Евгений Морозов Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети

Кукла с заклеенными сосками

В 2008 году страх марокканского правительства перед интернетом привел к международной сенсации. Фуада Муртаду, инженера, который якобы открыл на сайте “Фейсбук” аккаунт от имени принца Мулая Рашида, приговорили к тюремному заключению. До сих пор неясно, как марокканские власти вышли на Муртаду. Некоторые даже считают, что его сдал “Фейсбук”.

Учитывая прежние отношения “Фейсбука” с правительством, активист Касим аль-Газали должен был быть готов к тому, что правительство Марокко найдет способ заблокировать доступ к его группе в “Фейсбуке” с безобидным названием “Молодежь за отделение религии от образования”. Аль-Газали желает более четкого разделения религии и образования в Марокко. Может, он и не призывал к смене режима, но с учетом вялого течения политической жизни в стране даже такие аполитичные кампании вызывают гнев властей.

Случай аль-Газали не уникален. Быстро растет сеть стихийных активистов-одиночек, выступающих за реформы в Марокко. Благодаря интернету многие могут заявить о своем несогласии с политикой правительства в той или иной сфере и установить контакты с единомышленниками в Марокко, марокканской диаспорой за рубежом и остальным арабским миром. Правительство, разумеется, этого не боится и использует любую возможность, чтобы воспрепятствовать такой деятельности, особенно если она сопряжена с насмешками или богохульством. С точки зрения политического планирования рост такой сетевой деятельности не слишком эффективен – при прочих равных условиях диванный активизм неразрывно связан с издержками. Однако настоящий вклад “Фейсбука” в демократизацию Марокко может заключаться в расширении границ дозволенного в этом консервативном обществе, а не в содействии организации уличных протестов. (Объявлять любого рода деятельность в “Фейсбуке” крайне полезной или бесполезной только потому, что она разворачивается в “Фейсбуке”, – очевидный случай интернетоцентризма. То, что может оказаться деструктивным в Беларуси, где общественная жизнь гораздо свободнее, чем в Марокко, хотя все еще находится под государственным контролем, в марокканском обществе может оказаться довольно полезным.)

В 2010 году аль-Газали заглянул в “Фейсбук” и увидел, что его группы, в которую входило более тысячи пользователей, нет. Было неясно, имело ли отношение к произошедшему марокканское правительство (неужели у него были свои люди в штаб-квартире “Фейсбук” в Пало-Альто?). Потом выяснилось, что “Фейсбук” по собственной инициативе удалил группу аль-Газали, причем не стал ни предупреждать его, ни объяснять свой шаг. Когда аль-Газали отправил компании электронное письмо с требованием объяснений, из “Фейсбука” исчез и его собственный аккаунт. Несколько дней спустя несколько видных иностранных блогеров вступились за аль-Газали, и дело получило огласку на Западе. Тогда “Фейсбук” восстановил удаленную группу – и вновь воздержался от объяснений. Самому аль-Газали повезло меньше: пришлось открыть новый личный аккаунт, поскольку прежний не сохранился.

Такой сравнительно благополучный исход редок. Большинство подобных случаев не привлекает столько внимания, чтобы “Фейсбук” или другая интернет-компания исправила бюрократический просчет. Если бы не международная огласка, аль-Газали, как и многим активистам до него, вероятно, пришлось бы начинать сетевую кампанию с нуля. Сложно предъявлять претензии “Фейсбуку”: это частная компания, которая делает то, что хочет. Может быть, руководство “Фейсбука” по личным соображениям не захотело принять ничью сторону в споре о секуляризации Марокко. Или удаление группы аль-Газали просто стало результатом ошибки человека, который принял группу за революционный коллектив, призывающий к свержению марокканского правительства. Поскольку “Фейсбук” публично ничего объяснять не стал, правду, похоже, мы не узнаем. Однако теперь совершенно ясно, что, вопреки ожиданиям многих западных политиков, “Фейсбук” вряд ли можно считать идеальным инструментом распространения демократии: его собственная логика (определяемая стремлением к выгоде или незнанием контекста, в котором функционирует социальная сеть и который все более глобализуется) временами оказывается антидемократической.

История аль-Газали напоминает сюжет “Процесса” Франца Кафки. Героя романа арестовали, не называя причины, и подвергли суду за преступление, суть которого ему не объяснили. Цифровым активистам чаще всего приходится иметь дело с компаниями-медиаторами, придерживающимися кафкианских принципов. Это вызывает беспокойство уже потому, что вносит ненужную неопределенность в работу активистов. Представьте себе, что группа аль-Газали планировала провести акцию протеста в тот самый день, когда ее страница была удалена. Акция могла бы быть легко сорвана. Пока нет полной уверенности в том, что группа в “Фейсбуке” не будет удалена в самый неподходящий момент, многие диссиденты предпочтут не делать эту сеть главным каналом связи.

На самом деле у руководства “Фейсбука” нет ни единой причины печься о защите свободы слова в Марокко. Это страна, бесперспективная с точки зрения продажи рекламы, а если так, то проще зарабатывать деньги там, где не нужно сражаться с правительством. Мы не знаем, насколько пристально “Фейсбук” следит за политической деятельностью на своей площадке, однако известно о многих случаях, подобных истории аль-Газали. Так, в феврале 2010 года деятельность “Фейсбука” подверглась жесткой критике в Азии за удаление страниц группы, куда входили 84 298 пользователей, оппозиционно настроенных по отношению к консервативной пропекинской партии “Демократический альянс за улучшение Гонконга”. По данным администратора этой группы, оппоненты пожаловались администрации “Фейсбука” на то, что группа их оскорбляет, и ее закрыли.

“Фейсбук” не впервые ограничивает деятельность подобных групп. В 2008 году, перед тем как Олимпийский огонь принесли в Гонконг, были закрыты несколько групп, а аккаунты многих активистов, выступающих за освобождение Тибета, были удалены за “злоупотребления услугами сайта”. Это не просто политика: руководство “Фейсбука” печально известно своим стремлением к контролю и над другим контентом. Так, в июле 2010 года австралийский ювелир получила многочисленные предупреждения за размещение фото изящной фарфоровой куклы с обнаженными сосками. Основатели “Фейсбука”, может, и молоды, но это не мешает им быть пуританами.

Многие другие компании-медиаторы тоже едва ли заслуживают звания несгибаемых борцов за свободу политического волеизъявления. “Твиттер” обвиняли в отключении страницы, посвященной войне 2008 года в секторе Газа. Apple критиковали за блокирование имеющих отношение к Далай-ламе приложений к айфонам, продающимся в китайском Apple Store (приложение, касающееся Рабии Кадыр, лидера уйгуров в изгнании, было тоже “забанено”). Компания “Гугл”, владеющая социальной сетью “Оркут” (Orkut ), неожиданно ставшей очень популярной в Индии, замечена в излишне рьяном удалении потенциально опасного контента, который можно счесть призывающим к межэтническому и межконфессиональному насилию и в отношении индусов, и в отношении мусульман. Более того, исследование 2009 года выявило, что “Майкро-софт” осуществляет в отношении пользователей из ОАЭ, Сирии, Алжира, Иордании, пользующихся поисковиком “Бинг” (Bing ), цензуру еще более жесткую, чем даже правительства этих государств. Например, пользователь из Иордании может посещать веб-страницы, в URL -адресах которых встречаются слова наподобие “секс” или “порно”, но если он введет их в строку поиска на “Бинге”, то в ответ получит только предупреждение от компании “Майкрософт”.