Что бы вы делали, случись такое теперь?

Теперь я знаю особенности различных институционалов. Взять хотя бы «CitiBank». Раньше я покупал, потому что покупали они. Если «CitiBank» по­купает, то теперь я могу заключить, что они просто перераспределяют активы или же меняют дюрацию своего портфеля. Теперь я меньше прислушиваюсь к мнению портфельных менеджеров, поскольку они обычно планируют на гораз­до более длительную перспективу, чем я. Тогда я этого еще не понимал.

Я слушаю их походя. Я больше не читаю интервью с портфельными менед­жерами в «Barren's». Особой пользы из них я никогда не извлекал, как, навер­ное, и любой другой трейдер.

Я не знал, как определить — те это люди или не те. Я был наивным парнем, который рассуждал примерно так: «Если крупный клиент покупает, то рынок должен пойти вверх».

Точно! Со временем я начал овладевать механизмом получения прибыли. «У меня есть прогноз, который я хочу опробовать на рынке», — думал я раньше, а теперь стал задумываться о другом: «Как из всего этого извлечь прибыль?»

Я понял, что прогноз не так уж и важен. Гораздо важнее прислушиваться к рынку. Я научился реагировать на его колебания, а не упираться в свой прогноз.

В 1980 году одним из моих клиентов была компания «Solomon Brothers». В то время она играла на понижение облигаций, а они выросли с 65 до 80. Если бы я прислушался к этому крупному клиенту, как в 1979 году, то опять бы крупно проиграл.

Что тогда подсказало вам не подражать клиенту?

Проигрыш 1979 года, которым я обязан чужому мнению —здравой оценке умных людей, оказавшейся абсолютно неверной.

Я научился анализировать данные с котировочного аппарата и выработал неплохую интуицию. Тогда мы, то есть мои клиенты и я, настолько крупно играли на рынке облигаций, что наши спотовые сделки могли практически ос­танавливать рынок. Фактически мы сами создавали некоторые уровни поддер­жки и сопротивления. Тогда это было не так уж трудно. Думаю, что несколько месяцев подряд у меня почти не было проигрышных дней.

Надеюсь, что да. Думаю, это не было самоисполняющимся пророчеством. А может, и было. Я не знаю.

С точки зрения торговли у меня не было ни одного проигрышного года вплоть до 1986, хотя в 1985 году мне пришлось туго на среднем этапе бычьего рынка облигаций.

Да. Я был внимателен и обладал хорошей интуицией. Значит, хорошим трейдером можно только родиться?

Что ж, в определенной степени это, вероятно, так. Хотя этот фактор и нео­бязателен, он не помешает.

Верно. Нередко именно интуиция подсказывает, что делать.

Трудолюбие здесь совершенно ни при чем. Недели две назад один очень способный сотрудник нашей компании сказал мне: «Какое же это неблагодар­ное дело: много я работаю или мало — на прибыль это не влияет». Необходимо познать себя и воспользоваться этим на рынке.

Приведу пример. Я считаю себя неплохим трейдером, но один из моих со­трудников — лучше. Так что же мне — «биться головой об стену», пытаясь превзойти его, или остаться самим собой? Пусть лучше он делает свое дело так, как может он, а я постараюсь делать свое — как могу я.

Вот как мне представляется год из жизни трейдера: четыре месяца из две­надцати он активен. Он настолько возбужден, что теряет сон и никак не дож­дется утра, чтобы бежать на работу. Все буквально плывет ему в руки. Два месяца он пассивен. Он апатичен и несчастен. Приходит бессонница, и уже невозможно угадать, откуда возьмется новая сделка. Оставшиеся шесть меся­цев он то выигрывает, то проигрывает. Ему опять не до сна, потому что он все время высчитывает, как бы заработать.

В результате оказывается, что он совершенно лишается сна, потому что слишком много думает о торговле. Она поглощает все. Познать себя необхо­димо именно для того, чтобы умерить свои эмоции. Если трейдер не сделает этого, то после крупного успеха эйфория вознесет его в облака. И он уже не будет готов к тому, что уже буквально на следующем повороте рынок внезап­но уронит его на землю. Или, наоборот, если он постоянно проигрывает, то может покончить со всем, выпрыгнув из окна. Почему я ушел с площадки? Опять-таки, потому что знаю самого себя. Мне нужно взаимодействовать с людьми, а там этого не происходит.

Не то слово. Достаточно взглянуть на трейдеров постарше. Когда тебе двадцать или тридцать, то еще несложно справляться с физическим и психи­ческим стрессом. С возрастом восстанавливать свои силы становится все труднее и для поддержания прежней результативности приходится напря­гаться все больше.

Вот-вот, именно так.

Может быть, пятеро или меньше.

Как минимум, половина.

Постоянство моего успеха объясняется тем, что я хорошо умею слушать. Каждый день я разговариваю приблизительно с двадцатью пятью трейдерами. Большинство трейдеров не слушают чужого мнения — им нужно высказать свое. Я отличаюсь от них тем, что с искренним интересом слушаю, что и как они говорят. Например, если один из крупных биржевиков звонит мне три дня подряд во время подъема рынка и спрашивает, что я об этом думаю, то я пони­маю, что он до того продавал и теперь не уверен в своей позиции.

Если это согласуется с действиями других трейдеров, с которыми я беседо­вал, то это говорит о том, что рынок, вероятно, поднимется еще выше.

Да. У меня много знакомых в этой сфере, и это большой плюс. Я выслуши­ваю их и следую за теми, кто активен. Конечно, я могу составить собственное мнение, но не оно движет моими действиями на рынке. Если я уверен в правиль­ности своего мнения, то я последую ему. Когда я вижу, что активен кто-то другой, то полагаюсь на его мнение. Я не привередлив относительно того, как я зарабатываю свои деньги. Неважно, верно или нет мое мнение, главное — получаю ли я прибыль.

Бывало и такое, ведь я использую этот подход с 1976 года. Но я всегда очень хорошо понимаю людей, даже если они и не подозревают о том, что я к ним прислушиваюсь. Например, у меня есть один трейдер, который в данный момент совершенно пассивен. Мне достаточно только прислушаться к нему. Вчера вечером он сказал мне, что хочет открыть короткую позицию. И я по­нял, что нужно сыграть на повышение.

Верно. Но ведь когда-то и он возбудится. Пока трейдер пассивен, ничего с ним не поделаешь. Нельзя упрекать его: «Ты пассивен и не можешь торго­вать». Приходится ждать, пока все пройдет само собой.

Да, но у меня есть и предпочтения. Я знаю этих людей и поэтому понимаю их. Я не стану слушать, что говорит Джек Швагер, ибо его я не знаю. Я буду разговаривать только с теми, кого очень хорошо знаю.

Я понял, что успеху способствует отрешенность, а чрезмерное старание — вредит.

Да. Во избежание этого я так долго сижу здесь с вами во время торговой сессии. Уже несколько недель торговля на рынках идет вяло, и мы гордимся тем, что не выбросили кучу денег на ветер.

Не поймите меня неправильно. Я не так уж хорош в этом деле и только с возрастом становлюсь лучше. Уйдя с биржи, Ричард Деннис сказал: «Первый год вне площадки был для меня самым трудным, никогда в жизни учеба не обходилась мне так дорого». То же было и со мной.

Я почувствовал, что эта сфера развилась до такой степени, что мое брокер­ское мастерство стало уже не нужным. Всех интересовало только одно: «Ка­ков следующий тик?», «Как торговать большими объемами?» Мое личное мастерство обесценилось.

И работу с клиентами, и торговлю. Рынок стал таким объемным, что мой стиль торговли на коррекциях перестал давать эффект. Дошло до того, что я уже пытался угадать только один следующий тик вместо восьми.

Объем стал слишком велик. Капитализация слишком велика. Я не мог ана­лизировать рынок с площадки.

Точно. На заре торговли фьючерсами на казначейские облигации глубина рынка была небольшой и можно было догадаться, когда игрок закупился под завязку или открыл огромную короткую позицию. Потом это стало уже не­возможно.

В 1985 году, впервые получив от торговли меньше миллиона долларов, я понял: что-то не так. Как трейдер я всегда был стабилен и раньше год от года получал все больше прибыли. Теперь, проанализировав результаты, я обнару­жил, что мои прибыли уменьшились, я имею в виду 3-4 тика, а потери возрос­ли. Первой моей реакцией стала попытка активизировать торговлю на площадке. Но я вдруг заметил, что начал открывать гигантские позиции с бе­зумным соотношением риска и прибыли. И это убедило меня в необходимости перемен.

Вообще-то, пару раз я погорел довольно крупно, но у меня были и непло­хие выигрыши. Дело в том, что, работая все упорней, я, как оказалось, просто бежал на месте. Я считаю, что в торговле тяжкий труд неуместен, а тут полу­чалось, что я изматывал себя морально и физически.

Остался бы. Площадка очень стимулирует. Вне ее каждый день приходится заставлять себя искать какие-то стимулы. Это был крайне трудный переход.

Только поначалу. В 1987 и 1988 годах моя прибыльность была очень вы­сокой.

Да, это было главной причиной трудностей. Вторая причина состояла в том, что мой переход совпал с ускорением бычьего рынка 1986 года. Я был обречен на проигрыш, так как мой стиль не опирался на следование за тенденцией.

Нет, все изменилось. Я кое-чему научился. По-прежнему весьма неплохо торгуя против тенденции, я понял, что можно получить немалую прибыль и следуя за ней.

Нет, я отношу себя к «свободным трейдерам». Мы используем технические индикаторы и системы лишь в качестве инструментальной базы. Мы разработа­ли весьма любопытную систему, прогнозирующую развороты в зависимости от волатильности. По нашему мнению, волатильность — это ключ к направлению тенденции. Хотя тестирование по накопленным данным показало, что эта систе­ма дает хорошие сигналы, мы не стали слепо следовать ей в своих сделках.

Около 40-50 процентов при максимальных текущих потерях не более 10 процентов торгового капитала.

Именно поэтому мы используем их в торговле опосредованно.

Пока я такой не знаю, хотя, возможно, где-то она и существует.

Большинство неудачливых трейдеров слишком амбициозны и не способ­ны признавать собственные ошибки. Даже те, которые в начале карьеры с го-

372 БрайенГвлбер

товностью учились на своих ошибках, позднее оказываются не в состоянии признавать их. Кроме того, некоторые трейдеры несут потери, потому что слиш­ком переживают из-за проигрышей.

Неплохо сказано. Я не боюсь проиграть. Как только вы начинаете опасать­ся проигрыша — вы пропали.

Да. Том Болдуин — прекрасный тому пример. Он оперирует на рынке бе­зотносительно к размеру позиции или величине торгового капитала. Я имею в виду, что он никогда не скажет себе: «У меня длинная позиция из 2000 кон­трактов. Боже, это слишком много, надо что-то продать». Он никогда не вос­примет ситуацию таким образом. И будет продавать, только если решит, что рынок поднялся слишком высоко, либо если сочтет свою позицию неверной.

Однажды в понедельник утром — а это был 1986 год, когда рынок долго­срочных облигаций контролировали японцы, — возник крупный эмоцио­нальный подъем. Прежде я думал, что и 90,00 — это слишком высоко, а тут рынок ушел за 91,00. Поэтому я продал 1100 контрактов на постепенном подъеме выше этого уровня. Рынок развернулся вниз, и я продал еще 1000 лотов по 91,00. Я уже решил, что эта сделка у меня в кармане, как вдруг меньше чем за пять минут рынок вновь развернулся и подскочил до 92,00.

Я был в минусе на миллион долларов, а рынок остановился лишь в несколь­ких тиках от верхнего предела цены. Я никогда еще не проигрывал так много и так быстро, а все из-за того, что действовал иначе, чем обычно.

В чем именно?

Обычно в начале года я не торгую так крупно. Я предпочитаю сначала по­степенно получить прибыль, а затем играть на нее.

Вы правы. Так или иначе, я продал еще немного на максимуме, после чего был озабочен только закрытием позиции. Я терпеливо ждал, и рынок начал опускаться. В итоге за день я потерял всего 400000 долл., что не так уж плохо, учитывая, где я был ранее. Но эта сделка оказала на меня серьезное психологическое воздействие. Поведение рынка ошеломило меня. Я забыл, что рынки способны к таким зигзагам. Мне было трудно поверить, что я так ошибся.

Если японцы хотят что-то купить, то их интересует доля рынка. Тогда Аме­рика впервые узнала, как японцы покупают ценные бумаги — они скупают их целиком.

Верно.

Не думаю, что они воспринимают ситуацию сквозь призму доходности. Они, скорее, следят за ростом цен, и если цены растут, то они покупают. Как только они покупают — цены вырастают, и они покупают еще.

Конечно. Знаете, кто на максимуме покупал больше всех? Американские дилеры, которым было крайне необходимо закрыть позиции, поскольку они продавали во время подъема.

Нет, просто у них есть свой стиль. Они — пробивные трейдеры, которые идут в одном направлении, причем все вместе. Мой приятель, сотрудник япон­ской фирмы, рассказал мне об одном японском трейдере, который скупил по­чти все заявленные долгосрочные облигации. Пятнадцать минут спустя он позвонил и спросил: «Почему ценовая разница [ценовой спрэд между налич-

ными казначейскими облигациями и фьючерсами на казначейские облигации] снижается?» Этот наивный японский трейдер заметил, что цены на наличные облигации значительно выросли, а цены на фьючерсы почти не изменились. Мой приятель сказал ему: «Ведь вы скупили почти все имеющиеся облигации. Разумеется, ценовая разница будет убывать». Японцы просто не понимают последствий собственной торговли.

В 1987 году на американском рынке акций японцы сделали почти то же самое, что в 1986 году на рынке облигаций. Они практически взяли контроль над ним, покупая из-за постоянного роста цен.

Никогда не прощу себе, что в 1987 году я не покупал акций и не продавал облигаций. Это могло бы стать моей главной сделкой 1987 года.

Совершенно верно. Кроме того, было известно, что японцы скупали высо­кокапитализированные американские акции. Так как мы уже изучили стиль их покупок на рынке облигаций, сделка напрашивалась сама собой.

Спрэд между контрактами по индексу S&P и по казначейским облигациям составлял тогда от 19000 до 25000 долл. в пересчете один к одному. Я отпра­вился отдохнуть на четыре дня, а японцы своими покупками на рынке акций буквально за считанные дни подняли этот спрэд до 30000 долл.

Я ждал, когда спрэд прорвется выше своего торгового коридора. Мне хоте­лось купить его выше 26000 долл. При спрэде в 30000 долл. я уже просто не мог на это решиться.

Никогда не увеличивать проигрышную позицию. Что средний трейдер делает не так?

Он склонен превышать разумный размер позиции и выпрашивать подсказки. Как вы справляетесь с полосой неудач?

Я инстинктивно уменьшаю размер позиций, а иногда просто беру перерыв. Начать с чистого листа — это всегда неплохо.

Когда дело не ладится, вы ликвидируете и оставшиеся хорошие позиции?

Безусловно. Они тоже непременно обернутся против вас.

Двойную торговлю и японское влияние на американский рынок казначей­ских облигаций я считаю одними из наиболее интересных тем из интервью с Брайеном Гелбером. Однако обсуждение этих вопросов не дает ничего нового в смысле искусства торговли. Более ценным в практическом смысле представ­ляется предостережение Гелбера относительно ошибок в использовании бро­керских исследований. Он отметил, что брокер и клиент обычно используют результаты долгосрочных исследований в краткосрочной торговле. Подобное некорректное использрвание информации ведет к торговым потерям даже при безупречности самих исследований.

Ясно, что своим успехом Гелбер обязан, главным образом, своей гибкости и эмоциональной сдержанности. Говоря об активных трейдерах, он заметил: «Я следую за ними... Неважно, верно или нет мое мнение, главное — получаю ли я прибыль».

Наконец, отношение Гелбера к полосам неудач разделяется многими трей­дерами. Он советует начинать с чистого листа. Свобода дает трейдеру боль­шую ясность восприятия. Если ликвидированные позиции все еще кажутся трейдеру перспективными, то, восстановив уверенность в себе, он всегда мо­жет открыть их заново.

Там Болдуин

Бесстрашный трейдер на площадке

Торговый зал активного рынка фьючерсов представляет собой впечатляю­щее зрелище: множество трейдеров, перебивая друг друга, во все горло выкри­кивают заявки на покупку и продажу. Новичку кажется невероятным, что весь этот институциализованный бедлам действительно работает, успешно выпол­няя торговые приказы. На фоне круговерти фьючерсного зала непоколеби­мым гигантом выделяется площадка казначейских облигаций, на которой торгуют примерно 500 трейдеров. Она настолько велика, что на одной ее сто­роне часто не знают, что происходит на другой.

б большинстве отзывов Том Болдуин характеризуется как единственный крупнейший частный трейдер площадки казначейских облигаций. По масшта­бам своих операций он стоит в одном ряду с ведущими институциональными игроками. Для него не редкость сделки по 2000 контрактов (пакеты казначей­ских облигаций совокупной номинальной стоимостью 200 миллионов долл.). В обычный день он может оперировать более чем 20 тысячами контрактов (эквивалентно номиналу казначейских облигаций в два миллиарда долл.). Бол­дуин начал торговать казначейскими облигациями всего-то шесть лет назад, а сейчас ему лишь немного за тридцать.

Появление Болдуина в биржевом сообществе можно назвать образцом того, что ведет, скорее, к финансовому краху, нежели к успеху. В 1982 году,

уйдя с должности управляющего производством в фирме по упаковке мясо­продуктов и не имея предварительного опыта торговли, он арендовал место на площадке Чикагской торговой палаты. Его торговый капитал составлял тогда всего 25000 долл. Из этой небольшой суммы ему приходилось ежемесячно выплачивать 2000 долл. за аренду и еще как минимум 1000 долл. уходило на жизнь. В довершение всего его жена в это время была беременна.

Ясно, что осторожным Болдуина не назовешь. Склонность к риску — это один из ключевых элементов его успеха. С самого начала ему сопутствовала удача. Он стал миллионером еще на первом году торговли и далее уже никогда не оглядывался назад. И хотя он отказался обсуждать масштабы своих дости­жений, по самым скромным оценкам сейчас он располагает примерно 30 мил­лионами долларов. Реальная цифра может быть значительно больше.

Поскольку Болдуин является самым преуспевающим биржевым трейде­ром крупнейшего в мире рынка фьючерсов, я считал необходимым включить интервью с ним в свою книгу. Сам он, однако, не горел таким желанием. Дав в прошлом несколько интервью, теперь он, похоже, решил больше этого не де­лать. Без любезного вмешательства Брайена Гелбера, с которым они дружат, высоко ценя трейдерские способности друг друга, моя беседа с Болдуином могла бы и не состояться.

Гелбер предупредил меня, что Болдуин может быть и резким, и любезным, но лучше приготовиться к первому. Например, по словам Гелбера, на вопрос о том, как он начал торговать, Болдуин вполне может ответить: «Пришел в зал и начал торговать». Приблизительно так он мне и ответил.

В офис Болдуина я прибыл через несколько минут после окончания торго­вой сессии. Спустя пять минут появился и Болдуин. Поскольку он только что переехал в новое помещение и мебель еще не привезли, мы беседовали сидя на подоконнике.

Болдуин не был ни резок, ни любезен. Скорее, он держался отстраненно, и у меня было отчетливое ощущение, что стоит мне замешкаться со следую­щим вопросом — и Болдуин уйдет. Это было в день Святого Патрика¹, и мои опасения всякий раз усиливались, когда очередной сотрудник, уходя с рабо­ты, напоминал Болдуину, что будет ждать его в ближайшем баре. Было замет­но, что Тому не терпится присоединиться к ним. Я решил построить интервью на полной импровизации, задавая новый вопрос, как только он ответит на предыдущий. Его ответы почти всегда были очень лаконичны. Я чувствовал

¹ Светский и религиозный праздник, отмечаемый ежегодно 17 марта (или в следующий понедельник), в основном в Чикаго и Нью-Йорке. В Ирландии в соответствии с Актом 1903 г. является официальным выходным для банков. — Прим. ред.

Там Болдуин 379

себя фотографом, наблюдающим за редкой птицей: одно неловкое движение — и она улетит.

Конечно, я отдавал себе отчет в том, что в какой-то момент я не смогу не­медленно придумать следующий вопрос в продолжение беседы. Что и случи­лось через сорок минут с начала интервью. В поисках подсказки я быстро просмотрел свои карточки, но, к сожалению, выбрал вопрос, на который он уже частично ответил. Несмотря на то что я постарался задать его под другим углом зрения, было слишком поздно. Все кончилось — Болдуин извинился и сказал, что ему пора.