Идрис Шах Суфии Канон 0
жүктеу/скачать 5.56 Mb.
|
Дальний ВостокЖелая узнать, что такое вода, Рыбы отправились за советом к мудрой рыбе. Она сказала им, что вода вокруг них, Но они по‑прежнему продолжали думать, Что их мучает жажда. Насафи Суфизм оказал столь огромное влияние на мистическую жизнь Индии, что некоторые школы, считавшиеся наследием древнего индуизма, в действительности сформировались, как выяснили ученые, под воздействием суфийских учений. Для суфиев не столь важен этот исторический факт, как то обстоятельство, что мистический поток (его источник), по сути, один. Отличие внешних аспектов мистицизма Дальнего Востока обычно заставляет людей считать, что эти культы представляют собой независимые продукты той культуры, в которой они укоренились. Подобные взгляды на жизнь неприемлемы для тех, кто верит, что существует только одна истина, и что те, кто постиг ее, должны общаться и не могут оставаться в своих нишах. Более тысячи лет назад в Индии были посеяны семена, которые дали всходы в различных медитативных школах, очевидно, индуистского происхождения. В качестве примера можно привести любовный мистицизм типа бхакти, о котором доктор Тара Чанд в «Культурной истории Индии» пишет следующее: «Некоторые другие особенности южно‑индийской мысли, начиная с девятого века и позднее, ясно указывают, однако, на влияние ислама. Все больший упор делается на монотеизм, эмоциональное поклонение, самоотдачу (парпатти) и почитание учителя (гуру бхакти), а также на ослабление ригидной кастовой системы и безразличие к обычным ритуалам… погруженность в Бога через преданность учителю… Суфийская концепция обожествленного учителя была включена в средневековый индуизм». Несмотря на то, что доктор Чанд – выдающийся ученый, ему не удалось заметить, что классификация и смысл тех важных пунктов, которые он перечисляет, являются скорее суфийскими, чем чисто мусульманскими в том смысле, как их понимает мусульманское духовенство. В большинстве индийских культов роль обожествленного учителя была извращена и утратила свой первоначальный суфийский смысл, претерпев изменения, которые лишили более поздние индуистские школы суфийского фокуса. Эти культы как раз‑то и восхищают чаще всего западных искателей, стремящихся найти на Востоке духовность в действии, которая на поверку оказывается скудной версией суфийских школ в привлекательной обертке индуизма. Именно суфийские учителя главным образом способствовали возникновению того, что впоследствии стали называть великими школами индуизма, хотя эти школы имели, несомненно, и свою собственную основу. В своей книге «Религия Индии» Август Барт отмечает, что первые поселения суфиев в Индии географически и хронологически находятся в прямой связи с появлением того, что позднее стали считать древнейшими школами индийских мистиков: «В тех же самых районах в период между IX–XII вв. возникают великие религиозные движения, связанные с именами Шанкары,94Рамануджи, Ананды, Тиртхи и Басавы, под влиянием которых сформировалось большинство известных в истории сект, аналога им невозможно было найти в Индуизме до этого времени». Одно обстоятельство помешало исследователям проверить состоятельность притязаний на то, что эти индуистские мистические учения пришли из далекой древности. Дело в том, что, хотя большинство читателей, возможно, сочтут это весьма странным, факт остается фактом: индуистские религиозные произведения были записаны только на рубеже XVIII–XIX вв. по настоятельным просьбам таких английских ученых, как сэр Вильям Джонс.95 «Древних документов почти не сохранилось. Старейшей индийской рукописью считается буддийский фрагмент из Таксилы, записанный на березовой коре и датируемый концом V в. н. э. Рукопись из Бахшали, записанная на таком же материале, является, пожалуй, второй по возрасту, хотя и относится только к XII в».96 Бхакти и реформистские движения в индуизме, которые произвели такие великие имена, как Мадхва, Рамананда и Кабир, основываются в значительной степени на суфийском мышлении и практике, распространившихся в Индии после мусульманских завоеваний. Кабир «долгое время провел с мусульманскими суфиями», Даду «проявлял, судя по всему, еще большие познания в суфизме, чем его предшественники… возможно, это объяснялось тем, что суфии Западной Индии оказали большее влияние на искателей бога, мусульманских и индуистских, чем суфии востока страны», – пишет Тара Чанд, который сам суфием не является. Сикхизм основал индуистский гуру Нанак, который был буквально пропитан суфийскими идеями и открыто признавал, что многим обязан суфизму – это исторический факт. В «Истории культуры» о нем сказано следующее: «Совершенно очевидно, что он обладал глубокими познаниями в области суфизма. Гораздо труднее установить, в какой мере он черпал из индуистских священных писаний. То, что он редко ссылался на эти писания, наводит на мысль, что Нанак был только поверхностно знаком с ведической и пуранической литературой». «Сикх» означает «искатель». Именно так обычно называли странствующих суфиев. Отец Рабиндраната Тагора Махарши Девендранат Тагор (1817–1905) два года провел в Гималаях. Как сообщает другой известный индийский ученый профессор Ханумантха Рао, в этот период он изучал не индуистское духовное наследие, а одну из поэм суфийского мастера Хафиза, и был вознагражден за это видением райского блаженства. Более поздние суфийские учителя Индии, многие из которых пришли вслед за тюркскими, афганскими и персидскими завоевателями, оказали на эту страну влияние, которое и вовсе не поддается никакому сравнению. Одним из последствий их появления было то, что индусы заимствовали арабское слово «факир» (посвященный суфий) и стали применять его по отношению к себе. Описанию удивительных дел и чудес, приписываемых этим людям, посвящены целые книги. До сих пор миллионы людей всех вероисповеданий собираются для того, чтобы поклониться им или попросить у них помощи, как у святых. В середине XII в. основатель Ордена Чишти в Индии, Муинуддин Чишти, был послан в Аджмер. Он должен был познакомить индусов со своим учением. Сообщается, что раджа Притхви Радж, возмущенный его приездом, собрал солдат и магов, чтобы воспрепятствовать его появлению в городе. Все солдаты были ослеплены, когда этот святой, следуя примеру Пророка, бросил в них горсть мелких камешков. Одного его взгляда было достаточно, чтобы триста йогов и пандитов лишились дара речи и стали его учениками. Однако еще более впечатляет рассказ о необыкновенном поединке между известным индуистским магом Джайпалом Йоги и этим суфийским факиром. Аегенда Ордена Чишти гласит, что Джайпал привел с собой несколько тысяч учеников, которых он обучал йоге, и перекрыл воде доступ в озеро Анасагар. Один из новообращенных последователей Чишти, повинуясь приказу Муинуддина, зачерпнул ковшом воду из озера, после чего пересохли все ручьи и источники в округе. Чтобы атаковать святого и его последователей, Джайпал наслал на Чишти сотни призраков – в том числе в образе львов и тигров, – но все они исчезали, как только прикасались к магическому кругу, который Муинуддин очертил вокруг себя для защиты. После целого ряда подобных столкновений, Джайпал покорился и стал одним из самых знаменитых учеников Чишти, прозванным Абдаллахом из Пустыни, так как считалось, что он вечно странствует в окрестностях великой гробницы в Аджмере. Между суфиями и индуистскими или сикхскими мистиками можно довольно ясно различить три уровня контактов. Непонимание этого привело к большой неразберихе. В историческом, культурном и подлинно метафизическом аспекте все эти течения разделяют одну и ту же цель и взгляд на роль мистицизма в развитии человека. Они также являются едиными в своей внутренней гармонии. Существенные расхождения существуют лишь в области однообразных ригидных ритуалов, окаменелых догм и преклонения перед личностями. Ограниченный, болезненно формалистичный мусульманин, поверхностно следующий суфийским путем, почти неизбежно вступит в противоречие со своей противоположностью – профессиональным индуистским аскетом, неразрывно связанным с искаженной традицией. Поскольку именно такие люди склонны к показухе и поднимают больше всего шума, сторонние наблюдатели чаще всего именно их принимают за истинных представителей индийского мистицизма. Их заученный аскетизм и достаточно тривиальные [мирские] дарования почти всегда поражают обычных людей и привлекают больше внимания, чем школы настоящих мистиков. Подобные персонажи изо всех сил стараются пролезть в печать, обеспечить материалом фотографов‑документалистов, набрать учеников из‑за границы, одним словом, распространить свое учение как можно шире. Многие восточные культы, обосновавшиеся на Западе, в действительности представляют собой не что иное, как производные этих бродячих зверинцев, перенявших ритуалы и внешние проявления подлинной традиции. Они, как правило, не следуют советам великого учителя шейха Аб‑даллаха Ансари, слова которого были очень точно переведены выдающимся сикхом и сардаром [главой клана], сэром Иогендрой Сингхом: «Пост – это не более чем экономия хлеба. Формальные молитвы – удел стариков и старух. Паломничество – это мирское развлечение. Овладей сердцем – только господство над ним можно назвать настоящим завоеванием. Суфийский Закон Жизни требует: Доброты к юным, Щедрости к бедным, Доброго совета друзьям, Терпения к врагам, Безразличия к глупцам, Уважения к ученым». Одним из примеров интересного взаимодействия индуистской мысли и суфийского учения являются комментарии к Шлокам. Немалая доля индийской народной мудрости заключена в высказываниях, называемых Шлоками, которые передавались от учителя к ученику. Суфийские комментаторы, такие как Аджами, считают, что Шлоки большей частью являются половиной двойной системы обучения. Подобно басням Эзопа или рассказам Саади, их можно воспринимать просто как полезные советы, с помощью которых можно воспитывать детей, или же попытаться найти их внутренний смысл. Вот некоторые шлоки (ш), приводимые вместе с комментариями (к) Аджами, которые индийские суфии используют в качестве упражнений. Их номера соответствуют нумерации огромного труда аббата Дюбуа «Индийские обычаи, нравы и ритуалы» [Hindu Manners, Customs and Ceremonies, Oxford, 1906, pp. 474 et seq.]. (ш) V. В несчастьях, бедах и страданиях жизни истинный друг – это тот, кто действительно помогает нам. (к) Исследуй, знаешь ли ты, что такое помощь. Неразвитый человек, чтобы узнать это, нуждается в озарении. (ш) XI. Яд скорпиона – в хвосте, яд насекомого – в голове, яд змеи – в зубах. У злого человека яд разлит по всему телу. (к) Размышляй о доброте доброго, которая также разлита по всему его телу. (ш) XVIII. Добродетельного человека можно сравнить с большим зеленым деревом. Само дерево стоит под лучами палящего солнца, но дает прохладу другим, защищая их своей тенью. (к) Добродетель доброго поможет искреннему, но ослабит праздного. Укрытие – это только передышка в работе. (ш) XII. Бесстыдный человек боится болезней, которые влечет за собой роскошь; человек чести боится презрения; богатый боится алчности владык; нежность боится насилия; красота боится старости; раскаивающийся грешник боится снова поддаться своим чувствам; тело боится бога смерти, Ямы; ничего не боятся только скупцы и завистники. (к) Будь мудрым, ибо мудрые понимают природу страха, который становится их рабом. Прежде чем первый западный ученый заинтересовался индийским мистицизмом, история взаимообмена между суфиями и индуистскими мистиками насчитывала уже целое тысячелетие. В XVII в. Принц Дара Шикох из династии Великих Моголов очень тщательно исследовал ведическую литературу и провел сравнительный анализ мусульманской и индуистской мысли. Как и другие суфийские учителя до него, он пришел к выводу, что индуистские священные писания представляют собой остатки эзотерической традиции, идентичной исламу и точно такой же, как суфийская, в ее наиболее скрытом значении. Он исследовал также священные книги иудеев и христиан с точки зрения того, что они могли представлять собой воплощение во внешних формах неизбежного развития человеческого сознания, которое время от времени концентрируется в определенных группах населения. Его труды, которые сами по себе следуют методологии багдадских ученых времен Харуна аль‑Рашида, заложили основы для проведения многих последующих, и даже очень близких к нам по времени, сравнительных исследований в области мистицизма. Работа Дара Шикоха, которая сама по себе является удивительной, ибо она была написана мусульманским принцем из династии, владевшей землями неверных, является только одним из проявлений тех связей, которые суфии веками поддерживали с Индией. В этом отношении данный процесс можно считать весьма близким к тому, что происходило в средневековой Европе, где наличие сильной авторитарной церкви не смогло помешать возникновению организованных по суфийскому образцу групп, таких, как те, что мы обнаружили в предыдущих главах. Не следует, однако, считать, что роль суфизма сводится исключительно к распространению результатов сравнительных религиозных исследований и акцентированию теософской теории о внутреннем единстве всех религиозных проявлений. Во все времена суфии были вовлечены в решение следующей задачи – превзойти внешние формы и действовать сообразно религиозному факту, т. е. приобрести знание о религии с помощью ее собственных средств. Несмотря на то, что с помощью грубых терминов формальной религии было бы трудно объяснить, что опыт, приобретаемый средствами различных систем, является единым, подобное единство тем не менее существовало всегда. Единственное, что можно сказать об этом, пользуясь обычными терминами, это то, что суфии и другие мистики суфийского потока были вовлечены в работу психологического, а не академического характера. Пользуясь опять же доступной нам ограниченной фразеологией, можно сказать, что цель подобного изучения заключалась в том, чтобы открыться своей внутренней мотивации, которая побуждает человека к дальнейшему развитию сознания. Таким образом, мистицизм и религия рассматриваются как связующее звено между отдельным человеком или группой и судьбой человечества в целом, выражающейся в ментальных побудительных мотивах. Очень интересно отметить сходство между суфийской теорией и практикой и странным и, как утверждают, типично буддийским культом дзен, практикуемым в Японии. Дзен называет себя тайной передачей, осуществляемой вне канонического буддизма с помощью личного примера и обучения. Исторически дзен еще молод, и даже его последователи не связывают его с какими бы то ни было значимыми событиями из жизни Будды. Самые ранние сообщения о дзен‑буддизме относятся к XI в., а первая школа, основанная в Японии, пришла из Китая в 1191 г. Период, в течение которого Дзен был импортирован в Японию, хронологически совпадает с периодом развития под влиянием суфизма индийских школ. В Южном Китае, где зародился дзен, веками существовали поселения арабов и других мусульман. Сам по себе буддизм появился в Японии только в 625 г., но в основном его проникновение происходило в период между второй половиной VII и началом XI в. Мусульманское и суфийское проникновение в Центральную Азию и завоевание традиционных святынь буддизма было в это время в самом разгаре. После того, как мусульмане захватили Афганистан, культ Будды был вытеснен из великих буддийских центров, существовавших там, и вступил в Тибет. Некоторые легенды связывают китайский дзен‑буддизм с Индией, а суфийская традиция гласит, что суфии классического периода установили духовную связь с последователями бодд, точно так же, как они нашли общий знаменатель с индуистскими мистиками. Между дзен‑буддизмом и суфизмом наблюдается весьма значительное сходство в том, что касается терминологии, используемых рассказов и деятельности мастеров. С суфийской точки зрения, практика дзен, отраженная в популярной литературе, очень сильно напоминает определенную часть суфийской техники «воздействия» (зарб). Выдающийся специалист по литературе дзен, доктор Судзуки, вероятно, близок к истине, считая, что дзен был специально приспособлен для дальневосточного склада ума, но следует отметить, что идеи, примеры и аллегории, использующиеся в суфийском учении, были отлично разработаны за много веков до того, как дзенский учитель Йенго (около 1566–1642) написал письмо, в котором отвечал на вопрос: «Что такое дзен?» Тот, кто прочел предыдущие главы нашей книги, сразу же почувствует что‑то знакомое в его слоге, если сделает поправку на рубленую речь, характерную для японцев: «Вас сталкивают с ним лицом к лицу, и в этот момент вам вручают целое. Для понятливого человека достаточно одного слова, чтобы ухватить его истинность, но даже и тогда возникают ложные представления. Их появляется намного больше, если дзен доверяют бумаге и чернилам, или передают с помощью пространных речей или логических ухищрений. Тогда он еще дальше отодвигается от вас. Каждый человек обладает великой истиной дзен. Обрати внимание на себя, не надо искать эту истину с помощью других. Твой собственный ум выше любых форм; он свободен, спокоен и глубоко запечатлен в шести чувствах и четырех элементах. Он поглощает свет. Откажись от дуализма субъекта и объекта, забудь и то, и другое, переступи границы интеллекта, отрежь от себя понимание и напрямую проникни в суть ума Будды – вне этого реальности не существует».97 Основываясь на этих удивительных фактах, было бы нетрудно построить модель распространения суфизма и показать, что именно суфизм является подлинным источником того, что сейчас называют дзеном. Вместе с тем суфии считают, что основа для этого должна была существовать всегда, действуя в умах людей. Любой контакт с суфиями может просто помочь оживить внутреннее осознание единственной истинной реальности. В речи, произнесенной десять лет назад в Метафизической Ассоциации Гонконга, китайский суфий м‑р X. А. Ма показал, как способ подачи идей может варьироваться в зависимости от культурной среды: «При всем уважении ко всем искателям истины я должен сказать, что су‑фи передать трудно. Почему? Потому что новички ожидают, что перед ними будет развернута система, которую они смогут понять, пользуясь привычными для них образцами мышления. Они не понимают, что эти штампы как раз‑то и являются их основной проблемой. Су‑фи уже находится в вас самих. Вы чувствуете это, но не знаете, что это такое. Когда вы переживаете определенные чувства – доброты, истины, любви, желания что‑то сделать всем своим существом – это и есть су‑фи. Если вы думаете прежде всего о себе, это не су‑фи. Вы испытываете сильное влечение к мудрецу, это су‑фи… Один мастер, которого спросили, что такое су‑фи, ударил спросившего. Он хотел сказать этим: “Покажи мне боль, и я покажу тебе су‑фи”. Вы спрашиваете мастера: “Откуда пришел свет?” В ответ он тушит его. Это означает: “Скажи мне, куда он исчезает, и я скажу тебе, откуда он пришел”. То, о чем вы спрашиваете с помощью слов, выразить словами невозможно…» Западному читателю все это может показаться выраженным слишком по‑восточному, но использованные аналогии (боль и свеча) совсем не характерны для Дальнего Востока. Они заимствованы непосредственно из работ «западного мастера» Руми. Однако, метод изложения подобных идей – в сжатой и метафорической манере – кажется чисто китайским. При этом идеи не утрачивают своего суфийского духа. То, как выразил свои впечатления о суфиях полковник Кларк, создает атмосферу, необходимую для западного ума, чтобы ухватить ориентацию суфийских школ: «Возвышенная любовная поэзия суфийских святых, чисто практический дух их учений, пыл, сочетающийся с основополагающим ощущением цели, удовлетворение как физических, так и духовных потребностей, вера в свою миссию и будущее человечества – вот лишь некоторые из выдающихся черт этой замечательной системы, принадлежность к которой создает несомненное и постоянное ощущение причастности к древним избранным».98 жүктеу/скачать 5.56 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|