Грустный запев

В Свердловске работники лесной инспекции дали мне справку, которая содержала много важных цифр. Из нее я узнал и могу смело вставить в статью, - не опровергнут, - что площадь необлесившихся вырубок, пустырей и гарей на Урале из года в год возрастает почти на 50 тысяч гектаров. Там же меня снабдили и фотографиями этих вырубок-побоищ. И посоветовали: сначала побывайте под Тагилом, там увидите, как можно работать, а потом, для сравнения, загляните туда, где одни пустыри остаются. И назвали несколько адресов на выбор.

Леса под Тагилом. Бывшие приписные к демидовским заводам леса. Ничто не напоминает в них о прежних рубках. Лишь кое-где, внимательно присмотревшись, можно различить границы полос - когда-то давно тут были лесосеки 100-метровой ширины. Промерили шагами, - точно, не больше и не меньше. Рубили, как повелевалось в одной из демидовских грамот, не только по разрешению начальства, но и "с соблюдением должных правил". Значит, о будущем, о нас думали, когда запрещали всем и каждому чинить дела, "наносящие ущерб казне и лесу". Все равно нарушали, конечно, и все же когда требуют хозяйствовать по правилам, когда эти правила строги, то нарушать не каждый отваживался.

Здесь я впервые увидел сплошные лесосеки и, кажется, должен был ужаснуться. И ужаснусь еще не раз, но не тут. Среди тагильских лесозаготовителей разворачивалось в то время самое благородное движение, затрагивающее душу и совесть каждого, - движение за сохранение молодого подроста на лесосеках. Сделать это трудно, но можно. Я ездил из леспромхоза в леспромхоз, побывал на многих делянках - и всюду видел на вырубках густой молодняк. Словно и не был здесь человек с пилой, не ревели тракторы, вытаскивая на своем горбу сотни кубометров древесины. Но они тут были, при мне пилили, валили вершинами на волок: а трелевщики выволакивали хлысты из гущины - будто спицы вытаскивали из вязания.

В последующие годы я приезжал сюда часто - и всякий раз удивлялся: тагильские лесозаготовители работали грамотнее многих других (а побывал я к тому времени во многих передовых леспромхозах страны), однако почетом и вниманием их почему-то власти обходили. Да и на публикации о них реагировали как-то странно: ну, напечатали, мол, и ладно, однако советуем про таких-то написать, там получше работают. Ехал туда и убеждался: лучше у них только на бумаге, по отчетам. Значит, думал я, кто-то кому-то не угодил или возразил, кто-то не поступился своими убеждениями, вот теперь и расплачиваются. Пожалуй, таким раздражителем для свердловского и московского начальства был Яковлев, управляющий трестом Тагиллес. Будучи профессионалом-заготовителем, он острее других понял всю пагубность почти что беспорядочной, а потому варварской выубки. Лесоводы продолжали безучастно взирать на разбой, а он, лесозаготовитель, возмутился: пропаганда наша варвара-ми обзывает тех, кто, придя в вековую тайгу, вырубал лесосеки 100-метровой ширины! А сами без зазрения совести "примыкаем" одну лесосеку в 150 гектаров к другой - и получаем пустошь шириною в степь. Нет, он нигде об этом не шумел. Молча, но настойчиво принялся внедрять методы и

технологии, позволяющие оставлять после себя не побоище, а участки с надежным для естественного возобновления подростом. Для этого надо было нарушить множество инструкций, пусть и нелепых, но обязательных. И сам бы я уже не поверил, если бы статьи свои не сохранил, как трудно было отказаться тогда от трелевки за комель, при которой сучковатые стволы обшаркивали всю мелочь и ломали крупный подрост. Как трудно было перейти на трелевку за вершины с предварительной обрубкой сучьев и укладкой их на волок. Яковлев перевел на этот метод все бригады - и считался бунтарем, ослушником, неуправляемым. А я полюбил его и не понимал, какое дело министру в Москве, за какую часть ствола цепляют лесорубы на делянках под Тагилом, к тому же когда план по кубометрам регулярно выполняют.

Не понимал, как можно хвалить с трибун не Яковлева, а

его соседа, на делянках которого я и ужаснулся впервые. Уже в коридоре леспромхозовской конторы меня насторожила картина в новогоднем номере стенгазеты. По мысли художника, какого-нибудь местного инженера, она должна была наглядно показать успешную работу лесозаготовителей. Два зайца на вырубленной делянке, кругом лишь пни и ни кустика, ни былинки. Под картиной торжественный текст: "Делянку вырубили, в которой собирались Новый год спраздновать?!"

Бедные зайцы, им уже и спрятаться негде. Оставался единственный уголок, и тот порушили.

А в кабинете, в ответ на иронию мою по этому поводу, услышал спокойную, с ноткой превосходства реплику директора:

- За тридцать лет работы на представляю, как при тракторах можно сохранить подрост.

Ах, с каким варварским достоинством он это сказал!

Все, я уже знал, что в лесу увижу, как мне и говорили свердловские инспектора, тот же бедлам, что и на картинке. Однако мне почему-то стало жаль этого уверенного в себе технократа, пользовавшегося огромным авторитетом у высокого начальства: тридцать лет он исправно выполнял план по кубометрам, оголяя не делянки, а землю, Урал-батюшку, и, может, ни разу не подумал, а что же останется после него. Тридцать лет платил за уничтоженный молодняк штрафы и все... из государственного кармана.

Лесосеки были так выутюжены его тракторами, что и правда ни одной былинки на всем пространстве. Даже приставленный сопровождать меня инженер пошутил мрачно:

- Хоть в футбол играй!..

А перед нами оголенные склоны гор, взметнувшихся по горизонту. Пусто, ни деревца. Где они, те ключи, которые хранились в лесах Урала? Где леса?

-Когда вырубили?

- В тридцатых годах еще, - ответил затюканного вида лесничий, явно желая снять этим ответом вину со своей совести.

• 
  И с тех пор не зарастают? -Зарастут...
  
• 
  Когда, если за тридцать лет не заросли?.. Молчание. Долгое и, кажется, безразличное. Какая ржа так изъела их души?.. Какими плетьми вбить в сознание, что "на Урале никоим образом не следует допустить начала истощения лесов, так как в противном случае будет нарушен нормальный режим двух крупнейших речных бассейнов"? Неужели так и останутся эти люди глухи к провидческому предупреждению великого Менделеева?..
  

Сейчас думаю: как же приветливо меня впустили в журналистику, и как трудно и долго пришлось входить в литературу. Нет, я не бился за место в ней, я робко стучался в редакционные двери, но всюду на меня почему-то смотрели как на нескромного просителя - и возвращали рукописи...

За несколько лет работы я исколесил страну, забирался в самые дальние ее уголки, торопился побывать там, куда другие не добирались. Меня не останавливали ни пятидесятиградусные морозы, ни полное бездорожье, ни тысячекилометровые расстояния, которые приходилось одолевать по воздуху, по земле, по рекам и речушкам, каких и на картах нет. Не знаю, вряд ли решился бы я вновь пройти хоть один их этих путей. Хорошо, что в молодости не засиживался.

Нет, я не обольщал себя мыслью, что один такой, но очень хотелось опередить других, чтобы самому рассказать о том хорошем, ростки которого всегда можно сыскать в жизни, даже среди всеместного хаоса. И устыдить примером: остановитесь, ведь вы тоже люди. Торопился к этим людям, чтобы не наделали они еще большей беды, чтобы рассказать другим и назидание о творимых ими безобразиях.

Я объехал страну. Я рассказал обо всем, что видел, о чем дозволялось рассказывать. О лесных пожарах, например, ежегодно выжигавших леса на многих и многих сотнях тысяч гектаров и оставлявших землю в незаживающих ожогах, рассказывать было нельзя - лесные пожары были под секретом. Так вот легко боролись с бедой, порождаемой безалаберностью и бесхозяйственностью, - наложили секретность, и беды вроде бы и нет. Но на самом деле беда только разрасталась, как всякий порок, о котором умалчивают. Сегодня разной степени ожоги получают от полутора до двух миллионов гектаров леса ежегодно.

Нельзя было упоминать, что на обрубке сучьев на всех лесосеках страны у нас были заняты женщины и только женщины. Они работали, рубили, были среди них ударницы, обеспечивавшие успех не одной прославленной бригаде, но в статьях надо было стыдливо умалчивать о них, и не только ни словом не обмолвиться, но надо было еще так исхитриться фотографу, чтобы в кадр они не попали, чем, конечно, обижали бедных женщин и унижали.

С такой же строгостью отсеивались новые идеи и несанкционированные почины, если идеи исходили не от высшего руководства, а почины не были запланированы и спущены сверху.

Однако жизнь предоставляла пишущим массу таких проблем, на обсуждение которых еще не последовало запрета. Кто успевал их уловить и обнародовать, тому и почет был. На такие публикации приходили официальные ответы, в которых признавалась критика "отдельных недостатков" правильной. И поначалу я торжествовал: приняты меры! Но через время ехал по тем же местам - и видел то же самое, находил тех же людей, которые сами и признавались, что ни за какие даже "отдельные недостатки" им и слова никто не выговорил.

Высказав все, я ушел из лесного журнала, иначе пришлось бы повторяться, а воду в ступе толочь смысла мало.

Потом долго наблюдал за происходящим в лесу как бы со стороны, молчаливо. Там делалось все то же, и журналисты нового поколения пишут о тех же проблемах. Значит, все без изменений, а если они и есть, то часто в худшую сторону.

Иду по лесу, смотрю по сторонам: всюду в глаза бросаются сухостойные деревья - елки, сосны, дубы. Больше, конечно, осин и берез, но они долго не стоят, они, пораженные гнилью, падают на землю, нагромождая завалы. Еще несколько десятилетий назад, как и издревле, когда дровами отапливалась вся округа, в лесу подбирали все до палки. Еще несколько лет назад весь валежник подбирали и сжигали в кострах туристы. Сегодня редкая изба в лесных краях отапливается дровами - у всех газ да уголь, а отпад так велик, что одним туристам не сжечь.

Бывало, даже несколько засохших деревьев я брал на учет, клеймил, составлял ведомость, лесхоз по ней выписывал лесорубочный билет, по которому лесничество отпускало эти сушины покупателям, тем, кто строился или ремонтировался. Хлопотным было это дело и в те годы, и не только бумажная волокита мучила. Чтобы выписать билет, надо было оценить эти сухие деревья - определить еще на корню деловую часть. Смотришь: ровное, стройное, вполне годится в дело весь ствол. Постучишь - вроде бы и гнили нет, звонкое. Пишешь - деловое. И только когда покупатель спиливал его, обнаруживалась сердцевинная гниль по всему стволу. А в билете оно деловое. А покупатель получил уже наряд на него - ему нужен строевой лес, а не дрова. И ты в безвыходном положении - надо изыскивать какие-то нелегальные способы, искать такое же сухое дерево, но не учтенное, чтобы и наряд отоварить, и билет закрыть, то есть на нарушение идти, за которое в случае ревизии могут и взыскать. Словом, и в мое время старшие по возрасту коллеги не очень старались очищать лес от сухостоя. Меня, по молодости, эти сложности поначалу не очень огорчали, но усталость от разных неприятностей все же накапливалась - мог наступить момент, когда и я бы махнул рукой: пусть гниет.

Не осуждаю, понимаю: ну зачем тому, кто на моем месте теперь работает, осложнять жизнь себе и лесникам: канители всем много, а поощрения за эту канитель ни малейшего - ни премий, ни добавки к нищенской зарплате хотя бы в размере нескольких процентов от выручки. Да и пора бы уже упростить эту канцелярскую канитель, пора бы государству доверять своим лесоводам отпускать сухостой, бурелом и ветровал без всяких билетов. Когда-то было так: не только лесничий, но и его помощник носили в кармане бланки нарядов на мелкий отпуск леса и могли, не слезая с коня, выписать всякому нужное ему количество бревен или дров с правом вырубки сухостойных деревьев. И людям было хорошо, и казна получала деньги, и лес очищали. Нет же, упорядочили, все в конторы перевели, все формализовали, лишив лесоводов доверия и права распоряжаться в лесу, сделав их безразличными людьми, получающими зарплату только за то, что при должности. Всем теперь плохо, но благородно -никто не замаран, потому что никто ничего не отпускает, никто ничего не получает, никто никому никаких денег не платит. Вот и ходим по золоту, но никому ни палки - пуст гниет, мы люди бескорыстные, мы идейные. И не понимаем вроде бы, что бескорыстны лишь на словах, а на деле - мелко и гадко приворовываем. Все это оборачивается ленью, безразличием, нищетой, утратой профессиональной гордости и профессионализма, напрасной тратой природных ресурсов. Эх мы... Да имеем ли мы право называться лесоводами, владеть богатством, так захламленным? Не лесоводы мы, а наблюдающие за зарплату, пусть и нищенскую, как истощается это богатство, растрачивается без пользы, истлевает.

Нет, я никого не призываю вернуться к печному отоплению, понимаю, что это бессмысленно, но убежден - несколько котельных в округе должны сжигать в топках своих не уголь, газ и мазут, а дрова, и не завозные, а обязательно местной и только местной заготовки. Пусть низок КПД такого топлива, пусть дороговато будет обходиться заготовка дров, однако делать это надо во имя леса, во имя его биологической и экологической продуктивности, его и нашего здоровья.

Я ожидал - встречу где-нибудь на пути лесника, наговорюсь, повыспрошу, пусть и не осталось ни одного из прежних моих лесников - не только на пенсию все поуходили, но и поумирали все. Однако здесь работающий - уже близкий мне человек. Обязательно встречу, потому что не было у меня в том моем лесном прошлом такого случая, чтобы за день хождения по лесу не встретился на пути, не мелькнул где-нибудь лесник.

Правда, я как-то выпустил из головы наблюдения нынешних лет: сколько ни хожу по грибы, сколько на лыжах ни брожу, да и немало сухих бревнушек и жердей переносил из лесу, однако ни единого разу не натолкнулся на лесника, живущего через несколько дворов от меня. Не только не натолкнулся, но и редко вижу его, хотя по пути в лес двора моего ему никак не миновать. Так редко вижу, что иногда думаю: жив ли? Потом смотрю - идет, дубовые листочки в петлицах, значит, в лесниках еще. В руках бидончик - по воду на родник. Спрашиваю: "Как, будут нынче рубки ухода в обходе?" "Нет, - отвечает, - древесину девать некуда". "А лес-то захламляется". Махнет он рукой: мол, и говорить об этом надоело. А однажды сказал то, что я никак не ожидал от него услышать: "Столько садовых участков вокруг, такая нужда в древесине у всех, а лес гнить будет, потому что даже лесничий права не имеет распорядиться, отпустить хоть палку".

Он сказал то, о чем и я много раз думал. Человек, ни разу не бывавший ни на каких высоких совещаниях и слетах, своим разумом понял суть проблемы: работник, находящийся при казенном деле, никогда по-хозяйски не распорядится, к тому же если права его сужены до получения зарплаты, а всякая инициатива - себе во вред. И я согласился с ним: таким работникам действительно и в лес ходить незачем, да и в конторе сидеть нет никакого толка, за исключением тех двух дней в месяце, когда аванс и зарплату дают...

Хотя, надо бы помнить и слова пророка Иеремии, который говорил: "Проклят, кто дело Господне делает небрежно".

Преподобный Сергий Радонежский всегда помнил это предостережение и работал "яко купленный раб", до старости делал всякую работу топором и лопатой "за два человека", показывая другим огромную "душеполезность" труда.

И все же я почему-то надеялся, что в моем лесу все иначе, и лесники по-прежнему выходят из дому не только на родник по воду, или в дни зарплаты.

Смотрю по сторонам, выискиваю глазами сухостой и прикидываю, сколько можно было бы взять древесины на пользу лесу и для нужд человека. И чем дальше ухожу в лес, тем меньше у меня желания оправдывать нынешних лесоводов. Я все больше склоняюсь на сторону покупателей - по себе знаю, строился, как трудно ныне купить на лесоторговом складе бревнышко, жердину, штакетину из гнилой осины - с боем расхватывают. А тут, не в дальней тайге, а рядом, в пешеходной доступности от пустого склада, на котором настоящие баталии разгораются из-за паршивого столбушка, вон какие пропадают деревья, на корню истлевают. Пожалуй, кубометров по десять на каждом гектаре можно набрать, а местами и все двадцать, не считая упавшей осины и березы. И все эти кубометры вполне могут пойти в дело, в сруб, на столбы.

И ладно бы сбыта не было, а тут и возить ни в какие дальние края не надо - вон они, покупатели, стоят в очереди, стоят с паспортами, потому что продают только местным жителям, запасшимся к тому же справкой Совета о том, что у данного гражданина, мающегося в очереди, есть свой дом и есть нужда в стройматериалах.

Вот они, эти материалы, лежат и гниют. До лесоторгового склада отсюда не больше пяти километров.

Нам не хватает буквально всего: деловой древесины и пиломатериалов, столярных изделий, древесноволокнистых и древесностружечных плит, фанеры и готовых домиков. По прикидкам торговых работников только по России, владеющей четвертью всех лесных запасов планеты, неудовлетворенный спрос на лесные материалы составляет два с половиной миллиарда рублей. Не знаю, как они считали. Меня, например, никто и ни разу не спросил, чего и сколько мне нужно, а лесоторговые склады довелось посещать частенько. Ни разу не видел, чтобы с подобными вопросами и к другим посетителям приставали. Да и сами подумайте, кто же из гордых торговых работников станет общаться с нами, покупателями. Очень уж неинтересны мы им, поэтому и вынуждены из нормальных людей превращаться в каких-то попрошаек, готовых заискивать, угодливо улыбаться продавцу и грузчику, а ответное хамство принимать за шутки. Удивительно, как унижаемся мы, попав в среду "неудовлетворенного спроса".

Нет, думаю я, не два с половиной миллиарда рублей готовы мы отдать, чтобы купить доску или бревно, а гораздо больше. И это хорошо знают в верхних эшелонах власти, поэтому, судя по различным интервью, пытаются изыскать ресурсы для увеличения рыночных фондов, издают различные постановления о техническом перевооружении лесной отрасли, но удовлетворить потребность в лесных материалах по-прежнему "не представляется возможным". Однако никто из власть имущих экономистов и хозяйственников почему-то никак не удосужится заглянуть в ближайший лес. Там лежит нужный нам товар. Он даже не припрятан для кого-то, нет, он гниет, будто нет в нем нужды, нет на него спроса.

Когда-то я огорчался, встречая в лесу следы самовольных порубок сухостоя. Сейчас радуюсь: не дал человек пропасть усохшему дереву, что-то сделает из него. Признаться, и сам давно уже не стыжусь ходить в лес с пилой и топором. Живое никогда в жизни не порушу, а сухое - сгодится: прожилины на забор, основание для парника, на каркас сарая.

Знаю, нельзя этого делать, знаю, собака, лежащая на сене, вполне может цапнуть меня за штаны. Ответственен я за это перед законом. Могут к суду привлечь, оштрафовать. И будут с убежденностью доказывать, что унесенное мною было бы вырублено лесхозом. Неправда. То, что я не взял, что было не по силам мне, так и сгнило в лесу. Это еще не доказательство? Допустим. Но я знаю, даже в блокнот себе записал, что вот в этих лесах за счет всех видов рубок ухода, составляющих промежуточное пользование, на каждом гектаре леса выбирают в среднем всего-то по пол-кубометра древесины. И при этом смеют утверждать, что интенсивность рубок промежуточного пользования растет, а в доказательство приводят сравнения - в 1966 году с гектара вырубали 0,49 кубометра, ныне - 0,52 кубометра. Вон какой рост, вон как развернулись лесоводы, ах на три сотых больше стали брать. Вместо того, чтобы брать в три раза больше. Слишком? Ничуть. Посчитайте: ежегодно на каждом гектаре леса прирастает 4 кубометра. Значит, в насаждении к 100 годам при таком приросте должно быть около 400 кубометров древесины. Но в действительности едва половина набирается. Спрашивается, куда же подевалась другая половина? Ну, 52 кубометра взяли при рубках ухода (по 0,52 кубометра в год). А куда подевались еще полтораста кубометра? Они постепенно выпали и сгнили. Сгнило в три раза больше, чем вырубили.

Подсчет не убеждает вас? Тогда сошлюсь на авторитет: выдающийся лесовод прошлого века Карл Францевич Тюрмер, работавший в Поречье под Можайском, брал до шести и даже более кубометров древесины с каждого гектара леса, при этом внушал своим коллегам: отсутствие рубок ухода задерживает рост насаждений.

Так оправдает меня суд или нет, получив вот эти доводы от защиты? Нет, конечно, оштрафует все равно - не трогай общенародное достояние.

Хожу, смотрю и с тоской думаю: да где же те лесничие, которые любят лес и умеют видеть вредные последствия из-за худого ухода за ним? Куда подевалось "присущее человеческой натуре стремление держать обладаемое имущество в более или менее удовлетворительном порядке"? А ведь именно этим стремлением Митрофан Кузьмич Турский объяснял заботы об улучшении состояния лесов в Московской губернии, где "прилагается больше стараний к уходу за лесом и вообще лес пользуется большею симпатией и большим вниманием", чем в сопредельных местностях. Да будь моя власть, я бы подыскал цивилизованного кооператора и сказал бы ему: обзаводись лошадкой, бензопилой, выпиливай весь сухостой да бурелом, свози добытое к поселку - и продавай всякому, кто купит. На первые два-три года доход весь тебе - на обустройство хозяйства и приобретение небольшой пилорамы, чтобы потом мог пустить на штакетник осину и березу, ведь в нем такая нужда, что райисполкомы вынуждены распределять по спискам, в которые включают только ветеранов. Пусть при этом первые два-три года в казну не поступило бы ни копейки, но была бы польза лесу и людям.

Нет, говорят мне лесоводы, будет много злоупотреблений в лесу (у нас так давно повелось - лучше пусть пропадет, чем окажется, что кто-то корысть допустит). Не хочу оспаривать, потому что знаю, сколько добрых начинаний искажалось и оборачивалось злом. Послушаем тогда совет человека, который знал, что говорил.

Профессор М.М.Орлов, один из основателей лесного опытного дела в России: - Как ни хороши принимаемые меры к улучшению русского лесного хозяйства, они не могут в отношении большей части русских лесов достигнуть своей цели, если не будут сопровождаться еще более энергичными мерами к развитию лесоперерабатывающей промышленности.

Эти слова профессор говорил в 1916 году, но придерживался этого взгляда и позже.

Профессор Н.П.Анучин, ученик Орлова: - Чтобы очистить Лисинское лесничество об бурелома, ветровала и вообще мертвого леса, по прямому указанию профессора Орлова я занялся строительством Лисинского лесопильного завода.

Кажется, именно о том самом разговор? Чтобы очистить... Но кто даст сегодняшним нашим лесничим такое же указание? Кто из них захочет и сумеет исполнить его? Я задаюсь этими вопросами, потому что знаю, как гордятся нынешние лесничие, что они "чистые" лесоводы, не имея ни кола, ни двора, ни единого лесопильного станочка. Это сегодня гордятся, когда деловые люди во всем мире научились перерабатывать каждый сучок, а не то что бревно.

Поостерегитесь, лесоводы, водить иностранных гостей, деловых людей в наши леса. Рассказывают, как шведы, приехавшие в Кировскую область, "буквально за голову хватались" и долго не могли успокоиться и заняться тем, ради чего приехали. Они ходили по лесу, смотрели и все восклицали: "Вы по золоту ходите!" Такое впечатление, рассказывали сопровождавщие их россияне, произвела на них березовая роща не красотой своей, а тем, что всюду гнила, засоряя лес, никому не нужная древесина. Вернее, нам не нужная, а шведы смотрели на нее как на отличное сырье, которого так не хватает им - они бы купили его у нас.

И еще рассказывали, как итальянцы, узнав, что в наших лесах стоит на корню много сухих дубов, погибших в одну из морозных зим, просили продать им именно этот сухостой в любом количестве и за любую цену, в обмен на любой товар. При этом брали все, даже сучки. Им для каких-то нужд нужна была именно такая дубовая древесина, высохшая на корню. Мы, гордые, не продали им ни кубометра, не дали ни сучка - все так и погнило по лесам.

Скажете, нужен пример. Да он всегда был у нас. Где-нибудь и сейчас есть лесничий, которому надоело жить в лености, надоело смотреть, как захламляются леса, - а они так уже "захломощены", что скоро не только скот и зверь не пройдет, но и человек не проберется. И я писал о таких, кто обнаруживал: деньги, о которых так мало дается на тот же уход и на посадки, лежат в лесу на каждом гектаре, почти на каждом метре. Не ленись, бери. Но таких лесничих исподволь поскручивали в бараний рог с активной помощью своих же коллег. Ну, сами подумайте, как поведут себя те, кто греет на солнышке пуп свой, а рядом кто-то один работает? Да навалятся на него, топор закинут подальше в кусты, чтоб и не видел, куда, а его самого рядом с собой уложат: грейся, деловой. А вы и без меня знаете, что с некоторых пор слово "деловой" стало у нас очень даже нарицательным, и не только среди лесоводов. Выходит, в обществе накопились силы, готовые уложить всякого, кто вздумает дело делать. Это страшно, но это так.

Вот и совсем недавно, уже вот эту главу начал писать, повезли меня в один пригородный леспаркхоз: мол, говорите что активные лесоводы перевелись, так мы вас познакомим именно с таким. Надо бы назвать и этот леспаркхоз и директора представить, да боюсь: съедят человека. Поэтому назову его добрым когда-то на Руси словом "Хозяин". Именно так с большой буквы.

Приехали, а Хозяин от возмущения аж захлебывается -только что (они повстречались нам) из кабинета его ушла очередная комиссия из весьма представительных шляп.

Еще до приезда сюда мне рассказывали: Хозяин убежден, что деньги лежат в лесу, очень много денег. И он их принялся собирать. Не в кооперативную кассу, нет, в кассу государственного хозяйства. Уже сегодня он выбирает с каждого гектара паркового леса по два с половиной кубометра древесины в пять раз больше, чем в дебрях под Сергиевым Пасадом. Таким образом заготавливает 35 тысяч кубометров древесины без остатка идущей в дело. Но чтобы она шла в дело, он, как и Анучин, воспользовался советом Орлова, которого, правда обвиняет за допущение сплошных лесосек в зеленой зоне. Он стоит на том, что сплошных рубок здесь не должно быть, лес надо содержать только с помощью выборки. Этим же путем и древесиной обеспечивать все нужды. Словом, насобирал Хозяин разного оборудования, - списанного, самодельного ненужного другим, - поставил все это в цех переработки, да и извлекает деньги с пользой для леса.

Показывая свою продукцию, говорил:

- Вот это, дрянь дрянью, поддон для грузов, а отрывают его у нас с руками, да еще платят по 19 рублей за штуку. А итальянцы просят: дайте только, любое количество, по четыре доллара 25 центов за штуку. Из чего выпиливаем? Из топливных чурбаков, которыми Москва завалила все пригородные свалки и овраги...

Оказалось, Хозяину уже мало своих 35 тысяч кубометров, он собирается договориться, чтобы топливные обрезки возили к нему, а не в овраги. Договаривается и с сопредельным леспромхозом: тебе некуда девать древесину - давай мне. Кажется, уже договорился.

- Так какие нарушения находят комиссии? - спрашиваю.

• 
  Споткнулись о сучок в лесу - пишут: захламленность. Говорю: так снег только что сошел, не успели после зимней рубки прибраться. Нет, будто не понимают...
  
• 
  Я про серьезные нарушения спрашиваю, - останавливаю Хозяина.
  

• 
  Ни одного! Лишь догадки: тут, может, не нужно, а там, может, нужно. Вот на таком все уровне.
  
• 
  Их тоже можно понять, - попытался я заступиться. -Когда есть жалоба, на нее как-то надо реагировать. А у вас, в лесопарке, столько гуляющих, и каждый эколог.
  

- Нет, гуляющие сегодня - народ грамотный, осознали, что лес надо содержать в порядке, в том числе и с помощью рубки. Ни одной с их стороны жалобы давно уже не было.

И тут я узнал, что в яростную войну с ним вступили именно лесоводы, при этом даже не из системы парковых хозяйств.

- А им-то какая корысть?

- Ну как же, - пояснил подбивший меня на эту поездку ответственный работник лесного хозяйства, - мы же на всех совещаниях говорим тем, кто всего-то по полкуба с гектара снимает: смотрите, даже в лесопаркхозе берут в пять раз больше...

Ясно, и тут поднялись греющие пуп. Повалят ли, не знаю. Чертовщина какая-то.

Помните, я рассказывал о поквартальных рубках ухода и о том, что почти через двадцать лет один из ученых обнаружил в этом методе искусство оперативного ведения лесного хозяйства? Так вот, Хозяин не только подхватил эту идею, но разработал и внедрил принципы и приемы этого искусства, обеспечив тем самым практически безграничную долгосрочность лесопользования, никогда не прибегая к сплошным вырубкам.

Ну, а начал я разговор с тюрмеровского зова: "Приезжайте и посмотрите".

• 
  Не зовите ленивых так далеко, не поедут, - так прореагировал мой собеседник, И выложил передо мной толстую книгу "Лесная опытная дача в Петровском-Разумовском".
  
• 
  Вот. Это не книга, а сокровище для думающего лесовода. Тут собраны столетние наблюдения на постоянных пробных площадях лесной опытной дачи в Петровском -Разумовском. И начаты эти наблюдения на другой год после отмены крепостного права. Вон еще когда! С тех пор на всех этих площадях вырубали только сухостой и на всех регулярно проводили перечет деревьев. Так и до наших дней. Картина получается убедительнейшая. А что покажется непонятным - долго ли доехать до "Тимирязевки" и заглянуть на эти делянки.
  
• 
  А посетив тот лес, "где Турский подвизался", не грех поклониться и Митрофану Кузьмичу Турскому, славному сеятелю на ниве лесной.
  
• 
  Вот именно. Кстати, некоторые из этих проб оставил нам именно Турский: смотрите и не ленитесь делать выводы...
  

Я слушал, а Хозяин рассказывал и рассказывал, зачитывая из книги самые трагические строчки, торопливо набрасывая на бумаге диаграммы, обозначая их величинами естественного отпада - ведь все это из наблюдений на пробных делянках, на которых они ведутся вот уже полтора, без малого, века.

- А что значит для нас эта величина отпада?.. То, что немалое это количество древесины лесовод не только может, но и должен брать у леса во имя защиты среды нашего обитания, во имя экологического благополучия.

Мне показалось, в экологию тут он ударился просто ради моды и красного словца: ну, польза лесу, человеку польза, а при чем здесь экология? Задаваясь этим вопросом, я не лукавил, я просто не знал того, что сегодня знать должен каждый.

Я знал, конечно, что лес - легкие планеты. И даже знал, что при нарастании тонны древесины выделяется больше тысячи килограммов чистейшего кислорода - он для растущего дерева продукт "отхода". Хозяин уточнил: в среднем 1400 килограммов. Знал, что лес аккумулирует и связывает токсичные вещества и микроэлементы тяжелых металлов, вредных для человека. Хозяин поправил: высокой аккумулирующей способностью, как и выделением кислорода, наделены только здоровые деревья, обладающие хорошим приростом, который может быть лишь в ухоженном лесу. Захламленный же перестает продуцировать, а значит и аккумулировать перестает.

Вот что я совсем не знал и никогда об этом не задумывался: мы перешагиваем через павшие стволы, исподволь превращающиеся в труху, в прах, и вовсе не задумываемся, что, истлевая, они источают в воздух все исходные вещества, когда-то поглощенные. Если при жизни деревья на образование каждой тонны древесины взяли из воздуха 1800 килограммов углекислоты, то, сгнивая, столько же вернут ее в воздух. Если при жизни деревья, избавляя нас от множества токсичных веществ, поглощали их, то при гниении древесины вещества эти снова высвобождаются.

Не знал я, что если не выбирать валежник, которого в наших лесах уже накопилось до 15 кубометров на каждом гектаре (это в лесу, а не на лесосеках!), если вовремя не вырубать сухостой, которого по данным ученых примерно столько же, то на полное окисление этой потерянной для человека массы будет расходоваться весь кислород, выделенный лесом в процессе производства этой массы.

Я любовался им: молодой, энергичный лесовод. Настоящий хозяин. И хотелось верить: этого не сломают, этот не опустит рук.

Не лесовод, скажете, а какой-то лесопильщик? Ну что вы, я просто не стал рассказывать, что он в лесу делает, чтобы лес жил вопреки тяжелейшим нагрузкам, налагаемым на него городом. В том-то и дело, что он истинный лесовод, лучше других понявший: нет иного пути "к улучшению русского лесного хозяйства". Да и помните, наверно, он яростный противник сплошных рубок. А в доказательство своей позиции привел вот такой довод: доля древесины от рубок ухода в общем объеме заготовок в Дании - около 50, в Финляндии - 40, Швеции - 25 процентов. А у нас? Едва ли 10 процентов набирается. Это значит, что почти всю древесину мы добываем за счет сплошных вырубок, за счет лесоистребления...

Приведу и я некоторые весьма любопытные примеры. Маленькая Финляндия давно и прочно занимает второе место в мире по экспорту бумаги и картона, четвертое - по вывозу целлюлозы и пиломатериалов. Второе место не после огромной лесной России, а после Канады. И имеет-то она всего 20 миллионов гектаров леса. Я пишу "всего", потому что в России лесов несравнимо больше - 628 миллионов гектаров! Но не Россия, а Финляндия сегодня во многом живет за счет доходов от леса - 40 процентов выручки от экспорта дает финнам деревообрабатывающая промышленность.

Все было не так еще в начале века. В начале века леса России, по выражению Орлова, являлись "мировым экономическим фактором" и считались самым важным для государственного благосостояния продуктом земли. Сегодня страна наша, оставаясь одной из самых богатых лесом, сама завозит то, что продавать должна. В начале века Россия ежегодно получала от леса около 100 миллионов золотых рублей дохода. Ныне же, как утверждают экономисты, едва окупаем расходы и почти не имеем прибыли. А я бы так сказал: даже при нищенских расходах на лесное хозяйство доход от леса мизерный. Не абсурд ли: нищенский расход и нищенский доход от сокровищ, при правильном использовании которых можно озолотиться? Вот когда леса наши, говоря словами Андрея Тимофеевича Болотова, окончательно выпали из "сельской экономии", выпали так, "как бы они никогда к сельской экономии не принадлежали и не составляли важную часть оной".

Вот теперь и подумаем, кто лучше хозяйствует, кто лесовод, а кто нет.

Нет, я решительно отказываю в звании лесовода как раз тем, кто лишь наблюдает, как доход от леса уменьшается, а леса наши постепенно ухудшаются, как слабеет их биологическая устойчивость, как снижаются санитарно-гигиенические и другие полезные свойства. Да, топор может сокрушить лес, но, оказывается, и без топора он может зачахнуть. Топором, промежуточным пользованием, как утверждал еще Георгий Федорович Морозов, лесовод ослабляет процесс борьбы деревьев в лесу, поддерживает устойчивость насаждений, которая в равной мере может быть нарушена как неразумным вмешательством, так и бездействием человека. Этот вывод автора учения о лесе сегодня подтверждается фактами: общий запас древесины в лесах нашей страны давно уже не нарастает, а катастрофически тает - ценнейшее это достояние из года в год уменьшается почти на 100 миллионов кубометров.

Не заслуживает похвалы тот лесовод, у которого ежегодный отпад составляет более двух кубометров древесины на каждом гектаре леса, а местами достигает уже величины текущего прироста (3,5 - 4 кубометров), что ведет к тем необратимым процессам, которые предшествуют смерти. "Бедный лес! Дай Бог, чтобы ты никогда не попал в руки людей, для которых твое дальнейшее существование безразлично", - восклицал лесничий Тюрмер.

Уму непостижимо: уже и лес дает вредные выбросы в атмосферу. Лес, который всегда обогащал планету кислородом и поглощал вредные выбросы городов и заводов, вдруг, по вине человека, из-за его нерадения, и сам уже выдыхает в воздух газы, накопление которых ведет к усилению "парникового эффекта" - постепенному нагреванию атмосферы, грозящему экологической катастрофой.

Ах, как же прав был Андрей Тимофеевич Болотов. Делясь с современниками своим опытом "поправления лесов" и взыскивая "за наше нерачение", он предупреждал:

"Дела, которые до лесов вообще принадлежат и повсегодно отправляемы быть должны, так и связаны между собою, что представляют, так сказать, цепь, из многих членов составленную, которую никогда прерывать не должно. В противном случае, буде в один год или в чем-нибудь упущение сделается, то во всем беспорядок произойдет, который после исправлять трудно или совсем невозможно будет".

Но вряд ли мог предположить энциклопедист Болотов, что нерачение наше достигнет такой степени, и что в лесах наших произойдет такой беспорядок.

Напомню: когда-то по состоянию леса судили, о культуре народа.