Грустный запев

Приговором называли подписанное решение сельского схода о желании засадить такое-то число десятин неудобной для хлебопашества земли. По этому проекту заведующий питомником, осмотрев место, выбранное крестьянами для посадки, отпускал необходимое количество саженцев даром.

Подписанный приговор А.Полторацкая передала заведующему питомником, фамилию которого она почему-то не называет, а именует "господином "Т".

"Мне же в то утро пришлось ехать в деревню Большой Рог, Талызинской же волости, где я была до несколько дней до того, говорила о посадке леса и получила приглашение приехать 1-го ноября на сходку "поговорить". Сходка однако собиралась плохо. Причиной этого, вероятно, было то, что староста созывал сходку для сбора недоимок. Когда собралось человек пять, я завела разговор о неудобных землях, оврагах и о засаждении их лесом. Крестьяне подтвердили, что неудобной земли у них очень много. Овраги ежегодно растут и отнимают пахотную землю, но когда я предложила им хлопотать о посадке леса, крестьяне замялись. Наконец староста спросил - сколько им будет это стоить. Я сказала, что саженцы отпускают даром, расходы по пересылке я беру на себя, заведующий посадкой приедет на свой счет, следовательно, это им не будет стоить ни копейки: даже деньги за наем сторожа в первые годы им выдаст земская управа, а если она не выдаст, то я возьму и этот расход на себя. Староста согласился, что все это очень хорошо, но ... и опять замялся. Все крестьяне говорили, что у них десятин 20 пропадает зря и развести на них лес было бы чрезвычайно полезно, но... и конец! Очевидно, никто не решался вполне высказаться. Я заметила, что один дряхлый старичок в особенности недовольно потряхивает головою, и обратилась прямо к нему с вопросом: следует, по его мнению, сажать лес или нет? Несколько крестьян не дали старику ответить. Они разом заговорили "За все мы очень благодарны; только боимся: пожалуй, тогда податей-то платить не осилим". Я растолковала им, что размер податей не только не увеличится, но даже уменьшится, так как земля, засаженная лесом, освобождается на 30 лет от платежа казенных повинностей. На это ехидный старичок тихо заметил: "Пожалуй, и совсем ослобонят от податей землю-то ту"!

- Он, барышня, толкует, что как лес на неудобных землях разведут, так эти земли либо на казну отойдут, либо отобьют под помещиков! - подхватили крестьяне. Я невольно засмеялась и сказала, что это вздор, о котором и говорить не стоит.

Крестьяне собирались на сходку медленно. Я сидела молча, прислушиваясь к толкам в избе.

Несколько человек вполголоса горячо спорили со стариком Леоном. "Ведь, даром все отпускают, слышь?" - твердили они.

- Даром! Даром!.. - обозлился вдруг Леон. - Цыган на деревню приедет: "Миленький мой, хороший! - заговорит. - Я тебя так люблю! И тебя, и скотинку твою полечу - даром. И коня тебе променяю - тоже даром, ничего за промен не возьму!.," Все даром. А едет цыган из деревни - у него в мешке и сало, и гусь, и мука, и крупа - всего много, а в мошне и денежки завелись!

Я сейчас же сделал вид, что очень оскорбилась этой притчей, напомнила, какие выдумки ходили про меня во время раздачи продовольствия пострадавшим от неурожая, и сказала, что для меня ни выгоды, ни убытка от их леса не будет, но сами они потом будут жалеть: особенно, когда увидят, какой лес в Сергиевском вырастет и т.д.

Мужики сконфузились, а Леон стал уверять, что, говоря про цыган, он "меня и в мыслях не держал".

Между тем в избу собралось около тридцати человек, и староста объявил, что остальные, очевидно, не придут.

Тогда я опять вкратце изложила о лесе все, что растолковывала в разговорах с отдельными мужиками, и в конце прибавила, что они вольны сажать лес или нет, но зато и я вольна

- помогать им или нет. Если они окажутся настолько глупы, что будут верить всякому вздору, а своей прямой пользы не поймут, то и я помогать им впредь не буду.

Мужики снова зашумели. Я заметила, что большинство начало склоняться на сторону посадки.

• 
  Ведь, слышь, она говорит, что в газете было пропечатано!.. Ужели в газете обманывать станут?! - слышались голоса. Ко мне обратились с просьбой показать газету, но, к сожалению, я не догадалась захватить ее с собой.
  
• 
  Ребята, вы меня знаете? - спросила я тогда.- Верите, что я худого вам не посоветую?
  
• 
  Верим! Тебе-то мы верим, ты за нас завсегда хорошо хлопочешь.
  
• 
  Ну так я вам на икону перекрещусь, что никаких убытков от посадки лесов вам не будет, а польза будет большая! -И я, действительно, перекрестилась. - Теперь верите?
  
• 
  Верим! Верим! - зашумели мужики.
  
• 
  Хотите лес сажать?
  

- Что же, хлопотать о лесе или нет?

• 
  Сделай милость, похлопочи. Известно, как лес посадим, ровы валиться перестанут. (О том, что заросшие лесом овраги перестают размываться, крестьяне твердо знают из практики).
  
• 
  Подписывайте же приговор. Николай Лукьянчиков, ты грамотный, не побоишься начать?
  

- Чего же бояться?! Нетто нам худо желают?!

Вслед за ним подписались все грамотные, и сын старосты начал расписываться за неграмотных

• 
  За тебя, Леон, подписываться, или ты и теперь не согласен? - спросила я старика.
  
• 
  Эх, барышня - сударыня! - досадливо проговорил Леон.
  

Приговор был подписан, и я повезла его в Сергиевское передать. г.Т."...

Нет, не хочется мне своевольно оборвать живой этот рассказ. Надеюсь, и читатель не пропустит повествование очевидца. Поэтому продолжаю его.

"Подъезжая к селу по правому берегу р.Орлика, мимо громадных ежегодно размываемых оврагов, я заметила на песчано-глинистой горке, между двумя оврагами, ряд выкопанных ямок, а в селе встретила г.Т., печально стоящего около тележки в полном одиночестве. Оказалось, народ собрался на работу охотно. Решено было прежде всего обсадить лесом сильно размываемые овраги около дороги, и работа началась на виденной мною горке. Уж первый ряд ямок был выкопан, когда к работающим подошел один из крестьян и с тяжелым вздохом произнес:

- Ну, крышка - скоту! Держи его теперь весь год по хлевам!

Работающие сейчас же бросили копать, начались разговоры, споры... По словам крестьян выходило, что эта горка единственное место для выгона скота. Несмотря на полную нелепость этого заявления, г.Т. не стал спорить, а только спросил крестьян, хотят ли они сажать лес и, если хотят, то где.

А вот в Мелыни! - отвечали крестьяне. Там и скот никогда не ходит, совсем зря пропадает место, а место-то большое!..

Ну, пойдемте в Мелынь! - предложил г.Т.

Да для этого надо сходку собрать! Пусть старики решают!..

Хорошо. Собирайте сходку.

Да нешто ее теперь соберешь?! Кто по хворост поехал, кто в город!..

Но зачем вам нужна сходка? Ведь, сходка была, когда писали приговор, и в нем прямо сказано, что вы просите засадить Мелынь и другие овраги. О чем же еще спрашивать стариков? - старался убедить их г.Т.

Это все так, только без сходки никак невозможно. У нас через неделю будет сходка, - говорили крестьяне. - Вы приезжайте - тогда и решим, где садить лес!..

Г.Т. доказывал, что на той неделе ему едва ли можно будет приехать, а главное, что не сегодня-завтра может ударить мороз и остановит работы. Ничего не помогало! Не успел г.Т. оглянуться, как все крестьяне разошлись по домам. Он попробовал обратиться к старосте с просьбой собрать сходку, но тот возразил, что народ ушел обедать.

В это время приехала я. Выбранивши и пристыдивши старосту, я велела ему немедленно собирать народ. Староста начал уверять, что в тот день все равно ничего нельзя сделать и предлагал собрать сходку послезавтра, при этом он нечаянно проговорился, что уже начал запрягать лошадь, чтобы ехать в город на базар. Тогда я сама поехала от хаты к хате, вызывая хозяев, и приказывая идти на работу.

В несколько минут около меня собралась небольшая кучка народа с лопатами. Мы вернулись к г.Т., взяли шнуры, колышки, и пошли в Мелынь. Староста тоже шел с нами, но с такими охами и вздохами, что мы наконец отпустили его в город.

В Мелынь пришлось идти полями, совершенно изрезанными громадными (сажени в 4-5 глубины) оврагами.

• 
  Вот кабы нам эти овраги засадить! - говорили крестьяне.
  
• 
  Овраги-то ваши надо сперва закрепить. Вон, как их размыло! - сказал г.Т. - Надо прежде размоине не дать ходу, задержать ее, чтобы земля не валилась. Как это сделать, я покажу вам. Сажать же по обрыву сейчас нельзя. Ведь будущей весной вся посадка вниз поползет.
  
• 
  Верно! - согласились крестьяне.
  
• 
  А пока надо было бы обсадить берега размоины, прихвативши и ровного места сажень хоть на восемь в ширину. У вас же здесь хлеб посеян. Между тем близко подпахиваться к размоине не годится, земля от этого сильнее валится.
  
• 
  Так-то так! Да не пахать-то нельзя. Земли и так у нас мало.
  
• 
  А если вы не засадите и не закрепите эту размоину, она через год-другой еще на полдесятины пройдет в пахоть, а значит, земли еще меньше станет.
  
• 
  Это правильно! - соглашались крестьяне, но уверяли, что все-таки им нельзя не распахивать краев.
  

Место, выбранное Сергиевскими крестьянами для посадки леса, находилось на левой стороне Мелыни в версте от села.

Толстый слой чернозема осел более, чем на сажень и исковерканный, изломанный, за исключением небольшой лужайки, медленно обваливается в узкие щели - (промоины в глинистой подпочве), лучами прорезывающие всю площадь оползня.

По дну одной из промоин тоже бежит ручей, а на конце лужайки (на самом высоком месте) топкое болотце.

Противоположный склон Мелыни вздымается высокой отвесной ярко-желтой глинистой стеной. Все вместе производит необыкновенно дикое, мрачное впечатление. Даже мужики говорили, что ночью здесь никогда не сторожат лошадей, потому что "уж больно жуткое место-то".

Г.Т. достал шнуры, колышки и начал разметку ямок, рабочих было всего 8 человек взрослых и 5 мальчиков. Но в числе взрослых один был дряхлый старик, усердно суетившийся, но художественно избегавший работать, а второй - кандидат в старосты, похаживавший с палочкой в руках и пытавшийся ехидными замечаниями и здесь сбить рабочих, но я все время подымала его на смех, а за мной и крестьяне начинали вышучивать его. Одни ребятишки интересовались работой, а взрослые работали кое-как. До сумерек успели лишь разметить 850 ямок, и то едва удалось заставить довести ряды до конца.

Горько у меня было на душе! На возвратном пути г.Т. ободрял и меня, да и себя, кажется, рассказывая про возникновение древесных питомников в Орловской губернии и, главное, про инициатора этого дела, покойного профессора М.К. Турского, заветом которого было: работать, не обращая внимания на первые неудачи. Г.Т. уехал в Орел с обещанием через день вернуться в Сергиевское, а я на следующее утро поехала в деревни Мелынки Талызинской волости и Новоселки Масловской волости, где мне надо было быть по делам кассы и где, конечно, я говорила и о лесоразведении"...

Опущу ее рассказ о поездке по этой плоской, безлесной местности, где в сумерках легко сбиться с дороги и угодить в какой-нибудь овраг. Обошлось: съездила, вернулась. И тут нас, читатель, ожидает поистине гоголевская сцена.

"3-го ноября, в 10 часов утра, мы с г.Т. были в Сергиевском, но обещанной старостой сходки не было. Староста побежал собирать народ, а мы заехали к священнику. Прошел час, прошло два - нет сходки, да и все тут! Я пошла сама на деревню и велела старосте при себе собирать народ (староста с кандидатом были главные противники посадки). Кое-как сходка собралась. Пошли опять в Мелынь. На этот раз работающих было больше, но работали они из рук вон плохо. Многие пришли без лопат и занимались лишь болтовней с работающими. Работали с увлечением лишь самые молодые парни. Впрочем, понемногу и остальные начали втягиваться в работу. Разговоры приняли более благоприятный оборот. Начались мечты о том, как хорошо будет это местечко, когда в нем вырастет лес. "Грибы пойдут! ягоды.." Настроение стало веселее. В это время один из парней, работавших с увлечением, оглянул ровные, прямые ряды ямок и весело заметил своему соседу:

- Ишь, как ловко! Прямо - аллея. Хоть в повозке поезжай!

Сосед, тоже молодой парень, равнодушно возразил:

- Небось! В повозке не проедешь, зацепишься!

- Где не проедешь? Между рядов-то? Известно, не проедешь! - подхватил третий мужик, и в один миг все работающие побросали лопаты и, собравшись в кучку, с оживлением заспорили: можно проехать между рядами на повозке или нет. Г.Т. подошел к спорящим и, смеясь, спросил, куда же они будут ездить по этим аллеям?

Действительно, эта идея была совершенно нелепая. Одним краем ряды упирались в отвесный, в сажень высотой, обрыв, другим - подходили к отвесным же краям размоин, где и пешком-то едва можно было вскарабкаться. Но мужики не потерялись и с апломбом заявили, что проезжать здесь им необходимо, так как у них тут самый "кос". Впрочем, крестьяне сейчас же снова принялись за работу, но не весело шла она. Все время чувствовалось затаенное недоброжелательство. Я уж совсем было руки опустила. Вдруг на горке показался ме-лынский староста. Он пришел сказать, что мелынцы на сходке решили, что "чтобы не сажать лес, надо в голове ничего не иметь", вышли на работу с лопатами и колышками и давно уже ждут нас"...

Мелынцы работали толково, энергично, весело и дружно. Но на следующий день повалил снег, сменившийся проливными дождями, дороги превратились в нечто невообразимое. Началось холодное и слякотное предзимье.

"Полевые работы по лесоразведению остановились, но подача приговоров продолжалась. Бывая в деревнях по делам кассы, я пользовалась случаем убеждать крестьян разводить у себя лес. И чем дальше, тем легче идет дело. К январю 1900 года были поданы приговоры о желании разводить лес крестьянами деревень: Кошелево Талызинской волости, Гнеушево -Богдановской, Шамардиной и села Покровского - Масловской волости. Во всех этих деревнях крестьяне слышали про работы по посадке в Сергиевском, Мелынках и Большом Рогу и гораздо легче соглашались на посадку, чем первые...

Теперь можно надеяться, что с каждым годом дело лесоразведения у крестьян будет развиваться все больше и больше. В особенности, когда, по прошествии пяти-шести лет, они на опыте убедятся в возможности свои бесплодные бугры, косогоры и овраги превращать в рощи.

И надо еще раз сказать спасибо М.К.Турскому, по мысли которого были основаны древесные питомники в нашей губернии, и его ученикам, проводящим в жизнь завещанные покойным - неутомимое служение и беззаветную любовь к своему делу".

Служение это продолжалось и в последующие годы, принося несомненную пользу, о чем упоминает в последнем своем отчете А.А.Фока. Особенно его радовали начинания по лесоразведению, укреплению оврагов, обсадке лощин и дорог.

С тех пор почти столетие минуло. Да, почти век прошел. Но и до сих пор в Орловской области нет ни одного хозяйства с законченной системой полезащитных лесных полос и овражно-балочных насаждений - заветы Турского, которые старательно пропагандировала Полторацкая, так и остаются несбывшейся мечтой. А ровы каждый год так и валятся, так и валятся... Ежегодно овраги удлиняются на 20-30 километров. И черноземная эта область с богатым содержанием гумуса вот уже приписана к Нечерноземью, но и тут не шибко отличается урожаями. Горько на душе.

ШУМНОЕ ВРЕМЯ БЕЗМОЛВИЯ

Лес - нуждающимся!"..

Этот лозунг не реял над революционными колоннами, не фигурировал и в политических резолюциях, но в газетах он был, и на митингах звучал. Нес его в массы некий лесничий Налетов, не оставивший о себе никаких пометок ни в исторической, ни в лесоводственной литературе.

В апрельские дни 1917 года, когда Владимир Ильич Ленин призывал пролетариат к социалистической революции, уточнил свой тезис и лесничий: "Если земля трудящимся, то лес нуждающимся". Но почему-то звучал он теперь без восторга, без восклицания. Должно быть, сказали лесничему, что лозунг его не оригинален, что 125 лет назад он уже провозглашался восставшим народом в Париже и, следуя ему, Великая французская революция объявляла полную свободу всем и каждому рубить лес сколько и где угодно.

Поэтому, наверное, и ни одна партия в России не подхватила лозунг и не начертала его на своих знаменах. Во всяком случае не потому, что не согласны были, просто посчитали лишним: слава Богу, на Руси рубили всегда вольно, а если и бывала какая строгость, то - всего-то и надо, что полштофа водки леснику. Понимали: не пойдут крестьяне на штурм и ломку устоев ради устранения этой несправедливости.

И все же в среде русских лесных деятелей лозунг вызвал переполох. Они-то хорошо знали, чем он грозит лесу, если мысль эта внедрится в народное сознание: а ну, русский интеллигент, скажи-ка теперь что-нибудь против. Против народа?.. Решится ли кто на это?

Решился основоположник учения о лесе профессор Георгий Федорович Морозов. Высказался решительно, публично, в одном из апрельских номеров "Лесопромышленного вестника" - другим газетам было не до этого.

"Не дай Бог возникнут аграрные беспорядки, - в тревоге писал Морозов, - или темные силы начнут нашептывать невежественные лозунги, сеять неприязнь, страх, и в результате -с разных сторон может быть прописан смертный приговор лесу. Нашей первой обязанностью является всеми доступными нам способами повести широкую пропаганду о необходимости сберечь леса, все равно, кому бы они не принадлежали"...

Это было его последнее выступление в печати. Вскоре, сраженный параличом, он надолго лишился сил и возможности заботиться о том, что еще вчера составляло смысл всей его жизни.

Летом того же 1917 года дочери увезли его, недвижимого, на лечение в Ялту.

Трудную обязанность по сбережению леса принял от Морозова его коллега и единомышленник, ставший вместе с ним во главе лесного опытного дела в России, профессор того же Петроградского лесного института Михаил Михайлович Орлов. Где-то он успел побывать и увидеть своими глазами "стихийный натиск крестьянского топора" на любимые леса -невежественный лозунг уже овладевал массами. И Орлов за несколько дней пишет брошюру, явившуюся криком души, криком патриота, пытавшегося предупредить: нарушение установленного порядка, с таким трудом выработанного, грозит огромной опасностью для отечественных лесов. Напомнив предупреждение Морозова, он писал: "Предлагаемые рассуждения вытекают из общей идеи блага государства, почему и хочется покрыть их лозунгом, пользующимся всеобщим признанием - берегите леса. Будущее разберется в противоречиях и рассудит, кто был прав и кто виноват".

Встревоженные этими противоречиями общественной жизни, русские лесные деятели не ринулись на политические митинги, но и не попрятались по углам. Они поскликали собратьев своих, всех, кому дорог лес, на съезд, которому суждено было остаться в истории последним российским съездом лесоводов. Однако он как бы выпал из отечественной нашей истории, будто его и не было. В том повинны не только те, кто вычеркивал его, но и все мы, нелюбопытные. Мы и не пытались дознаться, что там было за гранью новой эры. Только вот сейчас я узнал и об этом съезде и о высказанном на нем призыве ко всем лесничим России "отстаивать лес, не отходить от него до последней крайности, вести себя, как капитан на корабле".

Берегите, отстаивайте леса... Одним этот призыв показался несозвучным нарастающему революционному движению и даже враждебным ему, другим он хотя и был близок, но... не наивно ли в такой сумятице, когда мир переворачивается и все рушится?..

И все же многим русским интеллигентам отчаянный этот призыв запомнился на всю жизнь. Может, именно отчаянностью и запомнился. Иногда воскресал он и в недрах революционных масс, но не для того, чтобы воззвать: "Берегите леса!", а чтобы укорить им интеллигенцию "Вы надеялись, что будущее рассудит и осудит нас?". И никогда не забудут, кто автор этого лозунга, а всегда будут выставлять Орлова первым и главным ответчиком. За какие прегрешения? А за то что в революционной стране он, старейший и крупнейший ученый лесовод, оставался носителем всех идеалов, выработанных славными предшественниками. Ну и, конечно, не могли ему простить его брошюру "Об основах русского государственного лесного хозяйства", содержавшую критику и предупреждение, - больше никогда ока у нас не переиздавалась. Даже через 35 лет после смерти Орлова, на научной конференции, посвященной 100-летию со дня его рождения и проходившей в лесотехнической академии 22 декабря 1967 года, из обширного списка капитальных трудов выделяли именно эту брошюру и называли ее "ошибкой".

Если бы на этом торжестве присутствовала его душа, она бы не ликовала, а плакала.

И говорил-то кто! Не какой-нибудь неуч, а его ученик -Н.П.Анучин, сам ставший корифеем. Именно он, принявший эстафету из рук учителя своего, должен был сказать: и Морозов и Орлов тревожились не напрасно, они предвидели то, что и случилось после отмены частной собственности на леса и объявления их всенародным достоянием.

Ура, лес - нуждающимся! - снова вскричали налетовцы. И началась по лесам сеча, яростнее которой давно не было. Рубили на нужды, рубили в запас и на продажу, на обмен, да и просто - как не рубить, если все рубят. Лесные работники пытались воспротивиться этому разграблению: нельзя же так, будто в чужую страну ворвались. Однако всякое сопротивление порубщикам (народу!) вызывало ярость: а для кого это они, чины повергнутого царизма, так верно, будто псы, стерегут лес?

Совнарком РСФСР в своем обращении попытался заступиться за лесоводов, которые "с момента революции... не оставили своих постов и не прекращали работы, продолжая связь мест с центром и тем самым давая возможность государственному лесному хозяйству действовать". Но и это заступничество не помогло, а некоторые склонны были считать его ошибкой. Теперь любые действия лесоводов воспринимались как контрреволюционные не только порубщиками, но и местными властями, получившими в распоряжение народное достояние. За "связь мест с центром" последовало массовое отстранение лесных работников - не добиться народу полной справедливости и свободы, пока не дорушим до основания нею старую систему и не разгоним всех чиновников.

"Поголовное увольнение лесоводов лишит лесное хозяйство опытных и ценных работников", - увещевал Ленин в обращении к местным Советам. Объяснял им, что "лесных специалистов нельзя заменить другими без ущерба для леса и тем самым - для всего народа; лесное хозяйство требует специальных технических знаний".

Обращение прорабатывали на заседании и выносили резолюции: лес, отнятый народом у буржуев, принадлежит трудящимся. И продолжали относиться к нему как к экспроприированному имуществу, доставшемуся от ненавистных эксплуататоров.

В апрельские дни 1918 года Михаил Пришвин, пытавшийся обрести приют на своей родине под Ельцом, зафиксировал в дневнике это страшное разрушение природы, жизни, человека:

"Видел ли кто-нибудь картину весеннюю во время движения соков срубленных молодых березовых рощ? Сок ведрами льется из срезанного ствола, заливает землю вокруг, как снегом, так блестит на солнце нестерпимый блеск, потом начинает краснеть, краснеть, и вот все становится ярко-красным, и вы проходите тут будто между шеями, на которых недавно были головы.

Издали слышатся удары топора, я иду посмотреть на человека, который так издевается над природой. Вот он сидит на огромном в три обхвата парковом дереве и, очищая сучья топором, распиливает труп. Мне больно за это: я знаю, не больше как через год мысли этого человека переменятся и он будет сажать деревья или его заставят сажать. Его мысль очень короткая, но дереву такому надо расти больше ста лет, как может он приближаться со своей короткой мыслью к этому чудесному дереву...