Foreign business Джаред А. Коэн
жүктеу/скачать 4.27 Mb.
|
|
Меньшинств, находящихся в «электронной» изоляции, будет становиться все больше, поскольку власти, с одной стороны, в этом заинтересованы, а с другой – у них есть для создания такой изоляции вся необходимая информация. Инициативы такого рода изначально могут быть реализованы в очень мягкой форме и даже пользоваться поддержкой в обществе, но со временем, после смены власти, способны ужесточаться и приобретать репрессивный характер. Представьте, что ультраортодоксальные религиозные деятели Израиля лоббируют формирование рекомендательного списка проверенных сайтов, своего рода «кошерного интернета», и их просьба удовлетворяется: создание такого отдельного сегмента сети ничем не отличается от списка «безопасных» сайтов для детей[41]. Если после этого ультраортодоксы выиграют выборы и получат контроль над правительством, их первым решением может стать превращение всего израильского интернета в «кошерный». И тогда у них появится возможность еще больше ограничить доступ к сети всем меньшинствам страны. Такая запретительная политика чревата тем, что ставит представителей меньшинств в положение крайней уязвимости, иногда буквально сокращая их жизнь. Ограниченный доступ к мобильной связи и интернету может быть предвестником физического преследования или силовых акций со стороны государства, а кроме того, лишает его жертв возможности сообщить об опасности и зафиксировать факты причинения вреда. Скоро будет считаться, что если что-то произошло вне медийного пространства, то этого как бы и не было вовсе. В странах, где меньшинства ущемляются в правах, могут возникнуть явные или негласные договоренности, в рамках которых государство обеспечивает качественной связью только в обмен на согласие предоставлять требуемую информацию и подчиняться правилам. Тем, кто сотрудничает с властями, будут предоставлены более совершенные устройства, более быстрое соединение, шире выбор доступных сайтов и лучшая защита от виртуального преследования. Какой-нибудь житель Саудовской Аравии, представитель шиитского меньшинства, художник и отец шестерых детей, не имеющий никакого желания становиться информатором спецслужб или подписывать обязательство не участвовать в политических движениях, в конечном счете может все же решить, что сотрудничество с властями имеет смысл: это означает более надежный доход для него или возможности дать более качественное образование его детям. Вообще стратегия привлечения на свою сторону представителей непокорных меньшинств возникла одновременно с самим понятием государства в его нынешнем виде, но для нашей цифровой эпохи характерна именно такая ее реинкарнация. Ни один из этих механизмов – удаление контента и ограничение доступа – не будет прерогативой государства. Техническая возможность организовать виртуальную дискриминацию независимо от правительства есть у различных заинтересованных в этом группировок и даже отдельных индивидуумов. И первый в мире виртуальный геноцид может быть проведен не властями, а бандой фанатиков. Мы уже говорили о том, что экстремистские организации по мере приобретения нужных технических навыков будут все активнее переходить к деструктивной онлайн-деятельности, и часто это станет аналогом преследования жертв в реальном мире. То же касается и фанатиков-одиночек. Легко представить себе, как ненавидящий мусульман активист, хорошо разбирающийся в информационных технологиях, устраивает «охоту» на сайты, онлайн-платформы и электронные СМИ местной мусульманской общины, причиняя им серьезный ущерб. Это не что иное, как виртуальный аналог травли в реальном мире, когда у жертв отнимают дома, громят лавки, стреляют из-за угла. А если преступник обладает исключительно высокой квалификацией, он сможет ограничить доступ мусульман в интернет, дистанционно отключая определенные маршрутизаторы, глуша сигналы сотовой связи в мусульманских районах или создавая компьютерные вирусы, способные отрезать их от сети. Более того, для некоторых экстремистов виртуальная дискриминация даже предпочтительнее нынешней тактики. Об этом нам рассказывал бывший лидер неонацистов, а теперь активист движения против пропаганды ненависти Кристиан Пиччолини. «Экстремистским группам и фанатикам-одиночкам запугивать своих жертв через интернет гораздо проще, поскольку он обеспечивает анонимность, устраняет человеческий аспект их взаимодействия и обеспечивает некоторую отстраненность, – объясняет он. – Наличие интернета в качестве буфера позволяет экстремисту оскорблять жертвы, не боясь наказания и осуждения со стороны знакомых. В обществе расистская риторика справедливо несет на себе некоторое социальное табу, но в виртуальном мире можно высказаться, не раскрывая связи между словами и тем, кто их произносит». Пиччолини считает, что в ближайшие годы число случаев виртуальной агрессии со стороны экстремистов значительно вырастет, поскольку «в случае онлайн-запугивания агрессор меньше боится последствий, а это значит, что такие случаи будут происходить все чаще и становиться все серьезнее». В обществах, где есть почва для конфликта между различными его группами, традиционно используется практика ограничения одной из них в физических или юридических правах. Мы убеждены, что виртуальные ограничения станут еще одним ее элементом (причем без ущерба для первых двух). Однако из истории мы знаем, что, когда условия для кого-то становятся невыносимыми, вспыхивает открытый конфликт. Конфликт с участием нескольких сторон Конфликты в обществе всегда сопровождаются дезинформацией и пропагандой. Свой знаменитый отчет о Галльской войне (58–50 гг. до н. э.) Юлий Цезарь щедро снабдил яркими описаниями порочных варварских племен, с которыми ему пришлось сражаться. Решить, кто «хороший», а кто «плохой», очень важно и очень трудно, учитывая противоположные версии событий. В новую цифровую эпоху эта задача еще более усложнится. Отношение к конфликту будет определяться исходом информационных войн между противоборствующими сторонами: у них есть доступ к электронным платформам, инструментам и устройствам, которые позволяют им убедительно изложить свой вариант истории и донести его до местной и международной аудитории. Это можно было наблюдать в ходе конфликта между Израилем и группировкой «Хамас», начавшегося в ноябре 2012 года, когда террористическая организация развязала информационную войну, наводнив виртуальный мир шокирующими фотографиями убитых женщин и детей. «Хамас», опору которого составляют униженные и деморализованные люди, смогла использовать в своих интересах многочисленные случаи гибели мирных жителей в секторе Газа. А Израиль сосредоточился на поддержании морального духа нации и устранении двусмысленности вокруг своих действий, используя для этого Twitter-аккаунт @IDFSpokesperson с такими твитами: «Видео: израильский пилот ждет, чтобы район покинули мирные жители, прежде чем нанести удар по цели youtube.com/watch?v=G6a112wRmBs… #Gaza». Однако реальность информационных войн такова, что симпатии широкой аудитории, особенно плохо осведомленной ее части, привлекает та сторона, которой удается ярко освещать смерть и использовать это в пропагандистских целях. Тактика «Хамас» не нова, но растущая популярность таких платформ, как YouTube, Facebook и Twitter, позволяет организации охватить все более широкую западную аудиторию, которая каждым своим ретвитом, «лайком» и «плюс-один» повышает ее шансы в этой информационной войне. Участники конфликта постараются парализовать виртуальные пропагандистские возможности противника в самом начале противостояния. Даже после его окончания не всегда понятно, где «черное», а где «белое», что уж говорить о начале! Вот почему равенство пропагандистских возможностей будет сильно влиять на отношение к конфликту мирного гражданского населения, руководителей стран, военных и СМИ. Более того, сама возможность кому угодно создать свою версию событий и поделиться ею с миром способна девальвировать любые утверждения, ведь такое количество противоречащих друг другу сообщений просто невозможно проверить. Во время войны следующим по важности и сложности фактором после доступа к технологиям становится управление данными (сбор, индексация, ранжирование и проверка информации, поступающей из зоны конфликта). Современные коммуникационные технологии позволяют и жертвам, и агрессорам оспаривать слова оппонента более убедительно, чем когда-либо в истории средств массовой информации. В случае с властями страны от качества пропаганды может зависеть исход конфликта: от сохранения действующего режима до иностранного военного вмешательства. А мирным жителям города, окруженного правительственными войсками, удачное любительское видео с привязкой к спутниковой карте поможет опровергнуть утверждения властей и если уж не доказать их лживость, то хотя бы породить сомнения в их правдивости. Хотя в ситуации, аналогичной вспышке насилия в Кот-д’Ивуар в 2011 году (в ходе спора о результатах выборов), когда обе стороны имеют примерно равные пропагандистские возможности, бывает очень трудно разобраться в том, что происходит на самом деле. А если ни один из противников не контролирует свою армию пропагандистов полностью (когда сочувствующие движению пользователи, независимо от его руководства, производят собственный контент), ситуация становится еще более запутанной. В эпоху информационных войн непростые вопросы, которые задают себе все наблюдатели: с кем говорить для того, чтобы разобраться в конфликте, какую из сторон поддерживать и как это лучше делать, – становятся еще сложнее. (Особенно это касается случаев, когда не так много иностранцев владеют местным языком или отсутствуют действующие альянсы вроде НАТО или Сообщества развития юга Африки.) Важная информация, необходимая для принятия этих решений, оказывается погребенной под огромным объемом субъективных и противоречивых материалов, поступающих из зоны конфликта. Страны редко вводят войска, если нет полного понимания, что происходит, и даже в этом случае часто колеблются, опасаясь непредвиденных последствий в реальном мире и испытующего ока видеокамер круглосуточных новостных телеканалов[42]. Информационные войны вокруг иностранного конфликта могут влиять на внутреннюю политику и других государств. Предположим, что большинство американцев под впечатлением эмоциональных видеосюжетов одной из сторон конфликта считают, что военное вмешательство для его разрешения с моральной точки зрения оправдано; однако, судя по разведданным, имеющимся в распоряжении правительства США, эти кадры не отражают реального положения вещей. Как в такой ситуации следует поступать властям? Они не могут ни обнародовать секретные материалы, чтобы оправдать свою позицию, ни начать действовать в соответствии с мнением общества. Если обе стороны конфликта представляют одинаково убедительную информацию, наблюдателям остается только ждать. А именно это и может быть нужно одному из участников противостояния. В обществах, склонных к конфликтам на этнической или религиозной почве, информационные войны обычно начинаются задолго до появления искры, которая дает сигнал к открытой вооруженной борьбе. При этом мы знаем, что доступ к мобильной связи и интернету часто способен подлить масла в огонь, усилив как исторически существующее, так и искусственно подогреваемое недовольство, не снимая, а подчеркивая противоречия в подходах противников. После того как население получит доступ в анонимное виртуальное пространство, могут обостриться годами дремавшие религиозные разногласия. Мы уже были свидетелями того, как молниеносно вспыхивают религиозные страсти после появления в интернете противоречивых материалов. Достаточно вспомнить скандал по поводу карикатур на пророка Мухаммеда, опубликованных в Голландии в 2005 году, и сопровождавшиеся насилием демонстрации после появившегося в 2012 году фильма «Невинность мусульман». Понятно, что люди придумают еще очень много способов оскорбить друг друга в виртуальном пространстве. Но разжигающие ненависть материалы способны распространяться, словно вирус, и эта их особенность не позволит остаться незамеченным оскорблению, в какой бы части планеты оно ни было нанесено. Конечно, материалы, предназначенные для использования в информационной войне, не то же самое, что данные разведки. Первые попытки участников конфликта развязать виртуальную информационную войну будут сведены к грубой пропаганде и дезинформации, передаваемой с помощью виртуальных платформ. Но со временем, когда такое поведение станет привычным и для людей, и для государств, эстетический разрыв между разведданными и материалами информационной войны начнет исчезать. Властям придется очень внимательно следить за тем, чтобы не принять одно за другое. Если сторона конфликта с умом подойдет к решению задачи, понимая, что именно нужно сделать для того, чтобы вызвать у аудитории нужное впечатление, она сможет соответствующим образом скорректировать идею и содержание своего сообщения. Когда в распоряжении одного из участников противостояния имеются государственные ресурсы, он получает заметное преимущество в любой информационной войне. Однако даже если государство контролирует вышки сотовой связи, крупнейшие СМИ и интернет-провайдеров, абсолютной монополии на информацию добиться все равно невозможно. Когда все, что нужно пользователям для съемки, редактирования, загрузки в интернет и распространения контента, – это умещающийся на ладони телефон, никакой режим не может обеспечить своего полного доминирования в сети. Мощный толчок оппозиционному движению в Иране дал всего один видеоролик, снятый дрожащей в руках хозяина камерой мобильного телефона в ходе протестов, последовавших за выборами 2009 года, – знаменитое «видео Неды». Неда Ага-Солтан, молодая жительница Тегерана, была убита выстрелом в сердце солдатом-снайпером с крыши, едва выйдя из своей машины, чтобы немного передохнуть в тени здания. Поразительно, что этот случай был снят на чей-то мобильный телефон. Когда кто-то из прохожих пытался ей помочь, это тоже зафиксировали на видео. Эти ролики иранцы передавали друг другу в основном посредством пиринговой технологии через Bluetooth, поскольку к этому времени власти отключили сотовую связь, опасаясь протестов. Ролики все же попали в интернет и стали распространяться как вирус. Все видевшие их, в какой бы части мира ни находились, осуждали иранский режим, а в это время в Иране протестующие проводили марши с требованием справедливого суда над убийцей Неды. Этот шум привлек огромное внимание мировой общественности к протестному движению в Иране, и власти отчаянно пытались его заглушить. Даже в странах с репрессивными режимами, где вовсю используется шпионское программное обеспечение, виртуальное преследование инакомыслящих и распространение телефонов с заранее установленными программами слежки, целеустремленные люди найдут способы передать свое сообщение за пределы страны. Это можно делать с помощью контрабандных SIM-карт, подпольных «ячеистых сетей» (то есть совокупности беспроводных устройств, где каждое действует как маршрутизатор, в результате чего возникает сеть передачи данных с множеством промежуточных узлов, а не с одним центральным хабом) или «невидимых» телефонов, конструкция которых не предполагает записи разговоров (скажем, в случае, когда все голосовые вызовы осуществляются по технологии VoIP) и позволяет пользоваться интернет-услугами анонимно. Государство не может запретить распространение таких технологий – вопрос лишь в том, когда это произойдет. (Это касается даже преследуемых властями меньшинств, которых пытаются ограничить в использовании интернета.) Задолго до появления видео Неды в Иране попытались запретить использование спутниковых тарелок, но это привело лишь к дальнейшему распространению спутникового телевидения в стране. Сегодня иранский подпольный рынок спутникового оборудования – один из крупнейших в мире в расчете на душу населения, на нем зарабатывают даже некоторые члены правящего режима. Геноцид 1994 года в Руанде – крупномасштабный конфликт доцифровых времен, который унес, по некоторым оценкам, жизни 800 тысяч человек, наглядно показал, к чему может привести диспропорция информационных возможностей. В 1994 году радиоприемники были у всех народностей страны: хуту, тутси и тва, – но радиостанции контролировались хуту. Не имея возможности ответить, тутси оказались бессильными перед пропагандой и призывами к насилию, звучавшими в радиоэфире. Когда тутси пытались организовать собственное радиовещание, правительство, в котором доминировали хуту, направляло в офисы радиостанций полицию и бросало за решетку их персонал. Если бы у народности тутси в годы, предшествующие геноциду, были мощные мобильные устройства, аналогичные нынешним, возможно, в общественное мнение Руанды можно было внести ноту сомнения относительно правдивости правительственной пропаганды и кто-то из хуту мог бы посчитать ее недостаточно убедительной для того, чтобы поднять руку на своего соседа-тутси. Тутси могли бы транслировать свои материалы с мобильных устройств, не спрашивая разрешения у властей и не нуждаясь в посредниках для их создания и распространения. В ходе резни имена и адреса прятавшихся тутси передавали по радио, и остается только предполагать, как все сложилось бы, будь у жертв геноцида альтернативное каналы связи, например основанные на пиринговых сетях. Последствия новых правил игры будут долгосрочными. Однако при всей потенциальной пользе этих правил никто не сможет предсказать, что именно мы утратим из-за устранения традиционных барьеров. Мы уже говорили о всплеске дезинформации, которая приведет к неверной интерпретации событий или неточному расчету ответных мер всеми действующими лицами конфликта. Вовсе не каждое жестокое преступление является актом геноцида, то есть систематического уничтожения представителей определенной этнической или религиозной группы. Дезинформация, даже распространяемая на локальном уровне, способна создать серьезные проблемы: что будет делать местная власть с ворвавшейся в здание городского совета и требующей правосудия разъяренной толпой людей, посмотревших сфальсифицированный видеоролик? Представители властных структур будут постоянно сталкиваться с подобными вопросами, и им придется искать ответы, способные разрядить обстановку. Лучшее и, возможно, единственно верное решение этих проблем – цифровая верификация контента. В конфликте, участники которого чрезвычайно активно ведут себя в виртуальном пространстве, внести какую-то ясность можно, только доказав, что фотография – это монтаж (проверив цифровой водяной знак), что видео было выборочно отредактировано (найдя владельца исходного ролика, из которого удалили отдельные фрагменты) или что якобы погибший человек на самом деле жив (проследив за его виртуальной личностью). В будущем свидетель нападения самозваной милиции в Южном Судане сможет к своим материалам добавлять цифровые водяные знаки, биометрические данные и спутниковые координаты, чтобы придать вес своим заявлениям, – это пригодится при общении с полицией или СМИ. Следующая очевидная стадия процесса – цифровая верификация. Сейчас журналисты и представители властей проводят перекрестную проверку полученной информации при помощи сведений из других источников. Когда бо́льшую часть работы возьмут на себя компьютеры, получить надежный результат будет еще легче. В будущем могут быть созданы специальные группы международного мониторинга и проверки информации. Их станут направлять в зону конфликта, объективность освещения которого в сети вызывает сомнения. Как и Красный Крест, группы международного мониторинга и проверки информации могли бы считаться нейтральными агентами, только в их случае чрезвычайно хорошо оснащенными технически[43]. (Им не нужно постоянно находиться в зоне конфликта: иногда такую работу можно делать и через интернет. В тех же случаях, когда коммуникационная инфраструктура развита плохо или полностью контролируется одной из сторон противостояния, будет полезно оказаться в непосредственной близости от места событий, а также владеть языком и знать культурные особенности их участников.) Сделанная такой группой отметка о достоверности материала была бы очень ценной и позволила бы средствам массовой информации и всем заинтересованным лицам и организациям относиться к нему всерьез. Конечно, государство или противоборствующие стороны могут отказаться от такой проверки, но это обесценит созданный ими контент и вызовет подозрения в его фальсификации. Группы мониторинга и проверки информации будут изучать данные, а не дела, что придаст большой вес их выводам. Ознакомившись с ними, международное сообщество могло бы принимать решения о военном вмешательстве, отправке гуманитарной помощи или введении санкций. И, конечно же, такое доверие и ответственность означают неизбежные злоупотребления: группы мониторинга будут так же подвержены коррупции, как и другие международные организации. Правящие режимы постараются наладить с ними сотрудничество с помощью взяток или шантажа; кроме того, эксперты группы могут стать жертвой собственной предвзятости, которую обнаружат слишком поздно. Тем не менее в состав большинства групп международного мониторинга и проверки информации войдут достойные доверия технические специалисты и журналисты, и их присутствие в зоне конфликта повысит безопасность и обеспечит бо́льшую прозрачность действий всех его участников. Помимо ведения маркетинговых войн, участники конфликта атакуют виртуальные активы, ценные, по их мнению, для противника. В качестве мишеней могут выступать сайты, онлайн-платформы и коммуникационная инфраструктура, имеющая стратегическое или символическое значение. Против этих объектов возможно использование распределенных атак типа «отказ в обслуживании» (DDoS), вирусов и другого кибероружия. Виртуальная борьба – от вялого противостояния до полномасштабных боевых действий – станет одной из составляющих тактики сторон конфликта. С помощью кибератак и разрушения коммуникаций противника можно не только помешать ему вести информационную войну, но и усложнить доступ к ресурсам, информации и поддерживающей его аудитории. Успешный взлом компьютерной сети или базы данных позволит узнать о планах, распространять дезинформацию, действовать на опережение и даже следить за важными мишенями (например, получив мобильные номера лидеров противника и используя специальные приложения для определения местоположения абонентов). Виртуальные атаки могут быть неспровоцированными или, скажем, продиктованными желанием мести. Сторона, проигравшая в ходе территориального конфликта, станет мстить противнику, выводя из строя ее пропагандистские сайты и лишив возможности громко заявлять о своей победе. Неэквивалентный обмен, но хоть что-то… Такой виртуальный аналог бомбардировки министерства связи и информации часто становится одной из первых целей в ходе реального конфликта. Репрессивные режимы смогут находить и выводить из строя финансовые порталы, используемые революционерами для получения денежных средств от представителей диаспоры. Хакеры, симпатизирующие какой-либо из сторон конфликта, будут пытаться взломать все, чем владеет ее противник: его каналы на YouTube, базы данных на его серверах. Когда НАТО начало военную операцию в Сербии в 1999 году, сочувствующие сербам хакеры атаковали сайты министерства обороны США и НАТО, причем небезуспешно. (Несколько дней практически «лежал» сайт службы по связям с общественностью НАТО, посвященный Косово; плохо работал почтовый сервер ведомства.) жүктеу/скачать 4.27 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|