Foreign business Джаред А. Коэн
жүктеу/скачать 4.27 Mb.
|
|
Уже начался первый этап этого процесса – агрессивная и явная фильтрация трафика. Вероятность реализации того или иного варианта описанного выше сценария очень высока, а вот какого именно, во многом определится тем, что будет происходить в следующие десять лет с недавно получившими доступ к интернету странами; тем, какой путь они выберут, на кого станут равняться, с кем сотрудничать, какими принципами руководствоваться. Чтобы наметить возможные варианты, рассмотрим применяемые сегодня подходы к фильтрации. Мы выделили как минимум три модели: агрессивную, умеренную и приемлемую (с политической и культурной точек зрения). Начнем с агрессивной: активнее и энергичнее всех в мире фильтрацией трафика занимается Китай. Китайским правительством заблокированы целые платформы, невероятно популярные в мире: Facebook, Tumblr, Twitter. В виртуальном публичном пространстве страны отсутствуют некоторые понятия, например «Фалуньгун» (это название запрещенной религиозной группы, ассоциирующейся с одним из флангов оппозиции), ставшие жертвой официальных цензоров или самоцензуры. В китайском интернете вам не найти упоминаний политически острых тем вроде протестов на площади Тяньаньмэнь, объективной информации о властях страны, о движении за освобождение Тибета и далай-ламе – ничего, что касалось бы прав человека, политических реформ или вопросов суверенитета. Когда речь заходит об этом, жертвой цензуры становятся даже самые известные западные СМИ. В июне 2012 года были блокированы Bloomberg News, причем как на китайском, так и на английском языках, после публикации репортажа об огромном состоянии семьи тогдашнего вице-президента (и нынешнего президента) страны Си Цзиньпина. Спустя четыре месяца подобная участь постигла газету New York Times, на сайте которой была размещена аналогичная история о тогдашнем премьере Вэнь Цзябао. Неудивительно, что информация о способах обхода цензуры также блокируется. О том, как четко и тщательно могут работать ведомства, отвечающие за цензуру в Китае, мы узнали в 2011 году, когда после неоднозначного визита в Пекин Эрика, председателя совета директоров Google, из китайского интернета были удалены все упоминания о его поездке, хотя в остальных сегментах сети ее описание журналистами по-прежнему можно было найти. Для среднего китайского пользователя работа цензуры выглядит «бесшовной»: ему может показаться, что некоторых идей или событий вообще никогда не существовало. Усугубляет дело использование китайским правительством упреждающей тактики: по одной из оценок, сделанных в 2010 году, на службе у властей находится почти 300 тысяч «онлайн-комментаторов», пишущих хвалебные посты о своих начальниках, правительстве и Коммунистической партии. (Такая деятельность – ее часто называют «астротурфингом», – то есть создание видимости общественной поддержки, довольно популярна в мире и используется рекламными агентствами, а также в ходе пиар– и избирательных кампаний.) Власти Китая ничуть не стесняются защищать свою жесткую позицию в отношении цензуры. В выпущенном в 2010 году официальном правительственном докладе интернет назван «кристаллизованной мудростью человечества», однако там же отмечено, что китайские «законы и нормы регулирования явным образом запрещают распространение информации, направленной на низвержение государственного строя, подрыв национального единства или посягательство на честь или интересы страны». «Великая китайская межсетевая стена», как уже называют набор инструментов, использующихся государством для блокировки трафика, ни много ни мало стоит на страже китайской государственности: «На территории Китая интернет находится под китайской суверенной юрисдикцией. Следует уважать и защищать интернет-суверенитет Китая». Такой беззастенчивый и безжалостный подход к цензуре, естественно, привлекателен и для других стран, властям которых свойственны авторитарные черты, а также для стран с очень однородным населением (на эмоциональном уровне опасающимся информации извне). Пример умеренной интернет-фильтрации являет Турция, которая использует гораздо более мягкий подход, чем Китай, и даже как-то реагирует на выдвигаемые обществом требования свободы интернета, тем не менее шизофренически продолжая свою политику цензурирования. У турецких властей непростые отношения с сетью: мягче, чем у правительств многих соседних стран, но все же намного жестче, чем у их европейских союзников. В Турции невозможно получить нефильтруемое подключение к интернету, что сильно отличает ее от западных стран. Более двух лет турецкое правительство блокировало работу YouTube после того, как компания отказалась удалить видеоролик, названный властями страны клеветническим по отношению к ее основателю Мустафе Кемалю Ататюрку. (В соответствии с требованиями закона 1951 года, в котором публичные нападки на Ататюрка признаются уголовным преступлением, YouTube согласилась блокировать показ видеоролика для турецкой аудитории, но правительство настаивало, чтобы он был удален и с глобальной платформы.) Тот запрет был очень заметным, а вот последующие шаги цензуры оказались не столь явными: сегодня в Турции блокируются около восьми тысяч сайтов, причем без какого-либо уведомления или подтверждения со стороны властей. Умеренная модель фильтрации используется правительствами, пытающимися сохранить баланс между противоречивыми убеждениями, нормами поведения и тревогами жителей страны. Но, вставая на этот путь, власти сами рискуют превратиться во врагов, если будут действовать опрометчиво или если их манипуляции станут известны общественности. Вот недавние события в той же Турции: в 2011 году правительство страны объявило о создании новой национальной программы фильтрации интернет-трафика, предусматривающей четыре уровня цензуры, из которых граждане могли сами выбирать устраивающий их (по мере ослабления: «детский», «семейный», «местный», «стандартный»). Агентство информационных и телекоммуникационных технологий (в Турции известное по аббревиатуре ВТК) заявило, что эта схема призвана защитить малолетних детей, и обещало, что выбравшие «стандартный» уровень фильтрации совсем не столкнутся с цензурой. Многие скептически настроенные пользователи интернета не поверили заверениям ВТК относительно прозрачности этой схемы. Обнародованный план вызвал такую бурю недовольства, что тысячи людей более чем в тридцати турецких городах вышли на улицы, протестуя против предложенных изменений. Под этим давлением правительство изменило свой первоначальный план, в итоге оставив на выбор всего два фильтра контента: «детский» и «семейный». Но на этом противостояние не прекратилось. Организации, выступающие за свободу СМИ, сообщают, что их собственные тесты на наличие цензуры выявляют гораздо более агрессивную фильтрацию, чем признает ВТК. Оказалось, что помимо ожидаемого запрета на слова, связанные с порнографией и насилием, в новой системе блокируются и обычные новостные сайты, контент которых или слишком либерален с культурной точки зрения (например, все, что содержит слово «гей», а также информация об эволюции на планете), или связан с курдским меньшинством. Некоторые активисты считают, что блокирование информации о курдских сеператистских организациях в рамках «детского» фильтра представляет собой доказательство недобрых намерений властей; «цензурой с черного хода» назвала тактику турецкого правительства международная неправительственная организация «Репортеры без границ». Нельзя сказать, что власти Турции не реагируют на критику своей новой системы. Когда одна из турецких газет сообщила, что образовательные сайты, рассказывающие о научной эволюции, блокируются, а публикации одного из известных в стране сторонников божественного происхождения человека – нет, блокировка была немедленно снята. Однако новая политика совсем или почти совсем непрозрачна в вопросе о том, какой контент подвергается цензуре, в результате чего правительство вынуждено реагировать лишь после того, как о подобных несоответствиях становится известно всем. Таким образом, умеренная модель фильтрации интернет-трафика сочетает в себе умение властей избежать подотчетности с готовностью делать конструктивные шаги под давлением общественности. Этот подход привлекателен для стран с крепнущим гражданским обществом и сильными государственными институтами или тех стран, где у правительства недостаточно широкая поддержка, но достаточно полномочий, чтобы можно было принимать такие решения. Третий подход, а именно фильтрация, приемлемая с политической и культурной точек зрения, применяется в таких непохожих друг на друга странах, как Южная Корея, Германия и Малайзия. В этом случае фильтры используются ограниченно и избирательно, причем в отношении совершенно конкретного контента, основаны на законе, не пытаются замаскировать цензуру, за ними нет какой-то иной скрытой мотивации. Кто-то, может, и недоволен политикой фильтрации, но бо́льшая часть населения принимает ее, считая полезной с точки зрения общественной безопасности и благополучия всех граждан. Например, в Южной Корее закон «О национальной безопасности» явно называет уголовным преступлением публичное выражение поддержки Северной Кореи как в реальном мире, так и в виртуальном пространстве. Контент, связанный с северным соседом, регулярно фильтруется южнокорейским правительством: сообщается, что в 2010 году были заблокированы около сорока сайтов, связанных с северокорейским режимом или поддерживающих его, закрыт десяток аккаунтов сторонников Пхеньяна в социальных сетях (Facebook и Twitter), администраторов различных сайтов принудили удалить более сорока тысяч просеверокорейских постов. В Германии в соответствии с законодательством запрещены разжигание ненависти, отрицание Холокоста и неонацистская риторика, соответственно, на территории страны блокируются все сайты, где выражаются такие взгляды. Малайзия, несмотря на обещание никогда не подвергать интернет цензуре, к тому же закрепленное на законодательном уровне – в законе «О гарантиях», в 2011 году внезапно заблокировала доступ к файлообменным сайтам, таким как Megaupload и Pirate Bay, заявив, что они нарушают закон «Об авторском праве» 1987 года. В заявлении Малайзийской комиссии по телекоммуникациям и мультимедиа говорилось: «Требование соблюдения законов не может считаться цензурой». Несмотря на протест многих малайзийцев, такая блокировка сайтов остается политически и юридически приемлемой. Хочется надеяться, что последний описанный подход станет нормой для всех стран мира, но это кажется маловероятным: настолько прозрачными и сдержанными могут быть лишь страны с хорошо информированным и вовлеченным в политическую жизнь населением. А поскольку большинство правительств принимают такие решения до того, как все граждане получат доступ в сеть, у них не будет стимулов продвигать идею свободного и открытого интернета, что привело бы к созданию в стране «политически приемлемой модели» фильтрации контента. Эти тенденции сохранятся и далее, что, в общем, предсказуемо. Властям разных стран будет казаться, что борьба с интернетом, бесконечно изменчивым и воспроизводящимся, обречена на поражение и его «балканизация» может стать популярным способом решения встающих перед ними проблем. Следующим этапом на этом пути для многих государств окажется коллективное редактирование – формирование неких сообществ по интересам с целью совместной правки контента, основанного на общих ценностях или интересах геополитики. Такие коллективные действия как в реальном, так и в виртуальном мире станут логичным шагом для тех стран, которые решат, что по отдельности у них недостаточно ресурсов или возможностей для того, чтобы оказывать сколь-нибудь значительное влияние на интернет. Но даже при условии балканизации киберпространство слишком велико для тех, кто хочет его освоить, поэтому так же, как государства поддерживают друг друга в военном отношении, чтобы обезопасить бо́льшую территорию, они будут формировать альянсы для контроля над большей частью виртуального мира. Для крупных стран совместные усилия в этом направлении позволят сделать легитимными их собственные действия по фильтрации контента и избежать нежелательного внимания к ним (с помощью оправдания вроде «смотрите, все так делают»). А мелким альянсы такого рода помогут без особых затрат добиться расположения более серьезных игроков, впоследствии получив некоторые недостающие им полезные технические навыки и возможности. Коллективное редактирование может начать работать в случае схожих культур, одинаковых предпочтений и антипатий: неприятия тех или иных религиозных меньшинств, отношения к другим государствам или историческим фигурам вроде Владимира Ленина, Мао Цзэдуна или Мустафы Кемаля Ататюрка. В виртуальном мире общие культурные и поведенческие характеристики способны притягивать друг к другу даже такие страны, которые в реальной жизни не имеют поводов для сотрудничества. Но привлекать это будет не столько крупные государства (у них достаточно своих технических возможностей), сколько мелкие, так что полезным такой метод объединения ресурсов найдут именно они. Скажем, если некоторым странам – членам Содружества Независимых Государств (СНГ), объединения бывших республик СССР надоест настойчивое насаждение Москвой во всем регионе русского языка, они могут объединиться и отфильтровать весь русскоязычный контент в своих национальных сегментах интернета, тем самым ограничив влияние России на население. Вероятнее всего, основными факторами такого сотрудничества станут идеологические и религиозные установки. Они уже сейчас во многом определяют работу цензуры. Представьте, что будет, если группа глубоко консервативных мусульманских стран, большинство жителей которых – сунниты (скажем, Саудовская Аравия, Йемен, Алжир и Мавритания), сформирует онлайн-альянс, основанный на общих ценностях и стратегических целях, и решит создать «суннитский интернет». Оставаясь технически частью «большого интернета», для населения этих стран он превратится в основной источник информации, новостей и исторических знаний. В течение долгих лет развитие и распространение интернета во многом определялось его англоязычными стандартами, но сейчас все меняется: продолжается внедрение интернационализированных доменных имен (IDN), которые позволяют людям использовать названия сайтов, написанных не только символами латинского алфавита (например, http://لاثم.رابتخإ). Создание «суннитского интернета» – да на самом деле любого национального сегмента сети – становится вероятнее, если пользователи могут получить доступ к версии интернета на своем языке. Именно при условии существования «суннитского интернета» можно было бы добиться его соответствия нормам шариата (конечно, это зависит и от того, кто будет участвовать в его создании и возглавлять разработку): иначе выглядели бы интернет-торговля и интернет-банкинг, ведь в исламе существует запрет на ссудные проценты; религиозная полиция могла бы проводить мониторинг онлайн-выступлений и совместно с местными правоохранительными органами наказывать нарушителей; были бы однозначно запрещены сайты для геев и лесбиянок; значительно снизилась бы онлайн-активность за права женщин; был бы установлен пристальный контроль за деятельностью этнических и религиозных меньшинств (более того, она могла быть ограничена или полностью запрещена). В этом сценарии для технически продвинутых местных жителей возможности обойти наложенные ограничения и выйти в глобальный интернет зависели бы от страны, в которой они живут: допустим, у властей Мавритании может не оказаться желания или сил их остановить, а Саудовской Аравии это, скорее всего, удастся. С другой стороны, если мавританское правительство выразит озабоченность тем, что граждане страны обходят цензуру «суннитского интернета», его новые цифровые партнеры наверняка помогут ему возвести более высокую «ограду». В рамках альянсов по коллективному редактированию контента наименее параноидальные страны могли бы позволить своим гражданам иметь доступ к обеим версиям интернета (по аналогии с возможностью пользоваться родительским контролем при просмотре телевизора), делая ставку вместо грубой силы на то, что пользователи предпочтут безопасный и уникальный контент. В некоторых случаях авторитарные и демократические правительства станут использовать одинаковые подходы к редактированию интернета. Обычно это проявляется в ситуации, когда слабая демократия находится в окружении сильных авторитарных государств, вынуждающих ее идти в виртуальном мире на те же геополитические компромиссы, которые характерны для мира реального. Это тот редкий случай, когда физическая близость может действительно влиять на виртуальный мир. Возьмем Монголию – молодое демократическое государство с открытым интернетом, «зажатое» между Россией и Китаем – двумя крупными странами с различными, но одинаково основанными на ограничениях интернет-политиками. Бывший монгольский премьер-министр Батболд Сухбаатарын рассказывал нам о желании превратить Монголию в страну с собственным уникальным лицом. Это означает, по его словам, что ей нужно поддерживать хорошие отношения с соседями, не позволяя им вмешиваться в ее внутренние дела. «Мы уважаем сделанный каждой из этих стран выбор собственного пути развития, – сказал он. – Если говорить о Китае, то мы понимаем, что не нужно касаться проблем Тибета, Тайваня и далай-ламы, и тогда они не будут касаться наших проблем. Это же относится и к России, с которой у нас сложились долгосрочные партнерские отношения». Состояние невмешательства гораздо легче поддерживать в реальном мире. Виртуальное пространство серьезно усложняет эту модель, поскольку контроль над ним принадлежит людям. А люди, симпатизирующие оппозиционным движениям и этническим меньшинствам в Китае и России, могут решить, что Монголия идеально подходит им в качестве плацдарма. Сторонники уйгурских, тибетских и чеченских повстанцев захотят использовать монгольское интернет-пространство в качестве базы, с помощью которой можно проводить мобилизацию активистов, устраивать онлайн-кампании и создавать виртуальные движения. И если это произойдет, монгольское правительство, несомненно, столкнется с давлением со стороны и Китая, и России, и не только дипломатическим, ведь ее национальная инфраструктура не сможет выдержать киберагрессию соседей. Тогда, стремясь смягчить их и сохранить собственный физический и виртуальный суверенитет, Монголия решит выполнить ультиматум Китая или России и начать фильтрацию интернет-контента, связанного с «горячими» темами. В результате такого компромисса проиграют жители Монголии, чья онлайн-свобода будет принесена в жертву эгоистичным иностранным тяжеловесам с крепкими кулаками. В ходе «балканизации» интернета сотрудничать будут готовы не все страны, однако конечный результат окажется одинаковым: мешанина национальных интернетов и виртуальных границ. Уже сложилась тенденция формирования глобальных платформ вроде Facebook и Google, и это означает, что технологии, скорее всего, станут распространяться и дальше, соответственно, в распоряжении людей окажутся инженерные средства для создания собственных онлайн-структур. Без государственного регулирования, замедляющего инновации, развитие этой тенденции пойдет очень быстро. Вначале определить, что находишься в интернете другой страны, окажется практически невозможным, поскольку выглядеть сеть будет везде одинаково, как и сейчас. Пока страны работают над закреплением своей автономии в виртуальном мире, большинство пользователей практически не заметят перемен. Однако такой гомеостаз не продлится долго. То, что начиналось как всемирная паутина, начнет походить на сам мир, разделенный на части и наполненный взаимоисключающими интересами. В интернете появится необходимость получения некоего аналога виз. Сделать это можно будет быстро, в электронном виде: механизм, обеспечивающий передачу информации в обоих направлениях, запустится после того, как пользователь, желающий попасть в интернет той или иной страны, зарегистрируется и согласится с определенными условиями. Если Китай решит, что для доступа в китайский интернет всем иностранцам нужна виза, резко ослабнут человеческие связи, станет труднее заниматься международным бизнесом и проводить аналитические исследования. А если добавить к этому внутренние ограничения, в XXI веке возникнет аналог известной в семнадцатом столетии японской доктрины сакоку («закрытой страны»), направленной на практически полную изоляцию страны. Некоторые страны захотят ввести визовые требования и в качестве средства мониторинга иностранных посетителей, и для получения дохода: при пересечении виртуальной границы государства будет автоматически списываться небольшая сумма, а за нарушение условий выданной визы в результате определенных действий пользователя (что можно отследить при помощи куки-файлов и иных средств) – взиматься штраф. Виртуальные визы могут появиться в качестве реакции на кибератаки, и, если ваш IP-адрес относится к стране, включенной в черные списки, вы столкнетесь с более тщательной проверкой и более пристальным мониторингом. А некоторые страны решат сделать красивый жест и откажутся от требования визы, чтобы продемонстрировать свою открытость и побудить другие государства последовать своему примеру. В 2010 году первой страной в мире, на законодательном уровне установившей сетевой нейтралитет, стала Чили. Сегодня почти половина 17-миллионного населения Чили имеет доступ к интернету, государство продолжает совершенствовать технологическую инфраструктуру, и нет никаких сомнений, что подобные публичные жесты побудят и других поддержать дальновидную чилийскую политику в области коммуникаций. Власти стран, население которых только-только начинает выходить в сеть, теперь смогут оценить модель, выбранную Чили, и сравнить ее с иными подходами. В конечном счете возможно подписание соглашений о безвизовом обмене информацией с другими странами, что позволит выстраивать торговые отношения в области интернет-торговли и иных онлайн-платформ. Это был бы действующий в виртуальном пространстве аналог Шенгенского соглашения о безвизовом перемещении по Европе. Если это случится, то появятся и первые политические интернет-беженцы. Скажем, диссидент, не чувствующий себя свободным в условиях авторитарного регулирования виртуального пространства и не имеющий доступа к иностранным сетям, может решиться на то, чтобы попросить политического убежища в другой стране и обрести виртуальную свободу в рамках ее интернета. А еще может возникнуть возможность получить виртуальное политическое убежище: в этом случае принимающая страна предоставляет диссиденту набор сложных прокси-средств и инструментов обхода цензуры, позволяющих ему связываться с внешним миром. Предоставление виртуального политического убежища может быть первым шагом на пути к «физическому», показателем доверия к кандидату без обязательств по отношению к нему. Оно может также служить аналогом испытательного срока на то время, пока суд будет принимать решение о предоставлении «физического» политического убежища. Но такой инструмент, как виртуальное политическое убежище, не будет работать в случае развития событий по самому жесткому сценарию – создания альтернативной системы доменных имен (DNS) или агрессивного и повсеместного вмешательства властей в работу аппаратных и программных средств пользователей с целью реализации государственных интересов. Сегодня в интернете, каким мы его знаем, DNS используются для того, чтобы связывать компьютеры и прочие устройства с соответствующими источниками данных путем преобразования IP-адресов (набора цифр) в названия сайтов, и наоборот. Надежность интернета основана на том, что все компьютеры и компьютерные сети используют одни и те же домены верхнего уровня (за их перечень отвечает интернет-корпорация по присвоению имен и адресов – ICANN), названия которых появляются в качестве суффиксов веб-адресов: edu, com, net и другие. жүктеу/скачать 4.27 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|