I. Русский язык Е. Б. Гришанина, И. Н. Чернышева прагматические функции заимствованной лексики в произведениях а. П. Чехова

В данной статье хотелось бы остановиться на коммуникативной функции безличных конструкций в русском языке, на их роли в создании национальной языковой картины мира. Каждый язык имеет особую картину мира. Между картиной мира как отражением реального мира и языковой картиной мира как фиксацией этого отражения существуют сложные отношения. В языковой картине мира зафиксирована специфическая окраска этого мира, обусловленная национальной значимостью предметов, явлений, процессов, которая порождается специфическим образом жизни и национальной культуры. «Языковая картина мира не стоит в ряду со специальными картинами мира (химической, физической и др.), она им предшествует и формирует их, потому что человек способен понимать мир и самого себя благодаря языку, в котором закрепляется общественно-исторический опыт – как общечеловеческий, так и национальный» [6, 59]. Концептуальная картина мира постоянно меняется, «перерисовывается». Языковая картина мира формирует тип отношения человека к миру, к самому себе. Языковая картина мира представляет собой совокупность знаний о мире, запечатленных в лексике, фразеологии, грамматике. Традиционно приоритетным считается влияние лексики и фразеологии на формирование языковой картины мира. «Именно в содержательной стороне языка (в меньшей степени в грамматике) явлена картина мира данного этноса, которая становится фундаментом всех культурных стереотипов. Ее анализ помогает понять, чем различаются национальные культуры, как они дополняют друг друга на уровне мировой культуры…

Языковая картина мира создается разными красками, наиболее яркими, с нашей точки зрения, являются мифологемы, образно-метафорические слова, коннотативные слова и др.» [6, 60]. Однако в последнее время все чаще упоминается о грамматических структурах как ведущих в процессе становления языковой картины мира. «Безусловно, словарный состав языка и отражает, и транслирует характерные для исследуемого народа мировидение, однако по отношению к структуре предложения словарный состав вторичен. Основа для данного утверждения очень проста – самый частный тип изменений в языке связан как раз с изменением словарного состава. Изменения эти выступают в разных видах – слово может исчезнуть из языка, либо будет продолжать употребляться в другом, новом значением; может измениться ударение слова; кроме того, появляются слова, заимствованные из других языков» [5, 46].

Часть грамматических структур создает рамки для формирования национальной картины мира. «Именно структура языка задает границы национальной картины мира, в рамках которой словарный состав её достраивает, ориентируясь на разворачивающуюся историческую действительность», – утверждает А. Мельникова [5, 129]. Для нас очевидно, что одной из таких структур является безличное предложение. В последнее время отмечается внимание к безличным конструкциям с точки зрения их коммуникативной функции и потенций. Но следует отметить, что большинство ученых рассматривает их несколько односторонне.

Д.С. Лихачев говорил, что русскому человеку присуща вера в судьбу в форме недоверия к себе и вера в свою предназначенность. Действительно, обилие безличных конструкций в русском синтаксисе связано с особенностями национального менталитета. А. Вежбицкая пишет: «Богатство и разнообразие безличных конструкций в русском языке показывают, что язык отражает и всячески поощряет преобладающую в русской культурной традиции тенденцию рассматривать мир как совокупность событий, не поддающихся ни человеческому контролю, ни человеческому уразумению, причем это события, которые человек не в состоянии до конца постичь и которыми он не в состоянии полностью управлять» [1, 76].

Чтобы понять особенности функционирования безличных конструкций в современном языке, необходимо коснуться вопросов истории данных конструкций. Известно, что исторически носитель предикативного признака в безличных конструкциях связывался с некоторой субстанцией особого рода. А.А. Потебня определял эту субстанцию как «мифическую». А.Ф. Лосев писал: «Подлинный субъект безличного предложения для древнего мышления есть демон, который все еще мыслится слепо-чувственно, животно-инстинктивно, который все еще остается на ступени чувственно-воспринимаемого предмета, еще не отражается полностью в мышлении, а только предполагается им безотчетно и поэтому не именуется и даже не может именоваться» [6, 61].

В какой-то мере следы этой древней особенности могут быть обнаружены и в употреблении современных безличных конструкций, когда носитель признака характеризуется автором высказывания как фантастическое существо с помощью метафор и сравнений, например: «Сыпало не равномерно, а то гуще, то слабее, будто кто-то там, в близких бесцветных небесах, вытряхивал снежные запасы из мешка и, когда они иссякли, брался за новый (Г. Шергова)» [6, 62].

Русский человек, рассказывая о каких-то событиях, часто использует безличные предложения, подразумевая при этом, что таинственные и непонятные события происходят вне связи с нашим желанием.

Неагентивные предложения в русском языке характеризуются наличием таких глаголов, как «удалось» / «не удалось», «получилось», «вышло», «повезло», «посчастливилось» и др.

– Я дизентерией в Ницце заболел. День погулял и слег.

– Не повезло тебе. (С. Довлатов)

Для того, чтобы создать костюм раба Эзопа, Волдемару Сильду пришлось изучать старинную живопись, греческую драму. (С. Довлатов)

Неагентивность русской лексики подтверждает мысль о том, что свои достижения, удачи и неудачи русский человек склонен приписывать обстоятельствам или какой-нибудь внешней, неконтролируемой силе (везению, удаче, судьбе). Эта установка характерна именно для русского народа и отличает его от европейцев и американцев. По замечанию Н.М. Лебедевой, большинство американцев разделяют концепцию «справедливого мира» или «что заслужил, то и получил». «Данная концепция основана на причинно-следственной связи между высокими личными способностями, усердной работой и достигнутым высоким материальным и социальным положением. Свой жизненный неуспех американцы склонны приписывать недостаточным способностям, лени или тому и другому вместе» [5, 130].

Категоричность высказывания, представленного структурой двусоставного предложения и размытость, расплывчатость в значении односоставного безличного предложения ярко прослеживается в русском языке, когда они намеренно сталкиваются говорящим (автором). При этом двусоставное предложение с четко обозначенным субъектом «Я» эксплицирует желание, состояние, столь неопределенно передаваемое безличной конструкцией.

Дина подробно, во всей неприглядности представила картину Суссаниных мук, даже подумала, что неплохо было бы вести какие-нибудь записи, вроде лабораторного дневника, чтобы не упустить детали, мелкие, но существенные. Потом, когда все закончится, можно будет посмаковать их…

Но она ленива, как кошка, и, конечно же, не будет утруждать себя никакой писаниной… (Р. Полищук)

Странная подруга у Суссаны, совсем другое живое человеческое существо хотелось бы ей любить (!), но она любит Дину, очень любит, всей душой, и привыкла к ней, и скучает, и очень за нее беспокоится. (Р. Полищук)

Г.Ф. Гаврилова считает необоснованными утверждения Вежбицкой, что обилие безличных конструкций в русском языке свидетельствует о фатализме и пассивности русских. «В дательном падеже бессубъектного предложения лицо говорящего как бы отодвигается на второй план, что соответствует русскому менталитету, осуждающему стремление выставлять на первый план свое «Я» (Смири свою гордыню. Я – последняя буква в алфавите). Поэтому говорящий стремится, как правило, заменить именительный падеж первого лица на дательный падеж. Мне поручили руководить бригадой вместо Я получил поручение руководить бригадой и т.п. [2, 18].

В русском синтаксисе довольно часто употребляются безличные конструкции с дативом со словами «надо», «нужно», «нельзя», «следует», «хорошо бы» и другие. Среди них выделяется группа безличных конструкций, несущих значение предназначенности человека, принуждающей его к выполнению определенных обязательств.

…забота на нем большая – Матильда да Тусечка. Ему нельзя сдаваться. (Р. Полищук)

Между тем, безличные конструкции с теми же словами могут употребляться в «этикетно-дипломатических» целях. Говорящий, не вторгаясь прямо в эмоционально-волевую сферу собеседника, старается показать объективную необходимость совершения им определенного действия.

Безличные предложения могут выполнять роль своего рода «этикетного побуждения».

– Ваш сын – деятель эстонского возрождения?

– Мой сын – отчеканил Тепле, – фарцовщик и пьяница.

– Неплохо бы и его выслушать.

– Слушать его невозможно.

– Это у нас предварительная беседа. Мне хочется спросить. Вы были надзирателем, это опасно, рискованно? (С. Довлатов)

– Ну, поздравляю.

– Спасибо, дед, спасибо… Состояние какое-то необыкновенное…

– Надо бы выпить по этому случаю.

Это позволяет Гавриловой сделать вывод о том, что «безличные предложения с дативом (мы видим, что не только) – эффективное этикетное средство общения, вряд ли свидетельствующее об отрицательных моментах в менталитете русских. Они служат эффективным средством установления и сохранения речевого контакта» [2, 19].

В процессе развития человеческого мышления указанный Лосевым субъект «демон» претерпел существенную трансформацию. Носителем признака, обозначенного безличным предикатом, предложено было считать среду проявления признака. Именно среда выступает как доминанта (основа) субъектной семантики в содержании безличных конструкций. Среда – это условное пространство, слаборазличительный субъект, в меньшей степени различительный, чем субстанциональный субъект.

Исходя из основного признака среды – недискретности – Ю.А. Пупынин выделяет различные типы среды:

– конкретно-физический;

– физиологический;

– ментально-эмоциональный.

Темнело. Осенний вечер играл бумажками, черпал из урны.

(Т. Толстая)

Из двери пахнет теплом, светом, домашним вечером.

(Т. Толстая)

Когда я буду стариком, – объявил Жбанков, – напишу завещание внукам и правнукам. Это будет одна-единственная фраза. Знаешь какая? «Не занимайтесь любовью с похмелья!» И три восклицательных знака.

Худо мне. Совсем худо. (С. Довлатов)

Сейчас тяжело и стыдно писать о надругательствах над отцом. (Ю. Нагибин)

На душе после вчерашнего было тоскливо. (С. Довлатов)

Понятие языковой картины мира строится на изучении представлений человека о мире. «Если мир – это человек и среда в их взаимодействии, то картина мира – результат переработки информации о среде и человеке. Таким образом, представители когнитивной лингвистики справедливо утверждают, что наша концептуальная система, отображенная в виде языковой картины мира, зависит от физического и культурного опыта и непосредственно связана с ним» [5, 64].

«Выбор безличных конструкций далеко не всегда связан с неопознанностью, неизвестностью для говорящего реального носителя признака. Выбор безличных конструкций связан, скорее, с особой трактовкой события как феномена, в котором преобладает недискретность в отличие от дискретности» [6, 60].

Таким образом, безличные конструкции в русском языке занимают особое место. Их роль в формировании языковой национальной картины мира, пожалуй, не менее значительна, чем роль фразеологизмов, которые называют «зеркалом жизни нации». Кроме того, безличные конструкции – это не только важное средство языкового мышления, но и особое средство коммуникации.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. 
   Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1997.
   
2. 
   Гаврилова Г. Ф. Языковые средства и их контактоустанавливающие функции в процессе межличностной коммуникации // Активные процессы в современном русском языке: мат-лы Всерос. межвуз. конф. Таганрог, 2006.
   
3. 
   Лебедева Н.М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. М., 1999.
   
4. 
   Маслова В. А. Культурология. М., 2001.
   
5. 
   Мельникова А. Язык и национальный характер. СПб., 2003.
   
6. 
   Пупынин Ю.А. Безличный предикат и субъектно-объектные отношения в русском языке // Вопросы языкознания. 1992. № 1.
   

Сюжет рассказа «Общее образование» прост. Два однокурсника, закончивших когда-то уездное училище, где за один год выучили все премудрости зубного дела, делятся впечатлениями о своей профессиональной жизни. Жалкий, нерешительный Петр Ильич и преуспевающий, самоуверенный Осип Францыч с первого взгляда вызывают в памяти другую чеховскую пару, ставшую символом богатства и бедности в юмористических рассказах писателя, – ‘тонкий и толстый’. Совпадают оценки сравниваемых персонажей. В характеристике Петра Ильича – «маленький поджарый человечек в потускневшем пальто, латаных сапогах и с серыми, словно ощипанными, усами» (150)¹ – сему тонкий имплицирует атрибут поджарый. В ряду определений Осипа Францыча – «жирный, толстый немец в новом дорогом пальто и с гаванкой в зубах» (150) – прилагательное толстый прямо связывает преуспевающего зубных дел мастера с портретом предшественника. Оба толстых вызывают одинаково подобострастный взгляд со стороны своих худосочных антиподов. Но если в «Толстом и тонком» предметом иронии является изображение психологического шока тонкого, впечатленного социально-имущественным статусом бывшего товарища, то в «Общем образовании» внимание автора сосредоточено на объединяющем свойстве несовместимых на первый взгляд фигур – их невежестве в профессии.

Несмотря на то, что один жалуется на превратности судьбы, а другой кичится своим практицизмом, нацеленным только на получение прибыли, писатель подчеркивает общий итог их профессиональной ущербности, представленный вещественным доказательством, – здоровыми зубами, удаленными обоими специалистами. И для человека, пострадавшего от подобной медицинской услуги, неважно, кто её осуществил, застенчивый пессимист, мучающийся угрызениями совести, или смелый, ни в чём не сомневающийся оптимист.

Языковая репрезентация сходства достигается доминированием в синтаксисе речи одного и другого дантиста разнообразных по структуре и семантике безличных конструкций, сигнализирующих самоустранение познающего субъекта. Безличность понимается здесь широко, как некая функционально-семантическая категория, которая выражает пассивность позиции говорящего лица любыми языковыми средствами. К ним относятся, в первую очередь, собственно безличные предложения, затем – двусоставные с общей семантикой, свидетельствующей об утрате их связи с конкретным лицом, а также фразеологически несвободные структуры с неличным существительным в качестве действующего субъекта.

Атрибут общий, гармонизируя с безличностью предложений, приобретает в рассказе широкий и символичный смысл, связанный с процессом контекстуального обогащения лексемы, которая актуализирует дополнительное значение безответственности за те дела, которые осуществляются в результате получения общего образования, якобы оснащающего человека некими фундаментальными знаниями, а по сути дающего зеленую улицу невежеству. А.П. Чехов остроумно показал притягательность легкого и быстрого способа достижения успеха для мошенников. В рассказе один из зубных врачей небезуспешно создает иллюзию высокого качества предлагаемых им услуг общим подходом, цинично считая, что медики напрасно «залезли по уши в свою специальность» (150).

Рассказ лишен локальной экспозиции, в нем не уточняется, при каких обстоятельствах встретились бывшие однокурсники. Тема повествования обозначена в первой же диалогической реплике, содержащей жалобы неудачника на превратности судьбы, которые он приписывает действию каких-то дьявольских сил, мистически необъяснимой невезучести, что передается синтаксической организацией его речи с доминирующими в ней конструктивно или семантически безличными предложениями:

Безличность в границах приведенной диалогической реплики имеет градацию усиления. В первом предложении предикат выражен модально-безличным глаголом (не повезло), в парцеллированной конструкции действие этого глагола интенсифицируется наречием степени (совсем). Вводное предложение собака его знает имеет двусоставную по форме, несвободную структуру, выражающую безличность еще ярче, чем предыдущие безличные по форме и семантике предложения, поскольку субъектом мыслительной деятельности в нем оказывается неличное существительное собака, занимающее позицию подлежащего. Предикативное отношение между глаголом с интеллектуальным значением и существительным с наименованием животного обрекает процесс познания на агностицизм, достигающий своего предельного выражения в другом, тоже вводном, структурно двусоставном, фразеологически связанном предложении: чума его знает. Познающим субъектом в нем является неодушевленное существительное со значением наименования болезни. Очевидно, что чума еще менее чем собака способна разобраться в причинах невезения Петра Ильича. Тщетность попыток понять сложившуюся ситуацию передается предположениями, имеющими слишком общее, а потому семантически пустое содержание: ни собака, ни чума не смогут ответить на вопрос, почему человек «яко наг, яко благ, яко нет ничего». Правда, в вопросительной части размышлений Петра Ильича появляется (вероятно, не без воли автора) здравая мысль о том, что у жалующегося на судьбу, возможно, таланта настоящего нет. Но и она высказывается в виде гипотезы, альтернативной другой причине неуспеха, заключающейся в том, что, может быть, «нынче зубных врачей больше, чем зубов». К тому же её безличная форма демонстрирует очередную непричастность субъекта к пониманию своих способностей в зубном деле. Безличное предложение Трудно фортуну понять с модальным словом категории состояния, указывающим на затруднительность интеллектуального действия, выраженного примыкающим к нему инфинитивом, завершает рамочную структуру сложного синтаксического целого, которое начинается с констатации невезения и замыкается признанием диктата фортуны, против которой, как известно, не пойдешь.

Неспособный к конструктивному анализу своих ошибок, Петр Ильич силится понять их через феномен успеха бывшего однокурсника и делает это тоже посредством безличного предложения: Взять, к примеру, хоть вас. Осип Францыч кажется беспомощному Петру Ильичу тем образцом, который поможет разобраться в невезении. И хотя советы преуспевающего авантюриста вряд ли обретут для неуверенного в себе коллеги реальный смысл, он без малейших возражений, как прилежный ученик, выслушивает их. Любящий поучать философ, видимо высоко ценя собственный профессиональный опыт, старается вещать на весь мир. Свои сентенции он адресует не столько непосредственному собеседнику, сколько обобщенному лицу, мудро предвидя, что они войдут в бесценный фонд науки, дающей бесконечные возможности для манипуляции сознанием людей медикам и прочим специалистам, обладающим свойственной ему железной хваткой и профессиональной ущербностью.

Откровенный цинизм наставлений хитрый немец скрывает исключительной продуманностью этикета, вполне достигая прагматического эффекта своих слов. Симптоматична в этом отношении его первая сентенция: Вся беда в нас самих. Беда преподносится как якобы общая, что наилучшим образом располагает собеседника к разговору. Вместе с тем участливо-снисходительный тон этой общей по значению фразы, обычно используемой для обращения к детям, больным или неудачникам, позволяет самонадеянному Осипу Францычу подчеркнуть чувство неоспоримого превосходства над своим незадачливым коллегой. В контексте чеховского рассказа банальный смысл этого фразеологически связанного, семантически безличного предложения (беда не может вселиться в человека по своей инициативе) оказывается более емким в своей неоднозначности, воспринимаясь в двух коммуникативных вариантах. Один из них действительно имеет этикетное значение, где местоименный компонент в нас самих – любое лицо в ситуации профессиональных неудач, кроме сытого и жирного немца, который давно исключил все беды из своей жизни и пользуется фразой для красного слова. Другой актуализируется хлесткой авторской оценкой немца – глуп, как тетерев. Она придает афоризму самонадеянного ритора двусмысленность, связанную с актуализацией функциональной многозначности личного местоимения в нас, плюральная форма которого воспринимается в диффузном значении [1: 80]. В результате этикетное предложение, вопреки замыслу немца, указывает на то, что беда у бывших однокурсников не только в них самих, но и одна на двоих.

Комичный диалог позволяет автору в легкой, ненавязчивой форме транслировать серьезную мысль о первичности профессионализма для достижения подлинного успеха в деле. И основной парадокс шутки заключается в том, что в реализации идеи общего образования преуспел не обладающий специальным образованием персонаж, обогативший лексическую парадигматику мудреным словосочетанием – блестящим эвфемизмом к понятию ‘необразованность’. Она и заставила ловкого немца обосновать и узаконить свои фокусы, выдав их за науку, закрепившуюся в новой терминологии. Неудавшийся специалист стал успешным теоретиком, сделав беспроигрышную ставку на то, с чем спорить трудно: с узкими, односторонними взглядами далеко не пойдешь. Толкование общему образованию, предупреждает писатель, дается «не прямо, а косвенно, говоря о другом». Это уклончивое замечание становится понятным в связи с другим, конкретным советом изворотливого немца, дискредитирующим любое образование: «Рви здоровые зубы, до больного доберешься» (153).

Если в диалогических репликах Петра Ильича с его пассивной позицией доминируют бессубъектные предложения со значением фатальной неизбежности всего происходящего с ним, то для синтаксиса самоуверенного, лишенного профессиональных комплексов Осипа Францыча характерны односоставные предложения, обнаруживающие сильную волю говорящего, его умение пыль пустить. Типичны для него различные по составу императивные предложения со значением самых общих пожеланий, советов на все случаи жизни, безличных по своей сути. Их семантика свидетельствует не только о коллективном адресанте, но и об обобщенном характере адресата. Стремление немца к афористичности производит обратный эффект тому, на который он претендует. Его сентенции либо максимально абстрактны, общеизвестны и не содержат никакой новой информации, либо абсурдны и циничны:

– Продай последние брюки, а напечатай объявление. Печатай каждый день во всех газетах. Ежели кажется тебе, что простых объявлений мало, то валяй с фокусами: вели напечатать объявление вверх ногами, закажи клише "с зубами" и "без зубов", проси публику не смешивать тебя с другими дантистами, публикуй, что ты возвратился из-за границы, что бедных и учащихся лечишь бесплатно (152).

В некоторых советах рекомендуется откровенное надувательство больного, превращающее врача в злого, опасного для жизни фокусника:

– В зубе чепуха, вырвать надо и больше ничего, но ты копайся долго, с расстановкой... раз десять зеркало всунь в рот, потому что барыни любят, если их болезнями долго занимаются (152).

– Рви здоровые зубы, до больного доберешься.

– Для нее [публики] все доктора. И Боткин доктор, и я доктор, и ты доктор. А потому и держи себя как доктор. Чтоб поученей казаться и пыль пустить, издай брошюрку "О содержании зубов". Сам не сумеешь сочинить, закажи студенту.

– Зубной порошок изобрети. Закажи себе коробочки со штемпелем, насыпь в них, чего знаешь, навяжи пломбу и валяй: "Цена 2 рубля, остерегаться подделок". Выдумай и эликсир. Наболтай чего-нибудь, чтоб пахло да щипало, вот тебе и эликсир. Цен круглых не назначай, а так: эликсир № 1 стоит 77 к., № 2 – 82 к. и т. д. Это потаинственнее. Зубные щетки продавай со своим штемпелем по рублю за штуку (153).

Склонность к категоричному волеизъявлению обнаруживается и в том, что Осип Францыч предпочитает императивные формы всем другим, употребляя их в переносном значении:

– А заведи ты себе бархатную мебель да понатыкай везде электрических звонков, так тогда ты и опытный, и практика у тебя большая (151).

– Многие также говорят, что, как ни обращайся с публикой, всё равно... Нет, не всё равно! С публикой надо уметь обращаться... (152).

Императивная семантика присутствует не только в собственно побудительных, но и в безличных предложениях философа: они тоже претендуют на афористичность, поскольку адресованы и конкретному лицу, и всем другим лицам, которые могут оказаться в ситуацию непосредственных собеседников. Любовь поучать выражается в них словами категории состояния с модальным значением прямого осуждения, достаточности, необходимости, надобности, возможности, долженствования:

– Мы залезли по уши в свою специальность, а что дальше этого, до того нам и дела нет. Нехорошо, брат! Ах, как нехорошо! (150).

– Публика так рассуждает: если ты оборван и в грязи живешь, то с тебя и рубля довольно… (151).

– Беда, коли апломба нет!

– …Без апломба нельзя (153).

Типичны для речи ритора предложения со сложным по структуре составным глагольным сказуемым, вспомогательная часть которого выражена словом категории состояния с модальным значением, а глагольная – примыкающим к нему инфинитивом, восполняющим модальность грамматического центра предложения:

– Общее образование надо иметь! (150).

– И одеваться нужно прилично.

– …Если ты в золотых очках, с жирной цепочкой, да кругом тебя бархат, то уж совестно давать тебе рубль, а надо пять или десять (151).

– Значит, не привык к приличной жизни... Надо привыкать (151).

– С публикой надо уметь обращаться... Публика нынче хоть и образованная, но дикая, бессмысленная. Сама она не знает, чего хочет, и приноровиться к ней очень трудно.

– Разве ее [барыню] можно без фокусов принять?

– Я сейчас нахмуриваюсь по-ученому и молча показываю на кресло: ученым, мол, людям некогда разговаривать (152).

– Нужно также повесить объявление на вокзале, в буфетах... (152).

Назидательный тон реплик содержат и двусоставные предложения Осипа Францыча с различными типами сказуемых, включающими части речи с модальным значением долженствования, необходимости, требования, назидания, просьбы и т.п.:

– Потом, кроме обстановки, нужна еще вывеска. Чем меньше человек, тем вывеска его должна быть больше. Не так ли? Вывеска должна быть громадная, чтобы даже за городом ее видно было (151).

– На вывеске должны быть нарисованы золотые и серебряные круги, чтобы публика думала, что у тебя медали есть: уважения больше! Кроме этого, нужна реклама (152).

– Ученый человек должен держать себя по-ученому (153).

– Чтоб поученей казаться и пыль пустить, издай брошюрку "О содержании зубов". Сам не сумеешь сочинить, закажи студенту (153).

Апогеем цинизма, откровенно и недвусмысленно передающего профессиональную концепцию немца, является афоризм: Чем меньше человек, тем вывеска его должна быть больше. Вторая часть этого сложного предложения – основа сопоставления – представлена модально-компаративным признаком величины предмета, который без участия лица не может стать ни меньше, ни больше, и в этом смысле предикация безлична на содержательном уровне. Первая часть содержит компаративный признак меньше, характеризующий обобщенно-собирательное лицо, за которым скрывается говорящий, и в этом случае тоже можно говорить об отсутствии конкретного познающего лица. «Я ничтожный человек, поэтому моя вывеска должна быть большой», – мог бы прямо сказать Осип Францыч. Такое заявление звучало бы оскорбительно для него, тогда как обобщенно-безличное высказывание с отсутствием формального указания на собственную причастность к маленьким людям, нуждающимся в большой вывеске, выглядит утешительно и даже поучительно.

Вряд ли мог предположить А.П. Чехов, что через сто с лишним лет эта иронично-парадоксальная сентенция станет очень актуальной, а идея общего образования – особо востребованной.
Библиографический список

1. 
   Шмелев Д.Н.. Проблемы семантического анализа лексики. М.: Наука, 1973.