Евгений Морозов Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети
Глава 9 Свобода интернета и ее последствия
жүктеу/скачать 1.82 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Оспа возвращается
- Скажи “нет” в Сети
- Свобода отключения
- Нужны ли слабым государствам могучие гаджеты
- Почему рациональная политика не умещается в 140 символов
- Почему некоторым тайнам лучше оставаться тайнами
Глава 9Свобода интернета и ее последствияМиллионы туристов, посещающих индуистские храмы во время поездок по Индии, скорее всего, не подозревают, что находятся под прицелами видеокамер. Они установлены в храмах не для того, чтобы шпионить за кем-либо, а для трансляции в интернете религиозных ритуалов: это позволяет людям, которые не в состоянии совершить паломничество, принять участие в церемонии. “Оцифровка” религиозной практики в Индии породила целый ряд сетевых коммерческих начинаний. Так, сайт Saranam.com предлагает целое меню религиозных церемоний по цене от четырех до трехсот долларов практически в любом храме страны. Если вы слишком заняты для того, чтобы приехать в храм, доверенное лицо Saranam.com за небольшую плату проведет религиозные обряды по вашему выбору. А E -Darshan.org , еще один индийский сайт, создателей которого, вероятно, вдохновил пример “Ю-Тьюба”, аккумулирует видеозаписи ритуалов, идущих в самых известных храмах Индии, и транслирует некоторые из них в прямом эфире. Индийский опыт не уникален. Китайский стартап china-tomb.cn капитализирует быстро растущий спрос на ритуальные услуги в интернете. У китайцев есть восходящий к VIII веку обычай ежегодно, по случаю Праздника чистого света, посещать могилы предков. Путешествовать по Китаю бывает затруднительно, поэтому “сетевые плакальщики” за небольшую, чуть больше доллара, плату готовы предоставить свои услуги. К услугам китайских интернет-пользователей также широкий выбор онлайновых кладбищ с виртуальными поминальными залами, надгробиями, воскурением и венками (некоторые “кладбища” были “построены” китайским правительством в начале 2000-х годов). Виртуальные поминальные службы достаточно популярны, особенно у представителей китайской диаспоры за рубежом. Политическая религия также извлекает прибыль из технического прогресса. В начале 2010 года египетские “Братья-мусульмане” (исламистская организация, которая удивительно умело обращается с современными технологиями) открыли вики-сайт, посетители которого могут внести свой вклад в сочинение истории движения (сначала на сайте было 1700 статей). Замысел в том, чтобы создать исторический документ, одновременно познакомив молодежь, особенно не имеющую доступа к наиболее важным текстам “Братьев-мусульман”, с ключевыми идеями движения. Поскольку сайт расположен на американском сервере, египетским властям труднее его закрыть, как они поступили с прежним сайтом “Братьев-мусульман”, расположенном в Египте. Как выясняется, интернет способствует возрождению многих религиозных и культурных практик, которые глобализация, казалось бы, устранила. Рассмотрим случай Гекче, маленькой турецкой деревни у границы с Сирией. Несмотря на то, что в 1926 году полигамия в Турции была запрещена, она до сих пор практикуется во многих сельских районах. Существует она и в Гекче. До недавнего времени женихи из Гекче, желающие заполучить себе лишнюю жену, должны были ездить на автобусе в Сирию. Сейчас большая часть таких романов начинается в Сети – благодаря открывшемуся в 2008 году в Гекче интернет-кафе. “Теперь, чтобы найти жену, все ходят в интернет-кафе. Иногда просто не бывает свободных мест”, – заявил владелец кафе в интервью сайту EurasiaNet . Полигамия развивается. Особенно популярны невесты из Марокко: чтобы приехать в Турцию, им не нужна виза. Интернет не превратил мужчин Гекче в космополитов и защитников прав женщин. Они лишь укрепились во мнении, что лучше быть космополитами-многоженцами. А вот другой пример. Очень заманчиво думать, что введение мобильных телефонов и сервиса эс-эм-эс в обиход саудовцев расширило личное пространство женщин. На самом же деле, кажется, произошло противоположное: мужья теперь получают автоматические оповещения, когда их жены покидают страну. Твиты не устранят национальных, культурных и религиозных различий. Напротив, они могут их усилить. Киберутописты ошиблись: интернет не способен превратить нас в сверхтолерантных космополитов. Они проигнорировали худшие человеческие предрассудки и нашу неготовность открыться тому, что мы видим на своих дисплеях. Как правило, единственные, кто до сих пор верит в идеал электронной глобальной деревни – это те, кто и без интернета стал бы толерантным космополитом, то есть – путешествующая по миру интеллектуальная элита. Обычный парень не читает сайты наподобие Global Voices , где собраны интересные записи из блогов по всему миру. Он отправится в интернет скорее затем, чтобы заново открыть национальную культуру и, осмелюсь сказать, национальные предрассудки. Хорошие новости: мы не рвемся к глобальной нирване, где все едят в “Макдоналдсе” и смотрят голливудские фильмы, – именно этого опасались некоторые ранние критики глобализации. Дурные новости в том, что под давлением религиозных, националистических и культурных факторов, заново открытых интернетом, глобальная политика становится все более сложной, противоречивеой и фрагментарной. Хотя на Западе многие видят в интернете великолепную возможность оживить наименее правдоподобные части теории модернизации (когда-то популярное убеждение в том, что развивающиеся страны с некоторой помощью сумеют достигнуть стартовой точки, в которой они смогут отложить в сторону свою историю, культуру и религию и последовать по пути развития более развитых народов), это не слишком соотносится с действительностью. Египетские “Братья-мусульмане”, разумеется, не воспринимают интернет как орудие сверхмодернизации, поскольку отвергают саму ее возможность, – по крайней мере, в том ее виде, в котором сверхмодернизацию преподносят неолиберальные институты, поддерживающие режим Мубарака. И хотя остальных смущает их видение будущего Египта и Ближнего Востока, сами “Братья-мусульмане” не имеют ничего против использования для его приближения современных средств наподобие интернета. В конце концов, современная техника способствует революциям всех сортов, не только прозападным. Даже такой убежденный консерватор как аятолла Хомейни не гнушался аудиозаписью для распространения своих проповедей в шахском Иране. “Мы боремся против автократии, за демократию, методами ксероксократии”, – таким был один из многочисленных прославляющих технологии лозунгов, выдвинутых в конце 70-х годов антишахской интеллигенцией. Если бы в то время существовал “Твиттер”, то манифестанты, разумеется, славили бы “твиттерократию”. Сейчас, хотя Исламская Республика восприняла многие аспекты современности (клонирование, оживленный легальный рынок человеческих органов, теорию суперструн – вот некоторые области, в которых Иран опередил ближневосточных соседей), политику и общественную жизнь страны определяет религиозный дискурс. Очень похоже на то, что львиная доля и денег, и внимания Запада будет направлена на смягчение неизбежно отрицательного влияния, которое религия, вооруженная интернетом, станет оказывать на международные отношения. Это не моральная аттестация религии: в некоторые моменты истории она оказала демократии и борьбе за свободу неоценимую поддержку, однако история показала, насколько опасным может быть ее влияние. Приверженность Запада свободе интернета или отдельным ее аспектам может быть правильным и нравственным выбором, пусть и с тысячей оговорок. Однако Западу следует понять, что более свободный интернет в силу самой своей природы может значительно изменить повестку дня, создавая новые проблемы и усугубляя старые. Это не значит, что Запад должен начать амбициозную цензурную кампанию против интернета. Ситуация в разных странах требует различных политических мер, где-то – нацеленных на ослабление влияния религии и других культурных институтов, а где-то – на усиление этого влияния. Оспа возвращается?Национализм благодаря Сети также испытывает подъем. Представители депортированных народов могут найти друг друга в интернете. Существующие националистические движения могут обратиться к недавно оцифрованным архивам, чтобы предложить собственную версию истории. Новые сетевые сервисы теперь нередко служат местами встреч тех, кто переписывает историю. Государства спорят, должен ли Google Earth показывать границы в соответствии с их пожеланиями. Сирия и Израиль ссорятся из-за того, как будет отмечена в выпадающих меню “Фейсбука” территория Голанских высот. Индийские и пакистанские блогеры наперегонки отмечают участки спорной территории Кашмира на Google Maps как принадлежащие их странам. Компании “Гугл” досталось и за то, что несколько приграничных деревень в индийском штате Аруначал-Прадеш были отмечены на карте под китайскими названиями и “отданы” Китаю. Камбоджийцев разозлило решение администраторов Google Earth “подарить” Прэахвихеа, храмовый комплекс XI века, Таиланду (Международный суд в 1962 году постановил, что комплекс принадлежит Камбодже). Оставим в стороне бои за электронные границы. Помог ли нам интернет преодолеть националистические предрассудки? Был ли прав Николас Негропонте, один из отцов-основателей киберутопизма, предсказавший в 1995 году, что “[в интернете] национализму останется не больше места, чем оспе”? Подтверждений столь радикальным заявлениям немного. На самом деле произошло противоположное. Теперь, когда южнокорейцы могут следить за давними недругами-японцами с помощью неусыпного цифрового паноптикума, они начинают кибервойны по любому поводу, даже из-за фигурного катания. От глубоко укоренившихся националистических предрассудков нельзя избавиться одной только прозрачностью. Напротив, большая открытость может только усилить их. Спросите у нигерийцев, как они относятся к тому, что весь мир убежден, будто они – нация спамеров, пользующаяся интернетом только затем, чтобы известить нас о завещании, в котором некий нигерийский вождь любезно упомянул нас. Парадоксальным образом нигерийцы сами, по собственной воле, создают и поддерживают в интернете стереотипы о себе. Если бы “Фейсбук” и “Твиттер” существовали в начале 90-х годов, когда Югославия стремительно катилась в ад, киберутописты наподобие Негропонте были бы немало удивлены, увидев возникающие по всей Сети группы, призывающие к уничтожению сербов, хорватов или боснийцев. Возможно, национализм и интернет – в некотором роде естественные союзники. Любой, желающий утолить свою ностальгию по величественному советскому, восточногерманскому или югославскому прошлому, легко может это сделать с помощью “Ю-Тьюба” и eBay , буквально наводненных сувенирами. Но речь не только о вещах. Исторические факты также могут быть легко подобраны и истолкованы так, чтобы соответствовать чьей-либо интерпретации истории. В прошлом маргинальную литературу, предлагающую ревизионистские или откровенно расистские интерпретации истории, было трудно найти. Крупные издательства избегали подобных спорных материалов, а независимые, бравшие на себя этот риск, публиковали книги мизерными тиражами. Теперь даже самые малоизвестные националистические тексты, которые прежде можно было отыскать лишь в некоторых общественных библиотеках, были оцифрованы поклонниками и широко распространились по Сети. Так, российские правые радикалы, уверенные в том, что Голодомор 1933 года – не более чем миф (во всяком случае, событие, которое не заслуживает того, чтобы его называли геноцидом), теперь могут заглянуть в круглосуточно доступные отсканированные тексты, парящие где-то в “цифровом облаке”. Эти тексты кажутся очень убедительными, хотя они исторически неверны. Интернет поощряет не только мифотворчество, основанное на вольной интерпретации истории, но и выдвижение националистическими группами обоснованных претензий к титульной нации. Возьмем, например, черкесов – когда-то большой народ, рассеянный по всему Северному Кавказу. Им очень не повезло: народ был раздроблен на многочисленные этнические подгруппы, которые рассеялись по обширным российским владениям на Кавказе. В настоящее время черкесы – титульная нация в трех российских регионах (Адыгее, Карачаево-Черкесии, Кабардино-Балкарии). По данным Всероссийской переписи населения 2002 года, их около 720 тыс. человек. В советские времена стратегия Кремля заключалась в сдерживании черкесского национализма любой ценой. Для этого большинство черкесов были разделены на субэтносы в зависимости от их диалекта и места проживания и стали адыгейцами, черкесами, кабардинцами, шапсугами. В течение почти всего прошлого столетия черкесский национализм никак себя не проявлял, отчасти потому, что власти отметали любую альтернативную интерпретацию событий Кавказской войны XIX века. Сейчас же, поскольку большинство научных работ и публицистических материалов по этой теме отсканированы и размещены на нескольких черкесских сайтах, ознакомиться с ними может любой. Неудивительно, что черкесский национализм очень активизировался. В 2010 году был создан сайт, призывающий представителей пяти народностей во время Всероссийской переписи 2010 года назваться черкесами. Началась активная кампания в Сети. “Интернет по-видимому стал для черкесских активистов чем-то вроде спасательного круга и помог донести их призывы до широкой аудитории”, – отмечает Зейнел Абидин Бесленей, эксперт по черкесскому национализму из Школы восточных и африканских исследований Лондонского университета. Российской Федерации с ее 89 субъектами приходится иметь дело не только с черкесской проблемой. Татары – самое многочисленное национальное меньшинство России – долго подвергались насильственной русификации. Сейчас татарская молодежь организует в социальных сетях группы, посвященные идее национального возрождения. Члены этих групп не только смотрят видеоролики и обмениваются ссылками на новостные и музыкальные ресурсы, но и обмениваются информацией о татарской истории и культуре, а также о политической жизни Татарстана, которая минует российские СМИ. Примеры черкесов и татар показывают, что благодаря интернету многие советские и даже царистские мифы, которые, казалось, скрепляют народ, более не кажутся устойчивыми, а порабощенные народы начинают заново открывать свою национальную идентичность. Можно только догадываться, сможет ли Российская Федерация сохранить территориальную целостность в долгосрочной перспективе, если и другие народы будут стремиться отделиться или хотя бы преодолеют искусственные этнические перегородки, возведенные в советское время. Неудивительно, что кремлевские идеологи наподобие Константина Рыкова начали подчеркивать необходимость интернета для консолидации россиян. Сейчас невозможно предсказать, что такая возросшая состязательность значит для будущего демократии в России, но надо быть большим оптимистом, чтобы считать, что Российская Федерация, подобно Советскому Союзу, мирно распадется, а тем более что на ее обломках воцарится демократия. Распространение мнения о долгосрочном влиянии интернета на российскую демократию неизбежно потребует постановки трудных вопросов о национализме, сепаратизме, отношениях центра и окраин, и так далее (а в ряде случаев – и поиска ответов). (Это относится не только к России: сходные проблемы существуют в Китае и, в меньшей степени, в Иране, где также есть заметные меньшинства.) Сейчас, когда культурному обмену в значительной степени способствует “Скайп”, значительно возрастает и влияние диаспор (а их не всегда составляют прогрессивно настроенные, стремящиеся к демократии люди). Окажется ли это влияние хотя бы отчасти положительным и способствующим демократизации? Может быть. Однако всегда найдутся те, кто попытается взбаламутить воду или отстаивать устаревшие нормы и традиции. Тумас Хюлланд Эриксен, антрополог из Университета Осло, отмечает, что “иногда элиты, ждущие своего часа, пользуются Сетью для координации планов по захвату власти. Иногда диаспоры оказывают активную поддержку вооруженным формированиям на родине, зная, что им самим не придется платить за эскалацию насилия, что они останутся за границей, в мире и безопасности”. Проблема свободы интернета как фундамента внешней политики заключается в том, что, упрощая сложные процессы и силы, она вынуждает политиков пренебречь собственными интересами. Считать, что в американских (германских, британских) интересах позволить всем этническим меньшинствам пользоваться Сетью, чтобы добиться максимальных уступок со стороны господствующей нации (где бы то ни было, например в России, Китае или Иране, не говоря о гораздо более сложных случаях, например Грузии), – значит просто не понимать текущей политики и целей этих государств. Можно поспорить, что их политика не так проста, и этот аргумент заслуживает внимания. Озвучившая довольно амбициозные намерения в отношении интернета Хиллари Клинтон предпочла обойти эту тему молчанием, как будто народы мира, овладев одним из самых мощных орудий на планете, разом осознали, что вековые кровавые усобицы в сравнении с “Ю-Тьюбом” были пустой тратой времени. Поиск способа преодоления влияния нового, цифрового национализма – гигантская задача для специалистов по внешней политике. Остается надеяться, что они не прекратят работать над ней и тогда, когда защита свободы интернета будет занимать все их время и внимание.
Когда в 2008 году молодой латвийский режиссер Эдвин Шноре снял документальный фильм “Советская история”, в котором провел достаточно неприятные параллели между сталинизмом и нацизмом, русские националисты принялись обсуждать в ЖЖ, как лучше отреагировать на фильм. Александр Дюков, директор националистического фонда “Историческая память”, выступил в своем блоге с эмоциональным призывом, предложив опубликовать детальный разбор того, как Шноре исказил истину, если только сообщество поможет найти средства на публикацию книги. В течение нескольких часов запись в блоге получила более семидесяти комментариев. Люди не только предлагали Дюкову деньги, но и сведения о других сетях и организациях, с которыми ему стоит связаться (в том числе контакты якобы пророссийски настроенного депутата Европарламента от Латвии). Благодаря платежной системе “Яндекс. Деньги” необходимая сумма была собрана в срок. Книга Дюкова увидела свет меньше чем через полгода и была с восторгом встречена и блогерами и журналистами. Вызывает сомнения то, что подобное можно сделать в Сети в одиночку. Не произошло ничего противозаконного. Трудно также отрицать, что такую кампанию было трудно организовать до появления “веб 2.0”, например потому, что националисты были дезорганизованы и географически рассредоточены. Поборникам свободы и демократии в современной России теперь приходится противостоять не только госаппарату, но и различным негосударственным акторам, которые активизировались благодаря интернету. Проблема в том, что Запад начал свой поход во имя свободы интернета, исходя из непроверенного киберутопического предположения, будто большее количество связей и сетей непременно ведет к большей свободе и демократии. Хиллари Клинтон в своей речи о свободе интернета упомянула о важности защиты “свободы подключения”: “Это то же, что свобода собраний, только в киберпространстве. Она позволяет людям выходить в онлайн, общаться и – хотелось бы надеяться – сотрудничать. В интернете не нужно быть магнатом или рок-звездой, чтобы оказать огромное влияние на общество”. Алек Росс из Госдепа США, один из главных разработчиков интернет-доктрины Клинтон, заявил, что “само существование социальных сетей – это добро в чистом выражении”. Но действительно ли социальные сети ценны сами по себе? В конце концов, мафия, проституция, игровые притоны и молодежные банды – это тоже социальные сети, однако никому не придет в голову сказать, что их существование – это “добро в чистом выражении” или что закону до них не должно быть дела. С тех пор, как Митч Капор, один из отцов-основателей киберутопизма, объявил в 1993 году, что “жизнь в киберпространстве в точности вписывается в образ, нарисованный Томасом Джефферсоном: она основана на главенстве свободы личности и приверженности плюрализму, многообразию и человеческому общежитию”, многие политики находятся под впечатлением, будто в интернете обретают пристанище только те сети, которые выступают за мир и процветание. Но Капор читал Джефферсона недостаточно внимательно. Тот как раз предупреждал об антидемократическом духе многих гражданских ассоциаций: “Толпы в больших городах оказывают поддержку хорошему правительству ровно в той же степени, что и язвы – крепости человеческого тела”. Джефферсон, судя по всему, не был убежден в абсолютной добродетельности “умной толпы” (это термин-пустышка, обозначающий социальные группы, образовавшиеся спонтанно, обычно посредством новейших технологий). Редактор “Радио Свобода” Люк Оллнат указывает, что “техноутописты ограничили свой взгляд тем, что во всей гигантской массе интернет-пользователей, способных на великие свершения во имя демократии, они видят только собственное отражение, то есть прогрессистов, филантропов, космополитов. Они не замечают неонацистов, педофилов или маньяков, одержимых идеей геноцида, которые объединяются… и процветают на просторах интернета”. Отношение к сетям исключительно как к благу позволяет политикам игнорировать их влияние на политику и общество, откладывая действенный ответ негативной стороне их функционирования. “Сотрудничество”, которое кажется главной целью интернет-доктрины Клинтон, – вещь слишком неоднозначная, чтобы строить на ее основе разумную политику. Даже беглый взгляд на историю (например, на события в Веймарской Германии, где рост гражданской активности способствовал делегитимизации парламентской демократии) показывает, что интерес людей к политике не обязательно ведет к укреплению демократии. Американская история после де Токвиля тоже дает нам немало таких примеров. (Ку-клукс-клан, между прочим, тоже социальная сеть.) Ариель Армони, политолог из колледжа Колби (штат Мэн), считает, что “гражданское участие может… иметь недемократические последствия для государства и общества. Наличие ‘активного общества’ не всегда предотвращает неблагоприятные для демократии последствия или даже способствует такому исходу”. Политические и экономические факторы, а не легкость образования ассоциаций, в первую очередь задают тон и указывают направление, в котором социальные сети способствуют демократизации. Наивно думать, будто эти факторы будут всегда благоприятствовать демократии. Например, если социальные сети усиливают националистические группы в Китае, то совершенно очевидно, что возрастет и их влияние на внешнюю политику страны. Учитывая специфическую взаимосвязь национализма с внешней политикой и легитимностью власти в Китае, изменения такого рода не обязательно будут способствовать демократизации, особенно если они ведут к конфронтации с Тайванем или Японией. Даже Мануэль Кастельс, видный испанский социолог и один из наиболее ревностных сторонников информационного общества, не готов согласиться с лозунгом “Пусть цветет тысяча сетей”. “Интернет – это и в самом деле технология свободы, – пишет Кастельс, – однако он может предоставить влиятельным кругам свободу для угнетения неосведомленных” и “привести к вытеснению обесцененных покорителями ценности”. Роберт Патнэм, знаменитый американский политолог, который в бестселлере “Боулинг в одиночку” сокрушался по поводу удручающего состояния социального капитала Америки, также предостерегал от “безоговорочно положительного отношения к социальному капиталу”: “Сети и связанные с ними нормы, касающиеся взаимности, обычно полезны для того, кто состоит в сети, но внешние эффекты социального капитала далеко не всегда позитивны”. С точки зрения американской внешней политики социальные сети могут, конечно, представлять собой добро в чистом выражении, если они не включают тех, кто сидит в пещерах Вазиристана. Когда сенаторы, один за другим, признаются, что “Ю-Тьюб” стал родным домом для исламских террористов, их заявления едва ли звучат как слова людей, безусловно верящих в имманентно демократическую природу сетевого мира. Нельзя просто ограничить свободу подключения западными узлами Сети, и от комплексной природы интернета выигрывают все – в том числе множество незападных узлов. Когда доходит до распространения демократии, с сетевым обществом возникает проблема: оно усиливает в том числе тех, кто противится демократизации, будь то церковь, бывшие коммунисты или маргинальные политические движения. В итоге становится трудно сосредоточиться на задаче, поскольку не сразу становится очевидно, что новые, исходящие от Сети угрозы демократии серьезнее, чем те, которым Запад противостоял в прошлом. Усилились ли негосударственные структуры, враждебные демократии, в большей степени, чем обессилел ее прежний враг – монолитное авторитарное государство? Это очень правдоподобный сценарий, по крайней мере в некоторых отношениях, и утверждать обратное значит держаться устаревшей, неприменимой в современном мире концепции власти. “Интернет обычно хвалят за его тягу к децентрализации. Децентрализация и диффузия власти – это, конечно, не то же самое, что ослабление власти над человеком. И это не то же самое, что демократия… Тот факт, что никто ни за что не отвечает, не означает, что все свободны”, – полагает Джек Балкин, профессор юридического факультета Йельского университета. Лев авторитаризма, может быть, и мертв, однако возле его трупа кружат сотни голодных гиен. Свобода отключенияХуже того, предполагаемое беззаконие и сетевая анархия, которые поощряет интернет, приводят к усилению общественного стремления приручить Сеть. В определенном смысле чем важнее становится интернет, тем больше ущерб. На “свободу подключения” едва ли купятся избиратели, многие из которых на самом деле желают, чтобы государство поощряло “свободу отключения” – по крайней мере, в отношении некоторых политических и социальных групп. Судя по событиям последних десяти лет, к контролю над интернетом склоняются не только авторитарные государства. К этому призывают также обеспокоенные родители, экологические группы, различные этнические и социальные меньшинства. В действительности многими из возможностей, предлагаемых анонимной интернет-культурой, ратующей за свободу для всех, творчески пользуются отдельные люди и сетевые структуры с антидемократическими устремлениями. Едва ли “Северное братство”, группа русских радикальных националистов, могла возникнуть до появления Всемирной паутины. Эта группа умудрилась запустить сетевую игру, участникам которой (многие из них ведут вполне комфортную жизнь представителей среднего класса) предлагается снимать на видео нападения на рабочих-иностранцев, размещать ролики на “Ю-Тьюбе” и получать за это денежные призы. Мексиканские бандиты тоже полюбили интернет. Они не только пользуются услугами “Ю-Тьюба” для распространения видеоотчетов о преступлениях и создания атмосферы страха, но и ищут в социальных сетях кандидатов на похищение, благо отпрыски представителей мексиканской элиты связаны друг с другом через “Фейсбук”. Галеб Крейм, эксперт по безопасности из Международного университета Аллиант в Мехико, указывает на то, что “преступники могут выяснить, чьи родственники занимают высокие посты в полиции. Может быть, у самих полицейских и нет аккаунта в ‘Твиттере’ или ‘Фейсбуке’, зато у их детей и близких родственников он, вероятно, есть”. Вряд ли от этого мексиканские полицейские становятся смелее. Кроме того, при помощи социальных сетей можно сеять страх. В апреле 2010 года ряд записей в “Фейсбуке”, предупреждавших о приближении гангстерских войн, парализовали жизнь курорта Куэрнавака. К счастью, тревога оказалась ложной. Лидеры исламистской повстанческой группировки “Харакат аш-Шабаб”, крупнейшей в Сомали, пользуются эс-эм-эс для связи со своими подчиненными. Это помогает им избежать личных контактов и, соответственно, риска быть выслеженными. Вряд ли кто-либо станет спорить с тем, что в результате повстанцы стали действовать эффективнее – и представлять большую угрозу. Имеется множество других менее громких и менее опасных случаев, когда сети принесли вред, однако лишь немногие из них получили всемирную огласку. Согласно докладу СИТЕС (Конвенция о международной торговле видами дикой фауны и флоры, находящимися под угрозой исчезновения) 2010 года, с появлением интернета возник новый рынок, позволяющий покупателям и продавцам вымирающих животных и растений легче находить друг друга. Загросский тритон (Neurergus kaiseri ), обитающий только в Иране, вероятно, стал первой настоящей жертвой твиттер-революции. По данным газеты “Индепендент”, более десятка компаний торгуют в интернете пойманными в естественной среде особями этого вида. Неудивительно, что популяция загросского тритона с 2001 по 2005 год сократилась на 80 %. Еще одна отрасль черного рынка, развитию которой способствует интернет, – торговля человеческими органами. Отчаявшиеся жители развивающихся стран обходятся без посредников и предлагают свои потроха непосредственно тем, кто желает их приобрести. Индонезийцы, например, пользуются для этого сайтом iklanoke.com (местная альтернатива “Крейгслист”), за перепиской на котором полиция обычно не следит. Вот типичное объявление: “Шестнадцатилетний мужчина продаст почку за 350 миллионов рупий или обменяет на ‘тойоту камри’”. В Африке эс-эм-эс часто используются для разжигания вражды. Последний такой случай отмечен в начале 2010 года: тогда конфликт мусульман и христиан в нигерийском городе Джос унес жизни более трехсот человек. Правозащитники, изучавшие конфликт в Джосе, собрали по меньшей мере 145 таких сообщений. Одни содержали инструкции по убийству людей и сокрытию их трупов (“Убей, пока не убили тебя. Закопай, пока не закопали тебя”). С помощью других распространялись слухи, которые привели к эскалации насилия. По данным информационного агентства “Франс пресс”, одно из таких сообщений призывало христиан не покупать продовольствие у лоточников-мусульман, поскольку оно может быть отравлено. Другое намекало, что политические лидеры планируют нарушить водоснабжение, чтобы подорвать здоровье адептов одной из конфессий. До боли похожая ситуация наблюдалась в Кении двумя годами ранее. Политический кризис, последовавший за сомнительными выборами 27 декабря 2007 года, показал, что сети, поддерживаемые мобильной связью, являют собой вовсе не “беспримесное добро”: они легко могут привести к безудержному насилию. “Если твой сосед – кикуйю, вышвырни его из дома. Никто тебя не осудит”, – гласило типичное эс-эм-эс периода разгула насилия. Другое сообщение, также направленное против кикуйю, призывало: “Прикончим мафию с горы Кения… Убей двоих, одного получишь бесплатно”. Но были и более опасные попытки некоторых кикуйю путем эс-эм-эс сперва собирать конфиденциальную информацию о представителях отдельных этнических групп, а затем распространять ее, чтобы нападать на них и запугивать. “Кровь невинных кикуйю больше не будет литься! Мы перебьем врагов прямо тут, в столице. Во имя справедливости запишите имена всех луо и калео, которых знаете на работе, на участке, вообще в Найроби, и не забудьте, какой дорогой их дети добираются в школу. Мы укажем номер, на который нужно отправлять эти сообщения”, – гласило э-эм-эс. Кенийские власти тогда решили отключить мобильные сети, чтобы избежать эскалации насилия (от восьмисот до полутора тысяч человек погибло, около 250 тысяч покинули свои дома). Хотя текстовые сообщения помогли проследить за распространением насилия в Кении (это счастливая история, которая привлекла гораздо большее внимание СМИ), нельзя игнорировать и то, что сервис эс-эм-эс способствовал организации насилия. Текстовые сообщения, полные ненависти и угроз, и два года спустя преследовали свидетелей, согласившихся выступить перед высокопоставленной следственной комиссией [Филипа] Ваки. (“Ты еще молод и не должен умереть, но ты предал нашего лидера, и мы убьем тебя”, – гласило эс-эм-эс, полученное одним из свидетелей.) Летом 2009 года кровопролитные столкновения между уйгурами и ханьцами в китайской провинции Синьцзян повлекли за собой десятимесячное отключение интернета. Поводом к беспорядкам стала провокационная запись на форуме sg 169.com : двадцатитрехлетний рабочий, разозленный увольнением с фабрики игрушек в Сюйжи в провинции Гуаньдун (это в трех тысячах миль от Синьцзяна), написал, что “шестеро синьцзянских парней изнасиловали двух невинных девушек на фабрике в Сюйжи”. (Китайские государственные СМИ сообщили, что эти обвинения оказались ложью, да и иностранные журналисты не сумели найти им подтверждения.) Десять дней спустя рабочие-уйгуры с фабрики подверглись нападению группы ханьцев. Двое уйгуров было убито, около ста ранено. Это, в свою очередь, породило новую волну слухов, преувеличивших количество погибших, и ситуация вскоре вышла из-под контроля, причем обе стороны конфликта прибегли для мобилизации к эс-эм-эс и телефонной связи (вскоре власти отключили все телефонные коммуникации). Подлил масла в огонь и видеоролик, запечатлевший избиение нескольких уйгуров-рабочих толпой, вооруженной металлическими трубами. Даже страны с давними демократическими традициями не избежали текстового террора. В 2005 году многие австралийцы получили эс-эм-эс, призывающие к нападениям на сограждан ливанского происхождения (“В это воскресенье каждый чертов осси в округе тусит на [пляже] Норт-Кроналла, чтобы поучаствовать в махаче с ‘либанезами’ и черномазыми… Приводите друзей. Покажем, что это наш пляж, и чтобы они никогда не вернулись”), что спровоцировало масштабные этнические побоища в мирной стране. Австралийцы ливанского происхождения получили похожие сообщения, только с призывами нападать на неливанцев. А в Чехии сравнительно недавно праворадикальные экстремисты активно пользовались эс-эм-эс для рассылки угроз местным цыганским общинам. Если бы технология эс-эм-эс не была изобретена, неонацисты ненавидели бы цыган ничуть не меньше, и винить в расистских настроениях мобильную связь не стоит. Это означало бы зациклиться на технологиях, вместо того чтобы обратить внимание на политические и социальные факторы. Однако легкость, масштаб и скорость связи, свойственные текстовым сообщениям, придают кратким, прежде локализованным вспышкам ненависти широкий резонанс, чего не случалось в эпоху меньшей “включенности”. Возможно, “свобода подключения”, по крайней мере в ее нынешнем, отчасти абстрактном виде, была бы главным политическим приоритетом в некоем демократическом раю, обитатели которого давно забыли о ненависти, культурных войнах и этнических предрассудках. Но такого оазиса толерантности попросту нет. Даже в Швейцарии, которая считается эталоном децентрализованного, демократического принятия решений и взаимоуважения, такая свобода привела к тому, что сравнительно небольшая, маргинальная часть населения умудрилась с помощью интернета мобилизовать сограждан на борьбу со строительством в стране новых минаретов. Движение инициировали правые блогеры и различные группы в социальных сетях. Многие из них опубликовали в высшей степени выразительные плакаты (по словам Майкла Киммельмана из газеты “Нью-Йорк таймс”, “политические ‘коктейли Молотова’”), где объяснялось, что мусульмане представляют для Швейцарии угрозу. На одном таком плакате были изображены минареты, похожие на ракеты, расставленные на национальном флаге. Даже миролюбивым швейцарским избирателям удалось навязать популистский дискурс посредством Сети. Не следует недооценивать силу “Твиттера” и “Фотошопа”, когда ими пользуются люди, движимые предрассудками! Хотя поклонникам интернета нравятся оптимистические рассуждения Маршалла Маклюэна о “глобальной деревне” (журнал “Уайерд” выбрал его своим святым покровителем), не многие из них уделяют внимание его более мрачным замечаниям вроде перла 1964 года: “Гитлер своим политическим существованием непосредственно обязан радио и сети громкоговорителей”. Маклюэн, как обычно, преувеличил, но мы точно не хотим однажды обнаружить, что излишне оптимистическая риторика о “свободе подключения” лишила нас способности справиться с ее неизбежными негативными последствиями. Одни сети полезны, другие – вредны, и каждая из них требует пристального этического анализа. Отстаивание свободы интернета должно предусматривать меры по смягчению отрицательных побочных эффектов возросшей взаимосвязанности. Нужны ли слабым государствам могучие гаджеты?Все недавняя болтовня о том, как интернет крушит государственные институты, преграды и медиаторов, может заслонить от нас тот факт, что стабильные, отлаженные институты (особенно правительства) жизненно важны для сохранения свободы. Из предположения, что интернет может помочь свергнуть авторитарные режимы, не обязательно следует, что он поможет и укреплению демократии. То, что различные антидемократические силы (в том числе экстремисты, националисты, отстраненные от власти элиты) вдруг обзавелись новой площадкой для мобилизации и распространения своих идей, указывает, что задача по укреплению демократии может усложниться, а не стать легче. Разговоры о том, что информационная революция ослабит государство-нацию, не новы. Артур Шлезингер-мл. (историк, лауреат Пулитцеровской премии, советник Джона Ф. Кеннеди) так писал в 1997 году о бесконтрольной компьютеризации: “Компьютер превращает рынок, свободный ото всех ограничений, в глобальный джаггернаут, стирающий границы, лишающий сил национальные налоговые и правоприменительные системы, сокрушающий национальные механизмы регулирования ставок кредитования и валютного курса, углубляющий несправедливость в распределении богатств между народами и внутри них, попирающий трудовые стандарты, разрушающий окружающую среду, лишающий народы их собственной экономической судьбы, никому не подотчетный, творящий мировую экономику без мирового правительства”. К счастью, все оказалось не так трагично, как предсказал Шлезингер. Однако его предположение указывает на то, что важно хорошо продумать, что мы более всего ценим в государственных институтах в контексте демократизации, и убедиться в том, что интернет не полностью уничтожил эти качества. Хотя заманчиво воспользоваться интернетом для того, чтобы отрубить авторитарной гидре все ее головы, никому пока не удавалось построить успешную демократию на костях (то есть на государственном аппарате) этой самой дохлой гидры. Нет ничего удивительного в том, что граждане демократических стран неохотно признают тот факт, что без сильного государства никакая журналистика, будь то традиционные СМИ или интернет-блоги, невозможна. Сильвио Вайсборд, специалист по вопросам свободы печати из Университета им. Джорджа Вашингтона, отмечает, что “государство” подразумевает функциональные механизмы закрепления верховенства права, соблюдение законодательства о доступе к информации, поддержку конкурентной, многоотраслевой экономики, которой сопутствуют смешанные системы СМИ, обеспечение условий для деятельности эффективных и независимых арбитров, отстаивающих “право общества знать”, контроль над коррупцией внутри редакций и за их стенами, предотвращение насилия в отношении журналистов, их информантов и других граждан. Если киберутописты всерьез верят в собственные речи о разрушении государственных институтов, это серьезная проблема, и они отказываются заниматься ею. Это нигде не проявляется нагляднее, чем в государствах наподобие Афганистана: и без того слабое правительство этой страны ослабляют различные политические, военные и общественные силы. Мы можем продолжать радоваться возможностям, которые предоставляет мобильный телефон афганским женщинам, однако “Талибан” так терроризирует сети мобильной связи, что многие из них прекращают работу в определенное время суток. Спорить с боевиками не хочет никто. Когда некоторые операторы попытались возражать, “Талибан” ответил разрушением базовых станций и убийствами обслуживающего персонала. Талибы не планируют изгонять мобильную связь из страны, поскольку сами ею пользуются. Однако им, как и прежде, удается показать, кто главный, и диктовать условия пользования технологиями. Так как сильного правительства в Афганистане нет, многочисленные возможности, которые несет мобильный телефон, останутся нереализованными. Профессор юридического факультета Нью-Йоркского университета Стивен Холмс опубликовал в 1997 году в журнале “Американ проспект” статью “Как слабые государства угрожают свободе”. Рассуждая о медленной дезинтеграции России под нажимом гангстеров, коррупционеров и олигархов, Холмс заметил то, чего не видят многие жители стран Запада. “Политически дезорганизованное российское общество напоминает нам о глубокой зависимости либерализма от наличия эффективного правительства. Идея, будто самостоятельные индивиды смогут пользоваться свободами, если власть просто оставит их в покое, оказывается несостоятельной перед лицом тревожной действительности новой России”. Поклонники интернета нередко забывают о том, что если правительство, пусть и авторитарное, утрачивает способность контролировать население или территорию страны, то совсем не обязательно его место займут демократы. Хотя заманчиво представлять авторитарные государства бездушными сталинистскими пустошами, где все, что ни делает государство, направлено на ограничение свободы личности, однако это сильно упрощенное понимание политики. Допустим, завтра российский или китайский госаппарат рассыплется. Совершенно не обязательно ему на смену придет образцовая демократия. Вполне может начаться анархия и даже, возможно, этнические распри. Конечно, это не значит, что Китай или Россия в принципе нереформируемы. Просто реформы не стоит начинать с уничтожения госаппарата. Это еще один случай, когда мирный переход Восточной Европы к демократии был воспринят на Западе как неоспоримое доказательство неизбежного возникновения демократии после падения государства, управляемого тиранами-жуликами. На самом деле мирный переход к демократии стал результатом воздействия экономических, культурных и политических факторов, уникальных для этого региона, и конкретного исторического момента. Ход этой мирной трансформации не был предопределен неким законом природы, гласящим, что люди всегда стремятся к демократии и, если устранить все препятствия, она обязательно восторжествует. Утопичность этого подхода стала очевидной в 2003 году, когда после свержения в Багдаде статуи Саддама Хусейна ничего похожего на восточноевропейскую посткоммунистическую демократию не началось. Холмс в другой своей статье так резюмировал редукционистские взгляды: “Снимите крышку, и оттуда вылетит демократия”. Хуже авторитарного государства только авторитарное государство, которое терпит крушение. То, что интернет вооружает и подкармливает многие группировки, которые ущемляют права граждан и причиняют вред различным меньшинствам, скорее приведет к стремлению общества к более сильному государству, способному защитить граждан от беззакония в киберпространстве. Так как распространители детской порнографии, гангстеры, националисты и террористы пользуются возможностями интернета для того, чтобы причинить как можно больше вреда, терпение общественности рано или поздно иссякнет. Когда китайские “сетяне” становятся жертвами “поисковиков плоти”, они не ждут Робин Гуда. Они ждут от своего правительства – в остальном авторитарного, – что оно примет законы о защите частной жизни и обеспечит их исполнение. Коррумпированные правоохранительные органы России иногда допускают утечки баз данных, содержащих личную информацию множества граждан, в том числе их паспортных данных и номеров мобильных телефонов. Впоследствии эти базы данных всплывают на коммерческих сайтах в интернете. Это вряд ли заставляет россиян славить достоинства ограниченной власти. Помножьте силу интернета на несостоятельность слабого государства – и вы получите анархию и беззаконие. Причина, в силу которой многие обычно тонкие наблюдатели видят демократию там, где ее нет, заключается в том, что они путают либерализацию доступа к средствам коммуникации с либерализацией общества. На самом деле увеличение и удешевление средств коммуникации – если они попадут не в те руки – приведут не к расширению, а к сворачиванию демократии. Это очень похоже на дискуссию о сравнительных достоинствах блогинга и журналистики. Сейчас любой может вести блог, поскольку средства производства и распространения информации дешевы. Тем не менее наличие у каждого гражданина блога само по себе не оздоровит западную демократию. Напротив, возможные побочные эффекты (исчезновение независимых наблюдателей, неожиданных новостей, дальнейшая поляризация общества) могут перевесить неочевидную пока пользу революции блогеров. (Это не значит, разумеется, что правительство или частные структуры не в состоянии справиться с этими эффектами, приняв ряд разумных мер.) Почему мы должны иначе отнестись к интернету и политике? Как мы знаем, многие общественные проблемы после расцвета социальных медиа могут значительно усложниться. Нам следует начать принимать в расчет всю совокупность побочных эффектов, а не только то, что издержки массовой политической деятельности радикально уменьшились. Рассуждая об ошибочности концепции “чем проще доступ к технологиям, тем больше демократии”, Джеральд Доппельт, профессор философии Калифорнийского университета в Сан-Диего, предлагает еще одну тему для размышлений: “Для того, чтобы оценить влияние некоторого шага в сфере технической политики на демократизацию техники и общества, следует поинтересоваться тем, какая именно группа выступает в защиту технологии, какое положение она занимает в обществе, что она не приемлет, какое этическое значение для идеалов демократии имеют технические изменения, к которым эта группа стремится”. Без этого и самые прозорливые наблюдатели не уйдут дальше парадоксального вывода, будто использование “Аль-Каидой” блогов идет на пользу демократии, потому что блоги открывают новые легкие пути к участию общества в политике. Стоит избегать любой концепции демократии, которая считает доступность мобилизации населения единственным критерием демократизации, особенно сейчас, в бурную цифровую эпоху. Уклонение от ответов на поставленные вопросы также помешает спрогнозировать политические последствия либерализации доступа к технологиям. Лишь безответственные теоретики могут оправдывать облегчение доступа к оружию в терпящих крушение государствах. Но у интернета столько положительных сторон – в частности, он способствует свободе слова, – что аналогия с оружием мало кому приходит на ум. И все же польза интернета не всегда перевешивает его негативные стороны. Даже если пистолет использовать как рупор, государству стоит присматривать за оборотом оружия. Но за ярким знаменем борьбы за свободу интернета можно так и не увидать, что интернет – гораздо больше чем рупор демократии и может быть использован ей во вред. Игнорировать это означает ставить проект содействия демократии под угрозу. Важнейшее условие проведения правильной политики по защите свободы интернета – убедить самых горячих ее сторонников в том, что интернет гораздо важнее и опаснее, чем они считали. Почему рациональная политика не умещается в 140 символовПо мере того как интернет становится все более заметным посредником в американской внешней политике, нам приходится постепенно отказываться от контроля над ним. Конечно, эра, когда дипломаты могли взять тайм-аут, чтобы сформулировать обоснованную, осторожную позицию в связи с тем или иным событием, закончилась с изобретением телеграфа, который практически лишил дипломатический корпус самостоятельности. С тех пор осмотрительная внешняя политика пришла в упадок. Джон Херц, известный специалист по международным отношениям, в 1976 году заметил, что “там, где прежде можно было действовать более неспешно, но в то же время хладнокровно и обдуманно, теперь приходится действовать или реагировать безотлагательно”. В эпоху интернета дипломаты не только лишились самостоятельности. Она ознаменовала также закат рациональной политики: современные политики получают так много информации, что не могут ее обработать, а мировая общественность, мобилизованная при помощи цифровых технологий, требует немедленного ответа. Не будем обманываться: политики не в состоянии выработать эффективную политику под впечатлением от просмотра кровавых видеороликов, в которых иранские оппозиционеры умирают на улице. В 1992 году Джордж Ф. Кеннан (крестный отец американской дипломатии и автор знаменитой “Длинной телеграммы” из Москвы, которая во многом сформировала американское мышление эпохи холодной войны и помогла выработать политику сдерживания) пришел к убеждению, что СМИ лишили Америку способности проводить рациональную внешнюю политику. Уже тогда вирусное видео политического содержания кормило телесети. После просмотра на канале Си-эн-эн страшного ролика, в котором тела нескольких американских рейнджеров тащат по улицам Могадишо, Кеннан с горечью записал в дневнике (эта запись вскоре появилась в виде колонки в “Нью-Йорк таймс”): “Если американской политикой… будут управлять эмоциональные порывы публики, особенно вызванные коммерческой телеиндустрией, то в ней не останется места не только для меня, но и для тех структур, которые традиционно считались ответственными совещательными органами власти, как исполнительной, так и законодательной”. Слова Кеннана вскоре повторил Томас Кинан, директор проекта по изучению прав человека в Бард-колледже: “Рациональное осмысление информации, необходимое для выбора линии поведения, теперь поглощено и вытеснено эмоциями, и ответными реакциями сейчас управляет, вернее, дистанционно управляет телеизображение”. Сегодня, когда телеизображение заменили ролики “Ю-Тьюба” и сердитые твиты, порог вмешательства оказался еще ниже. Для того, чтобы Госдеп попросил “Твиттер” отложить работы по техобслуживанию, было достаточно потока твитов крайне сомнительного происхождения. Когда весь мир ждет вашей немедленной реакции, а в электронной почте дипломатов накапливаются горы твитов, вы вряд ли станете полагаться на уроки истории или даже на собственный опыт и ошибки. Вы рассудите так: твиты + молодые иранцы с мобильными телефонами = твиттер-революция. Уильям Шейерман, политолог, исследующий роль скорости в международных отношениях, справедливо заметил, что “историческая амнезия, порожденная обществом, помешанным на скорости, ведет к пропагандистским, литературным пересказам прошлого, в которых политическая история изложена к очевидной выгоде господствующих в настоящее время политических и экономических групп”. Очевидно, общество, помешанное на скорости, должно быть озабочено и литературными пересказами событий совсем недавнего прошлого. А решения политиков, более не руководствующихся фактами, скорее всего окажутся неверными. “Вирусный” аспект сетевой культуры вряд ли благотворно сказался на способности дипломатов ясно мыслить. В 90-х годах многие политические аналитики и политики клеймили (немногие – прославляли) так называемый эффект Си-эн-эн – способность современных СМИ оказывать давление на тех, кто принимает решения, передавая “картинку” с места конфликта и иногда вынуждая их делать то, что в другой ситуации они никогда не сделали бы. Влияние Си-эн-эн на внешнюю политику – предполагаемое, недоказанное – в 90-х годах можно объяснить по крайней мере тем, что телекомпания служила рупором неких идеалистических и даже гуманистических идей. Мы знаем, кто стоял за Си-эн-эн и каковы были их взгляды (по большей части либеральные). Гуманизм многочисленных групп в “Фейсбуке” проверить труднее. Кто эти люди? Чего они хотят? Почему они стремятся вовлечь нас в какой-либо конфликт или, наоборот, удержать от вступления в него? Там, где оптимисты видят демократизацию доступа к средствам связи, реалисты могут усмотреть безоговорочную победу корпораций над формированием повестки дня. Правительства, разумеется, состоят не из глупцов. Они извлекают выгоду из открывшейся возможности выдать свои попытки повлиять на международное общественное мнение за глас народа – напрямую или с помощью прокси-серверов. Возьмем, например, “Мегафон” (Megaphone ) – технологию, разработанную одной из частных израильских фирм. Она собирает данные об опросах (как правило, организованных международной прессой для своих читателей), касающихся Ближнего Востока, Палестины, израильской политики и так далее. При обнаружении нового опроса программа “пингует” пользователей, вынуждая их посетить определенный URL -адрес и тем самым подать голос в поддержку израильской позиции. Кроме того, при помощи этого ПО можно организовать массовую электронную рассылку произраильских статей, чтобы они попали в рейтинги “самых рассылаемых” публикаций, имеющиеся на сайтах многих газет. Однако на международное общественное мнение влияют не только хитроумные партизанские сетевые эксперименты наподобие “Мегафона”. Россия и Китай учредили аналоги Си-эн-эн, призванные транслировать точку зрения правительств этих стран на происходящее в мире. Обе службы имеют яркие сайты. Пока американские и британские новостные СМИ экспериментируют с платным доступом к контенту, чтобы остаться на плаву, англоязычные медиа, принадлежащие правительствам России и Китая, готовы извлечь выгоду: они готовы платить за то, чтобы их читали. Управлять “демократизированным” публичным пространством интернета чрезвычайно трудно. Но еще труднее судить о том, являются ли увиденные нами его сектора представительными для всего населения. Никогда не было легче ошибиться, приняв несколько в высшей степени нерепрезентативных частей за целое. Это в какой-то мере объясняет, почему наши ожидания в отношении преобразующего влияния интернета на авторитарные страны завышены и излишне оптимистичны. Суть заключается в том, что люди, с которыми мы обычно имеем в таких случаях дело, уже находятся на переднем крае борьбы новых медиа за демократические перемены в авторитарных обществах. Китайских блогеров, пишущих о моде, музыке или порнографии (даже если эти темы в китайской блогосфере гораздо популярнее, нежели права человека или верховенство права), никогда не пригласят на слушания в американском Конгрессе. СМИ тоже мало чем помогут. Те, кто хорошо говорит по-английски и выступает в египетских блогах от имени “Братьев-мусульман”, могут просто не захотеть помогать Би-би-си или Си-эн-эн сделать еще один репортаж о мощи блогосферы. Вот почему единственная сила, о которой рассказывают западные медиа, – это обычно представители светской, либеральной и прозападной части населения. Неудивительно, что эти люди говорят нам то, что мы хотим услышать: блогеры сражаются за секуляризм, либерализм и демократию западного образца. И вот почему у многих западных политиков сложилось неверное впечатление, будто блогеры – это непременно сторонники, даже предвестники демократии. “Если в Иране число блогеров и в самом деле выше, чем в любой другой стране, то это заставляет меня смотреть с оптимизмом на будущее Ирана”, – заявил министр иностранных дел Великобритании Дэвид Милибэнд во время визита в штаб-квартиру “Гугла”. Откуда этот оптимизм, непонятно. В иранской блогосфере консервативные блогеры являют собой грозную силу. Нередко они настроены еще решительнее, чем даже правительство страны, и уж точно не выступают за демократию, равенство и справедливость. Возможно, советники Милибэнда просто не видели ничего, кроме горстки прозападных иранских блогов, монополизировавших освещение событий в Иране. Трудно предположить, что именно Милибэнд сказал бы группам китайских националистов, которые в свободное от изготовления антизападных видеороликов время заняты переводом на китайский язык трудов западных философов вроде Лейбница и Гуссерля. Еще хуже, когда западные политики начинают прислушиваться к блогерам в изгнании. Эти люди, нередко затаившие обиду на свою страну, склонны изображать ее внутреннюю политику как продолжение своей борьбы. Они зависят от серых кардиналов в Вашингтоне, Лондоне и Брюсселе, которые строят собственные домыслы об интернете. Многие из этих блогеров присоединились к неправительственным медиаорганизациям и даже учредили собственные. Стоит господствующим ныне представлениям о возможностях блогинга измениться, как многие из этих новых НКО пойдут ко дну. Неудивительно, что люди, получающие гранты на то, чтобы приспособить возможности интернета для борьбы с диктаторами, не станут спешить с признанием, что терпят неудачу. Это как если бы мы наплодили несколько миллионов клонов Ахмеда Чалаби, который рассказами о ситуации в Ираке ввел в заблуждение всех, кто согласился его выслушать, и наняли бы их, чтобы выслушивать их предложения, как исправить ситуацию в их странах. Безусловно, большинство правительств сталкивалось с проблемой влияния изгнанников на внешнюю политику, однако к блогерам (возможно, из-за неизбежных сравнений с советскими диссидентами и эпохой самиздата) нередко относятся с большим доверием, чем они того заслуживают.
Механизму выработки политических решений угрожают не только аффекты и спешка, но также растущая доступность и мобильность информации. Мобильная связь проникла в самые далекие уголки, и информацию стало проще получать. Те, кто когда-то был отрезан от мира, сейчас могут сообщать буквально о чем угодно, от последствий стихийных бедствий до случаев нарушения прав человека и фальсификации результатов выборов. Внезапно о трагедии стало легче узнать и помочь – по крайней мере, появилась такая надежда. Технологии и в самом деле могут творить чудеса во время стихийных бедствий. Пострадавшие могут воспользоваться мобильным телефоном, чтобы с помощью эс-эм-эс сообщить о своем местонахождении и своей беде. Всю подобную информацию можно собрать, обработать и нанести на карту в интернете. Даже если это не поможет пострадавшим напрямую, сотрудники гуманитарных организаций смогут больше узнать о произошедшем и разумно распределить скудные ресурсы. Один из таких инструментов, “Ушахиди” (Ushahidi ), был создан для сбора информации об актах насилия в период политического кризиса после выборов в Кении. После этого он успешно применялся по всему миру, в том числе в ходе разрушительных землетрясений в Гаити и Чили в начале 2010 года. Заметим, однако, что причина, по которой многие проекты, основанные на принципе краудсорсинга, собирают достойные доверия данные во время стихийных бедствий, заключается в том, что речь в этих случаях идет не о политике. Здесь нет конфликтующих сторон, нет линии фронта, а у тех, кто передает данные, нет причин их искажать. В случае же использования краудсорсинговых инструментов, например, для фиксирования нарушений прав человека или наблюдения за ходом выборов (это некоторые из примеров применения “Ушахиди” не в гуманитарных целях), точность поступающих сообщений невозможно проверить, зато ими легко манипулировать. Кто угодно может сфальсифицировать отчеты, чтобы обвинить оппонентов в злоупотреблениях или посеять среди них панику (вспомните нигерийскую рассылку эс-эм-эс о том, что вся пища отравлена). Чтобы вызывать доверие, авторы докладов о нарушениях прав человека, а также (иногда в меньшей степени) о нарушениях на выборах должны стремиться к стопроцентной точности. Этого требует сама природа документирования нарушений прав человека, особенно если авторитарное правительство может оспорить достоверность данных. Одна ошибка способна подорвать доверие ко всему массиву данных. А если правозащитные НКО будут уличены в распространении сомнительных данных, у правительства появится удобный повод их закрыть. Газета “Нью-Йорк таймс” превозносила достоинства “Ушахиди”: “По мере того как данные накапливаются, карты кризисных ситуаций могут показать нам скрытые модели реальности. Как далеко вглубь страны прошел ураган? Изнасилования широко распределены или сконцентрированы в районе военных казарм?” Но это вводит в заблуждение: в лучшем случае подобные карты могут дать нам общее представление о масштабе и характере нарушений, однако ценность этих данных для защиты прав человека минимальна. А хуже всего – малая толика данных, полученных путем краудсорсинга, может дискредитировать весь массив добытой с трудом информации о нарушениях прав человека. Также нежелательно, чтобы определенная информация о нарушениях прав человека находилась в интернете в открытом доступе. Так, во многих странах жертвы изнасилования по-прежнему испытывают давление со стороны общества. Выдав любые детали, например опубликовав данные о географическом распределении случаев насилия, можно раскрыть личность жертв и сделать их жизнь еще невыносимее. В сборе информации о нарушениях прав человека всегда имелся некоторый механизм защиты данных, и, учитывая легкость, с которой данные могут быть аккумулированы и распространены (в том числе третьей стороной, возможно, желающей воспрепятствовать работе правозащитников), важно сохранить эти механизмы вне зависимости от желания распространять свободу интернета. Нельзя утверждать, что проекты, основанные на краудсорсинге, непременно нарушат этот баланс, но нужно тем не менее сопротивляться интернетоцентризму и подходу “больше людей – больше данных” без учета реальных потребностей и возможностей. По иронии, хотя в последнее время усилия киберэлиты были направлены в основном на “вызволение” информации из закрытых баз, в ближайшем будущем они, возможно, сфокусируются на ограничении доступности открытых данных или по крайней мере их распространения. Это особенно важно для этнических меньшинств Они идентифицируются в Сети, что ставит их в опасное положение. Так, в России региональное отделение Движения против нелегальной иммиграции (ДПНИ), влиятельной антииммигрантской сети, создало несколько сетевых мэшапов – приложений, которые наносят данные переписи этнических меньшинств Волгограда на онлайновую карту (не в социологических целях, а чтобы вдохновить сторонников на погромы). ДПНИ – любопытный пример однозначно расистской организации, которая ловко приспособилась к реалиям эпохи интернета. ДПНИ не только готовит мэшапы. Главный сайт организации торгует майками с националистической символикой. Контент можно прочитать по-немецки, по-английски и по-французски. Пользователь может зарегистрироваться, чтобы принять участие в изготовлении собственных новостей по технологии вики. Или возьмем, например, буракуминов – одно из самых многочисленных социальных меньшинств в Японии, происходящее от париев феодальной эпохи. С XVII века миллион буракуминов жил вне жестких рамок японской кастовой системы. Представители остальных каст делали вид, будто буракуминов не существует. Когда же японские энтузиасты-картографы совместили старинные карты, на которых отмечены общины буракуминов, с позаимствованными у “Гугла” спутниковыми снимками Токио, Осаки и Киото, это на первый взгляд показалось удачной мыслью. Прежде мало что предпринималось в Сети для сохранения наследия буракуминов. Но прошло всего несколько дней – и эти данные стали известны группе японских националистов, которые пришли в восторг от того, что узнали наконец точное местоположение жилищ ненавистных буракуминов. В итоге японская блогосфера принялась увлеченно обсуждать возможность погромов. Под сильным давлением японских НКО, борющихся с дискриминацией, администраторы “Гугла” попросили японских владельцев карт хотя бы скрыть легенду, в которой гетто-бураку были отмечены как “трущобы”. А южнокорейские ксенофобы, организовавшие “комитет бдительности” под названием “Антианглийский спектр” (Anti-English Spectrum ), прочесывают социальные сети в поисках иностранцев, приехавших преподавать английский язык, отчаянно пытаясь найти за ними хоть какие-нибудь грехи, за которые их можно вышвырнуть из страны. Еще один пример: хотя печально известные китайские “поисковики плоти” упоминаются в западных СМИ в основном в связи с отважным преследованием коррумпированных бюрократов, у их деятельности есть и обратная сторона. В их послужном списке есть и нападки на людей, высказывающих непопулярные политические взгляды (например, требующих уважения к этническим меньшинствам) или просто ведущих себя не так, как другие (например, неверных супругов). Грейс Ван, студентка Университета Дьюка, стала одной из самых известных мишеней рассерженных “поисковиков плоти” в 2008 году, незадолго до Олимпийских игр, на пике обострения напряженности между Китаем и Западом. После того, как Ван призвала своих китайских соотечественников-“сетян” попытаться понять тибетцев, на нее обрушился поток нападок. Кто-то даже опубликовал на популярном китайском сайте информацию о том, где живут ее родители. Семье пришлось скрываться. Может быть, мы выигрываем в возможности связываться и общаться друг с другом, однако при этом мы неминуемо вооружаем злых сетевых погромщиков, умело швыряющих в своих жертв “информационные гранаты”. Это можно счесть приемлемым следствием свободы интернета, но нелишне было бы заглянуть в будущее и подумать о том, как защитить жертв. Избыток информации может представлять для свободы и демократии угрозу не менее серьезную, чем ее нехватка, что часто упускают из виду борцы за свободу интернета. В либеральных демократиях это вряд ли серьезная проблема: доминирующий плюрализм, растущий мультикультурализм и верховенство права смягчают последствия информационного потопа. Но многие авторитарные и даже переходные государства не могут себе этого позволить. Не стоит надеяться, что открытие всех сетей и опубликование всех документов облегчит переход к демократии. Если печальный опыт 90-х годов чему-то нас научил, так это тому, что успешный переход требует наличия сильного государства и относительно упорядоченной общественной жизни. Интернет же представляет большую угрозу и тому, и другому. жүктеу/скачать 1.82 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|