Генералы Гитлера Глава девятая. Новые планы

Глава десятая.

За спиной немецкого народа

— Мой фюрер, пора делать политику! Ведь уже без пяти двенадцать.

На это Гитлер ответил:

— С меня довольно. Когда меня не будет в живых, вам еще долго придется делать политику!

Действительно, буржуазным деятелям, ставшим преемниками «третьего рейха», пришлось делать политику, и довольно непристойную. Если порыться в газетных архивах первых послевоенных лет, то в них можно найти немало высказываний буржуазных деятелей Западной Германии, за которые, будь они произнесены сегодня, их привлекли бы в ФРГ к ответственности как за «подрывную пропаганду».

«Мне совершенно не нужна немецкая армия. Мы, пролившие столько крови и понесшие такие потери, не желаем принимать никакого участия в новом конфликте» (Конрад Аденауэр, конец 1949 г.){669}.

«Новая война погребла бы все жизненные надежды немецкого народа. Немецкому народу чужда идея нового вооружения» [413] (Генрих фон Брентано, тогда лидер фракции ХДС в бундестаге, 16.XII.1949 г.){670}

«Даже если западные союзники предложат создание немецкой армии, я буду против. Я против немецких вооруженных сил, независимо, под чьим командованием они будут находиться» (президент ФРГ Теодор Хейс, конец 1949 г.){671}.

«Пусть отвалится рука у того, кто возьмет еще раз в руки винтовку» (Франц Йозеф Штраус, 1949 г.){672}.

По своей убедительности эти заявления смело могли конкурировать с мирными заверениями рейхсканцлера Адольфа Гитлера и его министров в 1933–1936 гг., когда и эти господа не жалели красноречия для описания мирных намерений национал-социалистского правительства. Но за пацифистской вывеской западногерманской политики с самого начала скрывались отнюдь не пацифистские дела.

Один из основателей Христианско-демократического союза в английской зоне оккупации и член его руководства в 1946–1948 гг. Вильгельм Эльфес рассказывал автору:

— В первые годы своей политической карьеры д-р Аденауэр, с которым мне очень часто приходилось встречаться и переписываться, никогда не говорил о вооружении и принадлежал к числу людей, которые в своих публичных заявлениях очень энергично настаивали на том, чтобы Германия вообще осталась навсегда без вооруженных сил. Но это был фасад. С настоящим образом мыслей Аденауэра мне пришлось познакомиться очень скоро. Это было 2 января 1948 г. — день этот я точно запомнил как поворотный для меня в оценке всей деятельности будущего канцлера. Вечером 2 января 1948 г. мы вели обычный разговор на различные, в том числе и политические, темы. И вдруг Аденауэр обратился ко мне:

— Господин Эльфес, что бы вы ответили, если бы вам поставили вопрос: что вы думаете о возможности войны против России?

— Войны? Зачем? — переспросил я.

— Чтобы немного оттеснить этих русских на Восток, — осторожно пояснил Аденауэр. Я возмущенно ответил:

— Как вы можете только думать об этом, господин Аденауэр! Вообще, как можно сейчас говорить о войне? Я заклинаю вас бросить эти мысли! [414]

— Этот разговор, — добавил Эльфес, — настолько меня возмутил и озадачил, что я счел нужным, вернувшись домой, записать его и на следующий день письменно подтвердить моему собеседнику свое глубокое возмущение. Я не получил от Аденауэра ответа на это письмо, хотя он всегда был очень аккуратен в нашей переписке...

Это было в январе 1948 г. Но именно с этого времени, как считает Эльфес, в узком кругу руководства правящей буржуазной партии Западной Германии начинается закулисное обсуждение практических возможностей формирования вооруженных сил. По этому вопросу Конрад Аденауэр получил ряд консультаций как у американских и английских представителей в Германии, так и у некоторых деятелей германского генералитета. Как впоследствии признавался сам Аденауэр, он «в декабре 1948 г. вызвал к себе генерала Шпейделя и потребовал подготовить данные о соотношении сил на земном шаре, из которых вытекала бы необходимость... ремилитаризации Германии»{673}.

Официально 1948–1949 годы проходили для Аденауэра под знаком «демилитаризации». Он умело предоставлял делать неосторожные заявления о будущей армии американским генералам и конгрессменам, а также некоторым отставным немецким генералам на собраниях бывших офицеров. Общественное мнение он решился прозондировать лишь в конце 1949 г. 4 декабря он принял корреспондента американской провинциальной газеты «Кливленд плейн дилер» Джона Ликакоса и заявил ему, что предполагает «создать европейскую армию», в которую «входили бы и немецкие солдаты»{674}. Западная Германия, заявил Аденауэр, «должна внести свой вклад» в военные усилия Европы, и «ответственные немецкие войска составят отряд под европейским общим командованием». Это был первый пробный шар.

Реакция в Германии и за ее рубежами была очень резкой. Даже буржуазная пресса Запада встретила интервью в штыки. «Весьма прискорбно, что д-р Аденауэр поддерживает предложения о перевооружении Западной Германии», — писала 6 декабря 1949 г. влиятельная английская газета «Манчестер гардиан». В бундестаге завязалась дискуссия. Фракция Коммунистической партии Германии внесла в бундестаг следующий запрос: [415]

«1. Верно ли, что федеральный канцлер высказал корреспонденту, выходящей в США газеты «Плейн дилер» Джону Ликакосу пожелание о том, что «Германия должна внести в оборону Европы вклад под командованием высшего европейского штаба»? Верно ли, что далее федеральный канцлер высказался за то, чтобы сформированные по его предложению «ответственные немецкие вооруженные силы» образовали бы «отряд под общим европейским командованием»?

2. Посылал ли федеральный канцлер верховным комиссарам или одному из них подобные предложения?

3. Вел ли канцлер переговоры с союзными властями на тему интервью с вышеуказанной американской газетой?

4. Дал ли канцлер в ходе переговоров с союзной верховной комиссией какие-либо обязательства в этом направлении?

5. Намеревается ли канцлер в какой-либо форме выразить западным союзникам готовность федерального правительства к формированию западногерманских войск?»{675}

16 декабря 1949 г. на пленарном заседании канцлер дал ответ на запрос коммунистов-депутатов. Это были пять стереотипных «нет». «О, дитя, нет ангела чище тебя», — подал реплику депутат-коммунист Гейнц Реннер. У него были все основания для иронии, ибо свой ответ Аденауэр дал отнюдь не с чистой совестью.

Случай свел автора с г-ном Ликакосом во время одной из международных конференций в конце 1955 г. В разговоре, конечно, было упомянуто знаменитое интервью. Ликакос рассказал о некоторых небезынтересных деталях. Так, он категорически утверждал, что беседа с Аденауэром состоялась по желанию последнего, и тему вооружения тот поднял по своей инициативе. Ликакос не ставил никаких вопросов, и Аденауэр (вопреки последующим разъяснениям) сам начал развивать свои идеи, что, по словам Ликакоса, явилось «приятной неожиданностью» для американских оккупационных властей.

«Было бы извращением исторических фактов утверждение, будто федеральное правительство предлагало миру немецких солдат» — такой пышной фразой увенчал изложение эпизода с «Плейн дилер» немецкий публицист Норберт Теннис в книге «Государство из ничего»{676}. Эта фраза звучит прямым издевательством над канцлером и федеральным правительством, ибо не дольше как через восемь месяцев, 29 августа 1950 г., тот же самый д-р Аденауэр посетил верховного комиссара США Джона Макклоя и без согласия на то остальных членов правительства вручил ему ставший впоследствии печально знаменитым «меморандум», в котором предложил формирование немецких войск. Так Аденауэр подтвердил неискренность собственных ответов, данных в бундестаге 16 декабря 1949 г.

Утром 31 августа 1950 г. сообщение о визите канцлера к Макклою появилось в газетах. Министры, собравшиеся на срочное заседание, терялись в догадках. Некоторые члены кабинета выражали недовольство самовольными действиями канцлера. Наконец прибыл и он. Открыв заседание, канцлер по требованию министров изложил им содержание своего меморандума, в котором он, по словам министра внутренних дел Г. Хейнемана, «предложил использовать западногерманских солдат против четвертой оккупационной державы» (т. е. против Советского Союза){677}. Завязалась дискуссия. В оппозиции оказался лишь один Хейнеман. Много лет спустя, в беседе с автором книги он рассказывал:

— Я категорически возразил против идеи канцлера, что привело его в бешенство. «Какое вам до этого дело?» — ответил он мне. Когда я потребовал, чтобы министры имели возможность изучить текст, Аденауэр отказался. Я заявил, что напрашиваться на перевооружение — губительно для Германии. Но все остальные министры молчали...

Хейнеман ушел в отставку. Машина ремилитаризации начала вертеться, хотя механизм пока был скрыт от посторонних глаз.

Лето 1950 г. стало временем первой пробы сил для сторонников вооружения Западной Германии. При ведомстве федерального канцлера был создан пост советника по военным вопросам, на который был приглашен отставной генерал граф Герхард фон Шверин. Впервые в структуре западногерманского государства появился военный орган.

Граф Шверин не принадлежал к числу генералов с особенно высокой репутацией. В марте 1944 г., когда он командовал 16-й мотодивизией, в районе Кривого Рога и когда на его дивизию обрушились мощные удары войск 3-го Украинского фронта, Шверин поспешно бежал, оставив войска на произвол судьбы. Как писал сам генерал в своем отчете, он попал в «состояние шока»{678}. В 1944 г. Шверин на Западном фронте командовал дивизией, причем принадлежал к числу тех командиров, на которых рассчитывал Роммель в осуществлении своих планов сепаратного перемирия с западными [417] войсками{679}. Последнее обстоятельство, видимо, сыграло решающую роль при назначении Шверина в 1950 г.

Дебют графа Шверина оказался малоудачным. Он пробыл на этом посту недолго, так как имел неосторожность публично высказаться в пользу создания армии, основанной на всеобщей воинской повинности, т.е. выболтал те намерения, которые были осуществлены в 1956 г. В те годы заявление Шверина было немедленно опровергнуто, а он сам перешел со своего поста на более спокойную должность командующего «служебными частями» при английских оккупационных войсках.

Осенью 1950 г. произошли два события, придавшие всему процессу ремилитаризации если не окончательную, то во всяком случае вполне определенную форму. 12–23 сентября 1950 г. в Нью-Йорке состоялось сепаратное совещание министров иностранных дел Англии, США и Франции, которое высказалось за формирование немецких контингентов в составе «европейской армии», т. е. в принципе приняло предложение, внесенное Аденауэром в его августовском меморандуме.

Второе событие произошло в Западной Германии. 4–9 октября 1950 г. в одном из монастырей в районе Эйфелевых гор состоялось совещание группы немецких генералов. В нем участвовало 15 человек. Председательствовал генерал Фитингоф-Шеель (участник переговоров с Даллесом в Италии весной 1945 г.). На совещание прибыли: генералы Шпейдель, Хойзингер, Реттигер, барон Зенгер унд Эттерлин, Герман Ферч, полковники граф Бодиссин, граф Кильмансегг, Ностиц. Авиацию представляли генералы Мейстер и Краусс, подполковник Крюгер; флот — адмиралы Руге, Ладиш и капитан первого ранга Шульце-Хинрихс.

Впоследствии граф фон Кильмансегг в одном из докладов перед офицерами бундесвера обозначил совещание в Эйфеле как «день рождения бундесвера». Подробный меморандум, разработанный 15 генералами и полковниками, стал, по его словам, «основой всех планов и переговоров», включая цифру 12 немецких дивизий, которую участники совещания считали минимальной.

Вскоре после этого был образован единый центр, получивший наименование «Немецко-союзническая комиссия по вопросам безопасности». В комиссию вошли заместители главнокомандующих трех оккупационных держав, их советники, а также немецкие представители (депутат бундестага Бланк, генералы Шпейдель и Хойзингер, полковники Кильмансегг и [418] Остерман). Комиссия начала работу в январе 1951 г. Рабочим органом комиссии являлось созданное при канцлере ведомство с длинным и запутанным наименованием «Бюро по разрешению вопросов, связанных с размещением союзных оккупационных войск». Для краткости его стали называть «бюро Бланка», по фамилии возглавившего бюро депутата от ХДС, близкого доверенного лица Аденауэра Теодора Бланка.

Создание «бюро Бланка» означало уже практическое, а не только теоретическое начало всей долгой процедуры по непосредственному созданию будущего бундесвера. Теперь, что бы ни случилось на арене международной политики, генералитет знал, что он держит концы нитей в своих руках. Контакт Бланка в Бонне с верховными комиссарами, а Шпейделя в Париже с НАТО гарантировал необходимое дипломатическое обрамление.

Тем самым в 1951 г. завершился предварительный этап восстановления западногерманской военной машины, начавшийся в мае 1945 г.

Следующий этап, который занял еще пять лет, был посвящен дипломатическому оформлению того принципиального решения, которое к 1951 г. уже было принято в Вашингтоне и Бонне.

Никто из серьезных политиков в обеих столицах и в других центрах Запада не тешил себя надеждами на то, что им удастся легко обмануть мировое общественное мнение. Еще меньше, судя по опыту 1945–1951 гг., они рассчитывали, что немецкий народ покорно согласится с тезисом ремилитаризации Западной Германии. Необходим был маневр. Буржуазным политикам Запада пятидесятых годов его подсказал опыт их предшественников.

...В летний день 1940 г. начальник генштаба Франц Гальдер со своей свитой вступал в захваченный Париж. Перед ним открывались пустынные улицы великого города, мрачные фасады домов, сумрачные лица парижан. Франция была повержена. Оккупированы Польша, Чехословакия, Норвегия, Дания, Бельгия, Люксембург, Голландия. Много лет спустя Гальдер в разговоре с двумя журналистами вспомнил об одном разговоре, который состоялся у него в этот день с личным представителем Риббентропа Хассо фон Этцдорфом{680}. Гальдер философски спросил его:

— Каков смысл происходящего?

На это дипломат в форме вермахта ответствовал: [419]

— Смысл, господин генерал? Смысл состоит в создании Соединенных Штатов Европы.

Гальдер кивнул головой и сказал, что он согласен и видит в этом «единственное оправдание» для войны{681}.

Если отбросить генеральскую «лирику», то в этом разговоре содержался один весьма важный тезис любой (в том числе и германской) империалистической политики. Он состоял в том, что на грубое обличье захватнических планов набрасывалось «европейское» одеяние. Сам Гитлер не раз пользовался этими розовыми одеждами, да и генштаб, как видим, в 1940 г. предвкушал создание «Соединенных Штатов Европы».

Впоследствии эта идея генштаба получила развитие в соответствии с изменившейся обстановкой. В дни войны, когда за дипломатическими кулисами генералы вермахта искали пути к выходу из военного тупика, в одном из многочисленных проектов, врученных английскому правительству весной 1942 г.{682}, содержалось следующее предложение. После того как будет заключен сепаратный мир между Германией и западными державами, в Европе создается «федерация» Германии и ряда других стран. Немецкая армия не ликвидируется, а включается в «европейскую армию». Эта армия, как объяснялось в предложении, будет приемлема для немецкого генералитета и в то же время в глазах Европы будет гарантией от «возрождения милитаризма». С этого момента почти во всех генеральских меморандумах фигурировала тема «европейской конфедерации», или «европейского объединения», под которым подразумевался блок основных капиталистических стран Западной Европы, направленный против Советского Союза.

В лагере английской и американской реакции возникали аналогичные идеи. В октябре 1942 г., в разгар битвы на Волге. Уинстон Черчилль направил членам английского кабинета письмо, в котором изложил свои планы на послевоенный период. Черчилль предлагал создать «Европейский союз» — объединение всех стран Западной и Восточной Европы, направленный, как он писал, «против русского варварства». Это письмо сохранялось в глубокой тайне и было предано гласности лишь в 1949 г.

Тогда, в 1942 г., план Черчилля не мог рассчитывать на успех. Да и сам автор оскорбительных выпадов по адресу русских предпочитал писать на имя главы Советского правительства [420] льстивые письма, понимая, что Советская Армия на Волге защищает судьбы Англии и всего мира. Не особенно рассчитывали на успех и те немецкие генералы, которые рисовали перед умственным взором Черчилля и Аллена Даллеса картину послевоенной Европы, находящейся под опекой «европейской армии» с вермахтом в ее составе. Но не прошло и семи лет, как эти планы были извлечены из кладовой, отряхнуты от нафталина и преподнесены миру как последнее слово западной политики.

План создания «европейской армии»{683} был на этот раз призван примирить общественное мнение Франции, Англии и других западноевропейских стран с фактом вооружения Западной Германии. Задача эта отличалась значительной сложностью. Только в 1949 г. в Брюсселе был заключен договор между шестью европейскими государствами, который содержал статью, направленную против возможности новой германской агрессии. Англия и Франция были связаны договорами о дружбе и сотрудничестве с Советским Союзом, отражавшими желание народов этих стран предотвратить возрождение сил германского милитаризма. Настроения в странах Западной Европы были отнюдь не в пользу формирования немецких дивизий.

В этих условиях лозунг «европейской армии» казался западным политиканам наилучшим прикрытием. Для западногерманской буржуазии эта «армия» изображалась как единственная возможность говорить вообще о вооружении. Для общественности других стран Западной Европы она фигурировала как единственное средство контроля над немцами, которых рано или поздно придется вооружать. Стремясь изобразить «европейскую армию» как некое средство контроля над Германией, ее приверженцы запугивали мир картиной «опасной» национальной армии Германии в противовес безопасным «интернационализованным» вооруженным силам.

Позиция немецких военных кругов в дискуссии вокруг «плана Плевена» и затем в вопросе о создании Европейского оборонительного сообщества (ЕОС) была противоречива. Политические лидеры ФРГ активно выступили в поддержку этих планов, как бы не замечая, что перед общественностью Западной Европы «план Плевена» изображают как метод контроля над ФРГ. Во всяком случае, в своих высказываниях Аденауэр пытался смягчить конфузную ситуацию. 8 ноября 1950 г. Он [421] заявил, что «некоторые формулировки плана Плевена» вызвали у него «удивление» (речь шла о запрете создания генштаба и военного министерства и о формировании не дивизий, а «боевых групп»). И тут же Аденауэр подчеркнул: «Федеративная Республика Германии, ежели она должна внести свой соответствующий вклад, должна располагать не только равными обязанностями, но и равными правами!»{684}.Так, обещая свое согласие на включение войск ФРГ в «европейскую армпю», чего активно добивалась американская дипломатия, правительство ФРГ давало понять, что не собирается оставаться на вторых ролях.

27 мая 1952 г. в Париже состоялось торжественное подписание соглашения о создании Европейского оборонительного сообщества. Накануне четыре его основных участника — США, Англия, Франция и ФРГ — подписали несколько документов, касающихся непосредственно Западной Германии. Основным среди них был так называемый «общий договор», или «Договор об отношениях между ФРГ и тремя западными державами». Анализ этого документа вскоре показал, что в нем, несмотря на все заверения Аденауэра о равноправии, таковым и не пахнет. Еще в 1951 г. американский журналист Дрю Миддлтон предупреждал, что «найдется немало немцев, которые будут ошеломлены и, наверно, возмущены, когда их правительство наконец огласит то, что запланировано»{685}.

В «Белой книге»{686}, изданной в 1952 г. Ведомством информации при правительстве ГДР, были подробно исследованы «общий договор» и сопровождавшие его соглашения. Было убедительно показано, что эти документы имеют своей целью укрепление привилегий и прав трех оккупационных держав в Западной Германии. Договор наносил тяжелый удар надеждам немецкого народа на восстановление нарушенного единства своей страны. На опасные последствия «общего договора», несовместимого с Потсдамскими соглашениями и суверенными правами немецкого народа, указало правительство Советского Союза в своих нотах от 24 мая и 23 августа 1952 г. В прессе Западной Германии неоднократно указывалось, что даже с точки зрения федерального правительства «обший договор» приносил определенные ограничения политического суверенитета ФРГ (например, право трех держав полностью восстанавливать оккупационный статут). [422]

Подобная ситуация вызвала законные недоумения и подозрения. Не было ли заключено в те дни в Париже каких-либо секретных соглашений, объяснявших поведение Аденауэра?

Сначала Аденауэр категорически отвергал эти подозрения. Он говорил: «Не существует никаких дополнительных секретных соглашений к договору о ЕОС... У нас нет никаких соглашений с другими державами, которые были бы тайными и неизвестными парламенту и общественности» (заявление по радио 6 августа 1954 г.){687}.

Но тайны держатся недолго. Летом 1954 г. президент ведомства по охране конституции ФРГ Отто Ион официально подтвердил перед всем миром, что такие соглашения в мае 1952 г. были заключены. А когда в конце 1954 г. были подписаны Парижские соглашения, то в них обнаружились неосторожные ссылки на «особые соглашения», заключенные в дополнение к договору о ЕОС, подписанному 27 мая 1952 г. (абзац «а» 1-го раздела 1-й статьи протокола № 2 о вооруженных силах Западноевропейского союза). Лишь после этого представители правительства ФРГ были вынуждены со значительным запозданием признать, что 27 мая 1952 г. было заключено «специальное соглашение», которым определялась численность будущей западногерманской армии в 500 тыс. человек.

Вот это и была та самая «синица в руках», которую хотели для начала заполучить боннские милитаристы. Правящие круги ФРГ были готовы идти на любую измену национальным интересам Германии, лишь бы иметь в кармане надежное подтверждение того, что три западные державы допустят существование крупной западногерманской армии.

Вполне естественно, что правительства США, Англии и Франции не хотели опубликования «специального соглашения». В официальных заявлениях они, разумеется, отрицали факты своего пособничества делу возрождения немецкой военной машины. В этом отношении правительству ФРГ была даже выгодна двуличная политика Запада: она давала Бонну возможность играть на желании оставить «специальное соглашение» в секрете и тем самым, например, давить на правительство Франции, которое ощущало в своей стране особый и все возрастающий протест против ЕОС.

С мая 1952 г., когда текст договора был подписан правительствами шести стран, до 3 августа 1954 г., когда французское Национальное собрание в бурных дебатах отвергло [423] предложение о ратификации договора, проект ЕОС был в центре усилий империалистической дипломатии. Но искусно сооруженное здание ЕОС рухнуло.

Силы мира дали бой германской и американской реакции по центральному пункту спора. Основным тезисом Даллеса и Аденауэра было утверждение, будто к плану ЕОС «нет никакой альтернативы». Создание «европейской армии» — единственный выход, утверждали они. Эта демагогия имела своей целью уверить население Западной Германии, будто план ЕОС соответствует его интересам. Побочная цель заключалась в том, чтобы сыграть на национальных чувствах немцев, изображая Запад «другом немецкой армии», а Советский Союз — сторонником ликвидации всех и всяких немецких вооруженных сил на веки веков.

Подобной демагогии советская дипломатия дала достойный ответ. В марте 1952 г были опубликованы развернутые предложения Советского Союза по германскому вопросу, которые в противовес западным планам вечного раскола Германии указывали путь к созданию единой демократической Германии, не входящей в военные блоки и являющейся равноправным членом семьи европейских народов.

Вот основные положения опубликованного в марте 1952 г. проекта мирного договора с Германией, в котором рисовался облик будущего единого немецкого государства:

((Политические положения: 1. Германия восстанавливается как единое государство. Тем самым кладется конец расколу Германии и единая Германия получает возможность развития в качестве независимого, демократического, миролюбивого государства.

2. Все вооруженные силы оккупирующих держав должны быть выведены из Германии не позднее чем через год со дня вступления в силу мирного договора Одновременно с этим будут ликвидированы все иностранные военные базы на территории Германии.

3. Германскому народу должны быть обеспечены демократические права, с тем чтобы все лица, находящиеся под германской юрисдикцией, без различия расы, пола, языка или религии, пользовались правами человека и основными свободами, включая свободу слова, печати, религиозного культа, политических убеждений и собраний.

4. В Германии должна был, обеспечена свободная деятельность демократических партий и организаций с предоставлением им права свободно решать свои внутренние дела, дооводить съезды и собрания, пользоваться свободой печати и изданий.

5. На территории Германии не должно быть допущено существование организаций, враждебных демократии и делу сохранения мира.

6. Всем бывшим военнослужащим немецкой армии, в том числе офицерам и генералам, всем бывшим нацистам, за исключением тех. [424] кто отбывает наказание по суду за совершенные ими преступления, должны быть предоставлены гражданские и политические права наравне со всеми другими немецкими гражданами для участия в строительстве миролюбивой демократической Германии.

7. Германия обязуется не вступать в какие-либо коалиции или военные союзы, направленные против любой державы, принимавшей участие своими вооруженными силами в войне против Германии.

Территория Территория Германии определяется границами, установленными постановлениями Потсдамской конференции великих держав.

Экономические положения. На Германию не налагается никаких ограничений в развитии ее мирной экономики, которая должна служить росту благосостояния германского народа.

Германия не будет также иметь никаких ограничений в отношении торговли с другими странами, в мореплавании, в допупе на мировые рынки.

2. Германии разрешается производство военных материалов и техники, количество или типы которых не должны выходить за пределы того, что требуется для вооруженных сил, установленных для Германии мирным договором»{688}.

Альтернатива ЕОС была налицо. Плану раскола Германии и Европы противостоял план мирного решения германской проблемы. Плану создания европейской армии с участием германских легионеров был противопоставлен план создания мирной Германии и ее вооруженных сил, призванных служить лишь целям обороны. Этот план был предметом большой дискуссии в западногерманских общественных кругах и, как впоследствии отмечал известный публипист Пауль Зете в книге «Между Бонном и Москвой», оказался тем «упущенным шансом», который Западная Германия не использовала, чтобы предотвратить движение по пути к окончательному закреплению раскола страны{689}.

Мысль о том, что необходимо задержать опасное развитие ФРГ, в то время становилась достоянием значительных кругов, передовую роль среди которых играли немецкие коммунисты В 1951 г. но инициативе КПГ в ФРГ был начат всенародный опрос против ремилитаризации. Хотя власти запретили его проведение, народный опрос увенчался большим успехом. [425]

В Западной Германии к ноябрю 1951 г. уже было собрано 4,5 млн. подписей. К апрелю 1952 г. уже 9119667 жителей Западной Германии, Саарской области и Западного Берлина высказались за немедленное заключение мирного договора с Германией, против ремилитаризации. В Германской Демократической Республике почти все население отдало свои голоса за мир, против войны. В ходе опроса 12,1 млн. человек (из 12,6 млн. участвовавших) проголосовали против американской политики ремилитаризации. Метод народных опросов широко применялся и в последующее время.

В борьбе против своего собственного народа боннские власти не останавливались перед террором. 11 мая 1952 г. западногерманская полиция учинила кровавую расправу над участниками большого молодежного слета «караванов мира» в Эссене, на который съехалось свыше 20 тыс. юношей и девушек из всех частей Западной Германии, представлявших молодежные союзы и религиозные организации, борющиеся за мир. Во время демонстрации был убит молодой мюнхенский рабочий Филипп Мюллер, многие ранены. Полиция арестовала свыше 250 молодых патриотов. Расстрел в Эссене вызвал возмущение во всей стране.

Движение протеста против ремилитаризации стало особенно активным после того, как Франция отказалась ратифицировать договор о ЕОС и открылась реальная перспектива сорвать планы превращения ФРГ в военно-политический плацдарм НАТО. Все это было серьезным сигналом для боннских политических кругов и толкало их к действиям. Но совсем не в том направлении, за которое отдал жизнь Филипп Мюллер!

Крах ЕОС имел своим результатом новые переговоры между ФРГ и западными державами, в ходе которых Соединенные Штаты с той же определенностью преследовали свою цель — включение западногерманских войск в НАТО. С 28 сентября по 3 октября 1954 г. в Лондоне министры девяти держав разработали необходимые подготовительные меры, а 23 октября в Париже были подписаны:

протокол «О прекращении оккупационного режима» в ФРГ;

договор о пребывании иностранных войск в ФРГ;

протокол о присоединении ФРГ к Брюссельскому договору;

протокол о вступлении ФРГ в НАТО{690}.

Парижские соглашения представляли собой сложный комплекс разнообразнейших протоколов и соглашений. Вдобавок [426] основные документы, подписанные в Париже, не носили законченного характера, а были лишь «дополнениями» к ранее принятым соглашениям Это превращало соглашения в сложный кроссворд, разгадка которого была доступна лишь специалистам.

Первая группа документов касалась пересмотра так называемого Брюссельского договора 1948 г. о Западном союзе. В этот союз, в который ранее входили Англия, Франция, Бельгия, Голландия, Люксембург и Италия, была принята ФРГ. Соответственно из преамбулы договора было вычеркнуто указание на меры, «которые могут быть сочтены необходимыми в случае возобновления германской агрессивной политики». Затем весь блок, переименованный в Западноевропейский союз, объявлялся «примкнувшим» к НАТО, тем самым в НАТО вступала Западная Германия.

Вторая группа касалась пересмотра «общего договора» 1952 г. Парижские соглашения объявляли «оконченной» оккупацию ФРГ, но одновременно оставляли в ней западные войска на положении «союзных». ФРГ получала право на формирование своих войск. Размер войск соответствовал «специальному соглашению» от 27 мая 1952 г., т. е. 12 дивизий (500 тыс. человек). ФРГ отказывалась «от производства атомного, химического и бактериологического оружия». В соглашениях, однако, не было ни слова о том, что войска ФРГ не могут использовать подобное оружие, предоставленное ей другими странами. Впоследствии выяснилось, что это была хитроумная уловка, обеспечившая атомное вооружение бундесвера. Один из пунктов предусматривал ревизию всех приговоров, вынесенных после 1945 г. военным преступникам.

В Париже был закреплен раскол Германии, что соответствовало общему плану США. Западные державы объявили, что признают правительство ФРГ «единственно законным» правительством в Германии. Более того, в Париже западные державы взяли на себя не принадлежащее им право диктовать немецкому народу будущее устройство его страны. В пункте 2 статьи 7 измененного «общего договора» они объявили, что единая Германия должна иметь «такую же конституцию, как Федеративная Республика». Тем самым был провозглашен тезис о ликвидации социальных достижений трудящихся ГДР в случае воссоединения на западный манер.

В Париже руководители НАТО заговорили ясным языком. И это встретило полное одобрение в Бонне. Если в 1951 г. Гудериан писал, что он «ждет дел» от США, то теперь он мог констатировать, что его требования выполняются. ФРГ создавала [427] армию без всякой европейской декорации. Наложенные ограничения были весьма условны. Политическая программа Бонна (в том числе реваншистское требование о границах) получила санкцию НАТО. Наконец, военные преступники были выпущены на свободу{691}. За эти «блага» западногерманские политики предоставляли в распоряжение НАТО военный и экономический потенциал Западной Германии. Такова была сущность сговора, совершенного за спиной немецкого народа в прямом противоречии с его интересами.