Идрис Шах Суфии Канон 0
жүктеу/скачать 5.56 Mb.
|
Высший законНа истинное великодушие указывают три способности: сохранять стойкость, не прибегая к сопротивлению, хвалить, не чувствуя себя великодушным, давать до того, как попросят. Мааруф Кархи Одним из самых интересных произведений суфийской литературы на Западе можно считать большую поэму (Касыда), созданную сто лет назад путешественником сэром Ричардом Бартоном. Ричард Бартон, а он был суфием, написал ее после своего возвращения из Мекки. «Баллада о высшем законе» Бартона, изданная малым тиражом, вызвала к себе большой интерес. Даже леди Бартон, не очень симпатизировавшая неортодоксальным убеждениям своего мужа, признавалась, что читала поэму много раз и «всегда со жгучими слезами, а сейчас, когда я ее перечитываю, впечатляюсь еще больше; он прятал от меня свою поэму, видя, как она на меня действует». Нет сомнения, что это и в самом деле сильное произведение, пропитанное суфийской традицией. В предисловии к Касыде Бартон называет себя «переводчиком», приписывая авторство некоему Хаджи Абду аль‑И аз ди. Он резюмирует это следующим образом: «Принципы, послужившие основанием для того, чтобы назвать поэму Высший Закон, таковы: Автор утверждает, что Счастье и Страдание равномерно поделены и распределены в мире. Он считает, что самосовершенствование, при должном уважении к другим людям, – это единственная и самодостаточная цель человеческой жизни. Он выдвигает идею о том, что любовь, взаимопонимание и “божественный дар сострадания” доставляют человеку высшую радость. Он призывает воздерживаться от суждений и относиться с должной осторожностью к “фактам, самым пустым из всех суеверий”. И наконец, хотя внешне он может казаться разрушителем, его воздействие, по сути, реконструктивно». Только поклонник Омара Хайяма мог написать Касыду, – заявил Джастин Хантли Мак‑Карти. Однако леди Бартон сообщает, что она была написана за восемь лет до того, как Фитцджеральд познакомил Бартона, Суинберна и Росетти с Омаром. Объединяет этих двух поэтов, конечно, то, что оба они были суфиями. Несмотря на то, что тираж Касыды составлял всего несколько сот экземпляров, леди Бартон включила ее – под именем «Звон верблюжьих бубенцов» – в написанную ею биографию «величайшего ориенталиста Англии, им пренебрегшей». В результате, это произведение приобрело широкую известность, и должно было оказать огромное скрытое влияние на тех, кто изучал его. Подводя итог, Изабель Бартон показывает, как изложение принципов суфийского мышления может затронуть даже благочестивого христианина, весьма неприязненно относящегося к убеждениям автора: «Эта поэма обладает огромной силой, посвященная Природе и Предназначению человека, она, по сути, является антихристианской и пантеистической. Редко, когда удавалось заключить столь обширные познания о Востоке в столь небольшой объем». Что Бартон фактически сделал – это прокомментировал в стихах западные методы мышления, современные теории и философские системы с суфийской точки зрения. Более того, подобно Хайяму, он взял на себя роль вопрошателя, при этом оставляя свои вопросы без каких‑либо определенных ответов. Подобной же техникой пользуется обучающий суфий: он задает вопросы и наблюдает, станут ли его слушатели искать на них ответы. Суфийское послание явно затронуло западных мыслителей, и было даже признано, что именно в нем смысл жизни Бартона. Вот как охарактеризовал жизнь Бартона один из его почитателей: «Я считаю смыслом всей его жизни Звон верблюжьего колокольчика. Конечно, негоже о чем‑либо судить в пылу первого восторга, но я все равно думаю, что эту поэму можно поставить рядом с величайшими поэтическими произведениями, когда‑либо созданными на Земле, и даже впереди большинства из них». Сама поэма довольно длинная, двадцать страниц печатного текста, а объяснения Бартона по поводу воображаемого Хаджи, которому он отдал ее в удочерение, еще длиннее. В своих заметках Бартон пользуется методом суфийских учителей, и именно эта часть его работы явно указывает на то, что он прошел курс суфийской подготовки под руководством мастера. Не вызывает сомнений, что Бартон пытался передать суфийское учение на Запад. В этом смысле его следует считать частью непрерывного процесса – взаимообмена между Востоком и Западом, который и является предметом исследования нашей книги. В суфизме Бартон видел систему, применимую к сбившимся с пути человеческим верованиям, систему «которая примирит их противоречия, докажет им, что все они правы и, одновременно, неправы, объединит религии прошлого, объяснит настоящее и предварит будущее, обеспечив длительное и непрерывное развитие». Это должно случиться, благодаря процессу, «обладающему отнюдь не негативными и разделительными свойствами, а наоборот – чрезвычайно конструктивными и позитивными». Как и все суфии, он часто рассматривает что‑либо с разных точек зрения, после чего резко обрывает тему, давая читателю возможность самостоятельно разобраться в вопросе. Применение этого метода объясняется тем, что суфием становятся благодаря как ученичеству, так и самостоятельной работе над своим «я» (амалинафс). Кроме всего прочего, Бартон, творивший в то время, когда наука и разум пребывали в экстазе самораскрытия, утверждал, что «существуют вещи, которые человеческий Разум или зрелый Инстинкт, в своем неразвитом состоянии не способен покорить; но Разум сам себе закон. Следовательно, мы не обязаны, и не должны даже пытаться верить в то, что противоречит Разуму или с ним не согласуется». жүктеу/скачать 5.56 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|