Ганс Рюш Убийство невинных

Но доктор Уайт сам же использовал это выражение на предшествующей странице: «Могу заверить читателей Scholar, что я более 20 лет участвую в опытах на животных в областях, которые доктор Робертс так изысканно описывает (поведение, нейрофизиология, парабиоз и пересадка органов), я посещал исследовательские инстинкты всего мира и нигде не наблюдал жестокости и потери человеческого облика, которая, как нас уверяют, свойственна биохимическим исследованиям».

Когда я добавлял эту статью к своему досье на знаменитых вивисекторов, мой взгляд упал на фотографию прооперированной им маленькой обезьянки (фотография была опубликована в еженедельном журнале Stern, 1 марта 1973). У обезьяны от подбородка до грудной клетки проходил выразительный шрам. Через этот разрез бесстрашный хирург перерезал сонную артерию, выкачал из мозга всю кровь, на протяжении часа держал мозг охлажденным, затем вкачал кровь обратно в мозг и наложил швы, чтобы посмотреть, выживет ли обезьяна.

Увы! Бедная обезьянка выжила. Этот эксперимент стал началом целой серии новых ужасов с бесчисленными другими обезьянами, и результатом стала пересадка голов на туловища других обезьян. Я согласен со всеми теми людьми, кто считает, что такие эксперименты — это не более чем лабораторные спектакли, и их единственная цель — в лучшем случае удовлетворить «научное» любопытство и ценой жизни живых существ снискать всемирную славу.

Все это, бесспорно, всего лишь пролог к ужасам, угрожающим людям — когда пересадку головы попробуют сделать им. Доктор Уайт действовал с большей уверенностью, чем большинство благодетелей: он предсказывал своим экспериментам практическое применение через 30–50 лет — если ему не придется держать ответ.

Разумеется, счастье думающих людей, не говоря уж о спасении человечества, зависит не от возможности произвести пересадку головы. По мнению многих думающих людей, спасение человечества заключается в том, быстро настал конец образу мышления, которое порождает личностей, наподобие Роберта Уайта.

Но это не решающий момент. Обезьянка, изображенная на картинке, испытывала явные муки. Ее выражение морды могло бы символизировать сумму человеческих страданий на протяжении веков. Она находилась в полусогнутом состоянии и, скорчившись от боли, отчаянно держалась своими маленькими ручками за металлическую сетку клетки. Ее глаза в растерянности взирали на непонимающий мир (на фоне истощенного лица они казались огромными); кожа болталась на костях. Одна нога, которая послужила невесть каким «научным» исследованиям, была забинтована, причем очень неаккуратно.

Я хочу обратить внимание на следующее: когда индивидуум вроде доктора Уайта, который ездил, по-видимому, в исследовательские институты всего мира, производил все возможные бессмысленные эксперименты на животных, в том числе и парабиоз, невзирая на это, заявляет, что еще ни разу нигде не сталкивался с жестокостью, это свидетельствует о достижении им предельной степени ожесточения. Как и большинством его коллег.

Глава о порочных забавах экспериментаторов могла бы быть длинной, но здесь мы ограничим ее несколькими примерами. Первый из них я нашел в восторженной биографии Клода Бернара, написанной Робертом Кларком (Robert Clarke): «Мажанди́, руководитель Collège de France, никогда не готовился к своим лекциям, он наглядно показывал студентам свои сомнения, а затем задавал вопрос природе. Если он осмеливался предсказывать результат, эксперимент показывал диаметральную противоположность. И Мажанди́ присоединялся ко всеобщему веселью».

Какое идиллическое описание! Можно было бы представить себе уютный пикник среди красот природы, если бы мы не знали, что Collège de France был физиологической лабораторией медицинского факультета, а эксперименты, с помощью которых руководитель «задавал вопрос природе», и неожиданные результаты которых вызывали смех у профессора и его учеников, всегда представляли собой кровавую вивисекцию.

Доктор дю Прель (Du Prel) сообщает об одном «смешном» случае, с которым он столкнулся в Университете Мюнхена (University of Munich). Для эксперимента на почках взяли собаку и закрепили ее на операционном столе. Из пустой глазницы капала кровь. Профессор сказал студентам, что рана, которую они видят, не имеет никакого отношения к запланированному эксперименту — другой профессор незадолго до того использовал глаз. Это объяснение вызвало веселье среди студентов.

Немец доктор Герберт Фрише (Herbert Frische) пишет в своих воспоминаниях о студенческих временах, что, когда студенты в ходе классического павловского эксперимента видели мученический взгляд голодной собаки, у которой проглоченная пища вываливалась через отверстие в пищеводе, и от души смеялись.

Некий профессор Отто Кон (Otto Cohn) тоже счел бесконечно повторявшиеся павловские опыты с собаками «очень смешными» (Münchner Medizinische Wochenschrift, 30 марта 1902).

31 января 1903 года в Физиологическом институте Бернского университета (Bern University) состоялась дискуссия между главой института, профессором доктором Кронекером (Kronecker) и немецким писателем и философом Магнусом Швантье (Magnus Schwantje). Присутствовали только студенты-медики. Поскольку ее тема всегда вызывала отвращение, общественность и СМИ в очередной раз не были допущены. Когда профессор Кронекер сказал: «Это невозможно, чтобы физиологи совершали жестокости, в которых Вы их обвиняете, ведь они, будучи физиологами, уважают жизнь больше, чем кто-либо другой», Швантье в ответ зачитал один из протоколов вивисекторов. Этот документ относился к временам, когда экспериментаторы еще не научились вуалировать свои сообщения эвфемизмами. При каждом упоминании о животных, которых заживо запекали или свежевали, которым удаляли органы, разрезали спинной мозг и т.д., студенты взрывались смехом и не давали Швантье продолжить.

Я собрал множество свидетельств в пользу того, что эксперименты, которые внезапно убивают животных, очень веселят «ученых», выполняющих их. На фотографии, опубликованной в New York Times 26 ноября 1973 года, двое ученых, доктор Бернард Лаун (Bernard Lown) и доктор Ричард Л. Верье (Richard L. Verrier) из Гарвардской лаборатории дразнят собаку, подвешенную на канате, и смеются над ней. Собака получала удары током до тех пор, пока не умерла. Эксперимент «доказал», что на умерщвление собаки, находящейся в беспомощном, подвешенном положении, требуется меньше электричества, чем на убийство животного, находящегося на полу клетки.

Эту главу можно было бы проанализировать фотографиями, опубликованными в разных журналах, например в Quick (26 декабря 1965). Съемка сделана в медицинской академии Тулейнского университета (Medical Academy of the University of Tulane, Новый Орлеан), когда для «изучения» дорожно-транспортных происшествий убили 200 макак резус. Словно недостаточно медицинского материала о ДТП, который ученые могли бы использовать, если бы они всерьез интересовались тем, что происходит с людьми — а не с обезьянами, которые во много раз более устойчивы и эластичны, чем люди, и, следовательно, только вводят в заблуждение.

Каждую обезьяну зафиксировали на санках и бросали против стены. Некоторые из них умерли от перелома шеи или раздавления грудной клетки, другие «отделались» серьезными травмами, и псевдоученые могли проводить на них дальнейшие исследования за счет налогоплательщиков.

В Тулейне обезьяны знали, что им предстоит, потому что они видели происходящее со своими сородичами и испытывали сильный страх. На многих фотографиях видно, как они сопротивляются ученым в белых халатах, когда те хотят зафиксировать их на санках. И эти люди — названные в заглавии «патологами из Тулейнского университета» — весело смеются над бесплодными стараниями своих маленьких жертв. Кроме того, один из смеющихся «патологов» щекочет кричащую обезьянку под мышкой.
*

Эксперименты, проведенные в Тулейне, побудили доктора Уоррена М. Кросби (Warren M. Crosby) из Университета Оклахомы (University of Oklahoma) повторить их с использованием беременных самок павиана, на это он получил выплату в размере 103 800 долларов, а Medical Tribune предоставила ему место для публикации.

Эксперименты доктора Кросби не сопровождались фотографиями, поэтому мы не можем узнать, смеялся ли он, фиксируя беременных самок павиана. Известно только то, что потом еще один американский ученый захотел получить кусок пирога. В июне 1969 года журнал Clinical Medicine сообщает еще об одном тесте на столкновение — швыряние бесчисленных обезьян, «чтобы выяснить, какая требуется энергия для вызывания сотрясения мозга». При этом «исследователи» пришли к выводу, что «степень телесных повреждений определяется скоростью» — любой четырехлетний ребенок, катавшийся хоть раз на трехколесном велосипеде, смог бы сказать то же самое.

Разумеется, данные эксперименты подстегнули прочих членов сообщества, и повсюду в США и Японии стали портить транспортные средства и убивать обезьян. Больше всего сумасшедших вивисекторов и издателей псевдонаучных американских журналов завораживают ДТП с участием беременных самок павиана, и выпуск Surgery, Gynecology and Obstetrics за ноябрь 1972 сообщает об очередном «эксперименте» такого рода.

В этот раз поводом для траты федеральных и частных средств стала так называемая проверка ремней безопасности, предохраняющих плод в матке от повреждений во время ДТП. Разумеется, эти эксперименты не открыли ничего такого, что не было бы известно авиакомпаниям в течение десятилетий, когда они решили ввести ремни безопасности, которые были изобретены не через эксперименты на животных, а благодаря работе неиспорченного мозга.

Рост испорченности
То, что вивисекция оказывает дегуманизирующее влияние на тех, кто ее практикует или просто присутствует во время нее, — факт само собой разумеющийся. В выпуске Medical Times за март 1932 можно прочитать: «Вивисекция вызывает не только всеобщее, но и индивидуальное нравственное падение. Как происходит неминуемое воздействие на нравственность студента-медика. Нетрудно найти примеры, свидетельствующие о том, что вивисекция подрывает моральные ценности студентов».

Действительно, во всем мире нетрудно привести подобные примеры. Среди многих жалоб, с которыми сталкивалась Итальянская Лига против вивисекции (Italian Anti-Vivisection League), выделяется письмо о случае с кроликом в Университете Милана. Его после вмешательства оставили на операционном столу зафиксированным, где он истекал кровью вторую половину дня и всю ночь, и сделано это было из соображений кулинарии: один из работников хотел его приготовить на другой день.

Обычно после демонстрации студентам профессор дает своей жертве прийти в себя от более или менее эффективной анестезии и приступает к послеоперационным наблюдениям или передает умирающее животное ассистенту и идет обедать. Эти люди не добросердечные друзья животных, иначе они выбрали бы другую профессию. И поскольку ассистенты видят, как обращается с животными их начальство — люди, обладающие авторитетом и имеющие вес — это часто подталкивает их вымешивать на животных свой садизм, дремлющий во многих людях и проявляющийся, когда речь идет о вивисекции.

В Риме, согласно постановлению санитарных служб, убитых в лабораториях животных закапывают в специальные могильники, которые находятся за пределами города, вдоль дороги, ведущей в Остию. Здесь часто находят подопытных собак, похороненных заживо. Из-за одной такой находки было выдвинуто обвинение против служб здравоохранения, городского самоуправления и одной из крупнейших больниц, Istituto Fisiologico Forlanini. Сообщение в римской газете Messaggero (22 декабря 1971) заканчивалось следующим описанием: «Из могилы торчала голова и половина грудной клетки овчарки; ее глаза были широко раскрыты, язык вывешивался. Везде вокруг были видны следы того, что животное перед смертью совершало отчаянные попытки откопаться».

Чаще всего маленьких животных после выполнения ими «службы» убивают, для этого их несколько раз ударяют головой об острый край стола. Один оксфордский профессор убеждал Ричарда Райдера (Richard Ryder), психолога из больницы Уорнфорд (Warneford Hospital), что в его лаборатории крыс убивают «гуманным путем» — об угол стола.

Вот еще один пример того, как чуждо лабораторной субкультуре понятие сострадания, и насколько непостижимы для нее мотивы ее критиков. Когда в 1974 году американская армия, изъявила желание тестировать новый отравляющий газ на сотнях биглей и тем самым вызвала бурю протестов, ответственные военные «ученые» предложили вместо биглей использовать свиней.

Хирург Стивен Смит (Stephen Smith) на втором Докладе королевской комиссии (Royal Commission Report) сделал следующее заявление: «Когда я впервые увидел жестокий опыт на животном, проводившийся без обезболивания, мне хотелось выйти из помещения, настолько мне было плохо. Второй раз произвел на меня гораздо меньшее впечатление, и с каждым экспериментом мои чувства все ослабевали, в конце концов, смог смотреть на самые жестокие вещи без каких-либо эмоций. По-моему, у других людей это происходит точно так же».
*

Прогрессирующее притупление человеческих чувств, которое неизбежно происходит у всех, кто имеет дело с систематическими пытками, — это очень серьезное явление. Поскольку вивисекция практикуется все более в крупных масштабах и в большем количестве стран — в новых республиках третьего мира своими умениями хвастаются сегодняшние преподаватели-медики, получившие «научное» образование на Западе, и с этой целью они проводят пред удивленными взорами студентов опыты Клода Бернара и компании. В результате, вивисекция распространяется все больше, неуклонно растет число людей, которые привыкают не обращать внимания на страдания других живых существ и совершать неимоверную жестокость так, словно это похвальный поступок.

Такая установка распространилась с физиологии на другие области медицины, и теперь пытки от лица науки происходят теперь даже на занятиях по психологии. Все больше психологов и психиатров должны смотреть всевозможные опыты на животных или же участвовать в них, наблюдая, как мыши, кошки, козы и человекообразные обезьяны доходят до сумасшествия из-за ударов током, психических травм и страдают от всевозможных физических и душевных пыток, которые только может изобрести человек.

Поэтому эпидемия очерствления бушует и среди медиков, к которым душевнобольные обращаются за помощью — и традиционная медицина нарочно не замечает опасности подобного состояния. Международные органы здравоохранения — начиная с уже давно инфицированной ВОЗ и Службы здравоохранения США, с которой берут пример все остальные страны — не только слепы к этой опасности, но и представляют собой часть ее.

Грубость современных медиков-исследователей проявляется сегодня и в их речи, когда они в научных публикациях пациентов обозначают «материалом», или когда профессор Питер Хайс (Peter Hays) в своей книге New Horizons in Psychiatry (с. 103) пишет: «Проверка новых веществ с помощью животных довольно примитивна, невзирая на изящество самого эксперимента».

Разумеется, здесь следует упомянуть и доктора Роберта Уайта (Robert White) из Кливленда. При описании своих трансплантаций обезьяньих голов в июльском выпуске Surgery (1971) он уверенно использует такие гротескные обороты: «Эти эксперименты показали, что возможно, пересадить изолированный головной мозг (он имеет в виду голову) на изолированное туловище». И дальше: «Все четыре мозговых трансплантационных препарата выжили; срок их жизнеспособности варьировался от 6 до 36 часов. Через 3–4 часа появлялись признаки того, что головной мозг начинал осознавать происходящее вокруг, это выражалось в том, что он жевал пищу, положенную ему в рот, и пробовал ее глотать. Глаза следили за движениями людей, и мозги сохраняли драчливое выражение, о чем свидетельствовали укусы при раздражении рта». (Доктор Уайт хоть и упоминает враждебность обезьян, когда он мучил их, делая «раздражение рта», но нисколько не обиделся на это, в отличие от своего коллеги Харлоу (Harlow), — головы не желали целовать руки, оторвавшие их от изначального тела).

Но затем доктор Харлоу в уже упоминавшейся дискуссии в American scholar бесстрашно пустился в абстрактные размышления: «Я думаю, — рассуждал он, — что включение низших животных в нашу этическую систему бессмысленно с точки зрения философии и невозможно на практике, и поэтому враждебные вивисекции теории и практики не имеют моральных и этических основ». И дальше: «Сожаления о мнимых страданиях и болях животных, которые используются в медицинских исследованиях, следовало бы рассматривать как настоящее психическое извращение».

Слово «мнимый» значит «недоказанный», и то, что доктор Уайт использовал его применительно к страданиям подопытных животных, означает отсутствие у него какого-либо представления о физиологии животных. Серьезный недостаток для нейрофизиолога, но не неожиданный, ибо вивисекторы со временем теряют чувство реальности, и идеалы науки уносят их все дальше.

Доктор Уайт продолжает: «Возможно, доктору Робертс и мне следовало бы извиниться перед нашими читателями за то, что мы потратили так много страниц на обсуждение столь малозначимой темы». Показавшийся Уайту малозначительным вопрос состоял в том, имеет ли человек право совершать пытки.

Кроме того, доктор Уайт принадлежит к растущей категории медиков-исследователей, которые считают, что на новости науки следует ввести цензуру. Когда американская журналистка Ориана Фаллачи (Oriana Fallaci) в одном из американских журналов описала бойню, увиденную ею в одном из экспериментов с обезьяньей головой, доктор Уайт не только пожаловался в газете, что корреспондентка «пробовала очеловечить детеныша гориллы и для этого сравнила его с ребенком» (явное преступление, по мнению Уайта), но и заявил, что у нее не было никакого «права» на статью.

Гораздо раньше Кларенс Е. Ричард (Clarence E. Richard), председатель Чикагского общества против вивисекции (Chicago National Anti-Vivisection Society), процитировал в одном из журналов высказывание другого знаменитого американского экспериментатора. Речь идет о профессоре Джордже Вакерлине (George Wakerlin) с медицинского факультета университета Иллинойс: «Я не желаю иметь дело ни с чем, имеющим связь со словом «гуманный» (The National Magazine, июнь 1954).

Если существуют люди, разделяющие точку зрения доктора Уайта, что чувство человечности и сострадания «следовало бы рассматривать как настоящее психическое извращение», то, несомненно, имеется во много раз больше людей, полагающих, что недостаток этих чувств является гораздо более опасной формой психического извращения.

Так пишет Клод Бернар в своем классическом Introduction (с. 154). Как считает по этому поводу английский писатель Джон Вивьен (John Vyvyan), если бы первосвященник современной вивисекции жил в наше фрейдистское время, он бы никогда не опубликовал эти строки; они свидетельствуют о типичном примере серьезнейшей душевной болезни, известной психиатрии — параноидной шизофрении. У Клода Бернара наблюдается типичный случай, и, вероятно, нет ни одного вивисектора, который был бы полностью свободен от нее.

У Клода Бернара как душевнобольного было много «товарищей по несчастью» среди коллег; один из таковых — его знаменитый русский ученик Илья фон Цион, который говорит в «Методике…», что вивисектор при работе должен испытывать не отвращение, а «чувство радостного волнения». Нетрудно объяснить «чувство радостного волнения, с которым русский физиолог подносил нож к своим трясущимся жертвам, пристегнутых к доске Чермака (Czermak Table).

Е. Е. Слоссон (E. E. Slosson), профессор химии в Университете Вайоминга (University of Wyoming), пишет в статье под названием «Относительная ценность жизни и знаний» (The Relative Value of Life and Knowledge) в журнале The Independent (Нью-Йорк, 12 декабря 1895): «Человеческая жизнь — ничто по сравнению с новым фактом. Целью науки является прогресс человеческих знаний при каких угодно человеческих жертвах. Мы не знаем, для более высоким целей годились бы кошки и морские свинки, чем для служения науке. Мы не знаем более высокой цели для использования человека». В очередной раз мы здесь имеем дело с вивисектором, для которого человеческая жизнь — разумеется, кроме своей, ничего не значит, по сравнению с новыми фактами и числами.

14 октября 1952 лорд Даудинг (Dowding) из верхней палаты парламента процитировал доктора Лудимара Германа (Ludimar Hermann), в прошлом профессора физиологии университета Цюриха: «Непосредственная цель вивисекции — это прогресс науки, а не польза медицины. Ни один настоящий исследователь не думает о практическом использовании своей работы. Наука может уже не прибегать к этому оправданию, хотя в Англии все еще обязана прикрываться им». (Тот же самый профессор Германн противоречил сам себе, когда заявил в другой раз: «Каждая неиспользованная для вивисекции собака обходится в потерянную человеческую жизнь»).

В 1953 году другой преподаватель университета заявляет: «Причинение самой острой агонии бесчисленным животным оправданно, если, по мнению самого небольшого числа профессоров медицинского факультета, это дает малейшую возможность расширить человеческие знания, и вопрос о какой-либо практической пользе увеличившегося объема знаний не имеет значения».

Бред сумасшедшего? Несомненно. Но этим сумасшедшим был доктор Уолтер Мик (Walther Meek), тогда профессор физиологии в Университете Висконсина (University of Wisconsin), и он заявил вышеприведенные слова перед сенатским комитетом по законодательству штата Висконсин; в Мадисон тогда обсуждался вопрос, отдавать ли бесхозных собак в лаборатории или нет.

Большинство людей, которых я видел за чтением списка экспериментов, ничего не знали о Фрейде, но рано или поздно невольно восклицали: «Это сумасшедшие!» Один из них сказал: «Главное впечатление, которое создается, — глупость».

В речи психиатра нет слов «сумасшествие» и «глупость»: они принадлежат лексикону простых смертных. Какое бы выражение ни использовалось, ясно, что большинство вивисекторов больны душевно. По словам австрийского философа Иоганна Уде (Johannes Ude), вивисектор — «морально недоразвитый человек с патологическим любопытством». На языке человека с улицы это называется: «Вивисектор сумасшедший».

Задолго до профессора Уде, а именно 27 августа 1928, медицинский колумнист газеты New York Daily Mirror, который выступал под псевдонимом Medicus, пишет: «Не создается ли впечатления, что жестокие к животным люди больны? Не следовало бы запереть их в сумасшедшем доме?»

Во многих психиатрических больницах, например, в Manicomio Criminale в Аверсе близ Неаполя, регистрационная форма включает в себя вопрос, проявлял ли пациент жестокость к животным.

Очень часто экспериментатор, который в обычных условиях производит совершенно нормальное впечатление, узнав о том, что перед ним находится пытливый противник вивисекции, сразу меняет выражение лица! Он приходит в неуправляемую ярость или же начинает трястись и заикаться, всегда нервничает, прямо как шизофреник, чье «Я» внезапно обнажилось, или душевнобольной, которого уличили в безумии. Я сам это неоднократно видел.

Недавно я столкнулся с таким явлением в очередной раз, при общении с цюрихским неврологом профессором Конрадом Акертом (Konrad Akert). Моя вежливая просьба об интервью про результаты, полученные при экспериментах с мозгом обезьян, вызвала у него яростную тираду о противниках вивисекции, и он швырнул телефонную трубку. Мои письма, где я повторял просьбу, остались без ответа. Не дождался я ответа на мой вопрос и от ректора университета, биолога. Университет Цюриха существует на государственные деньги, но в том, что касается вивисекции, он считает правильным вводить цензуру для швейцарских граждан, как в случае со мной. В Швейцарии, как и в других странах, медицинская «наука» подчиняется гегемонии всемогущей клики, не обращающей внимания на общественное мнение, правительство, законы, ограничения, распоряжения для достижения диктатуры их гильдий, где нет места для аутсайдеров.

Мои неоднократные попытки поближе познакомиться с членами так называемой «Наблюдательной комиссии по опытам на животных в кантоне Цюрих» оказались безуспешными. Каждый, кого я спрашивал, отсылал меня к председателю ветеринарной службы кантона Цюрих, доктору ветеринарии Гансу Келлеру (Hans Keller), должностному лицу, члену комиссии и ее эксперту. Но это вновь и вновь означало, что он в отпуске. Когда мне, наконец, удалось застать его на месте, он прикрывался служебной тайной и с усмешкой отказывался давать какую-либо информацию.

От другого члена я узнал по крайней мере то, что «следственная комиссия» не делает внезапных посещений лабораторий, ведь «мы не можем относиться к профессорам как к обычным преступникам». Если комиссия сочтет необходимым, в лаборатории пройдет еще одна проверка, при этом члены комиссии предварительно позвонят и вежливо согласуют день и час. Так образцово-показательная Швейцария защищает подопытных животных от глупостей в ходе экспериментов. В конце концов, ученые звания получают не подопытные животные, а работники факультета. Между тем, доктор ветеринарии Ганс Келлер сам стал профессором Университета Цюриха, а заодно и коллегой Конрада Акерта.

Вскоре после неплодотворного разговора с доктором Гансом Келлером, а именно 22 октября 1973 года, я все же узнал кое-что о профессоре Акерте. Neue Zürcher Zeitung, рупор швейцарского истеблишмента, сообщила о симпозиуме, который проводился неким «Фондом в поддержку фундаментальных исследований человека» (Foundation for Fundamental Research of Human Sciences) и собрал «естествоиспытателей разных направлений». Кстати, мы встречаем там упомянутого в третьей главе английского физиолога Блейкмора, который продолжал проводить свои опыты на глазах котят, используя для этого разные хитрости.

Нейробиологов представлял вышеупомянутый профессор Конрад Акерт, и газета напечатала выдержку из его выступления, в том числе: «Важно лучше изучить человека, так же как и распространение и ограничение подмостков, на которых происходит человеческая драма, прежде чем мы выработаем новую идеологию, философию и этику».

Значит, этот профессор, который по утрам готовит врачей и ученых в Университете Цюриха, придерживается мнения, что нам не следует отвлекаться на какую-либо идеологию, философию или этику. Для него гораздо важнее в первую очередь покопаться в головном мозгу животного. Но, очевидно, не очень-то он много узнал таким способом о человеке, потому что в газете говорится следующее: «В современных исследованиях мозга акцент делается на изучение его структуры и функционирования. Поскольку работать надо с живым мозгом — мертвый мозг мы знаем уже давно, и он нам ничего не дал — современные исследователи вынуждены прибегать к опытам на животных. Поэтому они постоянно сталкиваются с затруднением, заключающимся в том, что результаты опытов на животных нельзя переносить на человека».

Было бы скучно читать один и тот же вывод, к которому вивисекторы приходят уже 150 лет, и который констатирует, что результаты опытов на животных нельзя переносить на человека. Но совершенно очевидно, что читатель не испытывает от этого таких неприятностей, как подопытные животные.

Передача сумасшествия
Дидактическая или педагогическая вивисекция, когда профессора и студенты до зевоты повторяют эксперименты, описание которых можно прочитать в учебниках, изданных на протяжении века, составляет основу тупости, огрубения и сумасшествия.

Профессор доктор Йозеф Гиртль (Joseph Hyrtl), знаменитый анатом из Университета Вены, пишет в своем «Учебнике анатомии человека» (Lehrbuch der Anatomie des Menschen, 20 издание): «Множество жестокостей, которые проводятся в школе и часто дают такие противоречивые результаты, следовало бы законодательно запретить… Кто может спокойно наблюдать, как профессор вырезает щенков у беременной суки, привязанной к скамье пыток, протягивает их матери одного за другим, она, скуля, облизывает их и с яростным отчаянием вцепляется зубами в кусок древесины, тем следовало бы живодером, а не врачом».

Чтобы проиллюстрировать утверждение, что огню требуется кислород, преподаватель может накрыть горящую кошку стеклянным колпаком; студенты наблюдают, как огонь постепенно гаснет, и наблюдение способствуют тому, что обучаемые усваивают урок. Но когда преподаватель бросает кошку или крысу в емкость с водой с целью доказать, что перенапряжение в конце концов ведет к сердечному приступу, то он демонстрирует только свою глупость. Он не понимает (или же не придает значения), что таким образом склоняет своих учеников к жестокости, и такой пример вызовет у них отвращение, если только они еще не умерли духовно. Любой нормальный ученик предпочтет поверить учителю на слово, чем наблюдать, как беспомощное животное тонет.

В Yorkshire Post (13 августа 1975) специалист по воспитанию Марк Парри (Mark Parry) пишет, что препарирование животных в школьных лабораториях порой оказывает на учеников такое отрицательное влияние, что у них бывают ночные кошмары и даже обмороки на занятии. Когда мальчик, заботившийся о морской свинке, услышал, что на следующем уроке биологии этого зверька препарируют, он убежал. Потом его нашли в сарае, где он прятал морскую свинку.

26 июня 1975 года Элизабет Макгилл (Elizabeth McGill) посвятила свою рубрику в Westminster Times вивисекции в американских начальных школах и гимназиях. Ей рассказали о своем ужасе от увиденного множество школьников, и она процитировала 17-летнюю Эллен Беркенблит (Ellen Berkenblit) из Нью-Йорка: «Было действительно жестоко погружать лягушку в эфир, тем более что во время операции лягушка отошла от наркоза. Я бы убежала, если бы смогла. Учитель сказал, что это научит нас ценить жизнь, а мне его слова казались чистой иронией».

Потом журналистка пишет: «Педагоги вроде Джорджа К. Рассела (George K. Russel), профессора биологии в Университете Адельфи (Adelphia University), напротив, борются за то, о чем биологи в значительной мере забыли, — о том, что организм живет. Он заставил своих самых младших студентов описать их реакцию на опыты. Больше половины выразили мнение, что вивисекция вызывает у молодежи ожесточение и отчужденность. Рассел и другие ученые использовали вышеуказанный факт в пользу того, что подобные эксперименты не дают ничего, о чем нельзя было бы прочитать в учебнике, зато гораздо больше способствуют потере сострадания к живым существам».

У профессора, который раздражает нервную систему животного с целью продемонстрировать студентам функции — невероятно жестокий эксперимент, проводящийся, разумеется, без обезболивания — чувства уже давно затупились, потому что он проводил его уже много раз; вновь и вновь он заражает своих учеников таким равнодушием.

Кроме того, тут происходит двойное извращение ценностей.

1. Учитель из-за утраты восприимчивости (к страданиям животных, но, разумеется, не к своим), внушает не только себе, что животные не страдают, но и своим ученикам тоже. Большинство учащихся верят ему, так как «человек всегда склонен воспринимать как абсолютную истину то, чему его учили» (Клод Бернар).

2. Учитель вследствие своего душевного расстройства внушает себе и ученикам, что психопаты — не те, кто мучает животных, а их противники.

Обычно у тех студентов, которые сопротивляются, не остается иного выбора, кроме как отказаться от изучения медицины. На такое пришлось пойти многим талантливым личностям, например, Иоганну Уде (Johannes Ude) и Юнгу (C. G. Jung), хотя они жаждали посвятить себя врачебному искусству.

Австриец Уде ушел из университета после четырех лет учебы, потому что его все больше ужасали опыты на животных, которые ему приходилось наблюдать, но потом он был удостоит четырех ученых степеней доктора наук, стал католическим священником и профессором философии в Университете Граца (University of Graz). Швейцарский аналитик Юнг отказался от изучения медицины и занялся психологией (вивисекция тогда еще не захватила психологию), потому что не мог соприкасаться с вивисекцией. В своей книге Errinerungen, Träume, Gedanken он называет ее «варварской, отвратительной и, что самое главное, ненужной».

В американской газете St. Paul Dispatch (23 февраля 1973) можно прочитать: «Учитель средней школы в Миннеаполисе ударяет щенков молотком по голове, чтобы их «оглушить», и разрезает им живот, чтобы показать ученикам десятого класса желудочно-кишечный тракт. Между тем щенки приходят в себя, и их опять лишают сознания быстрым ударом молотка». В статье также говорится, что один перепуганный ученик рассказал об этом своим родителям. Они обратились в Гуманное общество Миннесоты (Minnesota Humane Society), и оно смогло добиться только того, что учитель получил выговор.

Учитель, проводящий опыты на животных, не только прививает детям бесчувственность, но также наносит им гораздо более серьезный вред. Первая наблюдаемая учеником вивисекция означает шок для непорочной юной души. Верный инстинкт подсказывает молодым людям, что они являются свидетелями преступления, но учитель говорит, что это не так, что такой образ действий правильный и необходим; и весь этический мир детей, в котором они выросли, рушится. Жестокость не только травмирует их природное чувство, но и переворачивает их принципы. Молодежи четко и ясно говорят, что прав сильнейший, и даже самая страшная жестокость оправдана, если из нее можно извлечь гипотетическую пользу. Кто это говорит? Учителя, которые выступают от имени государства, властей, родителей. И ученики молчат, невзирая на свой ужас.

Чем больше происходит подобных переживаний, тем более черствыми становятся молодые люди — происходит формирование новой, совершенно иной личности, которая начинает проявляться в прежнем человеке и в конце концов полностью сменяет его. Когда они находятся вне лаборатории, то понимают, что должны принимать во внимание законы, вроде как имеющие в своей основе человечность и справедливость. Но в лаборатории они становятся свидетелями и участниками невиданных жестокостей, как будто это самое естественное явление в мире и даже похвальное. Студент — завтрашний врач, хирург или биолог — приобрел серьезнейшую душевную болезнь из известных психиатрии — шизофрению, обычно параноидного характера.

Юнг принадлежал к тем, кто смог уйти от этого и сменить профессию. Но лишь спустя много лет он нашел в себе мужество протестовать, потому что в его возрасте и при его авторитете это было уже не так сложно. Другие студенты, как и Юнг, не отваживались противоречить. Сегодняшние студенты точно так же не решаются противиться. И раковая опухоль бернардизма может так распространяться все больше и все глубже проникать в общество.

Шизофрения — самая серьезная, но не единственная болезнь вивисекторов. У Клода Бернара в последние годы жизни был маниакально-депрессивный синдром, как это можно четко увидеть из его писем и бескупюрном издании Médecine.

Его коллега профессор Бланшар (Blanchard), который ослеп, все время видел глаза замученной им кошки: они смотрели на него из темноты, пока он не сошел с ума. На смертном одре он впадал в ярость и требовал от своих родных, чтобы они убрали все глаза, окружающие его. А Флуранс (Flourens), ученик Бернара, в последние годы жизни бродил по Парижскому ботаническому саду (Jardin de Plantes), выл и лаял, как собаки в его лаборатории.

Но были и такие вивисекторы, которые в конце жизни осознали свою глупость. Среди таких — Джон Рид (John Read), шотландский физиолог, упоминавшийся в части 3. В зрелом возрасте он заболел раком языка. И, когда Рид находился при смерти и рак затронул именно те нервы, на которых он проводил жесточайшие опыты, то написал: «Это мне наказание за мучения, которым я подвергал животных».

Слабое утешение для его жертв. И, конечно же, о наших современных «ученых» можно было бы рассказать множество интересных фактов.
*

В то время как у многих студентов-медиков бесчеловечность того, что учитель совершает у них на глазах, вызывает отвращение, другие со временем неизбежно привыкнут, отбросят сомнения и испробуют инструменты своей будущей профессии на бездомных животных. В некоторых университетах преподаватели требуют в качестве основы для диссертации вивисекционные упражнения или призывают к ним.

Вот один из самых мягких примеров. Живого кролика задней частью тела опускают на короткое время в кипящую воду. Когда ошпаренная часть становится одной большой ожоговой раной, лишенной волосяного покрова, туда пересаживают куски кожи и пробуют разные мази. А потом пишут доклад о том, какова была реакция раны в течение тех немногих дней, пока кролик оставался в живых.

Разумеется, подобные манипуляции не принесут в будущем ни малейшей пользы врачам — напротив. У животных кожа реагирует совсем не там, как у человека; например, у них не образуется волдырей, зато возникают отеки. Но эксперимент даст человеку ученую степень. Ее получит тот, кто через этот опыт пришел к опасным заблуждениям о лечении ожоговых ран у людей.

В речи о вивисекции, прочитанной в верхней палате парламента (18 июля 1957), маршал Военно-воздушных сил лорд Даудинг (Dowding) рассказал о случае с врачом, которого привела в ужас жестокость лаборанта. «Особенно бросалось в глаза, что люди, которые становились такими бесчувственными, в остальном были нормальными, порядочными членами общества… Когда молодого человека, который сшил крысу, спросили: «Какую пользу этот эксперимент может принести для людей?», он ответил: «Я не знаю, каким образом он может помочь человечеству, но я знаю, каким образом он поможет мне: с помощью него я получу степень».

В 1974 году книжные магазины и киоски оказались наводнены немецким карманным изданием 379-страничной всеохватывающей книги Zoologische Experimente; а предисловие к ней явно обращено к школьникам 14–18 лет. Одна из глав описывает квалифицированные пытки мышей, морских свинок и лягушек. На странице 367, например, можно прочитать следующее: «Живую мышь, бегущую по столу, берут за хвост и легко давят ей в затылок сомкнутыми ножницами. Потом хвост поднимают с помощью сильного, внезапного рывка вверх, а рука с ножницами давит внизу. При этом слышится треск — перелом позвоночника».

Итак, систематическое притупление чувств начинается не в университете, а гораздо раньше. И эта тенденция идет из США.

«Ежегодно миллион гимназистов принимают участие в ярмарках научных проектов, при этом их побуждают проводить страшные, жестокие и бесчеловечные опыты на животных», — пишет доктор Барбара Орланз (Barbara Orlans) в разоблачительной американской газете National Enquirer (3 сентября 1972). «Этих детей научили так называемым священным жертвоприношениям, и их хвалят за труды. Ежегодно дети своими руками калечат и подвергают страданиям более 50 000 животных. И все это происходит под предлогом науки. Жюри на таких мероприятиях обычно состоит из учителей биологии и зоологии, ученых и представителей школьной администрации».

На международной естественнонаучной выставке в Детройте, в Кобо-Холл, 18-летний гимназист представил полумертвую обезьяну с гноящимися проколами в голове, что являло собой пример его умения имплантировать электроды в мозг. Он получил первый приз, и о нем написали в журнале The New Scientist (9 января 1969).

Уверены ли мы, что хотим построить именно такое общество? Хотели бы мы передать нашим детям такой мир?

Бывают душевнобольные, которым убийство доставляет удовольствие — и часто лишь потому, что им нравится «наблюдать» реакцию жертвы на удар ножом. Кроме того, здесь можно говорить и о «научном любопытстве». Раньше таких личностей вешали или четвертовали, либо же, как минимум, их для защиты населения заковывали в кандалы до конца жизни.

Но если эта потребность убивать или «научное любопытство» направлены не на людей, а на животных, и не в последнюю очередь — на приматов, чей интеллект и чувствительность, по мнению психологов, сравнимы с человеческими, а порой и выше, то современные правящие круги поддерживает и награждает таких людей. И свидетельство тому — факт, что без мучений животных трудно получить Нобелевскую премию.

Доктор Франсуа Дежарден (François Dejardin) бывший главный хирург больницы в Льеже (Бельгия), написал следующие обличающие слова: «Каждый нормальный человек содрогается от вида и запаха крови и испытывает отвращение к кощунственному трепету, которое у тех личностей есть признак удовольствия. Я видел жуткий взгляд их глаз, в котором выражается ликование и гордость за пролитую кровь, и в котором можно прочитать удовлетворение от грядущей выгоды — от материальных вознаграждений или славы».

Франсуа Дежарден умер много лет назад. Тем не менее, существует более свежий документ, 392-страничный том, опубликованный американским правительством в 1962 году и называющийся Humane Treatment of Animals Used in Research: Hearings before a Subcommittee of Interstate and Foreign Commerce, House of Representatives (U.S. Govt. Printing Office, Washington, D. C.).

В этой книге, вобравшей в себя высказывания бесчисленных представителей правительства, университетов и индустрии, слово «садизм» часто встречается. Большинство из них были его свидетелями, и их имена указаны. Вот несколько примеров:

«В любой группе студентов-медиков можно выделить несколько человек, с садистскими наклонностями» (с. 218);

«Не существует никакой проверки на предмет бесполезного повторения экспериментов, за которые платят налогоплательщики; никто не следит, насколько рационально осуществляется планирование; нет контроля за откровенными садистами, которые окутывают свой истинный подсознательный мотив туманом научных терминов». (с. 264);

«Попытки вызвать у собак конвульсии ужасны. Впрочем, я знаю, что Вам не дадут это увидеть. Эксперименты с шоковым воздействием, удаление органов, блокирование кишечника или путей выхода мочи до разрыва мочевого пузыря — это лишь самые банальные вещи. Вы удивитесь, если услышите, до чего могут додуматься профессора и некоторые студенты. Ночью я думал о собаках. Представьте себе, что после серьезного хирургического вмешательства Вы находитесь на грани между жизнью и смертью, и на Вашем маленьком участке холодного, насквозь продуваемого цементного пола, делают уборку, используя для этого шланг с холодной водой, которая льется прямо через вас. От нее собаки промокают — собаки, только начинающие оправляться после операции. Неудивительно, что большинство из них умирают. Если же они выживают, через пару дней или через неделю их используют для следующего эксперимента. Одна собака пережила семь операций» (с. 250);

«Я изучаю ветеринарную медицину. Это крик души и мольба молодого человека, все еще придерживающегося некоторых идеалов, в которые меня учили верить — и я начинаю задаваться вопросом, а есть ли вообще в людях настоящая доброта. Я не сентименталист, не участник общественной кампании и не фанатик; но я не могу мириться с тем, что видел за несколько коротких лет ни при каком законодательстве и ни при каком образе человеческой жизни» (с. 251);

«Недавно я спросил молодого врача, как новоиспеченные студенты-медики определяют, нужны ли болеутоляющие средства, если собака, выражаясь научным языком, «девокализирована». Его ответ был потрясающим. Он сказал: «В настоящее время в медицинских школах превалирует точка зрения, согласно которой собаки не могут чувствовать боль — они не страдают». Это распространенное представление и, если выразить мысль простыми словами, означает, что студентам-медикам внушают мысль об отсутствии необходимости облегчать боль животным — они ведь ее не чувствуют. Когда исследователь всерьез убежден, что животные не страдают, насколько надежны выводы, получаемые им во время экспериментов? Каких врачей готовят сегодня — без фундаментальных знаний о боли, ее причинах и значении?» (с. 311);

«В прошлом сентябре я учился на медицинском факультете Университета Чикаго (Chicago Medical School). Я ушел оттуда по собственному желанию… Одной из причин, вызвавшей мое презрение к этому заведению, было жестокое отношение к экспериментальным животным» (с. 346).

Иногда бывает трудно понять, с чем следует связать эксперименты, которые были изобретены в американских университетах и быстро скопированы в других местах, — с одичанием или сумасшествием. Это относится к некоторым случаям из вышеупомянутого издания 1962 года — то эксперименты, имеющие лишь одну цель: причинение животным неимоверной физической боли и психических страданий. Преподаватели и студенты объединили усилия, чтобы изобрести совершенно новые продолжительные пытки для своего любимого козла отпущения: ненавистной кошки. А потом спешили опубликовать «результаты» в псевдонаучных журналах, которые служат исключительно для таких сообщений.

На странице 226 можно прочитать: «Мы сейчас подошли к некоторым методам, с помощью которых мучают животных и при этом используют «вредные раздражающие средства», иначе говоря, раздражающие средства, вызывающие боль. В Университете Орегона (University of Oregon, Journal of Neurophysiology, 21, 353–367, 1958) кошкам делали болезненную стимуляцию при помощи «раскаленной металлической сетки на полу и булавок». Реакция некоторых животных на уколы в лапы заключалась в том, что они «подпрыгивали в воздух и сильно ударяли крышку тестового аппарата». По приземлении на пол они при каждом касании сильно растопыривали лапы; иногда даже пробовали балансировать на передних лапах, держа заднюю часть тела в воздухе».

«С 1928 года исследователи Университета Джона Хопкинса (Johns Hopkins University, Proceedings of the Association for Research in Nervous and Mental Diseases) вызывали у кошек страх, ярость и другие признаки страданий. В одном из типичных исследований ученые сообщают: «После операции использовались очень сильные раздражающие средства отрицательного воздействия… На протяжении 139 дней, пока кошка оставалась жива, каждый второй или третий день ее подвергали действию разных вредных раздражающих веществ… Один раз выбритый и смоченный хвост стимулировали с помощью электродов, подсоединенных ко вторичной цепи гарвардского индуктора. При значении 13 кошка мяукала, при значении 11 — громко кричала… (When the secondary coil was at 13, she mewed; at 11 there was loud crying). В конце 5-секундной симуляции она завизжала и два раза фыркнула. Последняя стимуляция вызвала ожог третьей степени на хвосте.

«В Корнелльском университете (Cornell University, Archives of Neurology, 1, 203–215, 1959) исследователи лишили кошек зрения, слуха и обоняния и потом в течение 10 лет производили раздражение, такое как: а) удары током через решетку на полу; б) удары по морде пластмассовой мухоловкой; в) щипание кончика хвоста.

Вот как в одном из крупнейших учебных заведений Америки так называемые «ученые» калечат кошек, лишая их с помощью серьезных вмешательств зрения, слуха и обоняния, а затем систематически мучают их в течение 10 лет, якобы выполняя благородную задачу «уменьшить страдания людей». Удивится ли кто-нибудь тому факту, что в детской больнице этого же университета многим новорожденным детям в возрасте 5–8 дней группа «ученых» производила «раздражение отрицательного воздействия. Очевидно, чтобы «уменьшить страдания людей».

Немецкий психолог Э. Фромм (E. Fromm) в Anatomie der Menschlichen Destruktivität (Штутгарт, 1974) подробно рассматривает вопрос о садизме. Фромм объясняет его тем, что некоторые люди чувствуют себя мелкими и пустыми и испытывают самоутверждение, только когда причиняют жестокость и страдания. Все формы садизма в общем виде представляют собой «страсть иметь неограниченную власть над живым существом, будь то животное, ребенок, мужчина или женщина». Речь идет о превращении чувства собственного ничтожества в чувство всемогущества. Такова религия душевных инвалидов, говорит Фромм, которые всегда находят жертв, «потому что дети, жены и собаки всегда есть в распоряжении».

Вивисекторы никогда не испытывают затруднений по поводу алиби, и если они не могут назвать вышеупомянутые проявления садизма «научными экспериментами», то говорят, что, как показывает опыт, это примеры нарушений, оставшиеся в прошлом.

В прошлом? Наоборот. Такие извращения распространяются и множатся, преподаватели поощряют их, причем это происходит главным образом в США, и оттуда зараза распространяется на остальной мир. Роджер Саймон (Roger Simon) приводит разоблачающий пример в статье Is there a ‘demonstrable practical value’ in killing cats (Chicago-Sun Times, 25 июля 1975):

«Я ни разу не писал про животных. Я просто не знал ни одного животного, про которое смог бы сказать что-то интересное. Теперь все иначе. Я прочитал в нью-йоркской газете статью про животных. Не простой рассказ о животных. Там речь шла об экспериментах на кошках.

Эксперименты, получившие от американских налогоплательщиков финансирование в объеме 0,5 миллиона долларов, ставили целью узнать, повлияет ли на половую жизнь кошек следующее:

слепота вследствие разрушения зрительного нерва;

лишение слуха вследствие разрушения части внутреннего уха;

лишение обоняния вследствие разрушения обонятельного нерва в мозгу;

удаление нервов в половых органах котов;

повреждение участков головного мозга;

«электрофизиологические» тесты (при этом кошки умирали после стимуляции их гениталий током).

Поскольку я не ученый, скажу по поводу этого эксперимента примерно такую глупость: разумеется, все названное влияет на половую жизнь кошек! Или: действительно ли на выяснение данного факта надо тратить полмиллиона долларов?

Но, как уже сказано, я не ученый.

Американский музей естественной истории (American Museum of Natural History) проводил эти эксперименты в течение 14 лет, в 1974 году в нем было использовано 14 кошек. Они продолжаются и поныне. А на их дальнейшее проведение просят 200 тыс. долларов налогоплательщиков.

Половая жизнь кошек кажется гораздо сложнее, чем мы могли подумать. Я полагаю, следовало бы поставить целью изучение половой жизни кошек — в случае, если бы, к примеру, мы были кошками или содержали службу знакомств для кошек. Не понимаю, почему нам так жизненно необходимы эти знания.

Пока музей не перешел к высшим млекопитающим, мне бы хотелось дать ему совет. Если мне позволят говорить с позиции моей квалификации — все-таки я уже много лет человек — могу сразу заявить музею, что ему не надо заниматься опытами на людях.

Могу заверить его, что, если бы у меня отобрали зрение и слух и изъяли части головного мозга, это оказало бы совершенно определенное влияние на мою половую жизнь, по крайней мере, мне было бы труднее прийти на свидание.

Очень жаль, что кошки не умеют говорить.

Музею досаждают некие горячие сердца, которые уверяют, что те эксперименты не имели полезной цели, не решали срочных медицинских проблем и их не использовали для лечения болезни или спасения человеческой жизни. Но музей вооружен против такой чуши. Куратор, доктор Томас Д. Николсон (Thomas D. Nicholson), сказал: «Что отличает этот музей, так это свобода изучать что угодно, не принимая во внимание видимую практическую пользу. Мы намерены поддерживать эту традицию».

Религия
Каждой религии следовало бы вносить вклад в совершенствование человеческого духа, и для этого включить в свое учение идею о том, что любовь к животным есть одна из граней вселенской любви, а обратное — грех против мироздания. К сожалению, католическая церковь заняла противоположную полицию, возможно, потому, что она развивалась в Средиземноморье, где люди меньше всего проявляли любовь к животным. Тем не менее, с помощью которых можно было бы отставать милосердие к живым существам, не говоря уже о символизме, когда младенца Христа согревает дыхание осла и коровы, о частом упоминании об Иисусе как агнце Божьем и необыкновенной истории о Валаамовой ослице, видевшей и понимавшей неспособность своего хозяина видеть и понимать.

Схоласт Фома Аквинский, чье антропоцентрическое учение льстило человеческому тщеславию и оправдывало самое жестокое обращение с животными, заложило догматическую основу для церкви, и Франциска Ассизского высмеивали, когда он заявлял, что животные достойны внимания и любви человека. Святой Франциск, чей альтруизм не ограничивался животными и побудил его отказаться от всех земных благ, чтобы помочь нуждающимся людям, несомненно, попал в точку с позиции науки, потому что слушал голос своего умного сердца. Еще во времена мрачного Средневековья он осознал, что животные ближе к людям с точки зрения психологии, чем с точки зрения биологии. А тупые вивисекторы все еще прибегают к бесконечным жестоким экспериментам, чтобы «раскрыть» этот факт, лежащий на поверхности.

Для Шопенгауэра христианская мораль содержит большое и существенное несовершенство, которое выражается в том, что она принимает во внимание только человека и не дает никаких прав миру природы.

В древнем Египте жрецы объявили кошек святыми, чтобы защитить этих самых преследуемых животных от слепой ненависти толпы. За пять веков до Христа Гаутама Будда проповедовал сострадание ко всем живым существам, в одинаковой мере людям и животным: «Я буду учить людей милосердию и стану посредником всех бессловесных существ и буду облегчать безмерные страдания, не только человеческие». А в Коране говорится: «Нет животного на земле и птицы, летающей на крыльях, которые не были бы общинами, подобными вам… Все создания Аллаха — его семья».

Человеческая жестокость к животным есть исключительно результат невежества или порочности; но имеются и некоторые религиозные законы, которые препятствуют проявлению нездоровых инстинктов, и восточные религии в этом оказываются выше западных.

В Италии те немногие прелаты, которые высказывались за животных, всегда получали выговор сверху. За пределами Италии ситуация обстояла иначе. Примерно 100 лет назад среди основателей первого общества против вивисекции были английские кардиналы Маннинг (Manning) и Ньюмен (Newman), и во многих странах сегодня есть священнослужители разных рангов, которые принимают активное участие в движении против вивисекции.

Английские кардиналы не скрывали своего осуждения вивисекции. Кардинал Ньюман: «Что так тревожит наше сердце и так огорчает, как жестокость к этим бедным созданиям? Я убежден в следующем. Во-первых, они не сделали нам ничего плохого. Во-вторых, они беззащитны. Они жертвы трусости и тирании, поэтому их страдания столь шокируют. Мучить существ, которые нам ничего не сделали, не могут сопротивляться и полностью подвластны нам — это отвратительно и гнусно».

Не менее жесткую позицию высказал австрийский священнослужитель и философ Иоганн Уде (Johannes Ude). Он пишет: «Бог, который одобряет вивисекцию, меня бы неимоверно напугал. Если бы христианская этика разрешала вивисекцию, я бы отвернулся от христианства». Иоганн Уде умер в 1965 году и не услышал, как Ватикан поддержал вивисекцию.

Во Франции в 1957 году Жан Готье (Jean Gautier), писатель и священнослужитель, имеющий ученую степень в области философии и теологии, опубликовал бестселлер Un prêttre et son chien («Священник и его собака»). Он вместе с другими французскими священнослужителями тщетно добивался от Ватикана запрета на вивисекцию».

В Revue Défense de l’Homme (Канны, сентябрь 1971) Рене Ансей (René Ansay) пишет: «Католическая церковь не любит животных и не делает из этого тайны — она не сказала ни слова против вивисекции и прочих жестокостей, которые человек причиняет животным. Но церковь одобряет охоту на лис — хобби богатых людей — и благословляет их гончих. Один из немногих случаев, когда Церковь просит Бога защитить животных, — это когда человек использует их в своих собственных кровавых играх. А на аренах для боев быков есть часовни, где мучители животных исповедуются и перед началом бесславного представления просят защиты у Девы Марии».

На самом деле, ситуация хуже, чем считает Рене Ансей. Католическая церковь не только промолчала по поводу вивисекции, но и, если можно так выразиться, поставила на ней печать одобрения. 13 сентября 1966 года архиепископ Перуджи, Монсиньор Фердинандо Ламбрусчини (Monsignor Ferdinando Lambruschini), представитель Ватикана, написал в Osservatore della Domenica следующее: «Есть пропагандистские кампании, которые Церковь не может одобрить, например, кампания против научных экспериментов на живых животных. Церковь не против вивисекции животных, которая так помогла медицинскому прогрессу».

Следует ли указать католической церкви на то, что она заблуждается по поводу якобы помощи вивисекции для медицинской науки? Тут обманули не только ее. Но ее нельзя не упрекнуть в том, что она в очередной раз упустила шанс позаботиться об униженных и беспомощных, выбрав богатых и могущественных.

Монсиньор Ламбрусчини не забыл дать в своей статье благочестивый совет страдания животных «сокращать до минимума, что на сегодняшний день достижимо с помощью полного наркоза и местной анестезии». Но, чтобы его не заподозрили в любви к животным, архиепископ добавляет: «С другой стороны, ясно, что страдания животных, у которых нет ума и свободы, не стоят на одной ступени со страданиями людей, которые щедро наделены умственными способностями».

Когда в мае 1971 года итальянская радиостудия организовала дискуссию о вивисекции, никто не удивился, что итальянские вивисекторы получили поддержку от Джузеппе де Роза (Giuseppe De Rosa) из Общества Иисуса, патера иезуитов, и его представили слушателям как «моралиста» Civiltà Cattolica, официальной газеты иезуитского ордена. Этот «моралист» не ограничился тем, что защищал вивисекторов, участвующих в передаче: он осуждал позицию противников вивисекции.

А вот доктор Роберт Уайт (Robert White) из Кливленда, пересаживатель обезьяньих голов, получил во время дискуссии в летнем выпуске журнала The American Scholar (1971), менее лицемерную и изощренную поддержку от своего духовного утешителя. Доктор Уайт, который всегда называет себя «правоверным католиком», знал, к кому обращаться для получения нужной поддержки церкви. «Я осмелился, — пишет он, — послать копию журнала иезуитскому теологу патеру Николасу А. Педровичу (Nicholas A. Pedrovich), работающему в Университете Джона Кэрролла (John Carroll University) в Кливленде». Этот «теолог» полностью поддержал вивисектора и, кроме того, высмеял гуманитарные аргументы его противников.

А во время ежегодного паломничества в Рим доктор Уайт всегда имел личные встречи с папой Римским. Интересно, о чем говорят эти двое богатых и могущественных людей, пока миллионы животных с канюлями в головах и дренажными трубками в желудках томятся за железной проволокой; невинные жертвы, чья единственная инстинктивная надежда — на наступление смерти до того, как дьявол в белом халате снова придет и подвергнет их новым пыткам.

Другой человек, у которого не было проблем с приемом у Папы, — Монсье Рикар (Monsier Ricard), который известен во Франции своей поддержкой корриды и казначеев Ватикана.

Вместе с тем, когда в 1967 году в Рим приехала межконфессиональная делегация католических и протестантских прелатов, среди которых были представители католического епископства Вестминстера и англиканского епископства Ворчестера, с целью просить более гуманного обращения с животными, папа их не принял, а делегировал своего секретаря, кардинала Чиконьяни (Cicognani) отвадить от него надоедливых просителей с помощью льстивых банальностей.
*

Многие мыслители считают, что единственным оправданием наличия человека на Земле служит то, что человеческий род породил несколько универсальных гениев, таких как Леонардо да Винчи, который блестяще выступал в роли писателя, художника, естествоиспытателя, инженера, изобретателя, пророка и философа. Он предсказывал (кстати, большинство его предсказаний сбывались), что настанет день, когда люди будут смотреть на убийство животного так же, как мы сейчас смотрим на убийство человека. Если осознание моральной ценности животного можно рассматривать как признак морального развития человека, то Римская церковь развивалась в обратном направлении, особенно в XX веке.

В послании De salute gregis за 1 ноября 1567 папа римский Пий V запрещал бои быков, грозил правителям, которые устраивали их, отлучением от церкви, а тем, кто погибал на них, отказывал в церковном погребении со словами: «Мы считаем эти спектакли нарушением благочестия и христианского милосердия, и мы хотим уничтожить эти кровавые и позорные представления, достойные дьявола, а не человека». В последующие века Ватикан по-прежнему не одобрял бои быков, отказываясь принимать людей, которые имели к ним отношение. Но несколько лет назад папа римский Павел VI нарушил эту гуманную традицию: он принял и благословил делегацию испанских матадоров.

Разумеется, самым ярко выраженным регрессом Церкви стало ее официальное одобрение вивисекции, которое имело место при том же папе. На самом деле, это — следствие «новой» политики; она началась, когда Церковь после своей огромной ошибки с Галилео (инквизиция вынудила его отказаться от убеждения, что Земля движется) решила «модернизировать» свой изношенный имидж и сочла мудрым раскачать маятник в противоположном направлении. Она слепо поддержала новый «научный» дух, охватывающий Европу, не отдавая себе отчета в том, что человечество ждет от религии совсем другого руководства.

Нынешняя позиция ставит Церковь в очень неловкое положение. Рано или поздно ей придется отказаться от своих взглядов на животных вообще и на вивисекцию в частности так же, как она в конце концов была вынуждена изменить свою точку зрения на движение Земли. И чем раньше она это сделает, тем лучше для нее. Рекомендации вроде «по возможности надо использовать обезболивание» лишь добавляют лицемерия. Церкви может помочь только немедленное и полное официальное осуждение вивисекции.

Ирония судьбы заключается в том, что с одной стороны католическая церковь относится к животным с нескрываемым презрением, заявляет, что у них нет не только души, но и «свободной воли», с другой — поведение большинства животных гораздо ближе к столь страстно и безуспешно проповедуемым с кафедр идеалам, чем поведение большинства людей. Так, большинство животных ведут моногамную жизнь. Волк моногамен, но его прирученная разновидность, собака — наоборот, возможно, из-за длительной связи с человеком. Когда у малиновки умирает партнерша, самец обычно до конца своих дней остается в одиночестве. Животные обладают благодарностью — качеством, которое у людей часто отсутствует, и состраданием, которое, как показывает практика, у человека несильно выражено.

И кто ближе к христианскому идеалу Бога — кошки, которые следуют плану своего Творца и несколько дней занимаются озвученными ухаживаниями, или ватиканские служители, которые приказывают садовникам убить всех кошек и котят? Бродячая собака, которая голодает, чтобы накормить своих щенков, или священник, который разбивает голову этой собаки о ризницу, потому что «скотина осквернила дом Бога», оставив метку под скамейкой? Меч-рыба, которая весь день преследует лодку, поймавшую ее партнера, и в конце концов выпрыгивает на берег, чтобы там умереть, или рыбаки, которые ослепляют свою добычу, чтобы она оставалась живой и свежей, но не могла спастись?
*

Аргумент, что животные не имеют бессмертной души, ни в коей мере не оправдывает жестокое обращение с ними, а отягощает его. Предполагаемое знание о том, что они в другом мире не получат компенсации за свои страдания, могло бы побудить нам к более гуманному, а не жестокому обращению с ними. Трудно понять, каким образом предположительная бессмертность души может оправдать мучения существа, чье земное существование — это единственный дар, полученный от Творца.

«Для некоторых духовно свободных людей, — пишет французский лауреат Нобелевской премии Ромен Роллан в своем романе «Жан-Кристоф», — страдания животных даже более невыносимы, чем страдания людей. В случае с последними, по меньшей мере, признается тот факт, что причинение людям страданий — зло, а тот, кто это делает, — преступник. Но каждый день безжалостно убиваются тысячи животных. Если кто-то об этом упоминает, над ним смеются. И это — непростительный грех, оправдание всех человеческих страданий. Он взывает об отмщении ко всем человеческим расам. Если Бог есть и допускает такое, он взывает об отмщении к Богу».

Человек, называющий себя венцом творения, пребывающий в убеждении, что его жизнь, его здоровье, его удовольствие превыше всего на Земле, считает само собой разумеющимся право причинять страдания безмолвным животным. А Церковь, которая всего лишь сто лет назад считала нормальным праздновать в Италии День всех святых публичным сжиганием в бочках живых кошек (молодые вандалы делают это в Риме и других итальянских городах и сегодня, особых праздников им не требуется) и в значительной мере способствовала подобному поведению. Странное милосердие, исключающее слабейших существ и разрешающее гнусные преступления против них, аргументируя это тем, что палач создан по образу и подобию Бога. Замечательное подобие!

Одна итальянская монахиня писала мне из своего отдаленного монастыря трогательные письма и прилагала к ним вырезки о жестоком обращении с животными. Но она просила меня никогда не писать ей, чтобы не компрометировать ее, «так как на любовь к животным здесь смотрят плохо». Однажды у нее изъяли все книги о животных и перевели ее в другое место.

Итак, католическая церковь не только не поощряет любовь к животным, но и, кажется, боится ее. Возможно, церковь опасается, что в животных сокрыт дьявол, о существовании которого дискутировали девять высокопоставленных теологов в Osservatore Romano (17 декабря 1972). Я не теолог, но смею заверить, что если дьявол все же существует, его надо искать не среди животных.

Но если бы животные верили в дьявола, они бы, несомненно, представили его в образе человека.

P.S. Вивисекция практикуется во все большем количестве американских приходских школ.