Главы первая. Восточное возрождение школьная, да и университетская практика старого времени исходила из

причем не в ее формально-логическом и абстрактно-метафизическом содержании,

но в ее тождестве с Платоном, Плотином и христианством. Пико и Фичино

пытались склонить друг друга к своим учителям; один - к Аристотелю, другой -

к Платону, и они не смогли достигнуть этого окончательно. Выяснилось при

этом только то, что имело место в самой истории античной филосо фии, т.е.

безусловная и существенная близость одного философа к другому, допускавшая

различие только во второстепенных акцентах. Пико писал даже трактат под

названием "Согласие Платона и Аристотеля", но трактат этот остался

незаконченным ввиду ранней сме рти Пико.

Во-вторых, Пико до бесконечности раздвигал те исторические горизонты

философии и религии, которые неизменно манили к себе религиозно-философскую

мысль и Фичино. Но тут, однако, само собою у Пико возникало сознание того,

что такие бесконечные горизонты до лжны были так же бесконечно расширять и

личностную активность человека. Мало того, что Пико сливал образы Христа,

Платона, Аристотеля и Плотина в одно нераздельное целое. Сюда же входил у

него и персидский Зороастр, египетский Гермес (поздние античные ге

рметические трактаты в те времена еще буквально приписывались богу Гермесу),

древнегреческий Орфей (считавшийся в те времена тоже автором обширного

количества произведений), Моисей, Магомет, нехристианские и даже

антихристианские мыслители вроде аль-Фара би, Авиценны, Аверроэса, такие

христианские ортодоксы, как Альберт Великий, Фома Аквинский, Генрих

Гентский. Все это неимоверное количество основателей религий, философов и

даже многих поэтов с великим энтузиазмом проповедовалось у Пико как нечто

единое, цельное и всегдашнее. Все это еще перекрывалось Каббалой, в которой

Пико находил не только учение о числах, магию и астрологию, но и

доказательство христианского вероучения, включая учение о троичности

божества, о боговоплощении и о самом Христе.

Под всем этим крылось у Пико весьма расширенное представление о

человеческой личности, без чего, конечно, трудно было и представить себе

доступность человеку всех подобного рода всемирно-исторических обобщений.

Человеческая личность выдвигалась на первый план в таких тонах, которые были

вполне созвучны возраставшим в те времена волнам Ренессанса, хотя сам Пико

умудрился все же остаться здесь формально верным средневековой ортодоксии.

Пылкая натура заставила его очень молодым человеком выдвинуть 900 тези сов,

в которых формулировалось его ультрамонистическое мировоззрение. Некоторые

из этих тезисов были признаны тогдашними властями за еретические и потому

большого хода не получили. Тем не менее они были и остаются весьма ярким

памятником флорентийского н еоплатонизма, синтетические черты которого

достигались на путях многоязычного знания всех известных тогда философских и

религиозных систем.

б) Однако, прежде чем сказать о том трактате Пико, который максимальным

образом свидетельствует в пользу свободомыслия его автора, т.е. о трактате

"О достоинстве человека", необходимо ради соблюдения исторической

справедливости привести такие суждения Пи ко, которые, безусловно, говорят о

неоплатонизме этого флорентийца и которые обычно не принимаются во внимание,

чтобы не принижать свободомыслия Пико. В основе этого обычного игнорирования

неоплатонизма Пико лежит ложная уверенность, что всякий неоплатон изм

обязательно консервативен и даже реакционен. О многих типах неоплатонизма

действительно нужно сказать именно так. Но это совершенно не относится к

возрожденческому неоплатонизму, который обладал исключительно светским

характером, базировался на реаль ном изучении природы и человека, часто

отличался даже какой-то беззаботностью, а возвышенно-поэтические черты

неоплатонизма применялись исключительно для борьбы со школьной рутиной и для

возвеличения индивидуалистически настроенного человека. Но нам не н ужно

самим изыскивать неоплатонические тексты из Пико. Это уже сделано

Э.Моннерьяном в его работе о Пико в связи с философской теологией

итальянского гуманизма. Здесь мы читаем следующее:

"Если подвести итог рассуждениям Пико о столь важной для него теме бога,

то окажется: a) сущность бога не может быть постигнута человеком

мыслительно-понятийно и не может быть выражена на человеческом языке; b) тем

не менее Пико пытается разнообразными с пособами доказать сущность бога. В

качестве лучшего пути к этому он рекомендует преодоление

дискурсивно-рационально-понятийного мышления в мистической интуиции; c)

сокровенный в своей сущности бог открывается в своем творении. Вселенная

пронизана и "прор аботана" богом. Бог в такой мере имманентен миру, что Пико

в различных местах считает возможным сказать, что мир существует в боге.

Понятие бога, которое Пико прежде всего выводит из наблюдения мира, - это

"единство"; d) имманентный миру бог одновременно целиком и полностью

трансцендентен, существует для себя. Он свободен, он личность, он - бог в

трех лицах христианского откровения: Отец, Сын и Святой Дух.

Это тезисное резюме высказываний Пико о боге позволяет узнать, сколь

парадоксальным может быть его мышление, в котором обнаруживаются

противоположности и напряжения, тезис и антитезис, полагание и отрицание. Но

лишь из такого мышления, которое всесторонн е и объемлюще, может вырасти то

единство истины, та гармония и тот мир, в которых Пико видит настоящую и

высшую цель философии и теологии" (175, 49).

Любви, вершине интеллектуального созерцания, Пико посвящает свое первое

большое произведение - написанный им в возрасте 23 лет комментарий на

"Канцону о любви" своего друга Джироламо Бенивьени.

"Всеохватывающая любовь пронизывает мир, потому что бог, который есть

любовь, сотворил ее. Если понятие "единства", которым Пико прежде всего

обозначает бога, сначала кажется очень абстрактным, то оно наполняется,

приобретает жизнь и не вступает в против оречие с личностью бога, когда мы

обращаем внимание на то, что "единство" у Пико всегда обозначает и включает

в себя также и любовь. Где есть единство, есть любовь - так же и в боге"

(там же, 60).

"Несомненно, в своей философии красоты Пико отвечал глубочайшей

потребности лучших людей своего времени. Он философски продумал и

сформулировал то, что было внутренним убеждением великих художников

Возрождения, а именно Леонардо, Микеланджело и Дюрера, о дновременно основой

и идеалом их художественного творчества... Старания почти всех художников

Ренессанса достичь "верного природе" изображения покоятся на установке в

отношении к миру, которую обосновал и развил Пико в своем "Комментарии".

Согласно метаф изической эстетике Пико, эта верность природе направлена не

просто на передачу внешне воспринимаемого; дело идет о более глубоком, о

том, чтобы постичь и в художественном произведении привести к обнаружению

сущность и истину, внутреннюю закономерность ми ра и всего сотворенного...

Кто постигает мир в его красоте, равно как и тот, кто постигает его как

единство, непосредственно предстоит богу. Если чистое погружение мыслителя в

единство мира есть ближайший путь к познанию существования единого бога, то

по гружение в красоту мира в любви есть скорейший путь к соединению с богом"

(там же, 63 - 64).

Но мистика красоты Пико, согласно Моннерьяну, чисто умозрительная.

Замечательно и многозначительно, что он нигде не говорит о Христе. У него

только Венера; о красоте Христа он не говорит (см. там же, 70). Рассуждения

Пико во многом (вплоть до семи ступен ей восхождения) напоминают трактат св.

Бонавентуры "Itinerarium mentis in Deum". Но если Пико ни единым словом не

обмолвился о Христе, то Бонавентура специально говорит: наша душа "не могла

бы совершенно воспарить от этого внешнего к созерцанию самой себ я и вечной

истины, если бы эта последняя не приняла во Христе человеческого облика и

если бы он не стал нашим водителем, чтобы таким образом снова восстановить

первые, разрушенные во Адаме ступени к небу. Пико знает лишь идеальную

красоту, небесную Венер у" (там же, 71). В подтверждение этих тезисов

приведем еще ряд отрывков из "Комментария" Пико на указанную выше "Канцону о

любви".

истинного и ложного, так волящие способности - вокруг добра и зла.

Познавательная способность соглашается с тем, что кажется истинным,

расходится с тем, что кажется ложным; это согласие н азывается философами

утверждением, это расхождение - отрицанием. Подобным же образом способность

волящей души склоняется к тому, что представляется ей в облике добра, и

отклоняется и бежит от того, что представляется ей в облике зла. Эта

склонность назыв ается любовью, это бегство и это отклонение называются

ненавистью. Если эта любовь направлена на вещи и беспорядочна, она

называется жадностью, если на честь - то честолюбием".

"Подобно тому как при слове "поэт" у греков подразумевается Гомер, а у

нас - Вергилий, ввиду их превосходства среди всех поэтов, так, когда

говорится "любовь в абсолютном смысле", понимается любовь к красоте, ввиду

того, что она несомненно возвышается и

превосходит всякое желание всякой другой сотворенной вещи" (186, 486 -

487).

Влечение - в бессловесных животных, выбор - у людей и всякой другой природы,

которая находится между ангелами и нами, воля - у ангелов".

"Разумеется, природа, расположенная между этими двумя, как среднее между

крайностями, то склоняясь к одной части, то есть к чувству, то возвышаясь к

другой, то есть к интеллекту, может по своему выбору соединяться с желаниями

то одной, то другой" (там же , 494).

"Обычная" красота возникает "всякий раз, когда несколько вещей

сочетаются, составляя нечто среднее, возникающее от должного смешения и

согласования, сделанного из этих нескольких вещей; то благолепие, которое

возникает из этого пропорционального смешения , называется красотой". "Это -

широкое и общее значение красоты, в каковом значении с ним сообщается слово

"гармония", откуда и говорится, что бог составил весь мир музыкальным и

гармоническим сочетанием" (там же, 495). Такая красота может быть лишь у ви

димых вещей, потому что бог прост. Но в каком же смысле, спрашивает Пико,

говорят о красоте идей, которые невидимы? Они невидимы внешним зрением,

говорит он, но существует еще второе, нетелесное зрение, и телесное зрение

лишь образ этого последнего. Это

нетелесное зрение - "то, которое наши богословы называют интеллектуальным

познанием"; им постигается умопостигаемая красота, красота идей.

"Подобно тому как есть две красоты, - продолжает Пико, - должны с

необходимостью быть и две любви, низменная и небесная, ввиду того, что один

стремится к обычной и чувственной красоте, а другой - к умопостигаемой" (там

же, 498). "Небесная Венера" - не су бъективная способность души или ума;

"красота есть причина любви не как производящее начало того действия, каким

является любовь, а как объект" (там же, 499).

"Подобно тому как с небес, т.е. от бога, нисходят в ангельский ум идеи и

поэтому в нем рождается любовь к умопостигаемой красоте, так от ангельского

ума нисходят в разумную душу те же самые идеи, которые настолько же менее

совершенны, чем те, которые сущ ествуют в ангельском уме, насколько душа и

разумная природа менее совершенны, чем ангел и умопостигаемая природа".

"...Человеческая любовь... т.е. любовь к чувственной красоте", у

некоторых более совершенных людей приводит к тому, что они "вспоминают о

некоей совершенной красоте, которую их душа уже видела до того, как была

погружена в тело; и тогда в них поднимается невероятное желание вновь

увидеть ее, и для того, чтобы достичь этой цели, они отступают, насколько

только могут, от тела, таким образом, что их душа приобретает свое

первоначальное достоинство, сделавшись во всем владычицей тела и ни в чем

ему не подчи няясь... Потом от этой любви, возрастая от совершенства к

совершенству, человек достигает и такой ступени, что, соединяя свою душу во

всем с умной природой и из человека сделавшись ангелом, весь воспламенившись

этой ангельской любовью, - как материя, вос пламененная огнем и

превратившаяся в пламя, возвышается до самой высшей части, - так и он,

очистившись от всей грязи земного тела и превратившись благодаря любовной

силе в духовное пламя, воспаряя даже до умопостигаемого неба, счастливо

упокоивается в ру ках первого Отца" (там же, 521, 526).

Усвоив все эти явно неоплатонические взгляды Пико, мы только теперь можем

сказать о тех его суждениях, которые уже явно, да и то, впрочем, далеко не

везде, свидетельствуют о свободомыслии философа, причем свободомыслие это,

вероятно, и было причиной прич исления его к гуманистам, хотя гуманизм Пико

совсем не так уж прозрачен. Может быть, является некоторым косвенным

доказательством его выхода за пределы неоплатонизма то, что ему принадлежит

опубликованный Фанелли поэтический отрывок "Мирная жизнь" (см. 1 41, 223 -

231). Здесь рисуются весьма скромные потребности обыкновенного человека,

который владеет всем, чем он хочет владеть, а именно своим собственным

хозяйством (рыбы, птицы, и т.д.). Этот стихотворный фрагмент (102 строки) в

идиллическом жанре особо интересен ввиду того, что Пико уничтожил почти все

свои поэтические произведения.

Обратимся теперь к наиболее свободомыслящему трактату Пико, указанному у

нас выше.

в) Учение о личностной активности человека, т.е. та третья черта, которой

Пико больше всего отличается от Фичино, является предметом его специального

трактата "О достоинстве человека".

В этом трактате доказывается, что человек, который представляет собою

четвертый, и последний, мир после поднебесного, небесного и подлунного, есть

максимальный синтез всех областей бытия, не свойственный никакому из других

трех миров. Счастье человека в

том и заключается, чтобы восходить к тому синтезу, который свойствен

только божеству. "Счастье я определяю так: возвращение всякой вещи к своему

началу. Счастье есть высшее благо, а высшее благо есть то, чего все желают,

есть само по себе начало всего" ( цит. по: 17, 132). Пико указывает три

этапа восхождения к высшему благу: очищение от страстей при помощи этики,

совершенствование разума диалектикой и философией природы и познание

божественного при помощи теологии. Л.М.Брагина прямо устанавливает сходст во

морали Пико с традиционным католическим учением и даже с уставами монашеских

орденов (см. там же, 135). Тем не менее - и это совершенно правильно -

Л.М.Брагина констатирует, что Пико мыслит человека в виде существа разумного

и свободного, ибо все чело веческие совершенства образуются только на путях

свободомыслия, а теология только тем и отличается от прочих наук, что

обнимает все науки, являясь наукой более высокой и более точной.

Самое же главное в указанном трактате Пико - учение о творении человеком

самого себя. Чтобы не запутаться в трех соснах, напомним: согласно

христианскому вероучению, бог создал человека по своему образу и подобию, но

бог - существо никем не созданное; сл едовательно, созданный человек тоже

должен создать самого себя, т.е. свободно и без всякого принуждения

утвердить себя в боге, в вечности. Пико пишет, что творец, ставя человека в

центре мира, возгласил: "Не даем мы тебе, о Адам, ни определенного места,

ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и

обязанность ты имел по собственному желанию, согласно твоей воле и твоему

решению. Ты, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по

своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в

центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире"

(цит. по: 17, 130). Таким образом, формально Пико ровно ничем не отличается

от христианской ортодоксии. Однако в период восходящего индивидуа лизма

подобного рода рассуждения Пико могли служить только прогрессу

свободомыслия, и ничему другому. Созерцательно-самодовлеющая и бескорыстная,

ни в чем не заинтересованная эстетическая предметность Фичино получала у

Пико активно-личностное обоснование .

Глава третья. ЛОРЕНЦО ВАЛЛА (1407 - 1457)

О творчестве этого писателя всегда высказывалось множество всякого рода

либерально-буржуазных предрассудков, которые еще и теперь затемняют

подлинный смысл этого творчества. Особенно вредит пониманию Валлы его

обычная квалификация как гуманиста, поскольк у в истории не существует

термина более затасканного и более расплывчатого, чем "гуманизм". Если под

гуманизмом понимать прогрессивное развитие цельного человека, то в трактате

Валлы "О наслаждении" меньше всего имеется в виду цельный человек, но

имеется в виду проповедь разнузданных и никем не сдерживаемых наслаждений,

которые трудно отнести к цельному человеку, а скорее только к одному из его

моментов, да и то едва ли прогрессивных. Что прогрессивного в разнузданных

наслаждениях? Под гуманизмом часто

понимают учение о светском и мирском человеке, желающем утвердить себя на

основе преодоления средневековых традиций проповедью чисто мирских идеалов

всесторонне развитого человека. Но такая характеристика тоже не подходит к

Валле, потому что в упомянутом трактате весьма убежденно проводятся, и

притом с большим красноречием и теплотой, типично средневековые христианские

теории райского блаженства. Вся эта путаница резко разделяет исследователей

Валлы на несколько групп, вполне противоречащих одна другой

и одна с другой никак не совместимых.

Споры вокруг Л.Валлы

Одни исследователи - и их большинство - полагают, что трактат "о

наслаждении" проповедует учение, которое в трактате приписано античным

эпикурейцам и которое там дано в виде проповеди самого разнузданного и

безудержного физического наслаждения. К этому о бычно присоединяется

односторонний взгляд на европейский Ренессанс как на переход от

средневековой ортодоксии к теории светского прогресса и мирских

удовольствий. Но если мы уже раньше убедились в том, что подобный взгляд на

Ренессанс является односторон ним, то сведение трактата Валлы "О

наслаждении" к проповеди одних только физических наслаждений уже и совсем

является неверным.

Дело в том, что в трактате сначала помещается речь в защиту стоицизма

(первая книга трактата), потом речь в защиту эпикурейства (конец первой и

вся вторая книга трактата), а заканчивается все проповедью христианской

морали с критикой и стоицизма и эпикур ейства (значительная часть третьей

книги), причем христианская мораль представлена в трактате отнюдь не

формально и не скучно, не мрачно, но весьма оптимистично, жизнерадостно и

даже весело. Выдергивать из трактата только его эпикурейскую часть и игнорир

овать все остальные является прямым историческим подлогом, на который,

впрочем, всегда охотно шло большинство либерально-буржуазных ученых и вообще

читателей Валлы, начиная еще с его современников. В предисловии к трактату

Валла прямо пишет, что удовольс твия бывают земные и загробные и что

загробные удовольствия как раз и являются главным предметом всего трактата

(см. 63, 393).

Правда, нужно сказать, что эпикурейское учение о наслаждении занимает

почти две трети всего трактата и представлено весьма красноречиво, местами

даже с большим подъемом, с большой развязностью. Восхваляются винопитие,

женские прелести и прочее, чему, одн ако, противопоставлена в третьей книге

тоже весьма убежденная и сильная речь в защиту христианского понимания

блаженства.

Другие исследователи, памятуя как намерения автора, высказанные в

предисловии, так и христианскую критику всех учений о наслаждении в третьей

книге, равно как и высокое место, занимаемое Валлой в церкви, а именно его

апостолическое секретарство, наоборот , понимают трактат Валлы как проповедь

чисто христианского и вполне ортодоксального учения, игнорируя все

красноречие и свободомыслие эпикурейских мест трактата. Этот взгляд даже

маловероятен. Слишком ясно, что он представляет другую крайность и не в сил

ах раскрыть подлинное значение трактата. Третьи говорили, что основное

назначение трактата Валлы сводится к христианской критике языческих форм

стоицизма и эпикурейства и не имеет в виду систематически развивать само

христианское учение о морали. Это тож е нельзя считать правильным. Ни в

стоицизме, ни в эпикурействе, которые демонстрируются в трактате Валлы,

ровно нет ничего античного. Стоикам приписывается, например, учение о том,

что природа является для человека источником всякого зла, тогда как антич

ные стоики учили как раз об обратном: природа - великая художница, и нужно

жить по указаниям именно природы. Эпикурейцам в трактате приписывается

весьма разнузданная мораль и проповедь самых крайних и бессовестных

наслаждений, в то время как Эпикур учил

о строгом воздержании, о невозмутимости духа и о том, что для подлинного

и внутреннего удовлетворения эпикурейскому мудрецу достаточно только хлеба и

воды. Некоторые античные эпикурейцы запрещали даже брак, чтобы не колебать

своего внутреннего равновесия и спокойствия. Сказать, что Валла критикует в

своем трактате языческую мораль, будь то стоическая или эпикурейская, никак

нельзя. Если здесь и была критика этих учений, то только на ступени их

крайнего разложения и опошления, чуждой классическим античны м формам

моральной жизни.

Наконец, были и такие исследователи, которые находили в трактате Валлы

две разные морали, вполне равноценные и одинаково глубоко доказанные. Одна

здесь, говорили, чисто земная мораль, другая чисто небесная, и обе они как

будто совершенно равноценны для В аллы. Этот взгляд продиктован

действительно большим красноречием как в изложении теории земных

удовольствий, так и теории небесного блаженства. Однако весьма маловероятно

думать, что такая откровенная двойственность проповедовалась самим Валлой.

Подобног о рода противоречия бывают и у моралистов, и вообще у философов

только в виде каких-нибудь бессознательных и случайных настроений,

противоречия которых остаются незаметными и неосознанными для самих

теоретиков. Сказать же, что Валла вполне сознательно и

намеренно поставил себе задачей изобразить то и другое действительно в

одинаково ценном и в одинаково позволенном, в одинаково допустимом виде -

это будет какой-то странной патологией и каким-то беспримерным анархизмом

мысли.

Возрожденческий характер трактата Л.Валлы