Идрис Шах Суфии Канон 0
жүктеу/скачать 5.56 Mb.
|
| Порадуйся сиянью дня благого!
На ледяном обрыве смерти мы танцуем, но танец от того лишь веселее. Подобрав соответствующие высказывания древних учителей, английский суфий показывает, что простой жизненный опыт ничему не учит. Он цитирует Будду и Конфуция, и снова нападает на созданного человеком Бога. Теперь объектом критики суфийского виночерпия становится смиренный аскет, религиозный благочестивец, который просто утверждает, что предпочитает называть Бога «Создателем». Изменчивому, конечному созданию не измерить бесконечную глубину Могущества «куском бечевки». Здесь эхо суфизма довольно сильно перекликается с агностицизмом, в приверженности к которому суфиев порой обвиняли. Но Истину следует искать именно здесь, в узком коридоре между верой и неверием. Детские страхи заблудшего человечества бросаются на поиск некоего надежного Бога, которого они сами и создают по собственному образу и подобию, чтобы затем «молить Закон нарушить собственный закон». Далее в разных формах перед нами предстают иные существа: мрачный Брахма Индии, халдейский оракул, зороастрийский дуалист и иудейский Иегова – «Адонай или Элохим – Бог поражающий, Человек Войны». Быстро пробегая мимо греческих богов – прекрасных и хрупких человекоподобных созданий – он приходит к Одину Севера. Рассматривая религию как развивающееся человеческое движение, Бартон наблюдает сменяющие друг друга картины: смерть великого Пана, его место под солнцем захватывает Назаритянин: «поклоняющийся Богу‑загадке, единичность которого является тройственностью, а тройственность – единичностью».68 Затем, безусловно, следует жалкая вера в первородный грех. После христианства приходит ислам. Поджарый араб, поедатель ящериц, покоряет страну Чаши Джамшида, и отправляет в безвозвратное прошлое идиллические традиции Персии. Таков удел организованных религий: «…они вставали, воцарялись, боролись и уходили в небытие, ⁄ подобно тому, как с приближением усиливается и потом затихает вдали звон путешествующих по миру верблюжьих бубенцов». Нет ни добра, ни зла в том виде, как их оценивают согласно обычным критериям. Бартон утверждает это, упуская обычную в таких случаях оговорку, что истинный смысл подобного заявления открывается суфию, будучи пережитым в его внутреннем сознании, и не иначе. В словесном обрамлении эта идея звучит, как что‑то весьма разрушительное. Но Бартон пишет, находясь на волне суфийского восторга, и в данном случае обращается только к суфиям. Он указывает на то, что добром человек считает то, что ему нравится, а злом то, что приносит ему вред. Эти понятия изменяются в зависимости от места, расы и времени. Любой порок был для кого‑то достоинством, любая добродетель – грехом или преступлением. Добро и Зло переплетаются друг с другом. Один только Хызр (завершенный суфий) может увидеть, где начинается одно и кончается другое. Далее под шквал огня попадают буквалисты, считающие, что человек первоначально находился в идеальном состоянии. В качестве орудия поражения Бартон использует современную науку об эволюции. Еще до того, как человек ступил на землю, в мире преобладали муки и страдания. Примитивные животные разрывали друг друга на части. Прекрасная наша земля попеременно то накалялась от жара, то застывала от холода; солнце – вращающаяся огненная сфера, луна – окоченевший труп некогда существовавшего мира. Древнего человека можно назвать как угодно, но только не благородным: Одежда из лохматой шкуры – его излюбленный наряд, А инструментом совершенным служит камень; Татуировка на челе – орнамент красоты; И дыры в коже, чтобы кости вешать – ему смекалка подсказала; Когда же май в нем будоражит чувства, за женщину, как за еду, дерется он до смерти; Но вот воображенье зажгло огонь палящий, И алчущая Страсть вмиг переплавилась в Любовь. Этот примитивный человек учился у бобров и муравьев сооружать строения и, только овладев огнем, превратился из царя зверей в царя людей. «Сознание родилось уже после того, как человек избавился от шерсти, хвоста и торчащих ушей». Животное наследие все еще живет в человеке, оно проявляется в поведении людей по отношению друг к другу. Вопреки всей своей истории, человечество не в состоянии принять картину мира, основанную на буквальном понимании сказок и притч. Но если традиция не является истиной, то, что такое истина? Наши представления об истине не являются истиной. Они (представления) обусловлены темпераментом или характером человека и постоянно меняются. Бартон поясняет это в своем комментарии на поэму «Хаджи»: «Если восприятия человека действуют должным образом, они позволяют ему воспринимать объективную истину, а она универсальна, в то время как рефлектирующие мысли и чувства, а также влияние морального фактора или же «средней доли» френологов позволяют воспринимать лишь субъективную истину – сугубо персональную и индивидуальную. Цель суфия – объективная истина, и Бартон, совершенно очевидно, подводит своих читателей к осознанию необходимости ее поисков. Одни только голые теории и повторяющиеся обряды ни к чему не приводят. Тут Бартон кричит на священника, говоря, что ему бы пристало крестить мертвых, как это делали маркиониты по свидетельству апостола Павла (1‑е послание к коринфянам, XV, 29): «Иначе, что делают крестящиеся для мертвых, если мертвые совсем не воскресают, то для чего и крестятся для мертвых?»69 Истина не может быть обнаружена с помощью тех средств, которые обычно используют для ее поисков: жүктеу/скачать 5.56 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|