Грустный запев

Я спрашиваю его:

• 
  Это закон?
  
• 
  Закон: земля и лес общие.
  
• 
  Значит, власть эта настоящая, народная?
  
• 
  Значит, настоящая..."
  

"Мужики все рубят и рубят леса..."

"Глубокие колеи - все возят тяжелое, все воруют лес..."

"На просеке снова вдали дроги, лошадь - рубят! О, негодяи, дикая сволочь!.."

"Лес все рубят..."

"Выехал на гору - еще среди стволов четыре подводы, баба с топором, мальчишка..."

В Московской губернии можно было исходить "будто между шеями" 268 тысяч гектаров - такую площадь лесов выхлестали здесь к 1923 году. За шесть лет выхлестали значительно больше, чем за предыдущее столетие, которое лесоводы называли лесоистребительным. Место сечи, ясное дело, вольные люди не очищали не только от сучьев и хлама, но даже от тонкомера - бросали все, что сегодня не нужно. В любой час на этих громадных, захламленных территориях мог загудеть огонь. И он загудел - только в 1920 и 1921 годах пожары уничтожили еще пятьдесят тысяч гектаров леса. Итого - 318 тысяч гектаров против 203 тысяч гектаров леса, истребленных за предыдущее столетие.

Орлов ошибся? И Морозов тоже?.. Так кто был прав и кто виноват? И если XIX век был лесоистребительным, то как называть первое десятилетие новой эры?..

Я всегда полагал, что родимая моя деревня находилась и находится в степном краю, так и в биографии писал: родился в степной деревне Константиноградовке... И никогда ни малейшего сомнения в том, что она в степи, не возникало ни у меня, ни у тех, кто хорошо знает мой край. И не случайно с лесом у меня связано единственное воспоминание, являющееся будто из сна: мне было пять лет, отец, наряженный по колхозным делам в лес, взял и меня с собой, усадив на телегу. Сколько времени и где мы ехали - не помню. Но помню, как в сумеречье въехали в лес, который я увидел впервые и он меня напугал: шумом ветра в вершинах, густыми кронами над головой. Этот страх не исчез и в избе лесника: затаившись на печи, я не слушал, о чем там говорят за столом отец с лесником, но вслушивался, как воют в трубе какие-то мрачные лесные существа, норовившие добраться до меня - там, за стенкой, я слышал таинственный шум и говор.

Это воспоминание всякий раз всплывает особняком, вне привычного мира. Привычным во всех воспоминаниях был мир с кленами в палисаднике, одиночными ветлами на речке за огородами и - во все стороны открытые глазу ковыльные степи, пашни, луга.

И вот только сейчас, изучая историю лесов, я узнал - край-то мой, оказывается, не был степным! Не в далекие времена, а в 1914 году профессор М.М.Орлов в "Очерках лесоустройства" относил мой родимый Стерлитамакский уезд к Приуральскому полесью и называл его лесистым, так как около половины территории уезда (47 процентов!) занимали леса, которых приходилось почти по две десятины на каждого здешнего жителя, а значит, и на отца моего - в тот год от этих двух десятин он ушел на первую мировую войну. А вот мне от тога душевого надела уже не досталось почти ничего. Всего за два десятилетия леса были повырублены не только в окрестностях моей деревни Константиноградовки на Уршаке, но и по всему Стерлитамакскому району, который обнажили так, что в степь превратили, а лес - словно мираж - может теперь привидеться лишь в долгом путешествии.

Вот как быстро был изменен лик земли.

Ясное дело, рубили не ради баловства, не ради утверждения воли нуждающихся. Много было повержено лесов на восстановление обветшалого, порушенного за годы гражданской войны. Да и после нее не сразу успокоились, не сразу замирились: каждую ночь, оглядев степной простор, можно было увидеть огненные всполохи - то "красный петух" отплясывал жуткий свой танец над чьей-то избой.

Только начали успокаиваться, да дожили до раскулачивания и коллективизации. Мать рассказывала: по ночам кто-нибудь в доме не спал - поджогов боялись. Боялись и зажиточные, и бедные. Случалось в ветренную погоду огонь, пущенный чьей-то злой рукой, выжигал целый порядок дворов, не щадя ни железных, ни соломенных крыш, ни дерном укрытых мазанок.

А где-то за деревенскими далями людей собирали в огромных котлованах - начиналась индустриализация страны. И двинулись из деревень в леса бесконечные вереницы подвод с молодыми мужиками и бабами, мобилизованными на лесоповал, на лесозаготовки для ударных строек первых пятилеток. Рубили везде, откуда можно было вывезти: вдоль дорог, вдоль рек и речек.

Не многие осмеливались называть эти. беспорядочные рубки лесоистреблением - расхожим словом прошлого века. С опаской употребляли и привычное слово "переруб". Но всюду говорили о "лесном займе", убеждали в его необходимости, неизбежности, и, конечно, сулили погашение займа в будущем... А пока...

М.Г.Здорик: - А пока лес нам нужен, мы его будем рубить в размере нашей потребности, невзирая ни на какие теоретические рассуждения, остановить этот штурм на леса мы не можем...

Даже сейчас хочется помолчать после этих слов... А ведь

в ту пору, когда они говорились, еще живы были те, кто хорошо помнил борьбу русского общества за лес, против его истребления. Помнили и сравнивали. Кто-нибудь наверняка перечитывал и вот эти строки: "Лес, - писал министр Государственных имуществ в отчете царю за 1881 год, - есть имущество, из которого весьма легко брать больше чем он ежегодно производит, в ущерб его дальнейшей производительности; а раз истощенный, он уже не может быть скоро восстановлен, и даже медленное его восстановление требует слишком больших жертв". Министр был убежден, и в том убеждал государя, что в стране, в которой сводится лес, истребляется тот капитал, который должен переходить к будущим поколениям, поэтому ныне живущие вправе пользоваться лишь процентами с этого капитала.

Сравнив, человек не мог не поставить радом и эти две величины: царского министра и Здорика. Кто он?

Этот Здорик, один из руководящих работников лесного хозяйства, был, безусловно, из той череды партийных выдвиженцев, которые долго еще (более полувека) будут руководить лесным хозяйством России, оттесняя от этого дела специалистов (мол, занятие нехитрое, научится, если не дурак). И вот диво, специалисты, которых "нельзя заменить другими без ущерба для леса и тем самым - для всего народа" приучились не только повиноваться этим случайным назначенцам, но и славить их: мол, быстро вошел в курс дела и хватка есть. Я сам много раз слышал и по сей день слышу такие абсурдные оценки. А скажешь в ответ: да он же полный профан в лесных делах, - смотрят на тебя с шоковым недоумением: как можно так про начальника, а тем более про Министра?..

Решительные слова о штурме, явно не свои, Здорик обнародовал в 1929 году. Но он не оправдывался перед народом, он показывал народу на ученых, которые еще исповедовали принцип постоянства пользования лесом, обоснованный в начале века Георгием Федоровичем Морозовым. Он науськивал на тех, кто теоретическими рассуждениями о неистощительном лесопользовании "сдерживает развитие лесозаготовок, а тем самым и индустриализацию страны". И подавал сигнал: кусь их!

На сигнал откликнулись: правоверные баталисты тут же открыли "лесной фронт". Баталия разыгралась странная: стреляли с одной стороны, к тому же стреляли по человеку, который умер еще в 1920 году, завещав похоронить себя "под пологом русского леса" - но похоронили в Симферополе, отрезанном от России линией фронта, похоронили в городском парке. По Морозову стреляли.

Тут как раз к месту рассказать о "лесном фронте", возглавил который Исайка Презент, будущий непримиримый воитель на "генетическом фронте", яростный противник Николая Ивановича Вавилова.

Так часто бывает - ищешь одно, а находишь как раз то, что и не думал уже найти: стерлось, исчезло, не сохранилось пи в свидетельствах, ни в архивах. Ну, в самом деле, кем, в каком документе могла зафиксироваться первая встреча никому еще не известного Презента и Лысенко? Оставалось одно: предположить, что встреча эта произошла в Одессе, где работал Лысенко, к которому в 1932 году и приехал из Ленинграда этот "волонтер" и "оруженосец". Судя по документам, до этого ни на каких сельскохозяйственных совещаниях они вместе не бывали, а значит, и пути их ни в Москве, ни в Ленинграде не пересекались.

Но начал я просматривать материалы, которые могли пролить свет на дальнейшую судьбу морозовской науки о лесе, - и тут-то натолкнулся вот на какие факты.

На заседании "Русского ботанического общества", которое состоялось 20 февраля 1931 года, с докладом выступил ученик Морозова профессор Владимир Николаевич Сукачев -имя его широко известно не только специалистам. Он многие годы и до конца дней своих (умер в феврале 1967 года) был президентом Московского общества испытателей природы. Это он, известный ботаник, лесовод и географ, основоположник многих учений, создал академический Институт леса, который находится ныне в Красноярске и носит славное имя своего создателя. Однако и тоща, в 1931 году, Сукачев выходил на трибуну "Общества" не начинающим ученым, он уже тогда был членом-корреспондентом Академии наук, заведовал в ленинградском Лесном институте кафедрой.

Выступал он с докладом "Растительное сообщество и его развитие как диалектический процесс". Работа эта специалистам известна и не потеряла своего значения и сейчас. Как и всегда, после доклада начались обсуждения. Попросил слова и представитель Коммунистической академии... И.И.Презент, который обвинил Сукачева в "механистических и идеалистических воззрениях". Насколько это обвинение оказалось серьезным, показали дальнейшие события. Презент выступил инициатором создания группы по борьбе "против реакционных теорий на лесном фронте"...

Итак, до "биологического фронта" был у Презента "лесной". На этом "фронте" инициативная группа под командованием Презента наголову разбила и учеников Морозова, и самого Морозова, которого не стало еще в 1920 году, ко который, оказывается, своим учением о лесе "притуплял классовые противоречия в обществе". Учение Морозова о постоянстве и непрерывности лесопользования обвинили в резком противоречии с новыми установками.

Скажете, а при чем тут Лысенко?

А вот при чем. Незадолго до создания "лесного фронта" в Коммунистической академии состоялось собрание, на котором выступил Лысенко. Вот тут-то, кажется, и встретились впервые Презент и Лысенко. Лысенко рассказывал о перспективах, которые сулит человечеству и науке яровизация: за счет направленного управления развитием растений и сокращения сроков вегетации, обольщал слушателей одесский агроном, колхозники нашей страны уже к концу второй пятилетки будут снимать по два урожая в год! При этом южные культуры будут вызревать даже на Крайнем Севере.

И организатор "фронтов" издал радостный возглас: вот оно, научное обоснование "новым установкам", которым так противоречило учение Морозова!

В чем же они заключались, эти "новые установки"? А вот в чем. В непрерывном лесопользовании, оказывается, заинтересованы были лишь помещики - владельцы лесов. Они только для того их и берегли, чтобы всю жизнь получать доходы. Мы же объемы лесозаготовок должны определять только грузопропускной способностью дорог. Так что - долой непрерывность лесопользования, надо рубить, рубить и рубить все подряд. И нечего жалеть, природный лес - это всего лишь "бурьян". На вырубках новая наука создаст могучие, доселе невиданные леса. Новая наука продвинет южные породы на север, а северные - на юг. (Вот только никто не мог сказать, зачем их менять местами - северян переселять на юг, а южан на север).

В огне яростной критики, развернувшейся в отраслевой печати, учение Морозова и его последователей было испепелено. В конце 1932 года безоговорочно капитулировал и нарком леса: руби - новая наука создаст...

А чтобы оберечь себя от наветов этой оголтелой орды, нарком С.С.Лобов и сам заговорил в том же "революционном" духе:

"Необходимо повести решительную борьбу с реакционным и по существу вредительским методом ведения лесного хозяйства и лесоэксплуатации, построенным на принципе постоянства и непрерывности лесопользования".

Итак, Мавр сделал свое дело, Мавр жаждал нового. И в том же 1932 году Презент покидает берега Невы и устремляется к Черному морю, в Одессу, откуда и развернет наступление на "биологическом фронте"...

Однако стрельба по покойному долго продолжаться не могла - не приносила удовлетворения штурмующим. И тогда вспомнили: есть же еще профессор Орлов, имевший в той прошлой России чин действительного статского советника, равный рангу генерала. И еще живой! Сам напомнил о себе недавно, и напомнил той же буржуазной идеей постоянства лесопользования. Разыскали его слова, которые он осмелился написать не при царе, а в советское время, в 1927 году! Вот они:

"Правильное лесное хозяйство есть отрасль народного хозяйства, организующая производство древесины и использование древесных запасов на основе восстановительных процессов с обеспечением той полезности леса, которая проистекает из почвозащитных и водоохранных особенностей его, и с учетом влияния леса на климатические условия страны, а также его роли, как источника побочных пользований и объекта применения труда".

Вон сколько "накрутил" профессор! А сам - туда же , к постоянству. Огонь по старорежимному генералу Орлову!

Позже даже ученики (оправдывая этим себя) будут утверждать, что Орлов нигде не выступал против неизбежного лесного займа, против перерубов и "не вносил предложений, которые были бы прямо или косвенно направлены против индустриализации страны". И лили крокодиловы слезы по поводу того, что профессор оказался главным ответчиком за отечественную лесоводственную науку, в основе которой лежал принцип постоянства пользования лесом, объявленный буржуазным.

Сколько же тут неправды. Выступал! Выступал решительно и открыто, и всякий раз "с позиции буржуазной политической экономии". Выступал не только со статьями. В 1931 году, в самый разгар обстрела, перекинувшегося на него, когда уже и сам нарком леса С.Лобов призывал лесоводов "окончательно выкорчевать наследие буржуазных, вредительских теорий", а лесозаготовителям объяснил популярно, что "для каждого работника лесной промышленности должно стать понятным, насколько вредны те установки, которые проповедовала до сих пор орловско-морозовская школа", именно в это отчаянное время Орлов написал книгу "Очередные вопросы лесоустройства". Именно эту книгу долгие годы называли лебединой песней Орлова. Никто тогда не знал, что лебединая песня его заперта в столе. Лишь через 50 лет Н.П.Анучин предъявил к публикации рукопись последней книги Орлова "Леса водоохранные, защитные и лесопарки", закончил которую он в последние дни, а может и часы жизни. Спасибо ученику и за то, что сохранил, что опубликовал ее через 50 лет - не устарела она и сегодня, больше того, мысли, в ней содержащиеся, по-прежнему новы, и я еще не раз сошлюсь не нее.

И все же в материалах научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения М.М.Орлова, меня поразила не эта привычная неправда. Меня поразили признания бывшего аспиранта С.В.Малышева, выдвинутого в 1928 году на научную работу партийной и комсомольской организациями института, когда он учился... на 3 курсе. Оказывается, в науку тогда открывали двери и таким - "студентам-выдвиженцам". Ясное дело, под опекой Орлова Малышеву, по его же признанию, приходилось несладко: профессор основательно гонял его, требуя самостоятельных мыслей. Правда, по прошествии десятилетий (почти вся жизнь прошла!) бывший аспирант не таил большой обиды на старого профессора, читавшего в подлинниках (и это видел аспирант) какие-то журналы и книги на французском, немецком и английском языках. Одного не мог сказать ученый новой формации: какие это журналы и книги, и что в них вычитал этот старорежимный генерал, то бишь действительный статский советник.

Малышев, как и полагается выдвиженцу, возомнившему себя человеком новой формации, вспоминая, об одном сожалел: "Может быть, мы тогда не все сделали, чтобы эту большую силу направить в марксистско-ленинское русло". Хотя что теперь упрекать себя, пусть и не все сделали, но ведь предпринимали же немало попыток к этому "выправлению": приглашали на совещания, собрания, заседания, на которых, однако, Орлов молчал и никогда не выступал, тогда как другие профессора в обсуждениях участвовали, даже В.Н.Сукачев не раз брал слово.

Это молчаливое упрямство одного человека раздражало. И весной 1931 года выдвиженец Малышев выступил "против

буржуазных идей и принципов в экономике, организации и планировании лесного хозяйства", исповедуемых Орловым.

И обо всем этом герой наш сам же и рассказывал через 36 лет на юбилейной конференции, посвященной "носителю буржуазных идей": мол, чествуйте, да знайте, кто есть кто. Не скрыл даже того, что разгневанный профессор потребовал у администрации Лесотехнической академии удалить его, аспиранта Малышева, из состава кафедры.

Судя по всему, ни заступиться за профессора, ни избавиться от аспиранта администрация не решилась: пальба в любой момент могла обрушиться на академию, и тогда всем не сдобровать - останутся одни "студенты-выдвиженцы" во главе с такими, как этот Малышев. А им очень хотелось отринуть все авторитеты и считать начало истории с себя - это была у еих самая жгучая страсть.

Так бы и случилось. В тот же год уже не Здорик, а сам нарком леса., объявивший теорию старых профессоров о не-истощительном лесопользовании откровенно буржуазной, разрешил определять величину лесосек не годичным приростом, а грузопропускной способностью дорог и сплавных рек, то есть не ограничивая трудовой порыв народа никакими лесоводственными правилами.

И теперь уже не студента-аспиранта Малышева, а профессора Орлова отстранили от кафедры "по состоянию здоровья", от кафедры, которую он возглавил в 1901 году и заведовал которой более тридцати лет.

Болел старик? Да, утверждали многие, он был тяжело больным, ведь ему шел 65 год. Нет, возражали близкие профессора, он был крепок, полон сил и замыслов, но дискуссия "на лесном фронте" и откровения наркома его погубили - 26 декабря 1932 года Михаил Михайлович Орлов скоропостижно скончался в своем кабинете от кровоизлияния в мозг.

Н.П.Анучин: - Смерть профессора Орлова была подобна гибели хвойного великана в лесу, протяжный гул от падения которого долго еще стелется по земле, а листва, птицы и звери затихают на время. Лес от этого становится ниже, а люди, беднее. Длительностью наступившего безмолвия мерится значение ушедшего для остающихся...

Безмолвная пауза, наступившая после смерти профессора Орлова, была длительной...

Однако вот еще какой немаловажный штрих в судьбе Орлова упустили участники научной конференции. В июле 1931 года вышло Постановление СНК СССР о лесокультурной зоне. Профессор конечно же принялся читать его с надеждой и верой: наконец-то вакханалии будет положен конец. Но, прочитав, испытал окончательный крах: постановление никак не окорачивало тех "теоретиков", которые позволяли ограничивать рубку леса лишь грузопропускной способностью дорог. Оно скорее поощряло их уже тем, что признавало водоохранными лишь леса в пределах километровой полосы по обоим берегам рек, то есть только в поймах и только в среднем и нижнем течении Волги, Дона, Днепра и Урала, где пойменных лесов давно нет.

Он знал, он хорошо знал, сколько сил отдали участники экспедиции по исследованию верховьев рек Европейской России, сколько энергии и ума потратили они на то. чтобы убедить общество: водоохранными должны быть признаны все леса, охраняющие верховья и источники рек и их притоков.

В те годы он, молодой ученик, только что (в 27 лет) ставший профессором Ново-Александрийского института сельского хозяйства и лесоводства, реорганизованного Докучаевым, был воодушевлен деятельностью этой экспедиции. И, может быть, именно поставленные перед ней цели и побудили Орлова помечтать о будущем: "Леса почти сплошь будут покрывать наш далекий север, который при хорошем организованном хозяйстве будет доставлять поделочный лес самых крупных размеров; в остальной части России все безусловно неудобные земли будут заняты лесами, леса будут в верховьях рек, все пески будут облесены, все овраги покрыты дубравами; на юге и в степной местности все поля будут перерезаны сетью защитных лесов, дороги и шоссе будут обсажены лесными, а то и плодовыми деревьями".

А размечтавшись, добавил: "Не говорю каждый город, но каждое село будет иметь свою рощу - свой парк".

И вот теперь окончательно рушилась эта мечта, может быть, самая яркая, основанная на впечатлениях детства, проведенного в Елецком уезде на Орловщине, где еще в его детские годы были вырублены почти все леса и уже тогда крестьяне топились соломой и гречишной шелухой, потому что за кубическую сажень дров нужно было заплатить от 12 до 16 рублей, тогда как в Костромской губернии оборотистые дельцы выторговывали за 2 рубля десятину леса на сруб. Но и здесь, на обезлесенной Орловщине, в 17-18 годах принялись дорубать и последние березовые рощицы (что, вспомните, и зафиксировал в дневнике Михаил Пришвин). Кстати, может и Орлов ходил по такой же погубленной роще "будто между шеями, на которых недавно были головы", и именно там увидел "стихийный натиск крестьянского топора", что и заставило его не в дневник записать, а написать упомянутую уже брошюру, полную крика души. Вполне возможно.

Он хорошо знал, что теперь, после выхода такого постановления, начнут трезвонить о том, как заботится правительство о сбережении лесов, хотя их там, в поймах среднего и нижнего течения этих рек, почти и нет. Защищать надо как раз те леса, которые в верхнем течении и по многочисленным притокам. Но именно они, наиболее влияющие на водность реки, отданы лесозаготовителям и оказались вне действия постановления.

Вот тогда-то Орлов и сел писать свой последний труд "Леса водоохранные, защитные и лесопарки". Не знал он, не мог знать, что труд этот окажется лебединой песней, которую услышат лишь через пятьдесят два года.

Нет, никого не упрекал Орлов в этой книге. Писал так, будто покой в его душе, мир и лад вокруг. Без укора напоминал читателям о том, что лес, помимо хозяйственного значения, имеет еще и особое общественное, заключающееся в его водоохранной, защитной и эстетической роли. Правда, сделал умышленную оговорку: понимание "особого общественного значения леса достигается лишь после горького опыта, полученного в результате его уничтожения или порчи". И дал понять, что такого опыта уже больше чем достаточно, а вредные последствия истребления леса видны повсюду и последствия эти приводят к выводу о его незаменимости. Вы мечтаете о светлом будущем? Но условия жизни будут ухудшаться и ухудшаться тем значительнее, чем меньше остается лесов, чем худшего они качества.

Вот я и спрашиваю, устарели ли сегодня эти мысли?

Пройдут годы и десятилетия. Забудется политика "лесного займа" (при этом забудут и погасить его), однако не таял лед вокруг имени Орлова - плеяда новых ученых как-то нехотя возвращалась к осознанию и выражению принципов рационального хозяйствования в лесу, уступая при этом новым "заемщикам" то в возрасте рубки, то в способах лесопользования, а значит, уступая в лесоводственных принципах. И эти уступки продолжали развращать не только лесозаготовителей, но и самих лесоводов, которые сделаются до того послушными исполнителями указаний, что при этом растеряют и свою профессиональную гордость и даже свое человеческое достоинство. Таким не было ни нужды, на потребности вспоминать гордых и умных предшественников своих. У таких в почете тот, кто день прожил, сумев ничего не сделать. Да и что способен сделать человек, ничего не знающий? Лишь то, что знает и умеет. А так как он не знает и знать ничего не хочет, то всячески обороняется, ограждает себя и сослуживцев' своих от тех немногих, кто врывается в их мир, жаждет деятельности. Если кого выбрать куда надо - он ни за что не выберет деятельного. Надо о ком что-нибудь дурное сказать - он скажет и вдобавок повертит пальцем у виска. Надо кого-нибудь оговорить, осмеять, ошельмовать и изгнать с позором - он поговорит с друзьями своими, простыми людьми, и они дружно проделают все это, обвинив вдобавок в дурном неуживчивом характере, из-за которого и противопоставил себя коллективу, не знавшему до него никаких разногласий.