Гийом Мюссо Бумажная девушка

32

Клин клином

— Бр-р-р! Ну и мороз!

Поежившись, Билли застегнула ветровку.

Операцию назначили на следующий понедельник. Мы решили немного развеяться и провести выходные на природе. Не думая о том, на что мы будем жить дальше, я взял напрокат машину и снял домик рядом с городом Плогоф, прямо напротив острова Сен.

Официант церемонно поставил на стол блюдо с морепродуктами.

— Почему ты не ешь? — удивилась Билли.

Я недоверчиво рассматривал всевозможных устриц, морских ежей, омаров и петушков, втайне мечтая о гамбургере с беконом.

Преодолевая отвращение, я попытался выковырять из панциря омара.

— Ну что ты как маленький! — пошутила Билли.

Она протянула мне политую лимонным соком устрицу.

— Попробуй! Это самая вкусная в мире еда.

Я с неприязнью посмотрел на склизкое существо.

— Подумай о манго, которое мы ели в Мексике! — сказала Билли.

«Описывать вкусы реального мира…»

Я с закрытыми глазами проглотил плотное тело моллюска. Оно оказалось солоноватым, пикантным и слегка отдавало йодом. Во рту появился вкус водорослей и лесных орехов.

Билли улыбнулась и подмигнула.

Ее седые волосы развевались на ветру.

По морю сновали суда для ловли лангустов и разноцветные лодчонки, с которых добывали моллюсков и ракообразных.

«Не думай о завтрашнем дне и уж тем более о том времени, когда ее не станет.

Живи настоящим».

Прогулявшись по извилистым улочкам портового района, мы вышли к пляжу Трескадек. Там мы сели в машину и доехали от бухты Трепассе до мыса Ра, причем Билли постоянно просила пустить ее за руль. Мы вспомнили эпизод с калифорнийским шерифом, остановившим нас за превышение скорости, и захохотали как сумасшедшие. Я вдруг понял, что у нас накопилось немало общих воспоминаний. Внезапно мне захотелось поговорить о будущем, но я подавил это желание.

Потом пошел дождь. И, естественно, он начался, когда мы лазили по прибрежным скалам. На мое ворчание Билли ответила:

— Здесь как в Шотландии! Дождь — это часть пейзажа. Разве можно представить себе Северо-Шотландское нагорье или озеро Лох-Ломонд в лучах солнца?

* * *

— Попробуй, это просто объедение! Домашние трюфели с кремом шантийи.

Бросив на подругу хитрый взгляд, Мило попробовал десерт: довольно плотной консистенции, а по вкусу действительно похоже на трюфель с легким ароматом вишневой косточки.

Они сидели за уличным столиком ресторана на пьяцца Навона — площади, мимо которой не проходит ни один турист, приезжающий в Вечный город. Известную площадь, где первые этажи домов занимают кафе-мороженое и рестораны с живописными террасами, издавна облюбовали художники-портретисты, мимы и уличные торговцы.

Вечерело. Подошла официантка и зажгла стоящую на столе свечу. Было тепло. Мило с нежностью смотрел на Кароль. Несмотря на неудачу с книгой, они отлично провели день, гуляя и мирно беседуя. Несколько раз Мило собирался признаться в чувствах, которые так долго скрывал, но всякий раз сдерживался, боясь потерять дружбу и расположение Кароль. Он был очень уязвим и боялся, что не переживет отказа. Ему очень хотелось, чтобы она взглянула на него по-новому. Научиться вести себя с ней по-другому. Показать, каким он может стать, если будет любим.

За соседним столиком ужинала семья австралийцев с пятилетней дочкой. Кароль и девочка подмигивали друг другу и то и дело прыскали со смеху.

— Какая чудесная малышка!

— Да, очень забавная.

— И такая воспитанная!

— А ты хочешь иметь детей? — внезапно спросил Мило.

Кароль тут же заняла оборонительную позицию:

— Что за странный вопрос?

— Э-э-э… мне кажется, ты будешь отличной матерью.

— С чего ты взял? — огрызнулась она.

— Просто чувствую.

— Бред!

— Почему ты так реагируешь?

— Я хорошо тебя знаю. Уверена, это одна из фразочек, которыми ты охмуряешь девиц. Ты же думаешь, что любой приятно услышать такое.

— А вот и нет! Ты несправедлива ко мне! Чем я заслужил такое отношение?

Он так разнервничался, что опрокинул стакан.

— Мило, ты меня не знаешь! Тебе ничего не известно о моей личной жизни.

— Так расскажи, черт возьми! Что за секреты?

Кароль задумчиво посмотрела на друга и решила поверить в искренность его намерений. Может, она и правда погорячилась.

Мило поднял стакан и промокнул лужу салфеткой. Зря он, конечно, вспылил, но внезапные перемены в настроении Кароль по отношению к нему становились невыносимы.

— Почему ты обрушилась на меня, стоило затронуть эту тему? — спросил он более спокойным голосом.

— Потому что я уже была беременна.

Кароль отвернулась. Правда сама собой вышла на свет, как пчела, вылетающая из банки после нескольких лет, проведенных в заточении.

Мило был ошарашен. Он сидел не шелохнувшись и смотрел на глаза Кароль, блестевшие в темноте, как грустные звезды.

Она достала свой билет на самолет и положила на стол.

— Хочешь узнать подробности? Отлично. Я доверюсь тебе. Я раскрою свою тайну при условии, что ты не произнесешь в ответ ни одного слова. Я расскажу то, что не знает никто, а потом сяду в такси и уеду в аэропорт. В двадцать один тридцать последний рейс в Лондон, а оттуда в шесть утра есть самолет до Лос-Анджелеса.

— Ты уверена, что…

— Абсолютно. Я рассказываю и уезжаю. А потом ты неделю не звонишь и не ночуешь у меня. Либо так, либо никак.

— Хорошо, я согласен.

Кароль посмотрела по сторонам. В центре площади гигантские статуи фонтана Четырех Рек уцепились за обелиск и бросали на нее суровые взгляды.

— В первый раз он сделал это в мой день рождения, когда мне исполнилось одиннадцать, — начала она.

* * *

— Конечно, умею, — обиделся я.

— Ладно, поиграй в мужчину, а я буду смотреть на тебя обожающим взглядом покорной женщины.

— Если думаешь, что мне это помешает…

К великой радости Билли, над Финистером бушевала гроза: ставни хлопали, потоки воды лились по стеклам, а в доме было холодно, как на Северном полюсе. Очевидно, упомянутое в объявлении выражение «деревенское очарование» переводилось с французского как «отсутствие отопления» и «отвратительная изоляция».

Чиркнув спичкой, я попытался разжечь горку сухих листьев, которые засунул под поленья. Огонь быстро принялся… и почти сразу потух.

— Неубедительно.

Билли тщетно пыталась скрыть улыбку.

В банном халате и с тюрбаном из полотенца на голове она подбежала к камину.

— Найди мне газету.

Порывшись в ящике буфета, я обнаружил старый номер «Экип» от 13 июля 1998 года, вышедший на следующий день после победы Франции в Кубке мира по футболу. На первой странице огромными буквами было написано «НАВСЕГДА», а ниже фотография Зинедина Зидана, бросающегося в объятия Юрия Джоркаеффа.

Билли разъединила листы и скомкала так, чтобы воздух легко проходил между ними, объяснив при этом:

— Бумага должна дышать. Меня так учил отец.

Она перебрала щепки, оставив только самые сухие, и сложила их над комом бумаги. Наконец Билли построила нечто вроде вигвама из крупных поленьев и гордо произнесла:

— Теперь разжигай.

Две минуты спустя в камине весело потрескивал огонь.

От порывов ветра стекла дрожали так, что лишь чудом не вылетали из оконного переплета. Хлопнул ставень, в тот же момент произошло короткое замыкание, и комната погрузилась в темноту.

Я порылся в счетчике в надежде, что свет включится сам собой, и уверенным голосом сказал:

— Ничего страшного. Очевидно, что-то с предохранителем или с пробками…

— Возможно. Только это счетчик на воду. А электрический висит в прихожей… — издевательски сказала Билли.

Я с хладнокровной улыбкой выслушал замечание и направился было к выходу, но она схватила меня за руку и…

— Подожди!

Она сняла с головы полотенце, развязала пояс, и халат соскользнул на пол.

Я обнял ее, и наши тени переплелись на стенах комнаты.

* * *

Как будто мама ничего не знала!

Потом Кароль рассказала о чувстве вины, о законе молчания, о том, как ей хотелось броситься под автобус, когда она возвращалась из школы. И об аборте, который она втайне от всех сделала в четырнадцать лет. После этого она чувствовала себя опустошенной, почти мертвой, в жизни не осталось ничего, кроме страданий.

Она рассказала о Томе, который помог ей уцепиться за жизнь, каждый день открывая врата в волшебный мир «Трилогии ангелов».

Наконец, она попыталась объяснить, почему до сих пор остерегается мужчин и не верит в жизнь, а иногда, хотя ей стало существенно лучше, на нее накатывают приступы отвращения…

Кароль замолчала, но не встала из-за стола.

Мило сдержал слово: пока она говорила, он ни разу не раскрыл рта.

Но один вопрос напрашивался сам собой.

— Когда это закончилось?

Кароль задумалась: отвечать или нет? Она оглянулась и обнаружила, что австралийцы давно ушли. Выпив глоток воды и надев свитер, который до этого лежал у нее на плечах, она ответила:

— Это другая история, и я не уверена, что имею право рассказывать ее.

— А кто… кто имеет право?

— Том.

* * *

Час спустя я пошевелил угли и подложил в камин полено.

Мы умирали от голода, но в шкафах и холодильнике было шаром покати. Правда, в буфете я обнаружил бутылку сидра со странной надписью «Made in Quebec».⁸⁹ Это оказался так называемый ледяной сидр, который делают из яблок, провисевших на дереве до первых морозов. Я откупорил бутылку, глядя в окно: на улице все еще свирепствовала буря, не видно было ни зги.

Завернувшись в одеяло, Билли встала с дивана и подошла ко мне с двумя керамическими чашками в руках.

— Я хочу кое о чем спросить, — начала она, целуя меня в шею.

Она сняла со спинки стула мою куртку и достала из кармана кошелек.

— Можно?

Я кивнул. Отогнув наполовину оторванную подкладку в отделении для банкнот, Билли достала металлическую гильзу и спросила, показывая ее:

— Кого ты убил?

* * *

Годом ранее этого двадцатишестилетнего афроамериканца полиция остановила за превышение скорости. Пьяный водитель отказался выполнять приказы стражей порядка, и они избили его электрическими дубинками. Он отчаянно сопротивлялся, а те молотили, не видя, что с балкона их снимает режиссер-любитель. На следующий день кассета оказалась на телевидении. Кадры моментально разошлись по миру, все телеканалы бесконечно показывали их, заставляя людей испытывать чувства гнева, стыда и возмущения.

— Их оправдали!

Разговоры стихают, отовсюду несется страшная ругань. Возмущение и ненависть буквально наполняют читальный зал. В моем районе большинство населения черные. Я понимаю, что беда не за горами и лучше всего сейчас же вернуться домой. Известие о вердикте разносится со скоростью света. Воздух наэлектризован, все раздражены. Полиция, конечно, не впервые злоупотребила полномочиями, да и судебные процессы черные нечасто выигрывают, но тут была видеозапись, а это все меняет. Вся планета видела, как четверо распоясавшихся полицейских избивали несчастного. Более пятидесяти ударов дубинкой и десяток пинков ногами обрушились на закованного в наручники человека. Чудовищный оправдательный приговор стал последней каплей. Президентство Рейгана и Буша и так было настоящим ужасом для бедных слоев населения. У них не осталось сил терпеть. Им надоели нищета и безработица. Надоели наркотики и образовательная система, где нет ни намека на равенство.

Я возвращаюсь домой, насыпаю себе кукурузных хлопьев и включаю телевизор. В разных частях города начинаются бунты. Я вижу первые кадры того, что в ближайшие три дня станет повседневной жизнью: грабежи, пожары, столкновения с полицией. Все полицейские участки в районе улиц Флоренции и Нормандии разгромлены. Подозрительные личности разбегаются в разные стороны с коробками еды, украденной в магазинах. Другие толкают перед собой тележки из супермаркетов с диванами и бытовой техникой. Власти призывают к спокойствию, но их никто не слушает. Честно говоря, мне это только на руку…

Я вытаскиваю из радиоприемника свои накопления, хватаю скейтборд и мчусь к Маркусу Блинку.

Маркус — мелкий хулиган, довольно «безобидный». Он не принадлежит ни к какой группировке, а промышляет перепродажей левака и оружия и барыжит травкой. Мы вместе учились в младших классах. Он неплохо относится ко мне, потому что я пару раз помогал его матери заполнять документы, необходимые для получения пособия. На улицах творится нечто невероятное, преступные группировки воспользовались хаосом, чтобы свести счеты с другими бандами и с полицией. Я отдаю Маркусу двести долларов, а он раздобывает мне «глок-22». В это сраное время купить пистолет в неблагополучном районе не составляет труда: продажные копы пишут заявление о пропаже табельного оружия, а потом загоняют его. Еще двадцать долларов, и у меня в руках обойма из пятнадцати патронов. Провернув дело, я возвращаюсь домой. Тяжелый металлический предмет оттягивает карман.

* * *

Ночью мне не спится. Я думаю о Кароль. Меня гложет одна мысль: раз и навсегда положить конец ее мучениям. Воображение — мощное лекарство, но оно не излечивает окончательно. Мои истории позволяют ей на несколько часов сбежать в иллюзорный мир и забыть о ежедневной моральной и физической пытке. Но этого недостаточно. Давать простор воображению — временная мера, все равно что принимать наркотики или напиваться, чтобы забыть о нищете.

Ничего не поделаешь: рано или поздно реальная жизнь берет свое.

* * *

На следующий день банды, радуясь безнаказанности, берутся за дело с новыми силами. Вертолеты с тележурналистами постоянно кружат над городом, транслируя в прямом эфире то, что творится в осажденном Лос-Анджелесе: грабежи, драки, объятые пламенем дома, перестрелки между силами правопорядка и бунтовщиками. Все репортажи свидетельствуют о дезорганизованности и недееспособности полиции, которая наблюдает за беспорядками, не в силах остановить их.

Количество убитых растет, мэр объявляет журналистам о введении чрезвычайного положения. Власти собираются установить комендантский час и привлечь к решению конфликта солдат Национальной гвардии. Плохая идея: обитатели неблагополучных районов понимают, что халява скоро закончится, это подстегивает грабителей.

У нас больше всего пострадали заведения, которые держали азиаты. В то время напряженные отношения между черными и корейцами достигли своего апогея, и во второй день бунта большую часть магазинчиков, минимаркетов и винных лавочек, принадлежащих корейцам, разгромили и обчистили при полном попустительстве полиции.

Скоро полдень. Я уже час сижу на скейте у лавки отчима Кароль. Утром он с риском для жизни открыл магазин, очевидно надеясь, что его не постигнет печальная участь других торговцев. Но теперь, видимо, струхнул и собрался идти домой.

Тут я выхожу из засады.

— Помочь, мистер Альварес?

Он не боится меня. Мы давно знакомы, к тому же я внушаю людям доверие.

— Давай! Помоги убрать коробки.

Я беру по одной в каждую руку и заношу внутрь.

Это жалкий продовольственный магазинчик, каких в районе десятки и где продают в основном продукты первой необходимости. Скоро их вытеснят растущие как грибы «Уолмарты».

Крус Альварес — латиноамериканец среднего роста, мощного телосложения и с квадратным лицом. Людей с такой внешностью часто можно увидеть в кино на третьих ролях, обычно они играют сутенеров или владельцев ночных клубов.

— Я всегда говорил, однажды эти чертовы…

Не договорив, он оборачивается и видит направленный на него «глок-22».

В магазине пусто, камеры нет. Нужно только нажать на курок. Мне не хочется ничего говорить, даже «Сдохни, грязная скотина». Я пришел не вершить правосудие, а привести в исполнение приговор. В моем поступке нет ни желания славы, ни героизма, ни храбрости — я просто хочу избавить свою подругу от мучений, а это единственный возможный способ. Несколько месяцев назад я втайне от Кароль написал анонимное заявление в социальный центр планирования семьи, но это ничего не дало. Потом отправил письмо в полицию, но делу не дали ход. Я уже не понимал, где добро, а где зло. Я не верю в бога и уж тем более в судьбу. Я знаю только, что мое место здесь и надо сделать всего одну вещь — нажать на курок.

— Том! Что на тебя наш…

Я подхожу, чтобы выстрелить в упор: во-первых, боюсь промазать, во-вторых, хочу использовать только одну пулю.

Выстрел.

Я один в магазине. Один во всем мире. Ноги не держат меня. Руки, как плети, висят вдоль тела и дрожат.

«Беги!»

Я подбираю гильзу, вместе с пистолетом кладу в карман и бегу домой. Принимаю душ, сжигаю одежду, стираю с пистолета отпечатки пальцев и выкидываю в урну. Гильзу я решаю сохранить на случай, если кого-то обвинят в убийстве. Но хватит ли у меня смелости сдаться полиции?

* * *

— А что произошло потом? — спросила Билли.

Мы снова улеглись на диван. Я повернулся спиной, она обвила рукой мой торс, а я держался за ее бедро, как за спасательный круг.

После того как я рассказал эту историю, на душе полегчало. Билли понимала меня и не осуждала, а в большем я и не нуждался.

— Вечером Буш выступил по телевизору, сказал, что не допустит анархии в стране. На следующий день четыре тысячи служащих Национальной гвардии вышли патрулировать город, потом к ним присоединились морские пехотинцы. На четвертый день все затихло, и мэр отменил комендантский час.

— А следствие?

— Во время бунта погибло около пятидесяти человек, несколько тысяч были ранены. Когда все закончилось, арестовывали всех подряд, некоторые задержания были оправданны, другие нет. Но в смерти Круса Альвареса так никого и не обвинили.

Билли закрыла мне рукой глаза и поцеловала в шею.

— Пора спать.

* * *

Еще не придя в себя от услышанного, Мило тоже поднялся и остановил ее, нежно взяв за руку.

— Подожди… А почему ты уверена, что это сделал Том? Ведь он ничего не говорил.

— Мило, я же коп. Два года назад я получила доступ к некоторым архивам лос-анджелесской полиции, заодно запросила досье по убийству отчима. Ничего интересного: два-три протокола допросов людей, живших рядом с магазином, несколько фотографий с места преступления и халтурно снятые отпечатки пальцев. Никому не было дела до мелкого торговца из Мак-Артур-Парка, но на одном снимке я заметила стоящий у стены скейтборд с падающей звездой.

— И этот скейтборд…

— …это я подарила его Тому, — договорила она, отворачиваясь.