Интервью разных видов, «спроектированная ситуация»

 

ЗАБЫТЫЕ ФОРМАТЫ

Формат – это не только хронометраж, но и набор постоянных признаков, компонентов телевизионной передачи.

После вступительного монолога главного героя журналистам предоставляется право задать по одному вопросу. Ответ – не более трех минут. Второй «круг» – в ритме «блица». Ведущий подводит итоги. Хронометраж – 60 минут.

Или так. Студия 600 кв. метров, работают 6 камер, одна из них на операторском кране. Участники передачи (4–5 человек) и ведущий сидят в окружении декораций и плакатов, отвечающих теме очередного обсуждаемого художественного фильма. В начале – представление участников и обращение к зрителям с просьбой звонить по указанному номеру телефона в прямой эфир. Камеры показывают расположенные тут же 10 кабин стенографисток. Ведущий кратко характеризует фильм. Последняя фраза: «Мы смотрим фильм вместе с вами». Участники передачи смотрят на большой экран.

По окончании фильма – 45-минутная дискуссия, ответы на вопросы и письма зрителей.

Первая передача выходила на РТР и называлась «Без ретуши». Вторая – тогда же, с 1991 по 1995 год, на первом канале и называлась «Киноправда?!». Первую вел Сергей Торчинский, вторую – автор этих строк. Полагаю, что эти форматы забыты незаслуженно и рано или поздно возродятся на нашем ТВ. Для тех журналистов и режиссеров, кто возьмется за этот труд, будут, возможно, полезны предлагаемые заметки, опубликованные в свое время в журнале «Журналист».

◙

У входа в студийный павильон стоял крепкий парень в пиджаке. Второй маячил чуть поодаль, оттуда просматривался коридор. Проходить парни не мешали, но от их взгляда «не знаешь, куда девать руки. То ли по швам, то ли назад, то ли вообще «руки вверх»... По коридору подтягивалась привычная команда газетчиков, начиная соображать, с кем выпало сегодня иметь честь... У подъезда возникли длинный автомобиль на широких шинах, еще одна машина с мигалками и еще одна с подвыванием... Сергей Торчинский, так и не набравший начальственной солидности, рванулся было навстречу старому знакомцу, с которым в мае девяносто первого вот так же перед эфиром стояли вдвоем, курили нервно, сходу перешли на «ты», у обоих было ощущение риска и азарта, потому что Российское ТВ было еще как бы вне закона и российский флаг еще не развевался над Кремлем, он был только на стене в самодельной, наспех приспособленной студии на Ямском поле. Начиналась предвыборная гонка, в которой его собеседник был одним из многих; от Торчинского, привычного к эфиру, в общем зависело, каким увидит нового политика российская аудитория. И это обращение на «ты», и раскуренная сигарета должны были помочь гостю ощутить себя среди своих, с кем хоть в эфир, хоть в разведку.

Сегодня, похоже, гостю поддержка уже не нужна. Вокруг мощная свита. А Сергея он, здороваясь, то ли узнал, то ли не узнал, смотрит ровно. Вообще-то для Сергея идеально, если впервые увидишься с героем минут за пятнадцать до эфира: как раз столько времени, чтобы установить контакт, «разогреть» собеседника. Для этого самому раскрыться. Прежде, в «Сельском часе», Торчинский при каждом удобном случае ратовал за подряд, за аренду, за свой для крестьянина кусок земли. Убеждал обкомовцев и солидных людей из Минсельхоза, а то и со Старой площади. Может, даже излишне суетился перед ними, показывая, что никакой он не диссидент-вольнодумец, а вместе с ними за Россию изобильную, только они не всегда видят из кабинетов то, что так понятно съемочной группе «Сельского часа»... Вот и сейчас начал было о фермерстве, о земле, о последней командировке, но взгляд гостя уходил куда-то мимо, поверх Сергея и поверх Земли. Это был взгляд, которым во все времена приобщенные к Власти создавали нужную дистанцию. Нет ничего сложнее, чем брать интервью у людей, привыкших говорить, а не слушать. Привыкших, что слушают их. Быстро же приходит такая привычка... Но ладно, в «Без ретуши» Сергей не интервьюер, он хозяин эфирного времени – секундомер в руках: «Здравствуйте, вас приветствует телевизионное объединение «Республика», мы опять в прямом эфире, наши условия как обычно – пять минут для вступительного слова гостю, три минуты каждому представителю газеты на вопрос-ответ, а потом еще блиц-интервью».

– Сергей, как бы ты сформулировал, ради чего существует рубрика «Без ретуши»?

– Я стараюсь высветить со всех сторон с помощью разных газетчиков некое общественное явление, которое представляет мой гость.

– Гости приглашаются по какому-то плану?

– С меня это требуют, но этого не будет. Я своим охотничьим чутьем должен определить, какой собеседник будет наиболее уместен именно в данный момент нашего развития...

– Какими попаданиями ты гордишься?

– Витаутас Ландсбергис – именно в тот день, когда он был всем интересен. Александр Яковлев. Станислав Говорухин, когда не все еще поняли, что «так жить нельзя». Сергей Ковалев. Представители деловых кругов, так называемые технократы, да мало ли! Рубрика зародилась во время президентской гонки, и мои передачи с Жириновским и Макашовым оказались интереснее, чем, например, с Рыжковым.

– Самое трудное в передаче?

– Преодолеть искус себя показать. Сиди с секундомером, создавай доброжелательную атмосферу – и все. Одна дама мне радостно заявляет а вы знаете, меня начали узнавать в магазинах и даже пускают без очереди. Я говорю: значит, вы превратились в телерантье. Это самое страшное на ТВ.

– Другое страшнее. Известна такса за пять или десять минут прямого эфира в некоторых программах. Хочется зажечь титр на экране: «Все продано!» Мигающий такой титр. И табличку с ценой на шею ведущему. Тебе, кстати, не предлагали таких гостей... платных?

– Предлагали. Сказать тебе, куда я их послал?

Автор и герой данной публикации – давние коллеги и приятели. Встречаемся редко. Сережа с некоторых пор стал еще и руководителем – хотя в любой стране постоянная телерубрика с виднейшими политиками была бы для журналиста единственным и главным делом жизни.

В тот день Сергей еще не знал, что вскоре ему предстоит провести главную передачу в своей жизни. В ночь с 3 на 4 октября 1993 года, когда с московских улиц исчезла милиция, когда Руцкой и Хасбулатов призывали войска штурмовать Кремль и банда люмпенов громила Останкино, выключились один за другим передатчики ТВ, замерла в ужасе Москва. И только Российское ТВ, 2-й канал, удерживало народ от паники. Известные всей России люди всю ночь шли в так называемую «резервную студию» и своими выступлениями в защиту демократии, против реальной угрозы гражданской войны переломили ситуацию. Ведущим ночного импровизированного спасительного эфира был Сергей Торчинский.

...Вхожу в двери с табличкой: «Первая в СССР телевизионная студия, начала работать в 1938 году...». Это Шаболовка. Музейный экспонат, переданный РосТВ. Теперь «Без ретуши» идет в эфир отсюда. Режиссер Нора Соголова ничуть не удивлена моим появлением в уютном закутке у режиссерского пульта и старых стульев. Видимо, для нее я тоже часть этого старого, но живого пока шаболовского павильона. Может, моя тень бродит тут по контрольным мониторам с тех времен, когда мы выдавали из этой студии «Эстафету новостей».

– Нора, это какая по счету передача «Без ретуши»?

– Сотая!

– Вторая камера, возьмите заставку РТР. Четвертая, укрупните гостя. Пятая, прикиньте панораму слева направо. Третья, возьмите Торчинского. Одного, отрежьте Танину кофту. Гостя подрежьте снизу. Так. Стоп. До эфира десять минут.

– Куча времени... Я спущусь пока в павильон, ладно?

Нора артистично-утомленным взмахом позволяет.

Сергей Торчинский, перегнувшись через подлокотник, что-то рассказывает гостю студии. Охраны поблизости нет, гость кивает сверху, со своего пьедестала. А напротив, за длинным столом... Помните про коня и трепетную лань, которых вроде бы нельзя впрячь в одну телегу? Но вот они, в одной упряжке, таблички стоят на столе рядком: «Правда», «Московский комсомолец», «Красная звезда», «Труд». Плюхаюсь в пустое кресло «России», представляюсь соседям, отбиваясь от звукооператорши, норовящей пристегнуть мне петличку микрофона.

Дорогие коллеги, участие в этой передаче – для вас – что?

– Считаете ли вы, что ваше присутствие в программе «Без ретуши» помогает «Правде»?

– Да, это однозначно. У нас был об этом разговор на редколлегии. По крайней мере люди видят, что «Правда» жива, выходит, даже принимает какое-то участие в общественной жизни.

– Итак, «Без ретуши» – это факт общественной жизни.

– А может быть, и политической деятельности Ольга Бычкова («МН»): Я не помню, который раз я тут. Четвертый или пятый. Телевизор вообще не смотрю, но деятельность эта не общественная и не политическая.

– Вот уже и разногласия с «Правдой».

– Что значит «уже»? Не уже, а еще! Это и не способ поднять тираж – «Правда» уже не приходит в каждый дом.

– Да, и пролетарии всех стран на первой странице уже не соединяются.

– Да? Давно это отменили? Я как-то не заметила.

– И как раз поэтому никто уже не встает рано утром в среду, чтобы занять очередь возле киоска за «Московскими новостями». Так что же для вас все-таки участие в этой передаче?

– Не знаю!

Григорий Нехорошев (Би-би-си): Каждый журналист должен быть на виду, это часть моей профессиональной деятельности. Здесь иногда удается задать такие вопросы, которые неуместны в эксклюзивном интервью. Я здесь присутствовал больше 15 раз. В передаче, посвященной первой годовщине Российского ТВ, главным героем был Олег Попцов, я ему задал неюбилейный вопрос про его участие в истории с альманахом «Метрополь». Очень запомнилась встреча с Руцким. Тогда ходили слухи, что рвется к власти и собирается заменить президента, я его спросил, как он к этому готовится.

...Возвращаюсь на режиссерский пульт. Нора замечает на одном из мониторов пустое кресло.

– А «Россия» не пришла, газета? Убирайте кресло, табличку, умоляю... Мы в эфире! Даю заставку. Первая камера, отмашку Торчинскому, пусть начинают... Третья, плохой план, ребята не разогрелись! Пятая, наезжай на клиента. Ребята, не дергайте камеру, стоп!

Общаться с режиссером прямого эфира все равно что отвлекать вагоновожатого. Но пошел вступительный монолог главного героя, это единственные минуты, не сулящие сюрпризов, и я потихоньку спрашиваю:

– Нора, вы непременный режиссер этой пьесы. Кто из персонажей был вам особенно по душе?

– Святослав Федоров, Егор Гайдар, Андрей Козырев. А некоторые журналисты просто родными стали. Вон Саша Луговская из «Известий», наша красавица. Ребята из «Московского комсомольца» молодцы, всегда подготовленные приходят. Люблю Лиду Малаш из «Курантов», этакий Гаврош в черном свитерке. Хотя она резковатые вопросы задает, на взгляд нашего начальства, но оживляет действие очень. И правда пьеса, не смейтесь – такие характеры, такие порой страсти. Желнорова, умница из «АиФ», Токарева из «Российской газеты»... Так, внимание, кому он даст первое слово... «Комсомольцу» – укрупняем его, нашего мальчика. Вторая! Раз, два, три, четыре, пять... Третья!

Теперь до конца передачи режиссер в великом напряжении. В студии разворачивается действие, ритм которого для зрителя определяется ритмом монтажа, то есть переключения камер, перемещения их в пространстве. Плохим монтажом можно угробить самую умную журналистскую работу. И наоборот, драматизировать ритмом переключений, сменой лиц.

«Жонглируя размерами объективов и точками камер...». Так писал Эйзенштейн про грядущего мага – режиссера ТВ, пересылающего «свою художественную интерпретацию события в неповторимый момент самого свершения его». Так оно и есть. Мы к этому привыкли.

– Важная мысль! Вторая, наезд, стоп! Не просто так наезд, а в то самое время, когда гость под напором журналиста формулирует нечто на грани риска, когда хочется пристальнее вглядеться в лицо, уловить нечто несловесное, либо усиливающее, либо опровергающее то, что глаголют уста. А на других контрольных экранах видно, как слушают журналисты, и надо мгновенно дать в эфир, как мило нахмурилась девушка из «МН» и как готовится развить атаку представитель «Труда», и вернуться на ритмической паузе к оратору в тот самый миг, когда он набирает воздух для заключительной фразы. Зрителю этот «высший пилотаж» не заметен, зритель думает, что это он сам так ловко следит за происходящим. Таких эфирных асов, как Соголова, на нашем ТВ совсем немного.

После первого раунда, когда каждый газетчик уже пообщался с гостем, слово берет Торчинский, забыв про секундомер. Всякий раз он утверждает, что не собирался задавать вопрос, потому и не готовился, и вообще рассчитывать все заранее – это коварство по отношению к гостю, Сергей же подчиняется лишь внезапному порыву души. На сей раз Сережа, как всегда бурно жестикулируя, выдал такой вопрос-восклицание:

– Что натворили, нельзя относить это к национальности, это система! С теми же якутами, это насильственное поселение... Кочующие народы насильственно определили к... Как же это называется, господи... К оседлости! Это фактический геноцид. И то, что мы натворили, разрабатывая алмазные рудники, – в результате жуткое разрушение среды и примерно сто тысяч больных по реке Вилюй. Эти атомные взрывы, которые мы там проводили...

Ну и так далее, гостю оставалось только согласиться. Сережа спрессовал в страстном монологе всю свою последнюю командировку. Две недели он летал и ездил по Якутии с киногруппой, снимая все, что видел, на лучшую в мире пленку. Вот и выплеснул все, на что хотел по старой привычке повлиять, сообщая правду народу и правительству.

Час прямого эфира – час жизни на глазах человечества. Великолепное, ни с чем не сравнимое ощущение. Живешь совсем в ином измерении по сравнению со съемкой, где оператор в любую минуту может сказать «стоп» и потом кто угодно – случай, партнер, начальство, обстоятельства, ты сам – мог бы скорректировать снятое. Нет, здесь знаешь, что никакая пленка не подведет и никакая власть не вычеркнет правды, добываемой на глазах у всех. Казалось бы, надежнее записывать встречи прессы с гостем заранее, потом отбирать лучшее в монтаже. Но мы это уже проходили. Как только гаснут юпитеры, высокий гость говорит: «Я там не совсем удачно выразился, убрать бы... И тот вопрос неграмотно был задан, и вот это вызовет ненужные кривотолки...». И выходит передача правильная и чистая, а ты чувствуешь себя идиотом, обслуживающим персону персоналом. При всей демократии и свободе прессы человек имеет право по закону распоряжаться своим изображением. Евгения Светланова три дня снимали на Ладоге, а он сам себе на экране не понравился, в интервью плохо выглядел, и вся моя командировка прахом. Нет, люблю прямой эфир и только прямой! Пусть искусствоведы извели горы бумаги, доказывая его эстетическую неполноценность. Тогда как раз шло удушение прямого эфира, их диссертации были очень кстати. Но зритель-то откликается прежде всего на прямые, без монтажной ретуши, откровения телевидения.

– После передачи я не помню, кто что говорил, помню только ритм, моменты перелома ситуации. С Жириновским это сделал Сергей Пархоменко из «Независимой газеты», когда тот заорал: уберите его!

– Один интервьюер нарочно вызвал раздражение Джона Кеннеди и потом гордился: «Все увидели, как блеснула сталь, из которой сделан Кеннеди». У вас такое редко бывает. Гайдару пачку ваты показали, спросили, сколько стоит в аптеке, – он не знал, это запомнилось.

– Гайдар забыл о чувстве юмора, эту вату можно было повернуть в свою пользу. Он и его команда недооценили ТВ. Я делал все, чтобы до съезда организовать дискуссию правительства с оппонентами. Раз в неделю или чаще – сколько надо. Им, оказалось, не надо вообще. Занимая кабинет, политики думают, что этим фактом приносят счастье России. А надо бы всему народу регулярно и толково объяснять, для чего ты там сидишь в кабинете.

Треугольник «ТВ – пресса – власть» изобретен в 1948 году, когда американцы увидели на своих десятидюймовых экранах передачу «Встреча с прессой». Она в эфире уже полвека. А у нас чуть что – «ищите новые формы». На Шаболовке я видел большую, в человеческий рост, куклу, которую хотели усадить в кресло рядом с газетчиками. Хорошо, что гость на это не согласился. Куклы, собаки и обезьяны в роли ведущих тоже были в 60-е годы в США, в программе «Сегодня». Их неуместность довольно быстро стала очевидной. Не стоит превращать серьезное дело в балаган. «Встречу с прессой» смотрят творцы новостей и творцы политики, на нее ссылаются в газетах и в конгрессе. Такого бы долголетия и авторитета программе «Без ретуши».

◙

Как только на экране появляется номер контактного телефона, у стенографисток начинают стрекотать пишущие машинки. За полтора или два часа, пока идет фильм, приглашенные в студию публицисты, историки, деятели кино успевают познакомиться с множеством зрительских откликов. Участие в нашей передаче – неплохая закалка для нервов. Помню, как сидел, обхватив руками голову, Юрий Карякин, повторяя что-то из ненормативной лексики. Перед ним лежали записки вроде следующих:

Одну-две такие записки я обязательно читаю в эфире. И снова в разных вариациях повторяю основную идею рубрики «Киноправда?!»: мы не столько разбираем фильмы, сколько пытаемся разобраться в себе. Все-таки киноискусство сталинских времен мастерски выполнило основную пропагандистскую задачу: вечные нравственные ценности оказались крепко спаяны с конъюнктурной ложью.

То, что мы делаем в эфире, разделяя, скажем, понятия «Родина» и «Сталин» применительно к военным фильмам, – операция болезненная. Стоило мне перед показом «Падения Берлина» сказать, что на этом фильме поколение послевоенных мальчишек училось патриотизму, как пошли издевательские звонки от «прогрессивной интеллигенции»: так, значит, вы, господин ведущий, сталинист? Нет, ответил я, но что делать, если патриотизм подавался «в одной упаковке» с любовью к Сталину? И сидящие в студии фронтовики – писатель Вячеслав Кондратьев (это оказалось его последнее появление на ТВ), маршал авиации Николай Скоморохов, лично сбивший полсотни вражеских самолетов, четко высказывались на этот счет. Только двенадцатилетние пацаны могли верить, что на фронте действительно шли в бой «за Родину, за Сталина». «Иные из нас уже тогда понимали, – сказал Кондратьев, – что воюет наш народ с немецким фашизмом только потому, что он хуже нашего собственного».

За показ «ностальгических» фильмов мне доставалось не только от «прогрессивных» зрителей, но и от демократической прессы. Критик газеты «Сегодня» возмутился, зачем пригласили в студию сына Чкалова – ведь он в разговоре сослался на газету «Правда» и даже на книгу «Тайный советник вождя»! Однако не заметил проницательный критик, что на фоне этих ссылок еще ценнее прозвучало признание: был бы отец подальше от Сталина – не погиб бы так рано. И потом, это ведь факт, что Чкалов был великим летчиком и фильм был направлен на поддержание славы Сталина славой Чкалова. А «Чапаев» – замечательное явление искусства во многом благодаря несходству экранного героя и его прототипа, хотя сидящий в студии молодой литератор и утверждал, что при тоталитаризме ничего великого вообще быть не могло, а уж искусства и подавно.

Всякий раз мы с редактором Региной Мосоловой рассчитывали некую разность потенциалов, которая даст искру спора в эфире. Но записки от зрителей иной раз накаляют атмосферу в студии выше допустимого. Когда актер Петр Вельяминов после показа благостного фильма «Заключенные» (там бывшие воры лихо строят Беломорканал) рассказал кое-что о сталинских лагерях, то сразу пошли записки типа: «А мы-то вас уважали по фильмам, а вы, оказывается, в тюрьме сидели, не надо было болтать лишнего». И тогда возмутился другой участник передачи, критик Валентин Дьяченко, тоже бывший зэк. Он процитировал Некрасова: «Люди холопского звания сущие псы иногда, чем тяжелей наказания – тем им милей господа».

Вообще же в перебранку со зрителями мы не вступаем. Хотя бы в этом хотим преодолеть в себе прежние привычки – мол, журналист знает, как жить народу. Ни черта мы не знаем! Вот первый вывод после знакомства со зрительской почтой – телефонограммами и письмами. Проще простого обвинить всех в «несознательности», в «пережитках социализма»...

А вот такое письмо вы могли бы себе представить: «Ведущему «Киноправды?!» Вы, наверное, добрый человек. Я сейчас посмотрела «Светлый путь», и спасибо вам. Я 1919 года рождения, с 1943 по 1953 была осуждена по указу от 7.8.1932 г., работала на стройке железной дороги Комсомольск – Совгавань. Считаю, мой труд там не пропал даром. Дорогу мы построили, в основном женщины. Я любила и люблю социализм, никогда не осуждала все правительства, которые пришлось пережить. Что дали нам перестройка и гласность? Только осуждение нашего прошлого. Это же грех. Если мы стали признавать церковь и молиться, то не надо плохо говорить о Сталине, Хрущеве и Брежневе. Они покойники. Вот распалась такая держава – СССР. Теперь убиваем друг друга тем оружием, которое изготовило наше поколение. Я сорок лет живу в Узбекистане, теперь оказалась за границей. Одна боль. С уважением, М.П. Барабанова, Ферганская обл.».

Об указе от 7.8.1932 – знаменитом «семь восьмых» – помним по Солженицыну. За горсть колосков сажали, как раз после раскулачивания указ принят. И не Матрена ли солженицынская нам написала – мол, грех, не судите, да не судимы будете?

На обсуждение «Светлого пути» я пригласил Марию Иванникову. Можно считать, что фильм о ней. Из Золушек – в Герои соцтруда и депутаты. И уже тот факт, что она сидела в студии и мы дружески общались, отводил обвинения в том, что далеки мы от народа.

– Мария Сергеевна, – обратился я к ней, – вот вы были членом ЦК КПСС. Ваш голос имел ли какое-то значение? С вами действительно советовались? В те годы много чего решалось, в Афганистан, к примеру, залезли. Нет, я вас не упрекаю, упаси Бог. Я и сам жил по тем правилам игры. Сколько писал и снимал о вас, о ткачихах, а всей правды никогда в эфире не было. А где вы сейчас работаете, Мария Сергеевна?.. Вот как – в булочной, сахарный песок расфасовываете. Уважаемые зрители, будете в той булочной – поклонитесь Марии Сергеевне за ее действительно героический труд, за рекорды на оглушающих станках. В кремлевские палаты рабочих и крестьян допускали два раза в год, чтобы радостно и единодушно поднимали руки за любые действия тех, кто правил страной от их имени. Иногда рабочим подсказывали: покритикуйте такого-то деятеля искусства, его искусство непонятно народу, так ведь, Мария Сергеевна?..

Такой, стало быть, урок извлекли мы из зрительских сердитых записок: не ставить под сомнение человеческое достоинство тех, кто жил в старые времена. Не идти на конфронтацию, а наоборот – звать в студию, говорить на общедоступном языке. Вместе с Григорием Чухраем позвали на обсуждение фильма «В шесть часов вечера после войны» бывшую фронтовую разведчицу, которая, волнуясь, вступила в спор: «Какая ж это оперетта, если люди действительно гибли? Это ж про нас фильм!». И Чухрай в присутствии такой собеседницы говорил иначе, нежели в компании киноведов.

За такое «опрощение» я опять же получил выволочку от демократической прессы. Дама из «Комсомольской правды» в рассуждении о будущей теленеделе заметила: старый фильм она, конечно, посмотрит, а вот обсуждение слушать не будет. Мол, все, о чем будет сказано, давно уже известно из газет. На это я рассказал с экрана старый классический анекдот. Как с интеллигента двое мужиков в магазине взяли рубль, чтобы выпить на троих. Выпили. Интеллигент сразу пошел домой. Двое сзади догоняют: «А поговорить?».

Вот задача нашей «Киноправды?!»: поговорить после фильма. Чтоб не реклама какой-нибудь фирмы появилась в телевизоре после Сталина в белом кителе или после Шахова – Кирова, мечтающего иметь двадцать – тридцать республик после хорошей войны. Осмыслить все это, никого не обижая. Ведь каждый из нас был готов свою надоевшую «хату покинуть, пойти воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Ну не в Гренаде, так в Афгане, в Египте или в Эфиопии. Прием «заглядывания в себя» давно известен в теории пропаганды. Да, «Киноправда?!» это пропаганда демократии на тоталитарном фоне. И вести ее хоть с какой-то надеждой на успех можно лишь в том случае, если представляешь себе своего незримого собеседника.

Если угодно, слово «пропаганда» можно заменить на «культурно-просветительскую деятельность». Не об информации речь, а о поиске: что человеку нужно?

Никто не хочет считать свою жизнь напрасно прожитой. И надо осторожно подходить к развенчиванию прежних идолов, которым отдано слишком многое.

Мой друг детства, капитан волжского теплохода, кричал в телефонную трубку после первых выходов «Киноправды?!» с вопросительным знаком: «Жизнь зря прожили, получается, так?» В первых передачах был слишком силен уверенный демократический напор. И болезненно среагировал именно мой друг Серега, никогда не вступавший в партию, молчаливый, от пристани до пристани толкавший баржу с арбузами, щебенкой или автомобилями. Его, значит, лишает смысла жизни критическое обсуждение старых фильмов. Потому что на этих фильмах мы с Серегой учились жить. Мы писали в школьных сочинениях, что «учебником жизни» была литература. «Молодая гвардия», например. На самом деле учебником жизни было кино. Даже Сталин понял кое-что про «Молодую гвардию» не по книге, а по фильму: посмотрев фильм, заставил Фадеева переписать роман.

Диалоги из старых фильмов мы знали наизусть. Это был багаж, с которым мы выходили в жизнь.

Самая динамичная часть общества легко рассталась с марксистскими идеалами, забыв заодно старые наивные фильмы. Сделав карьеру в большевистские времена, динамичные люди продолжают идти вверх. Обманутыми и потерянными чувствует себя простодушное большинство.

«...После уроков мы бежали в поле копать колхозный картофель, а когда полетят белые мухи – копали свой. Было тяжело. Но я никогда не предам своего детства, тех полей и лугов, где мы бродили с подругами. Вы говорите, был застой при Брежневе. А мы при нем купили первый телевизор – и никакой очереди. Купили стиралку и освободили свою мать от нудной стиральной доски. Космонавты взметнулись в космос, Усть-Илимскую ГЭС построили. Разве это липа? Фильмы прошлых лет давали заряд духа, а что мы смотрим теперь? Извините за сумбур, но зло же берет. А.С. Шарапова, г. Улан-Удэ, Бурятия».

Я решил хоть как-то упорядочить поток зрительских откликов. Теперь перед фильмом не прошу «просто» звонить и «вообще» высказываться, а задаю четкий вопрос: кто «за» и кто «против»? Так сказать, референдум. Характер телефонограмм не слишком изменился, но содержание их стало точнее и глубже. Вот как это выявилось хотя бы на обсуждении фильма «Эскадрилья № 5» А. Роома.

Трижды я обещал зрителям показать фильм «Если завтра война». Однажды он уже стоял в программе, но кто-то из бдительной телевизионной иерархии вычеркнул эту «Киноправду?!»: мол, еще беду накликаете. Тогда мы взяли фильм на ту же тему, но с безобидным названием. Содержание такое: Германия нападает на СССР, наши доблестные летчики дают отпор, наши бомбардировщики летят на не досягаемой для немецких истребителей высоте. Один самолет все же сбит, летчики, в совершенстве владея немецким языком, в тылу врага действуют подобно будущему Штирлицу. Наводят наших на подземный аэродром и улетают оттуда с помощью братьев по классу. «До свидания, фриц, рот фронт!». Редкий по силе бред, вышедший на наши экраны за несколько месяцев до сговора Сталина с Гитлером и, естественно, тут же снятый из проката, потому как фашисты стали вдруг нашими друзьями с 1939 до июня 1941 года.

Предваряя дискуссию, читаю в эфире два высказывания о фильмах «оборонной темы». Поэт Алексей Сурков в 1948 году: «Пробыв среди солдат две войны (финскую и Отечественную), я был свидетелем того, какой крови нашей молодежи стоило представление о войне, порожденное такими довоенными фильмами, как «Танкисты», «Если завтра война» и др. Им под огнем врага пришлось переосмыслить обстановку, и это очень дорого стоило народу». А Вячеслав Молотов в беседах с другим поэтом, Феликсом Чуевым, продолжал твердить: все было правильно, только так и надо было готовить молодежь к войне – говорить, что малой кровью и на чужой территории. Это поднимало дух. Так кто же прав – Сурков или Молотов? – спросил я зрителей.

Ответы разделились примерно поровну. Но как существенно отличаются друг от друга стиль и уровень мышления противоположных сторон!

«Я всегда думал, почему нас в начале войны били, как куропаток? Вот из-за этого: много хвалились. Идут бомбардировщики на высоте 13 километров, а летчик открывает кабину. Да на этой высоте кровь закипает без скафандра! Куда консультанты смотрели? 22 июня 1941 года я был в пионерлагере в Тучкове, это воскресенье, родительский день. Ко мне приехали родители, и отец сказал: «Сыночек, война началась, но мы денька через три их разобьем». Вот как были воспитаны пропагандой, в том числе и фильмами. Жарков, бывший военный летчик, Москва».

«Фильм я смотрел в 1939 году несколько раз. Естественно, в то время я был в восторге от этой тематики, от положения на будущих фронтах. Этот фильм, если позволите, исключительно вредный был в конечном счете. Он разоружил наших людей. Если бы не было таких фильмов, не было бы напрасных миллионных жертв. Это трагично, это беда режиссера. А ошибки руководства повторяются даже сейчас, в отношении Чечни. Габриелов Григорий Михайлович, Санкт-Петербург».

«Огромнейший вред принесли такие фильмы. Шапкозакидательство процветало. Но и сорок первый год не научил ничему. Возьмите заявление Грачева, что одним десантным полком можно успокоить Чечню. Антропов Александр Данилович, участник войны, инвалид, Одесса».

Это одна точка зрения. А вот другая.

Позвонила из Киева заведующая Музеем киностудии им. Довженко Татьяна Тимофеевна Деревянко и сказала, что фильм задержался с выходом на экраны – был сделан в 1938 году, а вышел только в 1939-м. Вначале слишком острым было название: «Война начинается». Потом переделали на «Эскадрилью № 5». Я откликнулся из студии: хорошо, что переименовали, с таким названием и сейчас бы нам его из эфира выбросили. Что значит – «Война начинается?» На Кавказ намекаете, да? (Мы как-то нечаянно совпадали в своей «Киноправде?!» с событиями дня. Во время работы последнего съезда народных депутатов показывали «Заговор обреченных», там было много сцен в парламенте, который к концу разогнали.).

Концовку передачи я всегда готовил заранее. Нельзя же оставлять зрителя в недоумении. Читаю из книги:

– Убейте его! – кричит молоденький лейтенант в рассказе Владимира Тендрякова «Донна Анна». Кого – его? Фашиста? Дело происходит на фронте в 1942 году. Нет, есть кто-то еще похуже фашиста.

– Убейте его! Кто ставил «Если завтра война»! Убейте!

Этот интеллигентный лейтенант, любитель кино, в безнадежной ситуации поднял роту в атаку – «За Родину, за Сталина!» – и рота полегла под пулеметным огнем немцев. А лейтенант уцелел. Его отдали под трибунал. Виновником гибели роты он считал создателя кинокартины «Если завтра война».

Тот цикл рассказов Тендряков, по его признанию, «поднял со дна своей памяти». На фактах построены рассказы. Значит, после нападения Гитлера люди ждали, что война пойдет, как в кино. Как в бодрой песне из этого самого фильма: «Мы врагов разобьем малой кровью, могучим ударом».

В первые недели войны попали в гитлеровский плен сотни тысяч наших солдат и офицеров, поверивших в экранное действие. Они не умели обороняться. Они умели только наступать. Они пели: «Если завтра война, если завтра в поход – мы сегодня к походу готовы». Так я поставил точку в той передаче.

В работе с записками, в раздумьях над ними возвращаешься к старому, давно сформулированному правилу просветителей и проповедников: обязательно учитывать и уважать мнение той части аудитории, которая настроена негативно, и постепенно эти люди станут тебя слушать. Приведу еще одно зрительское мнение, не потому, что «доброе слово и кошке приятно», а как пример контакта с таким зрителем, которого к единомышленникам не отнесешь.

«Очень благодарен вам и за показ фильмов теперь уже невозвратного социалистического прошлого, и за ту тактичную объективность, которой вы стараетесь придерживаться в своей дискуссии. Манеру вашего обсуждения я назвал бы рыцарской. Вы даете возможность снова, как в детстве, пережить восторженное состояние духа, гордость за наше многострадальное, но все же великое отечество, в котором все было рядом: и злое, и доброе, и прекрасное, и безобразное, и трагическое, и смешное. Сельский учитель Б.И. Таранцов, г. Россошь, Воронежской обл.».

Такую тональность в обсуждении «Эскадрильи № 5» создали киновед Лилия Маматова и два историка – Владлен Сироткин и Вячеслав Дашичев.

Что прожито – то наше. Если мы родом из детства, то, значит, и из старого кино. Этот колодец был, конечно, с отравой, но пилась та вода хорошо!

«Ваша передача видится мне мощным фактором развенчивания «не желающих поступиться принципами». Вы правильно сказали, что фильм «Великий гражданин» культивировал презрение и недоверие к интеллигенции. Идея проста и привлекательна: для постройки канала или выпуска хороших спичек достаточно партийного указания. Народ поймет, а интеллигенты только портят все своими сомнениями. Усомнился в возможности построить социализм в одной стране – и уже враг. Не раздумывай, вперед! Вот и дошагались. Для меня этот фильм раскрывает многое. Но все ли так воспримут, вот в чем вопрос. В. Лобко, г. Лохвица, Полтавской обл., Украина».

Но есть и такие советы:

...Сердиться на своих зрителей – это все равно, что сердиться на погоду или климат. Такой он у нас, примем как данность. Но будем все-таки стремиться к правде. Это тоже коренное свойство человека.

Термин «киноправда» мы позаимствовали у Дзиги Вертова, который оказался обманут временем. И мы ждали от времени, что оно подтвердит наши благие намерения. Что мы будем смотреть старые фильмы с высоты новых достижений... Не дождались. Перед выборами-95 нашу передачу на Первом канале запретили. На победу коммунистов, дескать, работаете. Приютил нас 31-й московский канал, а потом и там не сложилось. Но я уверен: у этого формата есть будущее.