Интервью разных видов, «спроектированная ситуация»
жүктеу/скачать 1.82 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- в начало О КНИГЕ Г.В. КУЗНЕЦОВА
в начало
АРКАДИЙ РАЙКИН
Зимний дурак, когда входит к вам, снимает боты, снимает шубу, разворачивает шарф, снимает шапку. А когда он разделся, вы поняли, что это вошел дурак. А летний дурак – ему раздеваться не надо. Вот люди, которые занимаются пропагандой, – должны быть умными людьми. Не летними и не зимними дураками. Я на одной станции видел транспарант «Вперед к коммунизму», а чуть ниже была большая вывеска «Зал ожидания». Аркадий Райкин говорил это нам в Репине, на Карельском перешейке, в 1971 году. Был апрель, в лесу еще кое-где затаились сугробы, в которых хорошо охлаждалась питерская водка. Мы проводили последний, как оказалось, семинар по репортажу – СЕМПОРЕ. Аркадий Исаакович и его жена Руфь Марковна Рома с интересом наблюдали за нашими учебными работами – мы вдалеке от начальства вытворяли с помощью передвижной телестанции нечто, как казалось нам, оригинальное. Андрей Богданов начал интервью с нашим собкором по Индии Геннадием Морозовым таким вопросом: «Скажите, давно ли вы не видели это?». И поднял к лицу еловую ветвь. Морозов несколько лет провел в жарких странах и елку, понятное дело, не видел давно. Но вопрос «про это» мы потом обыгрывали всячески, задолго до одноименной передачи. Райкин веселился вместе с нами. Он жил там, в Доме кинематографистов, поправлялся после инфаркта, но иногда уже выезжал на концерты. Беседа с ним была совершенно неформальной, откровенной на редкость. Сколько ни читал я воспоминаний о Райкине, сколько ни слышал передач – а их к 90-летию было много, – ничего и близко не было по силе впечатлений от того апрельского дня, когда Райкин пришел к нам на занятия, уселся в центре комнаты на пол, на серый тканый палас, и пригласил всех размешаться так же. Он уже знал, с кем имеет дело. На СЕМПОРЕ съехались журналисты, работающие в кадре, и каждый в своем городе был «номер один». Валентин Кузнецов из Горького прочитал свой «капустник», написанный на рулоне туалетной бумаги, – создал, так сказать, настроение. А потом пошло-поехало про зимних и летних дураков, про экологию и начальство... У меня сохранилась аудиозапись и ее расшифровка, которая, конечно, не могла быть опубликована в те годы. Приведу отрывки из нее, нарушив, впрочем, договор с Аркадием Исааковичем. Я спросил его, можно ли нашу беседу опубликовать. Он сказал: да, только уберите то место, где я сказал про людей за высокими заборами... Вот с этого места я и начну. Сегодня уже можно. Или – пока можно... – Мне как-то один товарищ сказал: «Почему вы все время других критикуете? Вы себя, себя покритикуйте». И я ответил: «Вы правы. Я в следующий раз выйду на сцену и скажу: товарищи, вместо того, чтобы поднимать такие проблемы, что вот наши руководители не поставили себя в одинаковые условия со всеми людьми, они подняли высоченные заборы и живут за этими заборами, как цари когда-то не живали... Вместо этого, значит, я говорю о какой-то ерунде, о какой-то мелочи. Вместо того, чтобы говорить о проституции, о молодежи, которая идет не туда...». Вот так я себя покритиковал. Ну, конечно, не всем это понравится, кто-нибудь меня вызовет куда-нибудь в организацию вышестоящую и сделает мне очередное внушение. Но, вы знаете, у меня есть собственное понимание действительности. Не всегда цензор – это самый умный человек из наших современников. Надо дойти до умного человека. Мне как-то Демичев сказал: «Не имейте дела с дураками». По одному вопросу я дошел до самого верха. На военном корабле я увидел рулоны бархата. Для чего здесь бархат? Мне объяснили: «Конец года, надо потратить средства. Иначе их на следующий год не дадут, урежут». Такой порядок у нас в стране. Казалось бы, надо наоборот: сэкономил тысячу – на тебе рубль. А его наказывают. Министр финансов мне говорит: «Этот порядок рассчитан на высокосознательного коммуниста». Я сказал: «Одного такого я перед собой вижу, покажите мне еще кого-нибудь». И вот по этому вопросу я дошел до самого верхнего руководителя. Надо сказать, что Аркадий Исаакович свято верил в мудрость начальства высшего эшелона. Вроде бы над всем смеялся иронически, а вот поди ж ты... Впрочем, это было нашим общим заблуждением. В ходе той беседы на полу в Репино Райкин, помимо прочего, обронил фразу: «Нас с вами объединяет многое». В том числе, как я сейчас понимаю, и иллюзии. Все мы хотели «истину царям с улыбкой говорить». Мы думали: вот объясним мы что-нибудь Демичеву (он тогда был секретарем ЦК) или потом Горбачеву, Ельцину – и все изменится... – Я когда-то пришел к секретарю ЦК комсомола Михайлову и сказал: «Товарищ Михайлов, придите к нам на спектакль». – «А что, у вас есть молодежные темы?». Я ему сказал, что все наши темы молодежные, вообще все наши спектакли обращены не к уходящему поколению. Но не поэтому, говорю, вас зову, а потому, что мы играем в Центральном парке культуры и отдыха. Для того чтобы попасть к нам в театр, вам придется выйти из вашей машины и пройти пешком до театра – наш театр в центре Парка культуры и отдыха. А вот когда вы пойдете пешком на наш спектакль, а не промчитесь машиной – вы тогда увидите нашу молодежь, которую я каждый день вижу. Увидите, как она пьет и курит, как ругается матом. Он возмущен: «Вы не туда смотрите, товарищ Райкин, вам надо смотреть подальше, на окраины, на молодежь заводскую!». Так это и есть та заводская молодежь, которая приехала в центр отдыхать. И надо на нее обратить внимание. Поезд, электричка, по вагонам идет человек, сняв шапку, и просит милостыню: «Граждане, братья и сестры, кто сколько может...». Пассажир какой-то схватил его за грудки и говорит: «Слушай, ты, лежебока, ты соображаешь вообще, что ты делаешь? Ты же молодой парень, ты имеешь возможность поступить в институт, закончить его, а не ехать этим поездом. Будешь врачом, как я, будешь лечить людей, приносить пользу». Тот говорит: «Ну и что я с этого буду иметь?» – «Как что? Заработную плату». – «Сколько?» – «Сто рублей, не меньше, в месяц». Нищий: «Да? А я сто рублей в день здесь получаю».. Тогда пассажир, ничего не говоря, встает рядом с ним и продолжает: «Братья и сестры, кто сколько может...». ...Чем острее вопрос, тем сложнее его развить. Надо этот материал написать, пропустить через цензуру и, наконец, донести до зрительного зала. Если бы вы пришли к нам на репетицию в театр, вы, может быть, подумали бы, что попали на собрание. Мы иногда по два-три часа обсуждаем с нашей труппой, стоит ли поднимать эту проблему или не стоит, будет это на пользу людям или просто вызовет в зале нездоровый смех, аплодисменты, а пользы никакой не принесет. Настоящий журналист идет впереди своего времени... Вот вы говорили «личность или функционер?». Если мы о любом событии будем говорить со своей личной позиции – то мы лучше выполним свою функцию. Если будем по-своему видеть мир, своими глазами. Есть основания думать, что если у нас на пальцах разные отпечатки, то, может быть, и глаза по-разному видят и уши по-разному слышат. И вот эта личность, которая по-своему видит мир и которая обладает большим сердцем, потому что если этот разговор не человечен, если не окрашен улыбкой человеческой... И еще человек, выступающий по телевидению, должен иметь запас спокойствия. Он должен чувствовать и понимать, что ему доверяют. Иначе это страшно сковывает. Когда перед передачей ему грозят пальцем и говорят: ты смотри, сукин сын, не скажи там что-нибудь лишнее... Не надо присутствовать в студии, а просто у себя в комнате перед телевизором чувствуешь, как этот человек вышел, накачанный определенным образом, и никуда – ни вправо, ни влево не может отвлечься и высказать свою личную точку зрения. Я получил удовольствие от того, что побывал у вас на занятиях, послушал коллег из Эстонской республики. У Рут Каремяэ осталась женственность и не было таких, знаете, железобетонных фраз, все было пропущено через сердце, а как это важно! Тут мы все притихли как-то, потому что было сказано самое главное для нашей экранной работы. Может быть, витало уже в воздухе предчувствие, что в 70-е годы товарищ Лапин железной рукой – циник и лирик, отличный функционер! – придушит все наши личности или выгонит нас к чертовой матери... Однако не хотелось Райкина отпускать, и наперебой стали задавать ему вопросы о его отношениях с телевидением (вроде как он его недолюбливает) и об отдельных передачах. «Голубой огонек», например. Что не устраивает Райкина в «Огоньке»? – В «Огоньке» берется массовка, не актеры. И вот эта тетя сидит за столом и хочет, чтобы Марья Ивановна или Иван Петрович увидели, что она сидит в телевизоре рядом с кем-то. Она все время смотрит в аппарат, или очень занята самой собой. Рядом ходит диктор, комментатор, актер, певец – ведь даже не повернет, сукина дочь, голову в эту сторону. Это же страшно. И это заразительно. Попробуйте играть в театре короля. Вы знаете, что такое сыграть короля? Король ничего не делает, он только идет себе. А все остальные играют короля. Придворные расступаются и кланяются. Одному короля сыграть нельзя. А в данном случае, в «Голубом огоньке», актер, который выступает – король. Надо на него смотреть, надо получать удовольствие. А если вокруг такие физиономии, которые хочется просто убрать... Но нельзя никуда повернуть камеру, потому что здесь физиономия мрачная, а тут безразличная, или просто разговаривает с соседом. Это же страшная вещь. Режиссеры, которые делают «Огонек», должны прежде всего обратить внимание на массовку. Святая правда! Я был одним из ведущих «Голубого огонька» к 7 ноября 1968 года. Концертные номера снимались на Шаболовке по ночам, днем павильоны были заняты эфирными передачами. И вот, на ночь нанималась массовка, платили человеку три рубля с полтиной, чтоб он тихо сидел за столом. На парафиновой груше я видел отпечаток зубов – массовка думала, что фрукты тут настоящие. Как же, напасешься на вас... – Что такое «Голубой огонек»? Это столы, за которыми пьют кофе. Так налейте, черт возьми, кофе. И пускай пьют. И не одну чашку. Захотелось вторую – выпей. А то сидит, понимаете, просто так – смотреть же противно на это. Я говорю: можно зажечь камин в студии, настоящий огонь, пускай живой огонь горит, не электрический? Давайте сядем вокруг огня. Кто-то на шкуру сядет, кто-то просто на пол, как мы сейчас, а кто-то в кресло мягкое. И вот тут будет стоять актер, делать номер. Нет, говорят, нельзя. И берут огромную студию, сажают случайных людей... Константин Симонов, беседующий с Папановым, мне интересен. А не Симонов – нет, потому что я не знаю, что это за человек и почему он там сидит. И еще трескучие слова: «наш могучий народ», «единодушно, все как один» – это же невозможно слушать. Надо находить свой человеческий язык, свои слова.
Говоря эти слова, Аркадий Райкин встал с паласа, прошелся по комнате, чуть изменил голос – и мы стали свидетелями рождения миниатюры, мы увидели того самого маляра или осветителя... – Случайно, все случайно. Мне завидно: на Би-би-си в их дворе выстроен город. У нас как в городе? «Стой, Иван Иванович, нельзя снимать». Что такое? «Да тени уже не туда ложатся, солнце не туда смотрит». А у них город поворачивается! Город стоит на рельсах и его поворачивают к солнцу.
На СЕМПОРЕ от журнала «Советское радио и телевидение» был Сергей Торчинский. И мы с ним что-то выкроили из райкинского разговора – страниц на восемь. Сначала про достижения Советской власти – Райкин говорил, как ему понравился рыболовецкий колхоз в Эстонии и кусты роз в Донецке. А потом дали критику «отдельных недостатков» нашего дорогого ТВ. Но к тому времени товарищ Лапин уже произнес историческую фразу: «Критиковать телевидение – все равно, что критиковать Советскую власть». В ведомственном журнале материалу дали от ворот поворот. Журнал «Журналист» был смелее, только велели выбросить про Би-би-си – ни к чему, мол, ставить нам в пример буржуазное телевидение. Хорошо. Я созвонился с Райкиным и привез гранки в Питер, как раз 60-летие Аркадия Исааковича приближалось. «Извините, – говорю, – вот небольшая статейка получилась, прочитайте и поставьте автограф». Прочитали текст Райкин с Ромой и на другой день (а я, как всегда, на спектакль напросился и готов был еще не один день так жить) – на другой день говорят: «Вот это место надо убрать – где Ваня, Саня и так далее». Думаю: ничего себе, еще этой цензуры не хватало... Почему это, спрашиваю. Райкин говорит: «К нам письма приходят с требованием: не смейте критиковать русских людей, критикуйте своих Хаимов и Абрамов». Я буквально взорвался: «Аркадий Исаакович, вы что, будете на каждую глупость реагировать?! Да пусть они идут на...». Присутствие Ромы помешало мне назвать точный адрес, но Райкин понял. Поставил подпись. Материал вышел в ноябрьском номере «Журналиста» за 1971 год. – Вы спрашиваете, какая у меня профессиональная тренировка. Ходить, видеть, наблюдать. Из сегодняшней беседы я для себя, вероятно, что-то взял. Я уйду обогащенный, потому что я видел вас всех, как вы слушали, как задавали вопросы. В магазине я вижу, как, улыбаясь, меня встречает продавщица и как она относится к другим покупателям. Мне дано увидеть больше, потому что ко мне иначе относятся, чем к рядовому человеку, и я вижу эту разницу. А многие так и не знают, что такое нормальное обслуживание. Они думают, что хамство – это и есть нормальный разговор в магазине. Каждый спектакль готовится долго, а потом приходит телевидение и... Я расскажу вам страшный случай, который был со мной в Армении. Даже при воспоминании меня холодный пот пробивает. По просьбе нашего министра культуры я поехал туда на фестиваль Российской Федерации. Все билеты проданы, зал полон. Я собираюсь выйти на сцену и вижу: стоит телекамера. Я говорю: товарищи, что же вы делаете? Сегодня публика посмотрит по телевизору мою программу, а завтра – она уже купила билеты – придет сюда в зал и увидит то же самое! Из уважения к публике мне надо будет поменять программу, а я к этому не готов. У меня только одна программа, и я не взял никого из партнеров. И поэтому я прошу, чтобы отменили эту прямую трансляцию. Или надо отменять два следующих концерта, завтра и послезавтра. В последний день, пожалуйста, можете показывать по телевидению. Они говорят: нельзя, там футбол будет или что-то в этом роде. В общем, этот директор телевидения доводит меня до такого состояния, что мне не выступать, мне лечь бы на диван полежать. А он немножко уже выпил и позволяет себе говорить мне в лицо все, что думает по этому поводу. Наконец, прибегает директор филармонии – а он уже сбегал в ложу, где сидели секретари ЦК Армении, – и говорит, что передачу отменили. После концерта на улице огромная толпа. Выяснилось, что директор телевидения приказал своему диктору объявить: Райкин отказывается выступать... перед армянским народом. И люди просто пришли меня убивать. Мы прождали до двух часов ночи, пока толпа не разошлась, и после этого добрались в гостиницу. Утром я просыпаюсь от звонков: это такой-то? Вон из Армении, вон отсюда! Ресторан меня отказывается обслуживать. На улице мне вслед плюют. Я мог бы уехать, но не хотелось оставлять такой след. Я пережил второй концерт. Это был ужасный, самый тяжелый концерт в моей жизни. Мне надо было сломать настроение людей, которые смотрели на меня враждебно. Мне надо было из ненавистников сделать друзей. Третий концерт передавался по телевидению. Я не хочу вас обижать, но ваши предшественники занимались просто бандитизмом. Просто приходили, снимали и записывали из-под полы. Меня столько раз обманывали, столько ставили в идиотское положение, что я уже боюсь этого. В Минске тоже в первый день поставили камеры, не спросив меня, а гастроли там были рассчитаны на месяц. Простая интеллигентность требует того, чтобы хотя бы спросить разрешения, правда? Нужно с должным вниманием относиться к творчеству, несмотря на то, что это творчество называется театром миниатюр. Понимаете? Вот вы говорите, что нет хороших фильмов с моим участием, что отбирают совсем не то. На «Ленфильме» дали мне сначала Хейфеца, потом еще кого-то, потом Козинцев при мне вздыхал и говорил, что вот Шекспир... Через тысячу лет он, может быть, и стал бы меня снимать, а пока не дошел, не дозрел. У меня была такая миниатюра «Человек без головы». Безголовый начальник. Читает газету, потом опускает – и нет головы. Он вызывает секретаршу и спрашивает, как он сегодня выглядит. Она говорит, что все нормально. Хейфец предложил снимать начальника не безголовым, а с чайником вместо головы. Нет, решил я, не споемся. Я люблю чудесную миниатюру про человека, который остался один. Он долго собирал банкет у себя дома, пригласил начальника и сослуживцев, а жена ушла и закрыла дверь на замок. Гости под дверью, он не знает, как удержать их, занимает их анекдотами, запускает пластинки и все такое, просит, чтобы они не уходили, показывает через фрамугу, что у него рыба и другие закуски, и все-таки они уходят. Это страшная трагедия маленького человека. Читатель, надеюсь, понимает, что Райкин сыграл перед нами и эту миниатюру. И мы молчали, ошарашенные. Нам показалось, что актер и персонаж. Что, в общем, Райкин сыграл себя – одинокого в этом мире. в начало
Книга Георгия Кузнецова «Так работают журналисты ТВ» обозначена в выходных данных «учебным пособием для студентов факультетов и отделений журналистики, практических работников регионального ТВ». Надо сказать, «пособие» удивительное. По сути, живой, увлекательный разговор автора с тысячами молодых людей, хлынувших на наши телестудии в пору постсоветских потрясений. Разговор остро критический и в то же время крайне доброжелательный. Критический, потому как большинство «новичков» пришли на наши студии без знаний не только азов экранного дела, но и журналистики вообще. А доброжелательность оттого, что сам автор, ныне общепризнанный практик и теоретик отечественного ТВ, сполна испытал на себе и магию экрана, в один момент делающую некое частное лицо общественно значимым, и все, подчас весьма печальные, последствия такой виртуальной популярности. В книге помещены ироничные воспоминания Георгия Владимировича «Не обещайте деве юной», где он признается в своих сокрушительных творческих провалах, причиной которых считает самонадеянность и амбиции «неофита» при самых смутных представлениях о коварстве телеэфира. Много позже, став заведующим кафедрой ТВ и радио журфака МГУ и выпустив не одно поколение будущих «звездочек» и «звезд» нашего ТВ, автор прекрасно изучил «феномен мгновенной известности», а потому, критикуя своих молодых коллег, «входит» в их положение и дает им творческие советы без занудного назидательства, что называется, по-товарищески. Например, Г Кузнецов деликатно, из главы в главу, напоминает нынешним молодым, что они начинают не с нуля, как многим из них сейчас представляется, что и в советские времена были такие мастера, у которых полезно поучиться. Далее автор книги (а он сегодня – постоянный участник многих телефестивалей и форумов, проводимых в разных регионах) предметно показывает невероятную жанровую путаницу, царящую на нашем ТВ (в том числе и на столичных каналах). Объявляют, смотрите репортаж, а вместо события, без которого репортажа быть не может, показывают выступление корреспондента на месте уже ускользнувшего от камеры события. Объявляют: смотрите ток-шоу, а вместо «разговорного представления», что и есть определение ток-шоу, показывают обычную дискуссию или беседу, где нет ни действенной аудитории, ни экспертов, ни зрительских откликов, а ведущий бесцеремонно навязывает зрителям именно свою точку зрения. Так что остается лишь «разговорное», «представление» полностью исчезает. Объявляют в дни всяческих выборов, даем «теледебаты». А вместо них – монологи претендентов на властные места. Наконец, объявляют: смотрите информационно-аналитическую программу, а зритель видит на экране С. Доренко или Е Киселева, у которых подбор информации донельзя субъективный, анализ же сводится к защите их «хозяев». В итоге «жанровая путаница» приводит народонаселение к путанице в мозгах. «Учебное пособие» Г. Кузнецова, уверен, с интересом было бы встречено и телезрителями, которых многие наши издания без устали пичкают «закулисьем» экрана вместо того, чтобы раскрыть его подлинную творческую жизнь. Недаром очерки Г. Кузнецова о ТВ были отмечены премией Союза журналистов России «За журналистское мастерство». И под конец – об одной, поразившей меня несколько лет назад истории. После публикации статьи Г. Кузнецова в «Журналисте» о телеведущих я, воспользовавшись добрым знакомством с известным советским разведчиком М. Любимовым, вызнал от него тщательно засекреченный прямой телефон его сына – хозяина телекомпании «ВИД» Александра. Позвонив ему, попросил высказаться по поводу нашей публикации. Любимов-сын ответил примерно так: «А зачем я буду делать рекламу какому-то Кузнецову?». Ныне, когда экранный образ А. Любимова сильно потускнел, а твердое место автора книги, о которой речь, в истории нашего телевидения вполне определилось, ситуация со звонком могла бы стать другой. Скажем, звонят Георгию Владимировичу друзья Александра Михайловича и просят написать о его дежурной и весьма косноязычной вставке «Здесь и сейчас» в программе «Время», а Георгий Владимирович вдруг отвечает: «А зачем я буду делать рекламу какому-то Любимову?». Ток событий уже на наших глазах все расставляет точно.
(журнал «Журналист») 1 2 жүктеу/скачать 1.82 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|