось тем, что основную часть населения уезда составляли мусульмане.

Зато Мензелинск был самым «пьющим» среди городов Уфимской губернии. За год на каждого жителя выпивалось в среднем 2,18 ведра (!) вина (для сравнения: в Бирске — 1,68, в Златоусте — 1,32, в Уфе — 1,04). Столь высокие «достижения» мензелинцев объяснялись тем, что львиная часть спиртного потреблялась хозяевами и многочисленными гостями в дни проведения Всероссийской ярмарки (28 декабря — 9 января каждого года).

На дни проведения ярмарок приходилось и увеличение преступности. Наиболее распространенными видами преступлений было мошенничество, кражи имущества и денег, незаконная торговля спиртным, а также недоброкачественными товарами. Нередко (как и в наши дни) нарушениям законов предшествовало неумеренное употребление спиртного. Так, осенью 1878 г. крестьянин М. Г. (так в документе — В. Е.) из деревни Бичуриной, возвращаясь из Бережных Челнов в нетрезвом виде, по дороге заснул в одном из урочищ. А когда проснулся, то обнаружил пропажу из кармана 37 руб. По заявлению пострадавшего полицейский урядник 2-го участка Мысово-Челнинской волости Кислинский произвел немедленное и тщательное расследование. Оно позволило «выйти» на крестьян с. Бережные Челны Е. и М., которые в тот день пасли скот недалеко от места преступления. Подозреваемые недолго упирались и в конце концов вынуждены были сознаться в краже денег. Полицейский урядник, надо думать, заслужил поощрение, а незадачливым воришкам пришлось отвечать за свои дела по закону.

Можно привести и другие примеры, связанные с покушениями на чужую собственность. 17 мая 1879 г., например, в Бережных Челнах был задержан полицейским урядником крестьянин Т. С. из села Ольгино (Иштеряково). Он продавал лошадь, на которую у него не оказалось документов (такие документы выдавались волостными правлениями). На допросе Т. С. показал, что лошадь он купил недавно в дер. Сасыбрун (Поисевской волости), а расписку об этом оформить забыл. Однако столь наивное объяснение никого не убедило. В указанной деревне урядник без труда установил, что лошадь не куплена, а украдена в селе Килееве Белебеевского уезда у солдата Кондратия Серебрякова.

Вообще скотокрадство в деревне было, по отзывам современников, «постоянно действующим бичем», «постоянным и обязательным фактом деревенской повседневной жизни». Не пугали воров и перспективы довольно сурового наказания.

Только за один 1902 г. в Мензелинском уезде было украдено 208 лошадей, 25 голов крупного рогатого скота (в том числе в Мысово-Челнинской волости соответственно 113 и 2, в Бетькинской — 8 и 2, в Бишинды-Останковской — 12 и 2 и т. д.). Почти весь скот был украден у крестьян, тогда как помещичьи хозяйства практически не пострадали.

Ущерб крестьян составил более 8,5 тыс. руб. При этом только 8% похищенного скота было найдено и возвращено хозяевам. Это свидетельствовало о большом профессионализме конокрадов. Действовали они четко и оперативно. Скот, как правило, уводился в укромные места, где его и закалывали. Мясо сдавалось знакомым мясникам, кожа — местным скупщикам. Продавали похищенное и на базарах, но это уже было связано с риском. Иногда, правда, удавалось путем подкупа или угроз выправить необходимые документы, и тогда бояться было нечего.

В XIX веке развилась даже целая система лошадиного «рэкета». Похищенная с помощью наводчика лошадь пряталась где-нибудь в укромном месте. А хозяину тот же наводчик осторожно, но настойчиво намекал на необходимость выкупа. Если хозяин проявлял покладистость и платил — лошадь ему возвращалась, а если отказывал — пропадала навсегда. Сельчане чаще всего знали или наверняка догадывались и о личностях конокрадов, и об их помощниках, но поделать ничего не могли. К тому же конокрады нередко составляли целые воровские шайки, терроризировавшие население.

Были распространены и другие виды преступлений. О них постоянно упоминала газета «Уфимские губернские ведомости» в разделе «Хроника происшествий». Вот только несколько таких сообщений: «В ночь на 27 августа (1875 г.) к дому крестьянина с. Бетьков Василия Егорова неизвестно кем подкинут младенец мужского пола»; «5 января (1876 г.) около с. Орловки найден мертвым крестьянин этого села Василий Утробин» и т. д. Справедливости ради надо отметить, что удельный вес тяжких преступлений (убийств, нанесения увечий и т. п.) в целом был невысок. С начала XX века заметно увеличилось число случаев незаконного хранения холодного и огнестрельного оружия. С проявлениями преступных наклонностей людей боролись (и небезуспешно) полиция и религия.

В Мензелинском уезде на рубеже XIX-ХХ веков абсолютное большинство населения составляли мусульмане и православные. При этом удельный вес мусульманского населения составлял почти 65%. Это определило соотношение религиозных учреждений: в конце XIX века в уезде насчитывалось 300 мечетей, 62 православные церкви, 6 часовен.

Мечети имелись в следующих селениях: Старые Гордали, Нижние Суксы, Биклянь-Бичурина, Иштерякова, Шукрали (две), Купырли, Азьмушкина, Калмаш, Верхние Кувады (две), Каинлы, Бурдыбаш, Шикманаева и др. Построены они были, как правило, в центре селений, на сухом и возвышенном месте. При каждой мечети имелось училище (о них речь впереди). Мулла являлся авторитетным и уважаемым человеком в деревне, к нему обращались за советом при решении самых различных вопросов.

В целом обстановка в уезде отличалась достаточной веротерпимостью. Это отмечали в своих воспоминаниях современники. Тот же В. И. Немирович-Данченко, на которого мы уже не раз ссылались, при подходе парохода к Челнам наблюдал совершение мусульманских обрядов и записал об этом следующее: «Наверху татары спокойно совершали свои утренние молитвы. В это время матросы старались и не ходить близко, чтобы не мешать им. Совсем не то, что мне привелось видеть на пароходах русского общества по Черному морю, где целая ватага пассажиров и служащих бесцеремонно острословила над молящимися горцами. Население здесь чрезвычайно терпимо. Религия не вызывает розни. Народ гораздо развитие, чем где-либо в ином месте...»

Политика христианизации мусульманского населения в XIX веке претерпела значительные изменения. Она уже не была такой прямолинейной и агрессивной, как в предыдущем столетии. Были упразднены официальные должности проповедников-миссионеров, отменены награды и льготы крестившимся. Постепенно миссионерская деятельность перестала быть политикой государства и в значительной мере была возложена на плечи самой христианской церкви. Вместо прежних прямых мер принуждения стали применяться меры косвенные: развитие сети миссионерских и русско-татарских школ, предоставление льгот при отбывании воинской повинности, при поступлении в высшие учебные заведения, занятии крупными торгово-промышленными делами и т. д.

В Мензелинском уезде насчитывалось около семи десятков селений с крещеным нерусским населением. Из-за отдаленности их деревень от приходских церквей, незнания священниками языков этих народов, у крещенных «инородцев» было весьма смутное представление о сути христианской веры. Как отмечалось на страницах «Уфимских Епархальных Ведомостей», многие крещеные нерусские люди «были христианами только по имени, а в сущности имели весьма смутные понятия о христианской религии, известной им лишь под названием «русской веры». В то же время они испытывали сильное воздействие со стороны своих соседей-мусульман.

По этим причинам с 80-х годов XIX века наблюдается довольно-таки массовое явление — открытый разрыв части крещеных татар, чуваш с христианством и обращение их вновь в мусульманскую веру. При этом нередко и деревни меняли свое название^*. Так, например, в приходе села Бурды числилось 43 души «отпавших в магометанство». Это «отпадение» произошло в 1882-1884 гг. и с тех пор никакие уговоры не смогли заставить людей изменить своего решения. В дер. Оськиной (Малые Аты) Атинского прихода число старокрещеных татар, вернувшихся к вере своих предков, составило 279 человек.
* Так, например, еще в первой половине ХIX века из приходских списков с. Багряш-Никольского «исчезла» дер. Степановка, переименованная ее жителями в дер. Абдуллову.
Государство уже фактически не вмешивалось в эти дела. Православная же церковь предприняла некоторые меры, чтобы удержать крещеных «инородцев» в рамках христианского учения. 21 ноября 1878 г. был открыт Епархиальный комитет Православного Миссионерского общества, который активно занялся развитием сети миссионерских школ. С 1881 г. проводилось отправление богослужений на родном языке «инородцев», принимались более решительные меры к подготовке кадров священнослужителей из их среды и т. д.

Ускоряется строительство новых церквей. Средства на это жертвовали Уфимский Миссионерский комитет, купцы И. Г. Стахеев, Д. И. Стахеев, В. И. Видинеев, Г. С. Соловьев и др. Собирались также средства местных прихожан. Лес для строительства храмов в нерусских селениях бесплатно выделялся казной.

Насаждение христианства (а значит, и иной духовности, культуры) даже в таких значительно более мягких, чем в XVIII веке, формах, все равно заслуживает осуждения. Каждый народ, безусловно, имеет право на свободу совести, на свободное развитие своей религии и культуры.

Православная церковь продолжала играть очень большую роль в духовной жизни русского населения. Продолжалось, в частности, строительство новых церквей и перестройка действующих. Большой вклад в это дело внесли представители купеческой династии Стахеевых. Так, И. И. Стахеев пожертвовал деньги на строительство храма в с. Орловке. В 1859 г. эта церковь во имя святых бессребренников Косьмы и Дамиана начала действовать. Д. И. Стахеев (купец, а также талантливый писатель) вложил немалые деньги в перестройку каменной церкви в с. Боровецком (1872-1882 гг.), в строительство новых храмов в дер. Бурды (1888 г.), Драгун-Бикмет (1889 г.). На средства И. Г. Стахеева были построены церкви в дер. Языково (1881 г.), Багряжь (1889 г.), Гордали (1891 г.), Новая Михайловка (1891 г.), Сухарево (1892 г.)

Вносили свои посильные средства на это богоугодное дело и крестьяне. Так, прихожане с. Новотроицкого в 1880 г. купили на свои деньги колокол весом в 101 пуд 10 фунтов. Особую благодарность за участие в сборе пожертвований епархиальное руководство выразило крестьянину того села Елизару Васильевичу Спирину.

Стремление людей разнообразить свою повседневную жизнь, украсить ее праздниками также облекалось в религиозные формы. В христианских селениях неизменно отмечались большие праздники, такие, например, как Пасха, Рождество Христово. В эти праздники в течение нескольких дней не работали, ходили в церковь к богослужению, кормили нищих, подавали милостыню. У простого народа неотъемлемой частью праздников было пьянство, особенно у определенной части населения. Даже во время богослужения пьяницы уже толпились около трактира и питейных лавок. «Кто празднику рад, тот до свету пьян» — так говорили в народе.

Особую группу праздников составляли так называемые «храмовые», или «престольные». Они отмечались всем селом в тот день христианского календаря, которому была посвящена местная церковь или часовня. В с. Бережные Челны престольным являлся праздник в честь святителя и чудотворца Николая (6 декабря и 9 мая по старому стилю)^*. Русские люди издревле с особым усердием чествовали св. Николая и чаще, чем к другим святым, обращались к нему с молитвою. В св. Николае-чудотворце они видели своего заступника, помощника в решении трудных жизненных обстоятельств. Сознавая его особенную близость и покровительство, простой народ сложил немало поговорок: «Нет за нас поборника супротив Николы», «Попроси Николу — и он скажет Спасу», «Всем богам по сапогам, а Николе боле, что ходит боле» и др. В праздник наши предки собирались в церковь, служили св. Николаю молебны, ставили сообща этому угоднику большую свечу. Ну а затем начинались угощенья и веселье.
* Праздник св. Николы-чудотворца отмечали также в Ново-Никольском, Багряж-Никольском, Балтаеве и др.
Со св. Николой крестьяне связывали и свои наблюдения о погоде: «Первые морозы — Никольские», «Пред Николой иней — овсы хороши будут», «Иней на Николу — к урожаю», «Цены на хлеб строит Николин торг» и др. С Николы весеннего нередко начинали выгонять лошадей в ночное, а также открывали купальный сезон. К Никольским праздникам в Бережных Челнах были приурочены и ярмарки, носившие одноименное название — Никольские. Само село также нередко называли — Никольским.

В Мысовых Челнах широко отмечали праздник в честь Пророка Ильи (20 июля по старому стилю). Это был один из немногих летних праздников. По народному представлению, св. пророк Илия являлся могучим и грозным распорядителем самых страшных и благодетельных сил природы. Он посылал на землю молнию, гремел по небу, разъезжая в своей колеснице, карал нечистую силу, низводил на поля дождь и давал им плодородие. Опасаясь гнева Ильи-пророка, который в силах навести страшные грозы на поля, в Ильин день не работали и даже коллективно наказывали тех, кто не подчинялся этой традиции. Часто крестьяне не выпускали в этот день и пастись скот. Исходили при этом из того, что скотина может пострадать от нечистой силы, которая в Ильин день, спасаясь от молний, оборачивалась в домашних животных, диких зверей, змей и т. д.

Ильинские церкви традиционно были местом совершения крестных ходов, сопровождающихся молебнами о ниспослании дождя, особенно в засушливые годы. В народном сознании Илье-пророку часто приписывалось происхождение родников и ручьев, особенно не замерзающих в зимнее время (так называемых «гремячих»). Считалось, что они возникли в результате удара молний о камень.

Ильин день знаменовал и определенный этап в сельскохозяйственном году. С него начинали жатву («Илья жниво зачинает»), и наоборот, почти повсеместно заканчивали сенокос («Илья Пророк — косьбе срок»). С Ильина дня в народном сознании лето постепенно начинает уступать место осени («Илья лето кончает», «На Илью до обеда лето, после обеда осень»). Почти повсеместно прекращали и купаться.

Отмечались религиозные праздники и во всех других христианских селениях уезда — в каждом свой. К ним тщательно готовились, заранее делали запасы браги, самогона, съестных припасов. И уж если гуляли, то целыми деревнями, нередко до трех и более дней. Большими компаниями (родственники и просто односельчане) ходили из дома в дом. Шум, веселье, песни, пляски под гармонь, ссоры (а часто и драки) среди молодежи неизбежно сопровождали эти праздники. Зла друг на друга долго не держали. Ведь праздники скоро кончались — и снова за работу, где без крестьянской взаимопомощи не обойтись.

Изменение условий крестьянской жизни, особенно в пореформенный период, заставляло церковь приспосабливаться к ним. Это выразилось, в частности, в создании сети церковно-приходских школ (о них речь впереди), а также приходских попечительств. В 1880 г. такие церковно-приходские попечительства были созданы в Бережных и Мысовых Челнах, Орловке, Ново-Никольском. Задачи они ставили перед собой весьма благородные: содержание в надлежащем порядке кладбищ, поддержка церковных хоров, покупка одежды и обуви для бедных и инвалидов, помощь талантливым, но малообеспеченным детям в получении образования.

Во главе попечительств стояли уважаемые и авторитетные люди: в Бережных Челнах — священник Павел Аргентовский, в Мысовых Челнах — священник Алексей Алфеев, в Орловке — землевладелец, потомственный почетный гражданин Н. И. Стахеев, в Ново-Никольском — действительный статских советник А. Н. Пасмуров. Среди их актива были сельские и церковные старосты, крестьяне-собственники. Необходимые для благотворительной деятельности деньги изыскивались разными путями. Это были и частные взносы, и коллективные пожертвования. В с. Бережные Челны, например, сельское общество предоставило попечительству право бессрочно пользоваться доходами, получаемыми с местной базарной площади. За столь благородный шаг челнинским жителям выразило свою признательность и благодарность руководство Уфимской духовной консистории. Церковно-приходские попечительства оказали полезное влияние на решение целого ряда вопросов духовной и социальной жизни.

Впрочем, интересы жителей нашего края не замыкались только лишь на внутренних проблемах. Несмотря на удаленность Челнов и окрестных селений от крупных торгово-промышленных центров, практически полное отсутствие газет и журналов, почти поголовную неграмотность, их население разными путями все же узнавало о важнейших событиях российской и международной жизни и соответствующим образом откликалось на них.

Во второй половине XIX века одним из таких событий, всколыхнувшим мирную жизнь сельчан, была русско-турецкая война 1877-1878 гг. В Мензелинском уезде была объявлена мобилизация. Особые Присутствия по воинской повинности быстро и организованно провели ее^*. Всего было зачислено в ратники ополчения 1589 человек.
* Ближайшее к Челнам 8-е Присутствие находилось в с. Бетьки. Им было призвано 385 человек.
Эти призывники (башкиры, русские, татары, марийцы и т. д.) к 1 апреля 1877 г. были собраны в Мензелинске. А через три недели состоялись их торжественные проводы на войну. Священник Мензелинска и мулла дер. Деуково совершили молебствия по христианскому и мусульманскому обрядам, сказали призывникам напутственные слова, пожелали всем им возвратиться домой живыми и невредимыми. Все торжество сопровождалось пением хора певчих, колокольным звоном. С большим подъемом собравшимися были исполнены гимны «Многия Лета», «Боже, Царя Храни!» Повсюду были слышны восторженные крики «Ура!».

Состоялось и угощение призывников. Они были приглашены к щедро накрытым столам, с пирогами и водкой. Городской голова Мензелинска А. Г. Попков вновь говорил торжественные слова прощания. Но вот настал миг разлуки, и молодые люди под громкие крики и плач покинули город, отправившись каждый навстречу своей судьбе.

Хотелось бы особо подчеркнуть одно обстоятельство. Три недели находились полторы тысячи призывников в Мензелинске. И за это время, по воспоминаниям современников, с их стороны не было отмечено ни одного случая пьянства, безобразий или бесчинств. (По нашим временам — явление почти невероятное!). Хотя более 90% юношей были неграмотны, видимо, достаточно сильно развита была у них внутренняя культура, взращенная религией и домашним воспитанием.

В апреле 1877 г. состоялись первые, но далеко не последние проводы наших земляков на ту войну. Для размещения призывников к 25 октября 1877 г. в Мензелинске было закончено обустройство казарм. Они были построены за городской счет и имели все удобства для временного проживания.

По Мензелинскому уезду был организован сбор денежных средств, одежды, медикаментов и прочих необходимых вещей для воинов действующей армии и раненых. Все это передавалось в Уфимское управление Общества попечения о раненых и больных воинах и далее использовалось по назначению. На местах во главе благородного дела сбора пожертвований обычно стоял приходской священник.

Хотя крестьяне сами были небогаты, на нужды армии денег и вещей не жалели. Только в период с 1 октября по 24 ноября 1877 г. жителями Бережных Челнов было пожертвовано 18 руб. 15 коп.; Мысовых Челнов — 3 руб., а также 29 аршин холста, четыре полотенца, скатерть, одна пара шерстяных носок и две пары шерстяных перчаток, несколько портянок, три мотка ниток; Орловки — 4 руб., 42 аршина холста, 3 рубашки, 3 полотенца, 27 мотков ниток, 10 лоскутов ветоши; с. Боровецкого — 1 руб.; с. Ильбухтино — 7 руб. 60 коп. ; с. Новотроицкого — 17 руб. ; с. Круглое Поле — 16 руб. и 100 аршин холста и т. д. Оренбургским Муфтием также была передана собранная подведомственными ему имамами немалая сумма денег — 438 руб.

Поступали взносы и от состоятельных людей. Елабужский купец А. П. Гирбасов, торговавший в Бережных Челнах, единовременно пожертвовал 3 рубля. Сбор добровольных взносов продолжался и в 1878 году. Только в период с 15 марта по 1 апреля 1878 г. жителями Мысово-Челнинской волости было пожертвовано дополнительно 50 руб. 77 коп. К счастью, необходимость в этом скоро отпала. Русско-турецкая война продолжалась сравнительно недолго и завершилась в начале 1878 г. подписанием благоприятного для России Сан-Стефанского мирного договора.

Не успела стереться в народе память об этих событиях, как грянуло новое известие — убийство народовольцами 1 марта 1881 года императора Александра II. Наши земляки нашли возможность выразить свое мнение по этому поводу. Газета «Уфимские губернские ведомости», например, опубликовала Адрес крестьян села Бетьки, направленный ими Александру III. В нем, в частности, говорилось: «Ничего не может быть тяжелее для сердца истинно русского человека, как нынешняя потеря своего любимого, доброго и поистине святого Монарха, всю свою жизнь пекшегося о благе своих подданных..., Монарха, освободившего миллионы крестьян от векового крепостного рабства; который неусыпно стерег благосостояние и спокойствие России от внешних и внутренних врагов, и который за все Его неисчислимые доброты и благодеяния так злодейски оскроблен и жестоко уязвлен своими же русскими подданными, приняв от их злодейских рук 1 марта мученическую кончину.

Государь! Вся Россия разделяет твое тяжелое горе по случаю прискорбной кончины Твоего дорогого Родителя. Прими же и от нас верноподданническое выражение глубокого, сердечного сокрушения... А Тебе, наш Державнейший Государь..., от искреннего сердца желаем благоденствия и мирного жития и молим Господа, да дарует Он Тебе крепость и мудрость к управлению подданными народами на благо отечества...» Простые, искренние и взволнованные слова, лишенные, кстати, какого-либо намека на подобострастие. Умели же наши предки, несмотря на малограмотность, четко и умно выражать свои чувства.

Мысово-Челнинский волостной старшина Сидор Николаевич Калясев ездил в столицу на коронование Александра III. Его впечатления от этого события нам неизвестны. Уездным властям С. Н. Калясев подал просьбу о возмещении ему затраченной на эту поездку суммы — 125 руб. Власти медлили с удовлетворением его ходатайства, так как, видимо, считали затраты завышенными. Лишь 27 октября 1884 г. Х очередное Мензелинское уездное собрание постановило выдать С. Н. Калясеву часть запрашиваемых им денег — 75 рублей.

Надо отметить, что внутреннее состояние крестьянского общества во второй половине XIX века было уже не столь однозначно и единодушно. С одной стороны, в нем еще господствовали верноподданнические настроения. С другой стороны, даже в эту консервативную среду начинают проникать настроения, подрывающие веру крестьян в справедливость и могущество самодержавной власти.

Одним из источников политизации общества являлись, например, политические ссыльные. В Оренбургскую губернию, в частности, было сослано после восстаний 1831 г. и 1863 г. немало поляков. Так, под гласным надзором полиции в 1866 г. в Мензелинске проживал с семьей уроженец Минской губернии, бывший рядовой Адам Минькевич. Ничем не занимаясь, он ежемесячно получал на свое содержание по 6 рублей.

В 80-х годах XIX века количество политических ссыльных в уезде значительно возросло. Почти все они были из числа студентов, интеллигенции. Так, под негласным надзором полиции находились П. М. Лаврентьев, проживавший у отца на Кузембетевской почтовой станции, Д. Н. Тяжельников, бывший студент Петровской Академии, проживавший в Мензелинске и др. В мае 1866 г. в Мензелинский уезд прибыл студент Казанского университета С. С. Благин, также попавший под надзор полиции. Во время проживания в уезде он состоял частным учителем в доме помещика Ружевского, в дер. Ахметовке. Все поездки, встречи, контакты поднадзорных фиксировались полицией. Им не препятствовали в случае переезда в другие места, в том числе в Казань, Уфу. Просто наблюдение за ними передавалось полиции по новому месту жительства.

Постепенно оказывалась втянутой в политические процессы и мест­ная интеллигенция, прежде всего из числа земских врачей и учителей. В 1877 г., например, в полицию поступил донос крестьянина Дорогина о том, что у помощницы учительницы земской школы с. Большая Шильна Евгении Петровны Соколовой хранятся запрещенные книги и паспорта для снабжения политических преступников. В конце марта того же года Мензелинский уездный исправник совместно с товарищем (заместителем) прокурора произвели на квартире Соколовой обыск. В ходе его были обнаружены и изъяты переписка, брошюра «В мире есть царь, этот царь беспощаден» и ряд стихотворений — «Утес», «Дружно, крепко всех в объятия вас братия заключим», «Молодежь», «Медленно движется время». Блюстители закона сочли эту литературу запрещенной, и

По этому письму Мензелинским уездным исправником было проведено негласное дознание, которое выявило полное отсутствие в народе каких-либо брожений, а тем более беспорядков. 2 августа 1879 г. Уфимский губернатор отвечал своему коллеге: «По поручению моему произведено было секретное дознание, по которому оказалось, что слухи о дополнительном наделе землею существуют давно в народе, но сами они не имеют вредного или безпокойного направления, так как крестьяне, не придавая им особого значения, доверчиво обращаются к известным лицам за разъяснением...» Выяснилось также, что все эти безобидные разговоры были раздуты до масштабов заговора фантазией пристава Чистопольского уезда Казанской губернии Святоносцева. И цели преследовались не государственные, а вполне личные — отличиться перед начальством.

В XIX веке разговоры так и остались разговорами. Однако сохранились практически без изменений и основные причины крестьянского недовольства — нехватка пашенной земли и угодий, тяжесть платежей и рост недоимок, притеснения со стороны помещиков и их управляющих. Начавшаяся в 1905 году в России революция послужила мощным катализатором к тому, что массовое недовольство крестьян вылилось в серьезные аграрные беспорядки.

Первые сведения о выступлениях крестьян Мензелинского уезда начали поступать летом 1905 г. Происходили они в это время, в основном, на границе с Чистопольским и Бугульминским уездами. Так, в июне 1905 г. крестьяне деревень Ивановки и Олимпиадовки (Троицкой волости) стали открыто выражать неприязненное отношение к управляющему помещиков Чукашевых А. Долганову. При этом жители дер. Ивановки требовали свободного проезда по помещичьим лугам на мельницу и на арендуемые ими участки земли в Чистопольском уезде. Аренда была для ивановцев жизненно важным делом, так как у них самих на 150 ревизских (или 669 наличных) душ было всего 459 десятин земли, отсутствовал выгон для скота.

Уездный исправник, сознавая правоту крестьян, уговорил управляющего не препятствовать крестьянам ездить кратчайшей дорогой через помещичьи луга, чтобы не нагнетать недовольство. Однако в начале июля беспорядки все-таки произошли. Их причиной стали попытки А. Долганова запретить крестьянам косить луга и выпасать скот на помещичьей земле. Крестьяне издавна делали это по устной договоренности с помещиком. И отнюдь не бескорыстно. За пользование угодьями крестьяне отдавали Чукашевым половину накошенного сена, а также ежегодно пахали и засевали 70 дес. господской земли, вывозили со 100 дес. хлеб с полей в помещичьи закрома. Из-за своеволия управляющего крестьяне были поставлены в сложное положение — по дороге не ездить, скот не пасти, сено не косить. Было от чего возмутиться! А тут еще нашелся и агитатор — конторщик Чукашевых, чистопольский мещанин И. Ф. Анциферов. Он открыто призывал крестьян к самовольному захвату помещичьей земли и имущества. 4 июля И. Ф. Анциферов был арестован и заключен в Уфимскую губернскую тюрьму^*. Компромисс все-таки был найден, и до открытых столкновений летом 1905 г. дело не дошло. Тем не менее в Ивановке постоянно находились полицейский урядник и стражник.
* В ходе разбирательства власти учли его искреннее раскаяние, а также то, что он во время призывов к беспорядкам находился в нетрезвом состоянии. В конце июля он был выпущен на свободу.
Осенью 1905 г. противостояние в России достигло высшего предела. Это отразилось и на обстановке в уезде. В октябре-ноябре 1905 г. крестьянские волнения охватили 15 волостей Мензелинского уезда. В большинстве случаев они начинались с того, что крестьяне собирались на сход и выносили решение об отказе платить выкупные и арендные платежи, нести расходы по содержанию волостных властей и т. д. Эти сходы во многих случаях являлись как бы преддверием к более решительным действиям.

Бурные события разворачивались все в том же имении Чукашевых. Вначале крестьяне открыто увезли 75 подвод господского сена. 24 ноября в помещичий лес прибыли жители дер. Олимпиадовки и произвели там самовольные порубки. В ответ на увещевания и уговоры сторожа крестьяне пригрозили ему ружьями, застрелили собаку и кошку, сожгли караульную избу, сеновал и коровник. Уезжая, они пообещали сделать то же самое и с имением Чукашевых. Прибывшая в дер. Олимпиадовку полиция произвела расследование событий и арестовала пятерых крестьян.

В конце ноября крестьяне с. Верхний Акташ, деревень Ильтена-Буты, Калейкина, Дербедени (Акташской волости) приняли участие в разгроме имения барона Притвица, находившегося в Бугульминском уезде. При этом было разграблено и увезено около 30 тыс. пудов хлеба, много скота и всякого имущества. На место происшествия прибыл пристав с десятью солдатами и несколькими стражниками.

Произведенное приставом расследование установило причастность к беспорядкам 54 домохозяев с. Верхний Акташ. У них было обнаружено и изъято 300 пудов овса, 7 пудов гречи, 4 пуда ржи, лошадь, корова, две телки, сортировка и 3 бревна. Все это было возвращено крестьянами без сопротивления. Жители дер. Калейкиной добровольно возвратили в имение барона часть вывезенного оттуда имущества. При этом крестьяне объяснили, что в погроме имения они не участвовали, а все возвращаемые вещи подобрали на следующий день, так как они валялись без присмотра. Один из главных организаторов беспорядков — лесной сторож имения барона Притвица М. И. Кузнецов — был арестован и передан полицейским властям Бугульминского уезда.

В имении Маланьичева при селе Добрамышь (Троицкой волости) начиная с 22 ноября 1905 г. жители деревень Чигурчи, Мочиловки, Кублицкой (Чистопольского уезда) вначале расхищали из леса заготовленные помещичьи дрова, а затем стали большими партиями рубить и увозить лес. Массовая незаконная порубка была остановлена только тогда, когда туда прибыло значительное число полицейской стражи и воинская команда из Мензелинска. При розыске похищенный лес был обнаружен у 74 домохозяев.

В имении Н. В. Молоствова при дер. Алькиной (Ново-Спасской волости) крестьянами из леса также были похищены дрова. Подозрение в этом падало на жителей дер. Алькиной. Кроме того, в ночь на 24 ноября 1905 г. неизвестные люди взломали замки у двух амбаров, похитили 400 пудов гороха и 100 пудов овса. Подозревались в совершении этого преступления крестьяне дер. Старый Бусеряк. Под угрозой разгрома оказался и большой хлебный амбар при дер. Шунак. Для предотвращения этого хищения на хуторе срочно разместили шестерых вооруженных стражников.

Оказалась охваченной беспорядками и Старо-Кашировская волость. У помещицы Ботезато, например, крестьяне увезли прямо с поля примерно 50 телег хлеба на сумму более 300 рублей. Хотя и подозревались в совершении этого преступления жители дер. Каськи, однако уличить их в этом не удалось. 24 марта 1906 г. дело о краже хлеба было прекращено за недостаточностью улик. Уверовав в свою безнаказанность, крестьяне увезли из помещичьего леса заготовленные там дрова. Несмотря на присутствие в имении трех вооруженных стражников, помещица Ботезато была страшно напугана происшедшими беспорядками, а еще больше перспективой будущих. Причем была напугана до такой степени, что решила свое имение срочно продать.

В целом в Мензелинском уезде под угрозой разгрома оказалось 16 помещичьих усадеб. Местные власти были бессильны что-либо сделать для их защиты. В этих условиях среди помещиков царило настроение, близкое к панике. Об этом свидетельствует, в частности, содержание телеграммы из Заинской волости, отправленной 2 декабря 1905 г. на имя Уфимского губернатора Цехановецкого: «Убедительно прошу принять меры успокоению крестьян агитаторы ночью собирают сходы меня предупредили жду разгрома посылаю вам телеграмму окольным путем живу моем имении бывшем Греве при деревне Шумыш Заинской волости Мензелинского уезда. Мария Вадимовна Крыжановская». Уфимский губернатор в тот же день отдал распоряжение Мензелинскому исправнику о взятии под охрану имения Крыжановской.

Для защиты собственности землевладельцев властями срочно изыскивались силы. Уфимский губернатор направил в уезд сотню оренбургских казаков. Были мобилизованы 52 нижних чина Мензелинской местной команды. Не остались в стороне и соседи: из Бирского уезда прибыли 25 вооруженных стражников во главе с приставом. Однако в скором времени их затребовали обратно, так как и в Бирском уезде начались беспорядки, массовые порубки помещичьих лесов.

По требованию уездного исправника взамен бирских стражников 22 декабря 1905 г. из Уфы в Мензелинск была направлена казачья полусотня. Прибывшие казаки и стражники были размещены по имениям и хуторам, в первую очередь на границе с Бугульминским и Чистопольским уездами. В этой связи надо отметить, что уездная администрация в целях перестраховки преднамеренно преувеличивала опасность и добивалась тем самым выделения большего числа воинских сил, чем это было необходимо.

Отношение к казакам и стражникам со стороны крестьянского населения было не очень доброжелательным. Сам уездный исправник признавал, что оно «скверное» и если волнения охватят большую часть уезда, то «надежда на население невозможна». Нередко крестьяне открыто противодействовали властям, например, не давая лошадей для передвижения пеших стражников по уезду. При этом безбоязненно заявляли: «На нас же едете, да мы будем давать вам лошадей». Не обходилось и без прямых конфликтов. Так, несколько крестьян дер. Алькиной вечером 9 декабря 1905 г. явились на лесной хутор помещика Мельгунова и потребовали отчет — почему туда прибыли солдаты и стража? Полицейский урядник Чибирев, не утруждая себя дипломатическими приемами, попытался в грубой форме удалить крестьян с хутора. В завязавшейся потасовке староста дер. Алькиной и еще один крестьянин были сильно побиты. Приставом по горячим следам было произведено дознание, в результате которого неправыми оказались признаны обе стороны. Во избежание дальнейших недоразумений урядника Чибирева пришлось с хутора отозвать.

Враждебность крестьян проявлялась не только в отношении помещиков, но и других землевладельцев — купцов, Крестьянского банка, Удельного ведомства и даже казны. Из купцов больше других, пожалуй, пострадали наследники В. Г. Стахеева. 25-го ноября 1905 г. в их имение — с. Пасмурово — приезжало несколько человек крестьян из дер. Калейкиной. Они уговаривали наемных рабочих немедленно уезжать, так как ночью 28 ноября купеческое имение подвергнется нападению со стороны жителей дер. Калейкиной и с. Верхнего Акташа. Управляющий имением Бельский дал знать об этих угрозах приставу 2-го стана, и тот оперативно прибыл на место событий с несколькими вооруженными стражниками. Позднее опасность разгрома создалась и для огромного хлебного хутора Стахеевых при дер. Березовке (Ново-Спасской волости). Она была предотвращена прибытием туда вооруженной команды. В имении Стахеевых и в соседних деревнях было размещено 35 стражников. Тем не менее убытки Стахеевы все-таки понесли. Крестьяне д. Березовки (Старо-Кашировской волости) сначала тайно похитили у них стог сена, а затем нарушили условия рубки леса. По устному договору им была разрешена заготовка сухостойного леса с тем условием, чтобы половина дров поступала хозяевам, т. е. Стахеевым. Крестьяне же не только увезли себе весь выработанный ими сухостой, но и допустили рубку растущих деревьев.

Угрозы крестьян раздавались и в адрес казенных имуществ. Например, лесничему Биклянского лесничества (Бетькинская волость) Т. Кожевину 30 ноября 1905 г. поступило анонимное послание, подписанное лишь словом «поселяне». В нем, в частности, говорилось, (с сохранением орфографии): «Мы крестьяне с. Бетьков, Простей и Соболекова обращаемся к Вам с последней мирной просьбой, еще раз просим Вас выдать нам из Вашего лесничества сухостою на отопление наших убогих жилищ. У Вас в лесу гниет масса лесу не принося ни какой пользы, а мы сдесь живущие в нескольких верстах от громаднейшей лесной площади мерзнем в своих конурах с женами и без помощными детьми... Если Вы добром не разрешите нам сухостою во время зимы а для лета хотя мертваго леса то мы вынуждены будем принять насильственные меры и тогда Вы на нас уже не гневайтесь...» Самостоятельно принять какое-либо решение лесничий, конечно, не мог. Он направил сообщение об угрозах в отношении казенного имущества Мензелинскому исправнику и в Уфимское управление земледелия и государственных имуществ.

Исправником были приняты меры к усиленной охране Биклянского лесничества, а также сделаны попытки (правда, безуспешные) обнаружить авторов письма. Между тем лесничий Т. Кожевин сообщал в Уфу, что «местное население действительно возбуждается к производству аграрных беспорядков, самовольных порубок, устройству самовольных поселков и уничтожению казенных зданий...» В такой обстановке учебные занятия в Биклянской лесной школе постоянно срывались, слушатели нервничали, а вольнонаемная прислуга «на местах не остается и в страхе разбегается по домам». В этих условиях лесничий, в ведении которого находилась школа, просил разрешения отпустить воспитанников на каникулы, а для охраны казенных зданий и имущества прислать казаков или солдат.

В одних случаях дело только и ограничивалось угрозами, а в других — принимало серьезный оборот. В Ахметевской волости крестьяне трижды поджигали помещичье сено и надворные постройки, причем жгли только незастрахованное имущество. В одном из сел Языковской волости крестьяне потребовали от купца, арендатора мельницы, компенсации за 25 десятин крестьянской земли, затопленной в результате образования мельничного пруда. На отказ арендатора, ссылавшегося на то, что он 18 лет не платил, крестьяне возразили: «Теперь настали другие времена». В ту же ночь мельница и надворные постройки запылали: тушить пожар никто не пошел. Лишь после этого арендатор согласился платить за затопленную крестьянскую землю.

Возбуждению крестьян в значительной мере способствовала агитация, в том числе социал-демократическая. В Мензелинском уезде, в частности, распространялись прокламации (и на татарском языке тоже) Уфимского комитета РСДРП — «Объявление сельскому населению», «К оружию!» и др. Действовали и местные агитаторы. В Заинской волости, например, активно выступали местный ветеринарный врач Агеносов и приказчик Заинского трактира Насонов. То они пытались доказать, что Манифест 17 октября 1905 г. ложный, что уже есть новый Манифест с объявлением всевозможных вольностей, который волостные власти скрывают от населения. И при этом читали (по замечанию властей) «какие-то записки довольно странного и возмутительного содержания». То призывали к активным действиям. При этом главная мысль была такова: «Если будем ждать, то ничего не получим, а лучше сами силой возьмем то, что нам надо».

14 декабря 1905 г. земский землемер В. Ф. Щербаков произнес в Мензелинске в местной аудитории речь, «склоняющую к возмущению крестьян к беспорядкам и противодействию усмирения таковых». Он был арестован и помещен в Мензелинский тюремный замок. Однако через две недели губернское начальство приказало В. Ф. Щербакова освободить.

В 1906 году крестьянские волнения продолжились и в ряде случаев достигли накала осени 1905 года. Вновь тревожные сообщения в полицию поступали из имения наследников Чукашевых. 24 июня объезчик Ачинский с двумя лесными сторожами пытались задержать крестьян дер. Олимпиадовка, которые производили самовольные порубки в помещичьем лесу. Однако крестьяне не подчинились и ушли в свою деревню. Спустя некоторое время к караульной избе, где находилась лесная стража, подошла толпа крестьян дер. Олимпиадовка, вооруженных палками и топорами. За то, что мешали в порубке леса, крестьяне угрожали убить лесников. Те решили не испытывать судьбу и заблаговременно скрылись.

В августе 1906 г. крестьяне дер. Вольного Батраса Троицкой волости в течение трех недель самовольно травили скотом луга землевладельца Обухова, угрожая при этом разорить и саму экономию. Несмотря на составление протокола и привлечение виновных к ответственности за самовольство и угрозы, массовый выпас скота на помещичьих лугах продолжался. 8 августа по распоряжению управляющего имением Акшеевского служащие экономии в сопровождении двух стражников отправились в местность, известную под названием «Остров соленой поляны». Там они попытались удалить с лугов 150 батрасских крестьян. Однако крестьяне не подчинились, всячески выражая свое недовольство: требовали приезда губернатора, сквернословили в адрес служащих помещичьей экономии, обзывали стражников «наемными шкурами» и т. д.

Иногда дело принимало серьезный оборот. Так, вечером 10 сентября 1906 г. в имении землевладелицы Анны Татищевой при селе Князево, Останковской волости, одновременно в двух местах произошел пожар. Сгорели скотный двор и молотильный сарай, убыток помещицы составил 3000 рублей. То, что пожар произошел в результате поджога, сомнений не вызывало. Подозрение было заявлено помещицей на крестьян дер. Шильнебаш Семена А., Тимофея П. и Петра Ш. Незадолго до этого они были осуждены за кражу с хутора Татищевой к трехмесячному заключению в тюрьме. Крестьяне эти неоднократно угрожали помещице расправой.

Аграрные беспорядки не закончились в 1907 году, а продолжались еще некоторое время. Вот только несколько эпизодов:

26 января 1908 г. крестьяне дер. Ново-Мазино (Богодаровской волости) произвели самовольные порубки леса в имении помещика Катанского. На место событий прибыли лесники и служащие Катанского, чтобы задержать порубщиков. Однако крестьяне оказали сопротивление и нанесли помещичьим служащим побои.

3 августа 1908 г. в имении землевладельца Мельгунова неизвестными людьми были сожжены: водяная мельница, молотилка, сортировка и три веялки.

21 октября 1909 г. крестьяне дер. Ново-Имяново подожгли в имении Стахеевых 25 стогов сена. Перечень можно продолжить.

Некоторые события этой поры были напрямую связаны с Набережными Челнами. Так, в ночь с 23 на 24 февраля 1908 г. полицейский стражник Ефим Боков, будучи на посту в селе Набережные Челны, заметил шедших по улице и распевавших революционные песни двух человек. Они были пьяны. Когда стражник задерживал «революционеров» для установления личности, один из них заявил: «Да я с таким хулиганом не хочу и разговаривать». Однако по мере протрезвления воинственный пыл поостыл. Не составило труда и выяснение личностей. Нарушителями порядка оказались крестьянин с. Куракова (Елабужского уезда) М. И. Абрамов, 20 лет, проживавший в Набережных Челнах в своем доме, и его товарищ — В. П. Дудин с Кокшанского завода. На допросе оба каялись, что были пьяны, поэтому о пении революционных песен и оскорблении стражника ничего не помнят. Несмотря на искреннее раскаяние, действия М. И. Абрамова и В. П. Дудина были признаны вредными и опасными для общественного порядка. Они были наказаны двухнедельным заключением в Мензелинскую тюрьму.

В другом случае события происходили также в Набережных Челнах, в трактире Александрова. Крестьянин А. И. Ларионов, будучи в нетрезвом состоянии, сначала долго и громко ругал священников, а затем несколько раз высказывал оскорбительные слова в адрес Государя Императора. Формулировка его действий была такой же, как и в описанном ранее эпизоде, но срок А. И. Ларионов получил больший — три месяца тюрьмы.

Можно было бы не принимать всерьез слова и действия подвыпивших людей. Но ведь не случайно существует поговорка: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Революционные события 1905-1907 гг. нанесли серьезный удар по монархическим и религиозным убеждениям крестьян, подорвали у них уважение к законности и порядку, к священному праву собственности, придали им уверенности в том, что совместными (хотя бы и противоправными) действиями можно достичь любых целей. В этой связи можно согласиться с утверждением, что революция 1905-1907 гг. действительно явилась генеральной репетицией Октябрьского переворота 1917 года и последовавших за ним событий.

Между тем от выступлений 1905-1907 гг. до революции 1917 г. оставался еще немалый срок, и это время было заполнено самыми разнообразными событиями. Одним из них было обретение жителями уезда такого блага цивилизации, как телефон.

Строительство и оборудование телефонной сети, как и многие другие добрые и полезные дела, стали возможны благодаря земству. В октябре 1911 г. на уездном земском собрании было принято решение о начале работ, открыт кредит в сумме 32 тыс. руб., разрешен заем в пенсионной кассе губернского земства. Член Мензелинской земской управы М. В. Пеньковский в Елабуге вел переговоры с инженером-механиком Ф. В. Стахеевым об условиях строительства в уезде телефонной сети. Стоимость версты проводов при оцинкованной проволоке была определена в 75 руб. 56 коп. (без учета стоимости столбов), а для всей линии Заинск — Святой Ключ — Актаныш — в 40 тыс. руб.^*
* Еще до сооружения уездной телефонной сети в Набережных Челнах действовала телефонная линия Пожарного общества. Она соединяла пароходные пристани, почту, телеграф, страховые агентства, крупнейшие торговые предприятия. В дальнейшем эта сеть была соединена с общеуездной.
Затраты эти показались земской управе чрезмерными, и она начала поиск других подрядчиков. «Акционерное общество телефонных сооружений» в Москве выразило готовность взять на себя постройку телефонной сети в уезде «согласно всех правил и усовершенствований современной техники». При этом соглашалось сделать это на 8 тыс. руб. дешевле, чем требовал Ф. В. Стахеев.

38-е уездное собрание (ноябрь 1912 г.) дало разрешение управе на заключение соглашения с Московским акционерным обществом, причем не только на сооружение так называемой северной линии (Заинск — Актаныш), но и на телефонизацию всего уезда. Немедленно была начата и заготовка столбов.

Однако в феврале 1913 г. договор был заключен все-таки с Ф. В. Стахеевым. То ли Московское общество изменило свои первоначальные условия, то ли Ф. В. Стахеев в каких-то вопросах пошел навстречу земству, но строительство телефонной сети было поручено именно ему. Думается, что земство не ошиблось в выборе подрядчика. Всю весну, лето и начало осени 1913 г. в уезде продолжалась интенсивная работа. К ноябрю основные условия контракта были выполнены. Общая длина телефонной сети составила 378 верст (с участками: Мензелинск — Азякуль — Актаныш; Мензелинск — Кузембетево — Набережные Челны; Кузембетево — Останково — Нуркеева — Карамалы — Шуган; Нуркеева — Заинск — Акташ — Кузайкина; Заинск — Афонасово — Святой Ключ), а протяженность проводов — 710 верст. Для приемки сети была создана комиссия в составе инженера из С-Петербурга А. А. Вагина, уполномоченного от Ф. В. Стахеева инженера-электрика С. А. Введенского, членов уездной управы Н. И. Мазуревского и М. В. Пеньковского. Несмотря на наличие ряда недоделок, работа была признана удовлетворительной. Основываясь на выводах комиссии, земская управа 9 декабря 1913 г. постановила: «Открыть с 10-го сего декабря действие телефонной сети». Эту дату, видимо, и надо считать датой основания челнинского телефона.

Общие расходы на сооружение уездной телефонной сети составили 64,2 тыс. руб., в том числе выплаты Ф. В. Стахееву — 42,9 тыс. руб. Последнему, кстати, было уплачено только 25 тыс. руб. Земство изыскивало возможности как можно скорее погасить долг, так как за просрочку начислялась пеня 6% годовых.

В дальнейшем телефонная сеть продолжала расширяться. Выяснилось, например, что из-за большой интенсивности разговоров между Мензелинском и Набережными Челнами однопроводная связь между ними совершенно недостаточна. По этой причине в 1914 г. от Кузембетевой до Челнов был подвешен второй провод.

Почти одновременно с этим установилась телефонная связь с Елабугой.

Телефонные станции возникли также в Карамалах, Останкове, Заинске, Акташе, Афонасове, Азякуле, Такталачуке, Нуркееве и Набережных Челнах. Вначале они размещались в волостных правлениях. Однако стоявшие там постоянно шум, толкотня очень сильно мешали работе телефонисток, поэтому в скором времени станции были переведены в специальные помещения. Для обслуживания телефонной сети возник штат служащих — электромонтеров, телефонисток, рассыльных при телефонных станциях и т. п.

Пользование телефоном было отнюдь не бесплатным и, надо заметить, удовольствием весьма дорогим. Тариф был такой — 15 коп. за каждые 5 мин. разговора. В Набережных Челнах вначале имелось около 40 абонентов. Годовая плата за телефон была довольно высокой — 77 руб. Можно было платить и поразговорно. В этом случае на ближайшей телефонной станции вносился аванс от 5 до 15 руб., из которого и производили вычет платы за разговоры. Как только сумма аванса исчерпывалась, делался следующий взнос. Во всяком случае, абонентам строго запрещалось допускать к установленным у них телефонным аппаратам посторонних лиц.

Несмотря на то, что круг пользователей телефоном был в первые годы еще не очень широк, все же введение этого вида связи было большим шагом вперед. Упростились контакты между людьми, возрос объем получаемой информации. Да и в целом жизнь сельчан стала (хотя бы ненамного) более удобной и цивилизованной.

Незадолго до начала первой мировой войны в Набережных Челнах был открыт и кинематограф. Это произошло 26 января 1914 года. Предприятие это было частное и принадлежало крестьянину Мензелинской волости А. В. Аббакумову. Открывая кинематограф в Челнах, он надеялся не только поразить местных жителей диковинными зрелищами, но и получить прибыль. Однако коммерческие надежды оказались призрачными. Как писал А. В. Аббакумов 21 июля 1915 года в I Раскладочное Присутствие, его предприятие «до сего дня окромя убытку ничего не приносило» и «естли я еще не остановил дела, то в чаянии в будущем возвратить хотя бы часть понесенных мною убытков». Сказалось, в част­ности, то, что в условиях военного времени людям было не до развлечений. Тем не менее в памяти потомков имя А. В. Аббакумова может и должно сохраниться, как имя основателя в Челнах самого популярного ныне вида искусства.

В предреволюционные годы имелся в уезде и первый опыт театральных постановок. В Набережных Челнах и Заинске были помещения, в которых время от времени устраивались спектакли. В качестве актеров выступали представители местной интеллигенции. Подбор пьес носил по большей части случайный характер и обусловливался творческими силами и возможностями самодеятельных актеров. Естественно также, что постоянно не хватало костюмов, грима, париков, материала для декораций и прочих необходимых для существования театра вещей.

Вход на спектакли был платным. Билеты стоили довольно дорого, поэтому посещали театральные постановки люди с достатком. Рядовому же крестьянину приобщение к театру было явно не по карману. Правда, в Заинске был опыт устройства крестьянских спектаклей. Там была сформирована даже актерская труппа из крестьян, которая время от времени осуществляла (за умеренную плату) самостоятельные постановки. Признавая за народным театром огромное воспитательное значение, земство изыскивало возможности придти ему на помощь.

Заботясь о повышении культурного уровня народа, губернское земство перед самой войной запланировало построить в каждом из шести уездов по одному народному дому. Эта акция осуществлялась земством в память великого русского писателя Л. Н. Толстого. Народные дома замышлялись как центры культурной жизни обширной территории и должны были включать в себя художественную галерею, библиотеку, общеобразовательные курсы для взрослого населения, кинематограф, народный театр, музей наглядных пособий. В Мензелинском уезде местом размещения такого народного дома были избраны Набережные Челны.

Этот очаг культуры решено было построить непременно каменным, поэтому требовались немалые средства. 7 мая 1914 г. губернская земская управа перечислила на его строительство 5 тыс. руб. Такая же сумма была гарантирована и со стороны уездного земства. Кроме этого, в Челнах имелась возможность дополнительного использования около 2 тыс. руб. частных пожертвований.

С Удельным ведомством удалось договориться об аренде за умеренную плату участка земли в 1800 кв. саж., сроком на 24 года. Для организации строительства и закупки необходимых материалов 21 июля 1914 г. была создана комиссия, куда вошли уважаемые в Челнах люди — Н. Ф. Тихомиров, Д. И. Бушмакин и Н. Я. Кибардин. Казначеем всего этого дела был избран Г. С. Халфин. Уже в 1914 г. приступили к закупке строительного камня, заготовке строевого леса. Непосредственно к строительству народного дома было решено приступить в следующем — 1915-м году. Однако осуществить замысел помешала все та же причина — первая мировая война.