Приведите, пожалуйста, пример такого инакомыслия на современ­ных рынках

Вот уже полтора года мы держим короткую позицию по «Genentech», на которой одно время из месяца в месяц теряли большие деньги. Но я сохранял ее, ибо продолжал придерживаться иного взгляда на будущее препарата этой фир­мы, называемого «ТРА». [Его вводят внутривенно для рассасывания тромбов.] Согласно нашему видению, года через два он станет второстепенным лекарством и его заменят более эффективные средства, которые к тому же существенно дешевле. Все надежды «Genentech», однако, по-прежнему связаны исключитель­но с этим единственным препаратом. Если мы правы, то акции этой компании будут продаваться по цене ниже 10 долл., а дивиденды составят 20-30 центов на акцию. Сейчас [в июне 1988 года] такая акция идет по 27 долл., упав с максимума в 65 долл. [К концу ноября цена опустилась ниже 15 долл., и Стейнхардт продол­жал играть на понижение.] Но, как я думаю, большинство по-прежнему считают «Genentech» первоклассной биотехнологической компанией, надеясь, что она выпустит массу препаратов, которые совершат переворот в этой области. До тех пор пока я смотрю на это иначе, я буду сохранять короткую позицию.

В биржевом мире существуют определенные предрассудки, которые, спра­ведливо или нет, я никогда не беру в расчет. Например, согласно общему мне­нию, нельзя играть на понижение акции, прежде чем она достигнет вершины и развернется вниз. То есть нельзя играть на понижение акции, пока она еще не отражает проблем, доступных для всеобщего обозрения. В известном смысле я могу это понять. Вероятно, надежнее, не мудрствуя лукаво, именно так иг­рать на понижение акций — и спать спокойно. Но сам я так никогда не посту­пал. Мое неизменное мнение таково: чтобы заработать на рынках, нужно быть готовым взглянуть в лицо опасности. Я всегда был склонен играть на пониже­ние акций, которые были фаворитами и поддерживались энтузиазмом боль­шинства институциональных инвесторов. Вообще говоря, я склонен слишком рано начинать игру на понижение, поэтому мои короткие позиции обычно сна­чала приносили потери. Если я играю на понижение какой-то акции, а она сильно растет, то это может несколько сократить мою позицию, но ее направление останется неизменным до тех пор, пока я вижу перспективу иначе. А если ошиб­ся, то, значит, ошибся.

Правильно. Конечно, при кошмарном развитии событий я, возможно, по­торгую против своей позиции, чтобы немного ослабить давление. «Да, плохи мои дела. Вокруг — одни покупатели, — скажу я себе. — Почему бы и мне не присоединиться к ним? Может, удастся немного заработать?» Рассуждая та­ким образом, я как бы раздваиваюсь. Я внутренне уверен в своем фундамен­тальном прогнозе и стараюсь отделять его от скоротечных возбуждений и напряжений, которые можно наблюдать на рынке. Поэтому, даже сохраняя в этой ситуации короткую позицию, я могу время от времени становиться поку­пателем.

Моя позиция и близко не подойдет к нейтральной, потому что в этом слу­чае ее длинная составляющая может дать эффект лишь в очень краткосроч­ной перспективе. Я лучше ограничусь 20, 30 или 40 процентами позиции, но буду торговать направленно.

Я иногда пробовал такой прием, но в итоге пришел к выводу, что это беспо­лезно. Обычно при этом вместо одной проблемы получаешь две. Как правило, ваши сведения о такой другой растущей акции будут сравнительно скудными, ведь вы просто хватаетесь за нее для хеджирования. Если ситуация настолько серьезна, что требует хеджирования, то не лучше ли воздействовать на нее напрямую, нежели открывать какую-то совершенно отдельную позицию? До­пустим, вы играете на понижение акции некоторой компании на рынке бумаги, который рвется вверх, и поэтому покупаете акцию другой бумажной компа­нии. Может быть, ваша короткая акция поднимется выше, а может поднимет­ся выше другая акция. Кто знает? Если вы сделали ошибку — исправляйте ее, а не усугубляйте.

Ничего сколько-нибудь определенного. Я не применяю защитных стоп-при­казов или чего-то подобного. Не пользуюсь никакими правилами покупки на падающем или растущем рынке. Не отслеживаю прорывы вверх или вниз. Я не использую графики.

Они сбивают меня с толку. [Он начинает говорить как Джекки Мейсон из мультфильма.] Вот акция. У нее фантастический график. На нем такое-то основание. Значит, если график поднимется чуть выше — то караул, это уже настоящий прорыв! Ерунда какая-то! Мне все графики кажутся одина­ковыми.

Я так пристально наблюдаю за акциями, что выработал определенное чу­тье на ценовые уровни, восходящие тенденции, коридоры и всё такое прочее.

Для меня это не имеет значения.

Приведите мне пример торгового правила.

...Нет. У меня нет никаких правил со стоп-приказами или ориентирами. Просто я мыслю в иных терминах.

В этот момент раздается телефонный звонок и через громкоговоритель зву­чит сообщение для Стейнхардта — последние новости о решении суда по иску против табачной отрасли: «Приговор оглашен. Все оправданы, кроме группы Лиггетта, которой придется заплатить штраф в размере 400000 долл. без возме­щения истцу ущерба сверх фактического уровня». Следует комментарий Стей­нхардта: «То есть, по сути, принятое решение благоприятно для ответчиков».

Я стал играть на понижение табачных акций около месяца назад и исходил из следующего: если бы дело выиграли истцы, то эти акции сильно бы не упа­ли, а если бы выиграли ответчики, то акции все равно бы сильно не поднялись, так как табачные компании никогда раньше не проигрывали в суде и еще одна их победа не станет сенсацией. Это пример иного видения. Интересно, сколько же я потеряю, ведь моя исходная гипотеза говорит, что немного. Вот оно. (Чи­тает заголовок статьи на экране монитора.) «Группа Лиггетта признана кос­венно виновной в смерти курильщика». А знаете, я в любом случае не проиграю. Такая фраза кое-кого напугает.

Такое случается довольно часто. Покупаете или продаете акцию, а она ве­дет себя вопреки вашим расчетам. Я просматриваю свой портфель по шесть раз в день. У нас есть много акций, за которые я напрямую не отвечаю. Напри­мер, кто-то другой играет на понижение акций «Time Inc». Он объясняет это тем, что журнальный бизнес идет плохо или чем-нибудь в этом роде. А на деле эти акции крепчают и поднялись на 10 процентов от того, где мы начали игру. Тогда я направляюсь к сотруднику, отвечающему за позицию по «Time Life», и задаю ему несколько ключевых вопросов: «Когда мы заполучим нечто такое, что удивит мир?», «Когда произойдет что-то такое, что успокоит опасения, будто эта компания дозрела до продажи контрольного пакета своих акций?»

В некотором смысле я служу индикатором неприятностей портфеля. Если ка­кая-то позиция не в порядке, то я стану непрерывно ее отслеживать. Это превра­щает меня в весьма непростую фигуру, ибо я обращаюсь к людям лишь тогда, когда у них что-то не ладится или когда их акции ведут себя не так, как должны бы.

Если акция ведет себя не так, как следовало бы по фундаменталь­ным условиям, то может ли такое поведение рынка стать тем факто­ром, который изменит направление ваших мыслей?

Я стараюсь исходить из того, что мой контрпартнер по сделке знает не меньше моего. Допустим, я купил акции «Texaco» по 52 долл., а они вдруг дешевеют до 50. Продавший «Texaco» по 52 долл. видел ситуацию совершенно не так, как я. На меня возложена обязанность понять, как он ее видел.

Объяснения бывают и поверхностными, и основательным — какое-то объяс­нение обычно можно получить.

Я закрыл бы ее в любом случае. Я закрыл бы эту позицию на основании поступивших новостей.

Верно. Ожидаемые новости были единственным поводом для игры на пони­жение.

Это зависит от моих движущих мотивов. Если я играю на понижение, счи­тая, что потребление табака снизится намного больше ожидаемого в настоя­щее время, то, по большому счету, это ничего бы не изменило. Кроме того, если бы назавтра рынок вырос, то я бы воспользовался этой возможностью, чтобы еще немного продать.

Да. Но если бы новости оказались ужасными и акции поднялись, то я бы постарался понять причину этого. Иногда рынок располагает большей инфор­мацией, тогда отклонения в его поведении действительно сулят нечто серьезное.

Конечно.

Да, причем не всегда достаточно быстро.

Звонит телефон. На этот раз Стейнхардт отвечает бессвязно и нарочито нечленораздельно. Далее он признается мне, что иногда любит разыграть сво­их телефонных собеседников.

216 Майкл Стейнхардт

Например, мне звонит брокер, с которым я долго не переговаривался. Я ворошу какие-то бумажки и затем говорю: «Купи 30000 акций «ЧШЩ». [Он бормочет еще что-то.] Вот вы — поняли, что я сказал?»

Конечно, нет. Но ведь всё выглядит законно, не правда ли? Так или иначе, он снова звонит мне, но я прошу секретаря ответить, что я в туалете. Брокер в неистовстве звонит в третий раз. Ведь до закрытия осталось пять минут, а он так и не переговорил со мной. Затем уже за две минуты до закрытия я сам звоню ему: «Разве мой приказ еще не исполнен? В чем дело? Исполняйте же, черт возьми!» А он, естественно, отвечает: «Я не понял названия акции». Тогда я повторяю название [он опять бормочет что-то нечленораздельное] и, не до­жидаясь ответа, кладу трубку.

Чести стать первым хеджевым фондом была удостоена компания «A.W. Jones Group». Первоначально этот термин служил для обозначения четкой концепции, согласно которой мы, финансовые менеджеры, объявлялись не способными предсказывать тенденции рынка акций. Эти тенденции, в свою очередь, считались функциями целого ряда переменных, которые, в основ­ном, находятся вне возможностей систематичного прогнозирования. А вот что нам, как финансовым менеджерам, позволялось — это выносить точные и основанные на скрупулезном анализе заключения о том, какие компании преуспевают, а какие — наоборот. Отсюда, если противопоставить длинные позиции по акциям, которые были оценены как сравнительно сильные, ко­ротким позициям по акциям, которые считаются слабыми, то можно было бы полностью исключить рыночный риск. Пусть, например, симпатизируя компании «Ford» и недолюбливая «General Motors», вы на каждый доллар в длинной позиции по «Ford» имеете доллар в короткой позиции по «General Motors». Если ваши предпочтения оказались в целом правильными, то, даже потеряв на короткой позиции, вы все равно бы выиграли. То есть концепция хеджевого фонда полностью опирается на способность правильно выбирать акции.

Нет. Сегодня термин «хеджевый фонд» отчасти вводит в заблуждение. Те­перь так называют товарищество с ограниченной ответственностью, в кото­ром управляющий партнер¹ обычно получает процент от прибыли фонда в отличие от более традиционных финансовых менеджеров, которые получают процент от тех капиталов, которыми они управляют. Как правило, менеджер хеджевого фонда обладает гораздо большей свободой маневра, чем традици­онный финансовый менеджер, и это — действительно ключевой элемент. Эта гибкость позволяет как играть на понижение акций, так и покупать их; можно использовать опционы, фьючерсы и так далее. Таков хеджевый фонд в общих чертах. Варианты и частности в этой области — бессчетны.

Гибкость структуры хеджевых фондов в 1960-е годы привлекла к ним мас­су молодых, напористых предпринимателей, ибо позволяла им смолоду начать собственное дело, что по-другому было невозможно. Это были времена вели­ких, легендарных акций. Гигантский рост множества акций был тогда не в ди­ковинку.

Пришедшие в этот бизнес не ставили перед собой цели внедрить идею хед­жирования на практике. Они хотели получить самостоятельность и маневрен­ность для игры на повышение одновременно по многим акциям. Обладая такими же возможностями и для игры на понижение, всерьез они их не использовали. Слово «хедж» имеет в английском языке весьма конкретное значение². В боль­шинстве из этих хеджевых фондов вы могли бы серьезно поинтересоваться: «А где же забор?»

То есть они были хеджевыми фондами лишь по названию?

Вот именно. Они бы рады были не называть себя хеджевыми фондами, это название ставило их в неудобное положение. Этот термин означал игру на понижение, которая ассоциировалась с антиамериканскими настроениями, — своего рода накликиванием беды. Поэтому они стали использовать термин [Стейнхардт пародирует напыщенный тон] «частное товарищество» (private partnership).

Потому что у этого подхода много ограничений. Сама идея поставить дол­лар на повышение, а другой на понижение взаимосвязанных активов предпо­лагает неэффективное вложение массы денег. Насколько будут отличаться «Ford» и «General Motors»? На них обоих влияют одинаковые макроэкономи­ческие факторы. Если вам пришлось вложить что-то в игру на повышение, а что-то — в игру на понижение, то можете считать удачей 10-процентную раз­ницу за год, конечно, если вы при этом не ошиблись.

Одна группа с Западного Побережья, с которой мы сотрудничаем, специа­лизируется в игре на понижение акций. Поскольку главное, чем эта группа была ценна для компании, — это редкая способность к выбору акций для ко­роткой продажи, мы намекнули им, что, может, стоило бы нейтрализовать их рыночный риск и открыть длинную позицию по индексам акций на ту же сум­му, какой они играют на понижение индивидуальных акций. Данное предло­жение ближе всего к концепции хеджевого фонда, которое я слышал за последнее время, но они от него отказались.

Насколько ваш собственный фонд соответствует концепции хедже­вого фонда?

Он соответствует в том смысле, что активно играет на понижение. У нас всегда есть несколько коротких позиций. К тому же лично я уделяю много времени нетто позиции и риску, планируя и корректируя их. В течение двадца­ти одного года, которые я занимаюсь этой работой, средний баланс наших по­зиций колеблется около 40 процентов.

Да. Скажу для сравнения, что у самых умеренных из типичных взаимных фондов средняя нетто позиция за последние двадцать лет вряд ли была меньше 80 процентов.

Помнится, однажды у нас была нетто короткая позиция в 15-20 процен­тов, а в другой раз нетто длинная позиция более 100 процентов.

Да. Что касается нашего подхода, то я хотел бы подчеркнуть ту гибкость, с которой мы можем изменять свой рыночный баланс, превращая его в исклю­чительно рациональный — порой, возможно, слишком рациональный — ин­струмент нашего арсенала управления инвестициями.

На самом деле это не поддается определению. Скажу лишь, что учитывает­ся масса постоянно меняющихся показателей, те или иные из которых иногда выходят на первый план. Моя многолетняя практика позволила мне увели­чить долю правильных прогнозов с 50 до 51 процента.

Нет, не так. Говоря о 51 проценте, я просто пошутил. Перевес в мою пользу больше 1 процента, хотя у меня нет такого преимущества, какое дает, скажем, сбываемость прогноза в 80 процентах случаев или что-то близкое к этому.

Оглядываясь на прошедшие двадцать с лишним лет, я не вижу какого-либо набора рецептов успешной работы на рынке. В одни годы мы особенно преуспевали, играя на повышение небольшого количества точно выбранных акций. В другие годы мы имели огромный успех, потому что правильно опре­деляли направление рынка. Например, в 1973-1974 годах, когда рынок силь­но упал, мы оказались в значительном выигрыше главным образом благодаря нетто короткому балансу своих позиций. Бывали и такие периоды, когда

основную прибыль давали облигации. Думаю, это говорит о том, что ника­кой надежной схемы нет. Любой, кто полагает, что способен дать рецепт успеха в этом бизнесе, обманывает себя, ведь все слишком быстро изменя­ется. Сколько-нибудь длительный успех некоей формулы сам же и прибли­жает ее неизбежный крах.

Из предвидения спада.

Я понял, что завышенные темпы инфляции того периода приведут к повы­шению процентных ставок, что, в свою очередь, замедлит экономический рост.

Да, только менее уверенно. Но в 1981 и 1982 годах я получил огромную прибыль от усиленной рычагом позиции по казначейским билетам. Хотя точ­ный момент окончания роста процентных ставок предугадать невозможно, было ясно, что если они не пойдут вниз, то другие сферы будут вынужденно оставаться относительно непривлекательными. Ведь если на долгосрочных казначейских ценных бумагах можно заработать 14 процентов, то для конку­ренции с ними акции должны настолько подешеветь, что даже не стоит и вы­бирать, какую акцию купить. Но можно попытаться сыграть на понижение. Уникальность того периода состояла в том, что поворот курса процентных ставок был неизбежен — выгодным должно стать и что-то другое. Нужно было только предугадать, когда это произойдет. Тогда, в отличие от большин­ства других периодов, имелся четкий индикатор: главным ценностным ориен­тиром служили американские казначейские ценные бумаги с фиксированным доходом.

Каждый, кто хоть в какой-то степени был способен взглянуть на ситуа­цию иначе, не мог не понимать, что процентные ставки начала 1980-х пре­доставляли огромные потенциальные возможности. Было ясно, что Федеральная резервная система будет вынуждена уступить, как только в

Майкл Стейнхардт 221

бизнесе начнутся проблемы. Кроме того, темп инфляции уже миновал важ­ный пик.

Да, и это лучшее, на что только можно надеяться, ибо, когда головоломка сложится целиком, будет уже поздно.

Совершенно верно. Люди думают, что тому, кто действует иначе, сопут­ствует успех. Собственно говоря, кто такой инакомыслящий, как не тот, кто идет против толпы. А она, согласно избитому выражению, всегда не права. Значит, тот, кто идет против толпы, всегда должен быть прав. Но в жизни так не получается. Было много таких инакомыслящих, которые покупали обли­гации, когда процентные ставки впервые поднялись до 8 процентов, а затем до 9 и до 10 процентов. Тот, кто покупал облигации, как казалось, на истори­ческом пике их доходности, потерял уйму денег.

Между теоретиками и практиками инакомыслия есть очень важное отли­чие. Для того чтобы выиграть, действуя иначе, нужен точный выбор времени и подходящего размера позиции. Слишком маленькая позиция не имеет смысла, а слишком большая может привести к краху даже при небольших погрешнос­тях в выборе времени. Эта работа требует решимости, ответственности и по­нимания собственного «Я».

Наверное, в той сделке рынок некоторое время шел против вас, так?

Да, так и было. Это был очень мучительный период, ведь для большинства моих вкладчиков я был инвестором рынка акций. Что я понимал в облигациях? И кто я такой, чтобы противоречить Генри Кауфману, заявившему во всеуслы­шание, что процентные ставки подскочат до небес? А я действовал не только иначе, чем поступали в прошлом, что всегда настораживает вкладчиков, осо­бенно с институциональным образом мыслей, но к тому же проделывал это в огромных масштабах.