Грустный запев

Так в лесничествах, так в лесхозах, так в научных институтах, так и в высших учебных заведениях, готовящих все новые и новые отрады специалистов по подобию своему и по тому же уровню. И вот уже слышим признание: большинство молодых специалистов, как показало анкетирование, не умеют применять знания в конкретной производственной обстановке, не склонны к творческому труду (это лесоводы-то!), не несут новых идей и непредприимчивы. Они безмолвны. Они безвольны. У них нет тех знаний и способностей, которые и определяют прогресс в отрасли.

Я читал это горькое признание высокого лесного чина, соглашался с ним, но и возразить хотелось. Нет, не для того, чтобы опровергнуть его или заступиться за молодых специалистов, которых грешно называть специалистами. Мне хотелось спросить: а предложил ли им кто хоть раз выработать "собственный лесоводственный символ веры", как предлагал своим ученикам Георгий Федорович Морозов? Думаю, нет.

И еще не забыть бы спросить; а может, именно такие специалисты и нужны были лесопромышленному комплексу, всем тем, чьи указания они выполняли?

Сейчас мы молчим, но когда-то по состоянию леса судили о культуре народа, и философы-естествоиспытатели так и говорили. Но в первую очередь, конечно, по лесу судили о культуре лесоводов. Мы молчим сегодня об этом, потому что нам нечем похвалиться: у нас происходит постепенное ухудшение качественного и породного состава лесов, снижение их природоохранной роли. Мы донашиваем то, что досталось нам в наследство, и не только ничего не создаём своего, но и наследованное не поддерживаем в надлежащем состоянии. Так что если и дальше такими темпами будет возрастать площадь малоценных лесов (прирастает почти на один процент ежегодно), то грядет неминуемая деградация и обесценивание всего лесного фонда.

Об этом, повторяю, не принято говорить вслух, ведь мы так богаты лесами, как никто. На время умолкаю и я, но лишь на то время, какое займет следующая глава...

РЕКА ВРЕМЕНИ

Не ропщи на меня, строгий читатель, что я не завершил рассказ о Турском в главе, ему посвященной. Признаюсь, с умыслом это сделал. Ведь так и в жизни: подробности о человеке мы охотнее узнаем не при первом знакомстве, а по прошествии времени и по мере появления интереса к нему. К тому же в той главе я рассказывал о Турском, не отвлекаясь на побочные размышления, а мне еще хочется воскресить некоторые события после его смерти, постоять у памятника, подумать и сопоставить.

Не знаю, в каком храме почтили память своего председателя члены московского лесного общества, но знаю, что петербуржцы собирались для общей молитвы о нем в Казанском соборе. В соборе, в котором отпевали самых выдающихся людей России, в котором провозглашали им вечную память.

Знаю, что на чрезвычайном заседании московского лесного общества 24 сентября было решено "организовать среди лиц и ведомств, которым близки интересы лесоводства", сбор средств на сооружение памятника Митрофану Кузьмичу Турскому и на учреждение стипендии его имени. Петербургское лесное общество присоединило свой голос к этому решению.

Это была вторая в России акция подобного рода. Одним из инициаторов первой был сам Турский: группа ученых выступила с призывом воздвигнуть на добровольные пожертвования первый в России памятник лесоводу Виктору Егоровичу Граффу, основателю Велико-Анадольского степного лесничества. Денег набралось достаточно. В печати объявили "о сочувствии к скорейшему исполнению желания многих лесоводов, о содействии к скорейшей постановке памятника Граффу". В 1893 году исполнялось 50 лет лесничеству, основанному Граффом, и 25 лет со дня смерти основателя. Именно к двойному этому юбилею и хотели лесоводы России открыть памятник. Но напрасно взывали "ко всем: власть имущим, любителям леса и ценителям истинно полезных заслуг всякого выдающегося деятеля". Правда, любители и ценители страстно желали того же: воздвигнуть памятник в юбилейный год! Однако в стане власть имущих не соглашались: "Памятник лесничему? Это уж слишком!.." Их оскорбляла сама эта идея: памятник не полководцу, не государственному деятелю, а лесничему, посадившему в степи 140 десятин леса... Не смешно ли: памятник не покойному графу Киселеву, бывшему много лет министром Государственных имуществ, по инициативе которого и была учреждена сия образцовая .плантация в Екатеринославской губернии, а исполнителю этого повеления.

И на возведение памятника не дали соизволения.

Лишь через много лет, 30 сентября 1910 года, не ожидая никакого юбилея, в Велико-Анадольском лесничестве вознеслась четырехметровая пирамида из черного гранита с лаконичной надписью на лицевой стороне: "В.Е.Граффу".

Это был первый в России памятник лесоводу, с честью исполнившему возложенную на него историческую миссию. "В то время как авторитеты Запада... отрицали возможность разведения леса в открытой, высокой степи, русский лесничий Графф доказал, что и в степи можно развести лес там, где его нет и, быть может, никогда не было, - говорил председатель Петербургского Лесного общества на торжественном собрании, посвященном открытию памятника лесничему. И с гордостью, под аплодисменты присутствующих, добавил: - С легкой руки Граффа степное лесоразведение сделалось нашей национальной работой, работою русских лесничих..."

А тем временем уже завершался сбор пожертвований и на памятник Турскому. Около четырех тысяч человек внесли свою лепту. На конкурс поступило одиннадцать проектов памятника. Лучшим признали проект П.В.Дзюбанова, студента Московского сельскохозяйственного института, ранее окончившего Академию художеств.

И вот настал день открытия. 29 июля 1912 года в усадьбу Московского сельскохозяйственного института съехались из лесов России сподвижники и почитатели Турского, его ученики. Все торопились в небольшой скверик против лесного кабинета - там под белым покрывалом возвышался памятник человеку, о котором они хотели сказать проникновенное слово. Сказать о том, что для русского общества в Турском дорог и редкой души человек, и незабвенный педагог, и талантливый ученый. Напомнить, что чертами этой самобытной нату-ры были необыкновенная энергия, беззаветная любовь к делу, независимость и твердость убеждений, безграничная благожелательность к людям и необычайная простота, чуждая всякой фальши и всего показного. Пусть знают современники и потомки: он был враг всякой неполной обоснованности, всяких модных увлечений.

В час дня у памятника началось молебствие. При провозглашении вечной памяти сыну лесной России профессор Николай Степанович Нестеров, ученик и преемник и всех обязанностей учителя своего, сдернул завесу.

й увидели все вознесенный на гранитный пьедестал поясной бюст профессора, читающего лекцию. Перед ним, свисая с кафедры, лежит свиток, но профессор не читает, профессор увлечен мыслью и ею делится со слушателями. Да, таким он и был: большая голова, покатый лоб, увеличенный залысиной, крупное лицо, обрамленное широкой бородой.

А у подножия уже звучали слова, загодя заготовленные и народившиеся тут. Говорили о реке времени, которая своим течением уносит все дела и топит все в пучине забвения.

Нет, уносит не все. Да, время безжалостно смывает дорогие черты даже самобытной и великой натуры, но что-то же остается? Остается польза Отечеству. Как, какой фразой ее выразить? И вот высеклась эта единственная фраза:

- Памятник будет напоминать о том, что только в разумном сочетании полеводства и лесоводства, в прогрессивном развитии той и другой культуры - залог процветания народного хозяйства, красоты и мощи России...

Ну конечно, это сам Турский говорил о разумном сочетании, а Нестеров, его ученик и преемник напомнил всем: только в этом залог процветания, красоты и мощи России. Не забывайте, потомки!

А может, эти слова были навеяны барельефом на лицевой стороне гранитного пьедестала. Автор запечатлел на нем сценку, повествующую о непрерывном течении времени, о связи прошлого с настоящим и с будущим.

Вот что они увидели на барельефе. Старик сажает молодое деревце. Рядом с ним мальчишка, у него в руке саженец - приготовил подать деду. А позади них возвышаются ряды деревьев, посаженных, должно быть, в пору, когда старик был мальчишкой... Вот он, простейший символ вечности, нерасторжимости времен и поколений...

На другой стороне пьедестала бронзой по граниту рука благодарного ученика крупно начертала гордые слова: "Славному сеятелю На ниве лесной лесная Россия".

Низкий поклон тебе, человечище. Ты не водил победоносные войска, не делал никаких потрясающих открытий, но ты был поистине сеятелем добра и знаний. Ты упорно учил, до последнего часа своего внушал нам простую, но важную мысль: в малолесных районах каждая новая десятина леса, во имя чего бы она ни создавалась, - ради ли сбережения почвы от размыва, защиты полей от сухих ветров или закрепления песков, - принесет пользу в сохранении влаги, предупреждении заносов речных долин, и тем самым окажет свое благотворное влияние на водный режим страны...

Эту мысль Митрофан Кузьмич Турский выразил и в заключительном своем отчете, который я разыскал в библиотеке "Тимирязевки". Тогда-то, прочитав его, я и вспомнил: где-то тут, рядом с библиотекой, Лесной кабинет, в котором Турский проработал четверть века. Там, рядом с кафедрой лесоводства должен быть сквер, в котором стоит памятник славному сеятелю... К стыду своему, я еще ни разу к нему не подходил.

Да, как часто мы, бывая рядом со святыней, не только не подходим к ней, но, занятые сиюминутными заботами, даже не вспоминаем, не думаем, не помним. Иногда не помним по незнанию - сколько мест прошел, проехал я в молодости, но не увидел там того, что надо было увидеть обязательно: могилу, скромный памятник или ветхий домик. Теперь жалею, теперь бы обязательно разыскал, однако уже не выбраться мне туда, не добраться. Так, по незнанию, я прошел мимо могилы Георгия Федоровича Морозова в симферопольском парке - не знал, что создатель учения о лесе похоронен не под пологом русского леса, как он завещал, а тут, в городском парке на берегу реки. Но бывает, что не помним и по лености своей, а то и по невежеству: ладно, мол, когда-нибудь в другой раз, и сворачиваем в сторону.

Нет, я не виню за это свое время, и все же завидую молодому поколению: им каждый день напоминают о прошлом, они сами участвуют в возрождении памятников старины. Каюсь, мое поколение совсем уж было выпустило из памяти не одно славное имя, в том числе и Андрея Тимофеевича Болотова, первого русского ученого агронома, одного из основателей русской агрономической науки. Правда, иногда вспоминали его, писали о нем, о запустении, в какое приходила усадьба Болотова. Пожалуй, тем и не дали окончательно забыть его и исчезнуть усадьбе. И все же завидую студентам 'Тимирязевки", которые несколько лет подряд ездили в тульское село Дворяниново, расчищали парки и пруды, созданные Болотовым. На сельском погосте, где покоится прах Андрея Тимофеевича, думали: "Великое не умирает, но как же порой долог его путь к нам". Цитирую по многотиражке, в которой студенты рассказали о своей поездке в Дворяниново.

Я купил ее там же, в библиотеке "Тимирязевки". Прочитал, позавидовал студентам, газету положил в карман - и пошел к памятнику Турскому. Он где-то тут, в старой части усадьбы против кафедры лесоводства, под присмотром преподавателей и студентов.

Памятник я увидел издали. Но... к нему не было тропы. Вернее тропа через заснеженный сквер пролегла в стороне от памятника и служила кратчайшим путем из одного здания в другое. От этой торной тропы до памятника всего-то десятка два шагов, однако не подойти к нему. Хотя, одиночный след есть, кто-то пробирался по нетронутому, ни разу за всю зиму нечищенному снегу. Ну и я по этому следу, проваливаясь чуть не по пояс. Пробегавшие по тропе парни и девчата с ус-мешкой поглядывали на меня: "Что за чудак?" Чудак? Мо-жет быть, мысленно соглашался я. Но кто же вы-то, ребята? Ездите вдаль, там думаете о бессмертии великого, сетуете, что долог его путь к нам, а рядом с вашей кафедрой, с вашим

общежитием такое же великое в забвении. Да я бы на вашем месте каждый день прометал дорожку к памятнику и вокруг него. Пусть идут к нему люди - сколько тут приезжих каждый день со всей лесной России, воздвигнувшей этот памятник

своему славному сеятелю. Да и вам бы, ребятки, не мешало подойти, тихо постоять, подумать.

Памятник утопал в снегу так, что если бы я не знал о барельефе, то и не увидел бы его - весь он был прикрыт обледеневшей коркой. Отогрел ее ладонями, отбил, отколупнул - и замер перед этим символом вечности, перед стариком, сажающим дерево, перед лесом, взросшим за ним: давно сажал он его, когда был мальчишкой, таким же вот, как этот, стоящий с саженцем в руках. Смотри, внук, и учись. Но научится ли он этому святому делу, продолжит ли ряд, который не успеет завершить дед?.. Не знаю...

Жаль, что тот, кто за несколько дней до меня проложил след к памятнику, не знал о барельефе и под коркой снега не увидел его. Не знал он и про надпись бронзой по граниту на другой стороне пьедестала - не пошел туда. Так что дальше мне пришлось пробиваться вовсе по снежной целине - кого-нибудь, кто придет сюда после меня, след мой приведет и к этим гордым словам: "Славному сеятелю... лесная Россия".

Вернувшись на тропу, я долго всматривался в поясной бюст профессора Турского, читающего лекцию, - должно быть, рассказывает о подвиге степных лесоводов. Неужели забыт? Забыт человек, о трудах которого Георгий Федорович Морозов, выступая с речью вот здесь, перед памятником, говорил: "Как бы они ни устарели в некоторых своих частях, они всегда юны и всегда действуют возбуждающим образом на читателя. Такие работы - основные вехи пройденного наукой и творческой мыслью пути; они же, по-моему, сильные стимулы для дальнейшей работы; читать, понимать своих учителей - истинное наслаждение".

И настаивал: должна быть написана целая книга о Турском, которая воскресила бы в памяти читателей эту личность.

Жаль, книга такая не написана и по сей день.

Нет книги о человеке, положившем начало оригинальной отечественной учебной литературе по лесоводству, о человеке, воспитавшем целую плеяду отечественных лесоводов, и первые среди них - Георгий Николаевич Высоцкий и Николай Степанович Нестеров. Это он учил их смотреть на лес как на важный фактор в естественно-историческом строе природы, источник народного богатства, ценный дар природы и дивное украшение земли.

"Успел ли я в этом - не мне судить", - с грустью сказал он однажды. Очень уж хотелось ему "остаться с меньшими долгами перед лесным хозяйством".

Он учил ценить лес как живую связь прошлых человеческих поколений с настоящим и будущим. Каждое улучшение, внушал он, всякая созидательная работа здесь приготовляет благо будущего. Вот почему труды его "всегда юны и всегда действуют возбуждающим образом на читателя".

Ау, есть ли такие читатели среди пробегавших по дорожке студентов крупнейшего сельскохозяйственного вуза страны?

Когда-то сюда, в Петровку, стремился попасть каждый, кто готовился служить народу и Отечеству, нести знания свои в деревню. Покидали другие вузы, а шли сюда - так, например, поступил Короленко. Многими великими именами прославила она себя. А что сегодня? Сегодня десятки профессоров академии каждый год отправляются рыскать по стране с одной целью - заманить к себе абитуриентов. Ну, а когда заманивают, то согласны взять любого откликнувшегося. Результат плачевный: природная тяга к образованию, как к средству удовлетворить любопытство, у студентов Тимирязевки присутствует в минимальной степени. Нет, это не мое мнение - на такую оценку я бы не решился: обвинят в клевете на славную "кузницу кадров", ее многочисленных воспитанников. Такую убийственную оценку я вычитал в той же многотиражке. И дал ее профессор этой "кузницы".

Сколько же их, нелюбопытных, среди выпущенных специалистов с высшим сельскохозяйственным образованием, которых в нашей стране уже в 22 раза больше, чем в США? Ответа на этот вопрос профессор дать не мог, но с горечью признал, что год от года "качество" студентов ухудшается.

И все же, глядя на пробегавших мимо студентов, я теплил в себе веру: есть, и среди них есть читатели, пусть единицы, на которых имена "знателей России", их труды "действуют возбуждающим образом". Наверняка есть, без них давно бы прервалась связь поколений и не было бы преемственности, а наука наша окончательно одичала бы.

А может, зря я так говорю о студентах? Может, не им, а наставникам надо предъявлять упреки?.. Не знаю. Но наверное и мы, пишущие, виноваты в том хотя бы, что и по сей день нет книг не только о Турском. Не описана жизнь и многих других российских лесоводов. Да и памятники им перестали ставить.

Правда, они сами увековечили себя, создав рукотворные леса, которые Высоцкий назвал памятником искусства лесоводов. И добавил: "Следует эти наши достояния тщательно собрать и хранить в святилище потенциальной мощи нашей нее еще молодой культуры, которая когда-то должна развернуться во всю ширь принадлежащих нам залогов духовных сил, земельных пространств и времени предстоящего духовного развития".

Такими же памятниками искусства считал их и Морозов. Именно их он имел в виду, оспаривая пессимистические воззрения Руссо: совершенно не только то, что исходило из рук творца, но не менее совершенно может быть и то, к чему прикасается человек.

Может! В этом каждый убедился, побывав в Каменной степи, в Великом Анадоле, во многих других местах, преображенных человеком. Творения эти будут все совершеннее по мере духовного развития общества. Так считали оба, и Высоцкий, и Морозов.

К сожалению, этим надеждам на совершенство я не нахожу подтверждения. Может, знаю не все творения, не все памятники искусства нынешних лесоводов, но все, что я знаю, было создано в прошлом.

Выходит, ошибались корифеи? Или не произошло никакого духовного развития человека и общества? Или молодая культура степного лесоводства, дав мощный рост в конце прошлого века, вдруг иссякла и теперь едва хватает сил сохранить шедевры от усыхания?

Не знаю. Но кажется мне, мы многое забыли, многому разучились и мало чему научились, а поэтому мыслим и хозяйствуем как-то примитивно, а действия наши скорее стихийны, не целеустремленны. Мы забыли, что для успешного хозяйствования "нам надо знать природу нашей страны, надо уметь правильно оценивать разные ее особенности как положительные, так и отрицательные для нас, и далее уметь организовывать культуру, принимающую все это в расчет и планирующую соответственные мелиорационные работы, -культуру среды, условия произрастания, в самых различных доступных' нам масштабах".

Предвижу, как возликуют наши мелиораторы: вот, мол, даже лесовод Высоцкий не мыслил улучшения природных условий без мелиорационных работ! Наверняка всполошатся и противники мелиорации, потому что знают, как много вреда природе причинила она.

Да, и в том и другом лагере давно уже привыкли, что мелиорационные работы у нас - это орошение и осушение территорий. А орошение и осушение - это грубое вмешательство человека в создание творца. И тут Руссо прав: все, к чему прикасается человек, теряет совершенство. И Морозов опровергал его не подобными прикосновениями. Морозов ратовал за иные деяния человека, равные деяниям творца. А сравниться с ним может только человек, сажающий леса.

Таких же взглядов придерживался и Высоцкий. Кстати, уже при нем появилась идея поворота сибирских рек и гигантского орошения южных степей. При нем, даже в его присутствии, на совещании по засухе осенью 1931 года инженер Авдеев обосновывал план "Каптажа-захвата" Волги и выпуска ее вод в степные просторы Заволжья и Казахстана.

Тогда-то и упомянул Высоцкий о "мелиорационных работах". Дерзкий проект покорил его? Уступил натиску? Изменил своим убеждениям?.. Ничуть не бывало. Вернувшись с этого совещания, Высоцкий напишет, как бы соглашаясь: "Борьба с избытком и недостатком влаги в большей мере в нашей власти". И поставил точку, и, должно быть, лукаво усмехнулся: мол, и я оптимист, и я заодно с вами, но как же вы сейчас заверещите... И после точки записал: "Лишь бы была влага, а перераспределять ее нам поможет лес".

Высоцкий не ввязывался в спор с оголтелыми перебросчиками и "захватчиками", он передавал читателям то, что унаследовал от своих предшественников - от Арнольда, Граффа, Турского, Докучаева, от своего товарища и соратника Морозова. Помните?.. "Степь суха и бесплодна только для того, кто, при немощи духа, без усиленных трудов, хочет тотчас пожинать плоды..." - говорил Федор Карлович Арнольд, который был "едва ли не главнейшим инициатором, во всяком же случае руководителем, казенного дела облесения наших степей в течение многих лет". Под его предводительством прошли первые съезды и совещания лесоводов, выработавших "импульс-порыв на озеленение сухой возвышенной степи". Кстати, это только в верхах "казенное дело облесения наших степей" связывали с именем графа Киселева, бывшего много лет министром Государственных имуществ. А лесоводы знали - под тенью министра всеми делами степного лесоразведения занимался чиновник Лесного департамента Федор Карлович Арнольд, которого молодые его современники повеличают "дедушкой русского лесоустройства".

От имени отечественных лесоводов, основываясь на опыте участников докучаевской экспедиции и на своем личном опыте, обретенном в этой экспедиции, Высоцкий продолжал разрабатывать теорию "гидроклиматического значения лесов для России", высказанную еще в 1911 году. Он был убежден: вполне возможна "гидромелиорация нашей равнины главным образом с помощью леса".

Вот его видение. Масштабное перемещение влаги в пределах суши происходит не только по рекам, но и мощными воздушными течениями. При этом леса не только регулируют речной сток, но и являются "океанами суши" - мощнейшими испарителями и увлажнителями ветров-влагоносцев. Поэтому для сохранения наших степей от усыхания необходимо обратить внимание на лесные области, над которыми проносятся главные воздушные влагоносцы. Чем эти области будут лесистее, тем регулярнее они будут пополнять реки, несущие воду на юг, тем больше влаги будут испарять, поддерживая тем самым влажность воздушных потоков, проносящихся внутрь степных и пустынных областей и увлажняющих их (а когда-то ученые, а потом и землевладельцы, предлагали истребить именно эти леса без остатка и хотели, чтобы истребление это поощрялось).

Высоцкий часто повторял: цивилизованной стране нужен капитальный научный труд на тему "Оборот влаги". Одному человеку его не осилить - труд этот должен итожить исследования многих научных экспедиций, основательно изучивших влажность почвы и колебания уровня грунтовых вод, величину поверхностного и ключевого стока, жизнь рек.

Толчок этим мыслям дали, конечно же, взгляды Алексея Андреевича Тилло и труды его экспедиции по исследованию источников главнейших рек Европейской России. Именно в них он мог увидеть начало многотомного труда на тему "Оборот влаги".

Однако как же часто мы забываем то, что сделал человек, и упрекаем за то, что он не успел сделать. Вот и Высоцкий взял и написал такие слова:

"По старой памяти, у нас и до сих пор еще считается наиболее важным охранять так называемые истоки рек, подразумевая под этим самые верховья рек, откуда последние берут свое начало. Это грубая ошибка. Река питается водою на всем своем протяжении... Поэтому... и водоохранные мероприятия (законы и пр.) должны распространяться по всему бассейну".

Конечно же, это так: река питается водою на всем своем протяжении. И участники речной экспедиции не собирались ограничивать свои исследования только истоками - с истоков они лишь начинали. Не их вина в том, что никто после них не продолжил изучение бассейнов этих рек.

Не прав Высоцкий и в том, что мы "по старой памяти" продолжаем охранять истоки, забыв о всей реке. В том-то и беда, что без охраны оказалось все: реки от их истоков до устьев, грунтовые воды, леса, земли и недра.

Правда, и Высоцкий не утверждал, что охраняем, он сказал: "считаем наиболее важным охранять..." Считаем, говорим. Что ж, мы действительно чаще говорим об истоках, к которым "по старой памяти" все еще храним священное отношение. Подспудная память наша еще сохранила какие-то слабые отблески из того давнего времени, когда "древние народы, находившиеся во младенчестве, источники рек считали священными местами, берегли над ними тень, под страхом смертной казни запрещали рубить деревья, называли эти рощи заповедными, населяли их богами-покровителями".