Генри В. Мортон от рима до сицилии прогулки по Южной Италии Итальянская мозаика
жүктеу/скачать 0.89 Mb.
|
6 На протяжении двадцати миль дорога бежала мимо скал к крайней точке итальянского «каблука». Место это называется Финибус Терра — «край земли». Прозрачное море лизало пустынный берег и забегало в одинокие горные пещеры. В тех местах, где земля вдавалась в воду, я слышал, как море гудит в кавернах. Земля красная, как в Девоншире, и если бы вместо олив я увидел бы яблони, то подумал бы, что путешествую у себя дома при невероятной жаре. Спустился к рыбачьим деревушкам, прилепившимся к скалам. Известняковые дома были выкрашены в голубой и розовый цвет. У маленькой пристани стояло несколько рыбацких лодок. Потом дорога снова прогнала меня из долины наверх. На полпути к мысу увидел спа. Курорт минеральных вод принадлежит государству и называется Санта-Сезария. Из гротов подавалась горячая серная вода. Один из источников находился под морем. Ослепительно белые дома взбегали по террасам на гору. Их марокканскому облику соответствовал большой дворец арабского вида. Вот где можно излечить артрит, подумал я. К сожалению, источник был закрыт, и мне не удалось попить воды или хотя бы взглянуть на лечебную грязь, зато я услышал необыкновенную легенду. Спросил, кто такая Санта Сезария, и мне рассказали. Жил-был в этих местах человек по имени Алоиз. Он был предан своей жене. Когда она внезапно скончалась, его горе не знало предела. Его единственная дочь была копией матери, и человек, обезумев от горя, решил на ней жениться. Девушка пришла в ужас и задумала бежать из дома. Она сказала отцу, что хочет принять ванну, связала за лапки двух голубей, оставила их плескаться в воде и бежала. Утром отец отправился на поиски дочери и нашел ее бродящей по морскому берегу, однако стоило ему приблизиться, как плотный туман скрывал ее из вида. В этом тумане Алоиз потерялся и утонул. Тем временем Сезария бежала по берегу, пока одна из скал не сдвинулась, словно дверь. Девушка увидела божественный свет, струящийся из пещеры. Как только она вошла, скала за нею закрылась, и Сезарию приняли Небеса. Говорят, даже сегодня рыбаки в море накануне праздника Вознесения видят, как открывается скала и из нее проливается божественный свет. Вот такую сагу услышал я о береговых пещерах. Говорят, каждый год в церкви возле пещеры служат мессу. Дорога поднималась и снова опускалась. Я ехал к мысу Санта-Мария-ди-Леука, или Санта-Мария-ди-Финибус-Терра, или к мысу Мадонны Края Земли. Обратил внимание, что на протяжении нескольких миль почти каждый дом окрашен в особый оттенок пурпура. Такой цвет вы можете увидеть в складках одежды греческих терракотовых фигур в музее Бари. Никогда раньше я не видел, чтобы дома красили в такой цвет. Мне он не показался привлекательным. Вскоре я начал спускаться к юго-восточной оконечности Италии, мысу Санта-Мария-ди-Леука. Название это греческое (akra leuca), происходит от белых известняковых скал, что поднимаются на двести футов над слиянием Адриатического и Ионического морей. Некогда моряки, направлявшиеся в Сицилию и обратно, в города Великой Греции, знали его под другим именем — Japygium Promontorium. На высшей точке мыса стоял древний эквивалент маяка — храм Минервы. Сейчас на террасах, спускающихся к воде, стоит высокая колонна со статуей Мадонны, а на месте древнего храма высится церковь Санта- Мария-ди-Финибус-Терра. Странности превращений в неживом мире так же часты, как и в живом. Говорят, что алтарь церкви — тот же, что и в храме богини. Покинув Бари, я до сих пор ехал на юг, теперь же повернул на северо-запад. Здешнее побережье омывают темные волны Ионического моря. Но меня поджидало сильное разочарование! Залив Таранто не поразил меня блеском и цветом. Куда ему до морского пейзажа, который я только что оставил! Низкое побережье с голыми известняковыми холмами и печальные рыбачьи деревни навели на меня тоску. А может, виной тому был сирокко, который на Ионическом побережье полуострова дует еще сильнее, чем на Адриатике? И все же я нетерпеливо ждал встречи с Галлиполи (греческим Каллиполи, «красивым городом»), который, как и его тезка на Дарданеллах, был основан за несколько столетий до новой эры. При въезде в старый город я увидел человека с большим крестом. Он медленно шагал посреди дороги в одеянии религиозного братства, глядя сквозь вырезанные в капюшоне щели. За этой мрачной средневековой фигурой следовали пять старых монахинь, а за ними костлявые лошади, тащившие дряхлый катафалк. За катафалком шел священник вместе с мальчиком, прислуживающим в алтаре. Мальчик нес кадило. Фоном для этой картины был старый Галлиполи с белыми домами, залитыми заходящим солнцем, и небесно-голубое море. Обычай, зародившийся в Бари при Мюрате, — пристраивать новый город к старому, изменил характер страны. Такие путешественники, как Рэмидж (1828) и Эдвард Лир (1847), ее бы не узнали, хотя, когда в начале XX века Норман Дуглас посетил юг Италии, перемены уже начались. С тех пор, благодаря политике правительства и грантам, процесс получил ускорение. Теперь это явление узаконено: у всех старых городов Юга должен появиться новый сосед. Почти повсеместно новый город не только безобразен, но и угнетает своей посредственностью. Впрочем, у этих городов имеется одно достоинство: по крайней мере один чистый отель с душем в номере. Если кому-нибудь захочется испытать на себе средневековые условия, описанные ранними путешественниками, то он может начать с Галлиполи. В списке путеводителя «Guida d'ltalia del Touring Club Italiano» в старом городе нет ни одной гостиницы и есть только один отель в новом. В старом городе не найдешь ни одного дерева, и это обстоятельство напоминает многонаселенный остров Венецианской лагуны, однако Венецианская лагуна никогда не отличалась такой синевой, как море, что окружает Галлиполи. Остров в Венеции не такой белый и не такой африканский, и нет там ничего похожего на массивную анжуйскую крепость с круглыми бастионами. В ее толстых стенах помещается маленький кинотеатр. При наступлении темноты он освещается электрическими лампами. Гордость Галлиполи — греческий фонтан, почти изъеденный временем. Эта архитектурная разновидность известна как нимфаум. Такие фонтаны были популярны в эллинистические времена. Женские и мужские скульптуры иллюстрируют какой-то греческий миф. Подозреваю, что пуританские молотки оказали поддержку Времени, однако полным успехом эта попытка не увенчалась: скрыть некоторые детали так и не удалось. Красота Галлиполи бросается в глаза и днем, но при лунном свете ты словно покидаешь реальность. Галлиполи превращается в зачарованный вечный город, тишину которого нарушает лишь ропот темного моря. Греки, должно быть, таким его и видели — kalli-polis — красивый город. 7 По пути в Таранто я сделал остановку в городке Копертино, который, как помнят читатели книги Нормана Дугласа «Старая Калабрия», был местом рождения Иосифа, летающего святого. Остановившись, я засмотрелся на девушек, наливающих в кувшины греческой формы воду из городского фонтана. Напротив фонтана стояла симпатичная статуя святого Иосифа во францисканском облачении. Он раскинул руки, собираясь взлететь. Иосиф родился в 1603 году. Его отец, плотник, умер еще до его рождения, оставив мать Иосифа без средств к существованию. Будущий святой родился в хлеву. Уже в раннем возрасте Иосиф был способен к левитации. Он мог подняться в воздух и летать либо внутри церкви, либо на открытом воздухе. Большинство из нас, особенно в детстве, помнят о полетах во сне. Психологи утверждают, что это — память о жизни на деревьях во времена обезьяньего прошлого, но Иосиф и в самом деле мог совершать такие полеты наяву. Людям, которые видели эти полеты, не верили. Копертино оказался удивительно тихим и малолюдным городком. Я не мог понять, почему итальянский путеводитель назвал его simpatica cittadina.32 Мне так не показалось. Я нашел церковь Святого Иосифа, построенную в 1754 году, через девяносто лет после его смерти и за несколько лет до того, как его канонизировали. Всего в нескольких шагах оттуда я увидел жалкий беленый домик без окон. На его открытой двери написано «Casa Paterna».33 Я вошел внутрь и мне пришлось подождать, пока зрение не приспособилось. Единственный скудный свет исходил из нескольких свечных огарков, стоявших на грубом деревянном чурбаке. Я заметил надпись, которая сообщала, что в 1603 году здесь родился святой Иосиф. В стеклянной витрине висело его коричневое одеяние. Необычная для итальянцев вещь — сохранить место рождения святого в первоначальном виде. Можно не сомневаться: отсутствие денег объясняет то, что его со временем не украсили драгоценным мрамором. Священник в церкви открыл ящик стола в ризнице. — Он похоронен в соборе в Осимо, это недалеко от Лорето. Там он и умер, но у нас есть его сердце. Взгляните, вот здесь, под алтарем. Его к нам привезли в 1953 году. Изучая жизнь и полеты Иосифа, Норман Дуглас опирался на биографию, которую в 1853 году написал Джузеппе Монтанари. Эта работа цитировалась в сборнике, который я купил в церкви. Моя книжка была издана столетием позже. Ни один автор не делает попытки скрыть факт, что Иосиф был человеком, которого в наши дни называют умственно отсталым, дефективным и, если выразиться помягче, инфантильным. Когда святой впадал в экстатическое состояние, вызванное литургией или медитацией, то он, издав звук, который, по описанию, соответствовал «громкому восклицанию», а иногда и «раскату грома», взмывал в воздух и целеустремленно двигался к какому-то недоступному изображению или иконе Богоматери. У меня создалось впечатление, что его полеты были опасными и раздражающими. Во многих случаях начальство резко приказывало ему вернуться на землю, словно он был гиперактивной домашней птицей. Если бы эти полеты ограничивались неизвестными церквями в отдаленных местах страны, то наверняка сказали бы, что разговоры о преодолении земного притяжения преувеличены, однако Иосиф летал и в Риме, и в Неаполе, и в других городах на глазах у известной культурной публики, включая понтифика Урбана VIII. Изумление, которое он вызывал, было чрезвычайным. Во всяком случае, один человек из избранной аудитории упал в обморок от страха, когда Иосиф пролетал над его головой. Иногда он брал с собой в полеты друга. Когда происходила церемония пострижения в монахини, Иосиф бывал так взволнован красотой обряда, что подбегал к священнику, брал его за руку и взлетал вместе с ним к потолку. В другой раз он прижал к себе духовника монастыря. Держась за руки, они поднялись над землей и стали стремительно над ней кружиться. Самый замечательный полет состоялся в Ассизи, когда он, как всегда, громко вскрикнув, схватил за волосы одержимого по имени Бальтазар и поднял с собой в воздух к огромному восхищению зрителей. Когда они снова опустились на землю, Бальтазар сознался, что излечился от серьезной нервной болезни. В 1645 году гранд-адмирал Кастилии, которого только что назначили испанским послом в Ватикан, прослышал о святости Иосифа и вместе с женой специально поехал посмотреть на него в Ассизи. Он долго беседовал со святым в его келье и сказал жене: «Я только что встретил еще одного святого Франциска». Она попросила отца настоятеля, чтобы тот пригласил святого в церковь, и она бы тоже на него взглянула. К Иосифу послали гонца. Как только Иосиф вошел в церковь, сразу же устремил взор на статую Мадонны над алтарем и, издав пронзительный крик, пронесся над головами присутствующих, после чего обнял статую. Жена адмирала упала в обморок. Современники находили в Иосифе поразительное сходство со святым Франциском. Как и его великий предшественник, он называл свое тело «братом Ослом» и говорил о связи животных и растений, но в его жизни не было святой Клары, пока в 1650 году он не встретил принцессу Марию Савойскую, глубоко религиозную женщину и члена францисканского ордена. Говорят, что их свидание оказалось встречей душ-близнецов. Она осталась жить в Перудже, неподалеку от Иосифа. Среди других экзальтированных друзей Иосифа были принц Казимир, ставший королем Польши (он много лет поддерживал переписку со святым), а также принц Леопольд Тосканский. Фридрих, герцог Брауншвейгский, после того как увидел один из полетов Иосифа, отрекся от лютеранства и стал ревностным католиком. К концу жизни святого слава Иосифа стала так велика, что приходилось запирать его, чтобы спасти от внимания поклонников и любопытства зевак. Хотя силы его слабели, он все же совершил короткий полет за день до смерти. На смертном одре Иосиф прошептал: «Ослик начал карабкаться в гору; ослик не может пойти дальше, он хочет сбросить свою шкуру». Иосифу было шестьдесят лет. Похоронили его в соборе Осимо и через четыре года канонизировали. 8 Я повидал множество салентинских городов. Некоторые из них были такими маленькими, что англичанин ошибочно принял бы их за деревни. Но здесь нет деревенских полей, и, какими бы крошечными и пыльными ни были эти городки, в них имеется главный признак латинского урбанизма — пьяцца. Мелкий фермер и трудящийся по утрам покидают город и отправляются на работу в виноградник или оливковую рощу, а вечером возвращаются домой. В этой части Италии легко узнать греческое лицо, хотя, возможно, это — моя романтическая иллюзия. Местный ландшафт дышит стариной, Ионическое море тихо рокочет в скалистых бухтах. Складывается обманчивое впечатление, будто в молчании оливковых рощ и в движении городов прошлое совсем рядом. По дороге в Таранто я остановился в маленьком городе, чтобы взглянуть на церковь. Возвращаясь к машине, услышал звуки музыки. Играли что-то вроде джиги. Я различил скрипку, гитару, барабан и, кажется, тамбурин. Оглянувшись по сторонам в поисках источника звука, увидел толпу, стоявшую на соседней улице. Вытянув шею, глянул через головы зрителей и увидел танцующую деревенскую женщину. Глаза ее были закрыты, и лицо, как у человека, погруженного в транс. Женщина держала в руке красный носовой платок, которым помахивала с грацией, которой я от нее не ожидал. Меня удивила серьезность толпы. Никто не улыбался. Что-то во всем этом было странное. Может, эта женщина сумасшедшая или пьяная? Оглянувшись на сосредоточенные лица зевак, не стал задавать вопросов и, не желая вмешиваться в это болезненное действо, пошел прочь. До конца жизни буду жалеть о своем поступке. Несколько дней спустя вспомнил о танцовщице и рассказал о ней приятелю в Таранто. Ты так и не понял, чему стал свидетелем? Женщина была «взята» тарантулом, потому и танцевала. Возможно, она будет танцевать несколько дней, пока окончательно не лишится сил. Ей надо выгнать яд. Я видел это лишь дважды, а ведь я прожил на Салентино всю свою жизнь. Тебе повезло. Иногда можно увидеть tarantolati на деревенских улицах, на перекрестках, но обычно это происходит в домах, и, хотя большинство людей думает, что тарантеллу давно не танцуют, на самом деле сотни крестьян Лечче продолжают ее танцевать. Они верят, что таким образом спасают себя от яда паука. Когда ты сказал, что женщина была «взята» тарантулом, что ты имел в виду? Просто то, что он ее укусил. Мы называем это пиццика (щипок), а люди, которые думают, что их укусил тарантул, называются пиццикати. Чаще всего жертвами паука становятся женщины, потому что они работают на полях после жатвы, и пауки там — обычное явление. — Но я читал, что укус тарантула не ядовит и не опаснее укуса пчелы. Приятель пожал плечами. — Возможно, — согласился он. — Но это продолжается столетиями. Кто может сказать, что стоит за этим? 9 Посмотрев на тарантеллу воочию, я вернулся в город в надежде увидеть еще одного танцора, но больше такого случая мне не представилось. Мне рассказали, что женщина с перерывами танцевала всю ночь и весь следующий день и так измучила себя и музыкантов, что уснула, а проснувшись, почувствовала себя здоровой. Ее семья отнеслась к этому происшествию спокойно, словно она поправилась после сильной простуды. Родственники были со мной вежливы и обходительны, поблагодарили за сочувствие. Я крайне удивился тому, что эта болезнь или мания, которую я всегда связывал с древней магией, до сих пор существует. Опросил несколько людей, знакомых с этим феноменом, в том числе и врачей, и они любезно рассказали мне все, что знали. Литературы на тему о тарантизме вышло достаточно. Об этом стали писать еще в XVI веке. Симптомы неизменны, как и лекарства. Странные случаи, происходящие и сегодня на Салентинском полуострове, ничем не отличаются от наблюдений, подробно описанных в XVII веке итальянским врачом Эпифанием Фердинанде. В мозгу человека происходит значительное отклонение от нормы, и люди приписывают свою болезнь укусу скорпиона или другого вредоносного насекомого, хотя главной причиной такого сбоя являются пауки, которых можно увидеть на итальянском сжатом поле. Насекомое это — Lycosa tarantula — быстрое, мохнатое, длина его туловища составляет три четверти дюйма. Несмотря на страшноватую наружность, тарантул, по уверениям ученых, совершенно безвреден. Имя свое он получил от города Таранто, где, как говорят, его чаще всего находят, хотя несколько знакомых сказали мне, что они его никогда не видели. Второй паук — Latrodectus tredecim guttatus — помельче первого и медлительнее. Его яд может причинять боль в течение двух дней. Жертва его укуса терзается страхом, страдает от боли, рвоты и галлюцинаций, но ни один врач, с которым я говорил, не верит, будто яд двенадцать месяцев может никак себя не проявлять, а потом ровно через год совершить на человека вторую атаку, как настаивают на этом многие укушенные этим пауком люди. Можно подумать, что древняя мания, с необычным антидотом в виде музыки и танца, окружена какой-то тайной, но это не так. Часто страдальцы сами охотно обсуждают симптомы своей болезни, и каждый крестьянин на Салентинском полуострове расскажет вам, что единственным средством от укуса является танец. Необходимо танцевать, пока яд не выйдет вместе с потом наружу. Если симптомы повторятся, нужно снова пуститься в пляс. Люди, подвергшиеся нападению паука, чрезвычайно чувствительны к цвету. Они не отдадутся во власть музыки, пока им не дадут ленту или платок того цвета, который им нужен. Одна пострадавшая женщина описывала свои ощущения Джузеппе Джильи: «Я жала пшеницу на поле, — рассказала она. — Было жарко и душно, так что мы прекратили работу еще до полудня и улеглись в тени у стены. Съев немного хлеба, я закрыла глаза и постаралась уснуть, как вдруг почувствовала боль в руке. Но я ничего не увидела! Я сразу догадалась, что меня укусил тарантул. Стала плакать. Это — ужасное несчастье для бедных людей: ведь из-за долгой болезни нельзя работать. Я пошла домой, а несчастье следовало за мной. Знала, что единственное средство — танец. Боль в руке не проходила. Душа ныла. Все казалось мне черным: люди в черной одежде, черные предметы, черные дома. Меня преследовала мысль о смерти. Если умру, муж останется с четырьмя детьми, а самому младшему всего четыре года. Я ходила по дому кругами. Мне трудно было дышать, казалось, железная рука сдавила мне грудь. В доме начали приготовления к танцу. Я почувствовала себя получше и легла на кровать. Но через полчаса вскочила, не в силах успокоиться. Домашние пошли за музыкантами. Расстелили предо мной десять, а может, двадцать платков разных цветов. Начала танцевать, но вы даже представить не можете, как я страдала! Цвета не уменьшали моей тоски. Значит, ни один из цветов не совпадал с цветом тарантула, который меня укусил. Неожиданно я вскрикнула, увидев молодого человека в черной одежде! Почувствовала себя лучше, видно, потому что укусивший меня тарантул, должно быть, был черным. Я упорно смотрела на одежду парня. Танцевала три дня подряд, после чего совершенно выздоровела». Долгая история тарантизма полна рассказов, иллюстрирующих важное значение цвета для больных. Они приходят в отчаяние, пока какой-то цвет не совпадет с нужными им ощущениями, хотя, конечно же, представление о том, что пауки бывают разных цветов, — чистое воображение. Писатель XVII века упоминает монаха-капуцина из Таранто. Он тоже стал жертвой паука. Его танец привлек такое внимание, что сам кардинал Каэтано пришел посмотреть на него. Как только монах увидел красную сутану посетителя, тотчас, странно жестикулируя, прыгнул к нему и обнял бы, если бы тот не отстранился. Он отказался танцевать и обращать внимание на музыку, которая до того момента приводила его в восторг, но страшно опечалился, и дело кончилось обмороком. Кардинал оставил монаху свою красную сутану и ушел, а монах немедленно вскочил на ноги и пустился в буйный пляс, прижимая к себе сутану. Так же важно, как и цвет, выбрать правильную музыку. Существует около тридцати тарантелл, все они известны, некоторые были написаны в XVII веке. Одна из самых старых называется pаnno rosso — «красная ткань», а другая, более медленная, — рапnо verde, «зеленая ткань». Обязательно наличие трех музыкальных инструментов — скрипки, гитары и тамбурина. Иногда к ним присоединяется флейта или аккордеон. Музыкантам требуется большой репертуар, поскольку, как мне сказали, иногда необходимо проиграть вступление к десяти или двенадцати мелодиям, прежде чем больной будет доволен. Известно, что в прошлом возникало немало сочувственных истерик. Многие люди, не пострадавшие от укусов, начинали испытывать невероятное волнение, а другие, возможно шутки ради, к ним присоединялись. Группы странствующих музыкантов ходили по Южной Италии и аккомпанировали танцующим страдальцам. Следует отметить, что женщины бывали укушены чаще мужчин. Этот летний экзорцизм называли il carnevaletto delle donne — маленький женский карнавал. Чаще все вспоминают историю о богаче из Таранто. Он не верил в тарантизм и приписывал это явление женской истерии. Даже угрожал наказать женщин в своем поместье, если кто-то из них проявит симптомы такой болезни. По иронии судьбы, его самого укусил тарантул. Испытывая страшную боль и лихорадку, богач соскочил с кровати и принялся танцевать. К нему привели музыкантов, и. его прыжки стали еще более дикими. Он выбежал из дома на улицу и заорал: «Напnо ragion'le femmine! Напno ragion'le femmine! — Женщины правы! Женщины правы!» Еще одной невольной жертвой стал епископ из Фолиньо. Он ради шутки дал себя укусить тарантулу, но так заболел, что, не в силах найти облегчения, стал танцевать. Самая значительная книга о тарантизме появилась в 1961 году — это «La terra del rimorso» («Земля раскаяния»), принадлежащая перу римского профессора истории религии Эрнесто де Мартино. Профессор задумал лечить тарантизм современными методами и пригласил для этой цели команду ученых, в которую включил психиатра, психолога, антрополога и музыканта. Они отправились на Салентинский полуостров, в провинцию Лечче. В июне 1959 года команда выявила тридцать пять человек, считавших, что они страдают от укуса паука. Девятнадцать человек были тщательно обследованы на дому. Хотя исследователи не обнаружили никаких симптомов, которые не были бы описаны учеными XVII века, они посмотрели на проявления болезни под новым углом. В ходе работ обнаружили, что на Салентинском полуострове есть одно место, в котором никогда не бывает случаев тарантизма. Это — город Галатина, один из крупных городов винной торговли, с населением более двадцати тысяч человек. Среди церквей есть одна, посвященная Петру и Павлу. Благодаря тому, что город является вотчиной святого Павла, все верят, что в Галатине нет змей, рептилий, пауков и прочих вредоносных созданий. Причина? Потому что святой Павел на Мальте не понес никакого вреда от змеи, обвившей его руку (Деяния святых апостолов, 28:3–4). В то, что апостол защищает от ядовитых укусов, верят не только на Салентинском полуострове, но и на всем юге Италии. Словосочетание — feudo di Calatina — «вотчина Галатина», — используемое крестьянами для описания города, уцелело в разговорной речи со времен Отвилей и норманнских королей Сицилии. Профессор де Мартино и его коллеги отметили, что ежегодное возвращение тарантизма происходит в июне, когда жертвы паука становятся беспокойными, грустными и начинают испытывать страх, что яд снова возьмет над ними власть. Тогда они снова начинают танцевать. Команда ученых изучала одну женщину, которая, протанцевав несколько дней, начала лаять, как собака, а потом, не выходя из состояния транса, стала вдруг нормальной и кивнула музыкантам, чтобы те прекратили играть, после чего пошла спать и излечилась. Такие люди после излечения посещают «вотчину Галатину» 20 июня, в день праздника святого Петра и Павла, чтобы отблагодарить апостола за излечение. По этому случаю люди надевают белые одежды. Спрятавшись на церковной галерее, профессор наблюдал удивительные, сумасшедшие явления. Священники на это время тактично удалялись из помещения. Один человек, войдя в церковь, упал на спину и, издавая громкие крики, последовал в такой позе к алтарю. Тело его при этом судорожно дергалось. Добравшись до алтаря, он полез на него и притронулся к иконе святого Павла. Одна женщина улеглась на алтарь всем телом. Трудно понять, выражали ли жертвы тарантизма благодарность за излечение или просили апостола убрать из своего организма остаток паучьего яда. Книга удивит тех, кто думает (и таких людей большинство), что тарантизма больше нет и что тарантеллу играют только ради увеселения туристов. В одной из книг приводятся фотографии людей, считающих себя жертвой паука. На их лицах нет и следа веселости и живости, которые должна бы внушать тарантелла. Мы видим измученных крестьянских женщин. Они скинули башмаки и, оставшись в черных шерстяных чулках, печально кружатся по своим бедным комнатам, а мрачные музыканты в расстегнутых рубашках, из-под которых видны майки, исполняют древние мелодии. На фотографиях танцоры показаны в начале пляски, а потом несколько дней спустя, когда они без сил падают на руки друзей. Похоже, это конец тарантизма. Тем не менее он окружен тайной. Ни один разумный человек не поверит в то, что пауки отравили этих людей, но, возможно, что вид паука закрепился у них в подкорке. С ним связаны древние языческие импульсы, которые, как ни странно это может показаться, связывают крестьян Апулии с безумием корибантов. То, что этот вид нервного расстройства приписывают безобидному пауку, возможно — последний отголосок массовой мании Средневековья. Тогда это было обычным явлением. Можно упомянуть детское паломничество, когда тысячи девочек и мальчиков отправлялись в Святую Землю, при этом они либо поголовно погибали, либо их продавали в рабство. Были и флагелланты — и до и после черной смерти. Они ходили по Европе и стегали себя бичами, замаливая грехи мира. К ним присоединялись тысячи добровольцев из мест, по которым они проходили. Флагелланты сделались таким общественным злом, что, заслышав об их приближении, города крепко-накрепко запирали ворота, а Милан в качестве предупреждения ставил виселицы. За флагеллантами на Европу накатила новая напасть — пляски. Начало этому, после черной смерти, положила Германия. Под бой барабанов и звуки волынок тысячи людей выходили из дома и, приплясывая, шли по стране. Они держали друг друга за руки и тряслись в конвульсиях. Скакали, пока не падали без чувств. Многие умирали, другие в бреду падали в реки, либо сознательно кончали с собой. Как и сегодняшние жертвы пауков в Италии, танцоры верили в то, что страдают от тяжкой болезни, которую можно вылечить только сильными телодвижениями. В Льеже, Утрехте и других северных городах танцоры выходили с Цветами в волосах и на талии, обматывались длинными отрезами ткани, при этом надеялись, что, когда упадут в обморок, кто-нибудь воткнет в ткань палку и крепко ее привяжет. Верили, что такая конструкция принесет страдальцу облегчение до новой атаки. В Метце однажды на улицах собралось более тысячи пляшущих и орущих людей. Крестьяне покидали свои поля, ремесленники уходили из мастерских, женщины — из домов. Они присоединились к беснующимся, и скоро в богатом городе настал полный хаос. Любопытно то, что все верили: излечиться можно в часовнях Святого Вита, возле Цаберна и Ротштейна. Можно не сомневаться, что такие исцеления случались. Великий врач Парацельс, изучавший эту проблему в XVI веке, сказал: те, у кого не было другого средства, кроме пляски, танцевали, пока не умирали, однако те, кто шел к святому Виту, излечивались. А что это за святой? Он был уроженцем Южной Италии, родился в Сицилии и был замучен в 303 году при Диоклетиане. Виту посвящено много церквей на юге Италии. Рассказывают, что он обнажил перед палачом шею и попросил Господа дать ему силу излечить всех, подверженных плясовой мании. Будто бы голос с Небес ответил: «Вит, твоя молитва исполнена». Однако эта легенда появилась лишь в Средневековье. Конечно же, это была попытка Церкви унять страшную истерию, из-за которой опустели деревни, а города погрузились в хаос. Как и в случае с тарантеллой, музыка была настолько приятна танцорам, что магистраты, стараясь увести плясунов из города, специально держали музыкантов в сельской местности. Тех, кто приходил в часовню Святого Вита, после религиозной церемонии подводили к алтарю, где из них изгоняли танцующих демонов. Хотя многие совершенно излечивались, некоторые продолжали дергаться до конца жизни. Название «пляска святого Вита» дожило до наших дней. Его применяют к мышечным сокращениям, которые не имеют ничего общего с массовыми плясками Средневековья. Англичане всегда интересовались тарантеллой — ив XVII, и в XVIII веке. Им нравился живой неаполитанский танец, который прислуга обоих полов тут же исполняла, стоило только намекнуть на чаевые. Я обнаружил одно из самых ранних английских упоминаний о тарантуле и тарантелле. Это был путешественник Джордж Сэндис, который, возвращаясь в 1611 году с Ближнего Востока, вышел на побережье Калабрии, где, по его словам, «великое множество тарантулов». «Они прячутся в ямках, пещерах, — продолжил он, — в грязных отбросах, между бороздами, и деревенским людям приходится жать урожай в сапогах. Укус смертелен, а если средства, принятые против яда, помогают, то такие случаи считаются чудом. Некоторые люди после укуса тарантула впадают в глубокий сон; другие — напротив — никак не могут уснуть. Кто-то все время подпрыгивает, а другие становятся невероятно ленивы. Один бранится, второй страдает от непрерывной рвоты, третьего охватывает помешательство. Кто-то рыдает, а кто-то не может удержаться от смеха, и это — самое распространенное явление. Когда человек слишком весел, о нем говорят, что его ужалил тарантул. Разновидностей тарантула так же много, как и симптомов вызванного им заболевания… Веселые, буйные и другие, чересчур активные, излечиваются музыкой. Заслышав ее, они пускаются в пляс и танцуют без устали, так как с движением и потом яд выходит из организма. А музыку приходится выбирать, чтобы пробудить в печальных и сонных людях желание танцевать. Если это удается, они своей пляской доводят музыкантов до изнеможения. Со временем боль уходит вместе с инфекцией, и мозг освобождается от страдания. Если музыка прерывается, болезнь возвращается, поэтому надо играть, пока она окончательно не исчезнет». Затем Сэндис упоминает знакомого нам персонажа — епископа в красной сутане. «Епископа этой страны, — пишет он, — облаченного в красную сутану, увидел человек, пострадавший от укуса тарантула. Больной издал истошный крик и пустился в пляс вокруг священника. Епископ оскорбился и приказал ему оставить себя в покое, а сам торопливо пошел прочь. Однако присутствовавшие при этом люди стали просить епископа проявить сочувствие к бедному несчастному человеку, который, возможно, умрет. Пусть епископ постоит тихонько и потерпит, пока из больного не выйдет дьявол. Священник устыдился и остался стоять, а больной плясал вокруг него несколько часов. Случилось чудо: больной окончательно выздоровел». Сэндис не понял: то, что, по его понятиям, было «истошным» криком, на самом деле выражало не насмешку, а восхищение. Не зря люди просили епископа остаться: они знали, что красный цвет его одеяния может содействовать излечению. Сэмюел Пипс в своем дневнике за 4 февраля 1662 года упоминает некого «мистера Темплера», великого путешественника, который, говоря о тарантуле, заметил, что во время сбора урожая в Италии «музыканты идут на поля, ожидая, что их наймут люди, укушенные пауками». Среди английских путешественников, интересовавшихся тарантизмом, был философ Джордж Беркли, епископ Клойна. Он приезжал в Южную Италию в 1717–1718 годах, и жаль, что мало видел, потому что рассказчик он идеальный. В Бари, однако, он стал свидетелем редкого проявления: танцующий человек схватил меч и сделал в его сторону угрожающий жест. В дни, когда мечи стали атрибутом тарантеллы, женщины, как и мужчины, часто танцевали с ними и иногда наносили себе ими ранения, как жрецы Кибелы. Куда бы ни приезжал Беркли, он просил показать пауков, но ему удалось увидеть их очень мало. О тарантулах он слышал много вздора. Например, один приор из Барлетты сказал мне, что человек может отравиться, если съест фрукт, укушенный пауком. Начиная с XVIII века, путешественники, которые редко углублялись в страну южнее Неаполя, знали тарантеллу лишь как быстрый деревенский танец, о котором Рэмидж писал, что «он похож на старинный, довольно вульгарный шотландский танец, прозванный pillow („подушка“), от которого отказались, после того как в моду вошла кадриль». 15 апреля 1801 года в Лондоне произошло любопытное представление. В этот день до Англии дошла весть о победе Нельсона при Копенгагене. Лорд Рексол говорит, что примерно в десять часов вечера он решил навестить сэра Уильяма Гамильтона, который жил тогда в особняке, что соответствует сейчас дому 23 на Пикадилли, напротив Грин-парк. Там он обнаружил маленькую компанию друзей, которым Эмма Гамильтон пела песни, аккомпанируя себе на клавесине. Потом она решила станцевать тарантеллу. «Сэр Уильям начал танцевать вместе с ней, но, как и следовало ожидать, через несколько минут устал. Герцог де Нойя сменил его, но и он, будучи на сорок лет моложе сэра Уильяма, быстро сдался. Тогда леди Гамильтон послала за своей горничной, но и она вскоре запыхалась. Ее выручила чернокожая служанка, которую лорд Нельсон подарил леди Гамильтон по возвращении из Египта». Леди Гамильтон тогда было сорок; сэру Уильяму — семьдесят один год. жүктеу/скачать 0.89 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|