Интервьюеры: Наталья и Дмитрий Резановы Дата интервью: апрель, 2003

Нет, видите ли, у него очень жесткая психология: то, что не поддается, не зависит от него – не стоит об этом думать и волноваться.

Это у него жесткая линия.

По-моему, в 49-м.

Нет, она была такого же возраста как я, разница была в полгода. Это был результат студенческого романа, вместе познакомились, вместе учились.

Отношения были очень хорошие и с ее семьей и с нашей семьей. В этом отношении нам повезло, никаких внутрисемейных склок у нас практически не было. Вв этом отношении нам очень повезло. Я могу сравнить с другими знакомыми семьями.

Ее отец был ремесленник, даже кузнец.

Не помню. Он был уже очень старый, когда я с ним познакомился, он уже был очень дряхлый человек.

Валентина Самойловна, значит, он был Самуил. Были еще две сестры и брат.

Уманская.

Да. Сестра старшая погибла здесь.

Да. Другая сестра, мать двоюродного брата Сени, была в эвакуации

Зина. Зинаида Самойловна она была. Они уехали в Штаты и, она, кажется, еще доживает, а может, уже умерла.

Да, у них в семье иногда говорили на идиш.

Да.

Да, она очень была далека.

На историческом.

Матери ее я не помню, мать, очевидно, умерла до нашего знакомства.

Я взял фотографии, в основном взял сын.

Наверное есть, надо поискать. Но в основном, они у сына.

Я вам скажу. К памяти матери он относится очень хорошо, очень тепло. Он был недоволен, после смерти матери, спустя несколько лет, у меня был один роман с женщиной, которую он очень не любил, и считал, что… но он никогда это не высказывал, я это понимал, он просто избегал ее. И тогда он забрал все фотографии, которые связаны с матерью.

С этим я столкнулся спустя год или два после моего ухода на пенсию.

Выскочило из головы. В 91 я еще работал. Значит, после 92. Тогда я познакомился с «Гмилус Хесед». Там очень своеобразная публика, самая разнообразная: от впавших в маразм пожилых людей, у которых это связано с едой, потому что для них это похлебка, это посылка, которая дается, это жизненная необходимость. Организовано очень неплохо. Видите ли, я, Ольга интересовалась и я вместе с ней, историей благотворительных организаций в Одессе от Елизаветы Ксаверьевны, в том числе и еврейских. Поскольку я жил в самом таком еврейском центре, в доме Еврейского погребального братства, это тоже была, в какой-то мере благотворительной организации, - я убедился, что во всех благотворительных организациях есть группа честных, преданных, искренне желающих помочь людям идеалистов и довольно большая группа около всех таких организаций присосавшихся людей, которые не прочь заработать на этом деле. Это касается всех, это было и есть.

Она блестяще организована. Они сумели через американские общества распределительные, которые, пользуясь чем угодно, в особенности таким важным фактором, как воспоминание о массовом уничтожении евреев, о вспышках антисемитизма, сохранять религию, которая держит народ, объединяет. Кроме того, один из обязательных пунктов заповедей сказана необходимость помогать бедным.

Государственный архив Одесской области.

Один из сотрудников архива, один из сотрудников университета, который работал там, принес мне выписку в свое время. Выписку я не сохранил.

В 60-е годы XIX века. Работал кузнецом, где именно, я не знаю. Наверно, имел свою кузню. Одевался как все рабочие г. Одессы: сапоги, пиджак, зимой – полушубок. Носил бороду и усы. Дело вот в чем, эти болваны национально ушибленные, они представляют себе, очевидно, одесских жителей так, как жителей Касриловки, из местечка. Там, действительно, носили отдельную одежду иначе. И был специальный указ во время Воронцова, который запрещал носить одежду, отличную от других, и это разрешалось, кафтаны там всякие, прочее, только старикам. Все остальные ходили..., тем более это касалось в 19 веке. А дед был обычный рабочий-кузнец.

Не знаю. Ходила в синагогу, да – в нашем дворе была синагога, Трехугольный пер., 14, которую она посещала.

Одевалась, как все женщины в Одессе, никаких национальных костюмов, это выдумки этих, извините…

Нет, не покрывала. В нашем дворе – это был двор погребального братства – гарница между городом и Молдаванкой - было 70 % населения огромного двора были евреи: работники погребального братства, работники порта, никто, я никогда не видел, я там прожил там с 1915 по 1941 год, чтобы кто-нибудь покрывал голову или одевался иначе, чем соседи – украинцы, русские, поляки.

У меня есть ответ. Дед со стороны матери умер перед первой мировой войной, бабушка от матери в 1931 или 1932 году. Похоронены на Втором еврейском кладбище. До войны я еще помню их могилу.

Наверно, по еврейскому обряду хоронили – они ж были верующими со стороны матери.

Детей у них не было. Бабка называла ее Поля, а по крещению была Лидия, вот и все. Отношения были вполне хорошие.

Они жили совершенно отдельно. Где-то в конце 20-х гг. или раньше уехали в Бердянск. Они жили отдельно, приходили, она посещала мать, когда та болела или что-нибудь такое. Он иногда приходил. Причем, поскольку после революции иконописная работа ничего не давала, он работал в какой-то строительной организации, он блестящий чертежник был, наверное, делал какие-нибудь эскизы, не знаю. Какая их судьба? Михаил Павлович, дядя, после войны был в командировке, специально заехал в Бердянск: они очень бедствовали. Он им, чем мог, помог, но они были уже глубоко старые, больные люди. Очевидно, умерли.

Да.

Не знаю, совершенно. Очевидно, умерли в 46-47 году.

Нет, это какая путаница. Он не мог. Банк в котором он работал, Русско-Азиатский, был ликвидирован в 1919 году. Так что он работал в разных учреждениях бухгалтером. Ничего он переводить с французского не мог, ему не нужно было. Или я напутал чего-то или вы напутали.

У меня записано. Умер в 50-е гг. XX века. Точно я не знаю, не помню просто.

Мирон Павлович. Родился в 1890 году, это я установил по письмам, умер в 60-е годы XX века в Москве.

Понятия не имею. Он же умер до моего рождения.

Нет, не может быть.

На Втором, они все на Втором еврейском кладбище. Хотя дед матери мог быть похоронен на каком-нибудь другом, но скорее всего, что на Втором. Мать, бабушка была на Втором похоронена.

Не знаю, она для меня была просто «бабушка». Мать обращалась к ней «мама», я «бабушка», наверное, называли ее, но я этого не помню, выпало из памяти совершенно.

Где-то 80-е годы XIX века.

Нет, не мог он работать, потому что Русско-Азиатский банк был ликвидирован в 919 г. Декретом советской власти о ликвидации буржуазной собственности.

Работал бухгалтером в разных учреждениях.

Да, год рождения тоже 80-90-е гг. XIX века. Когда умер, у меня есть дата. Перед войной, где-то в 36-37 году, уехал на Дальний Восток, чтобы помочь сыну. Сын его старший Павел с семьей был на Дальнем Востоке – служил. Родился ребенок, он все время был в командировках. Старик поехал туда помогать невестке. После войны, в невестка с Абрамом Павловичем с внучкой вернулся в Одессу. Сын Павел погиб на фронте под Смоленском в 43 году – он был командиром роты связи.

Они разошлись очень рано.

Его жена – тетя Надя, Надежда Борисовна. Она была, по-моему, полуполька -полунемка, потому что Абрам Павлович через кирху принимал не православие, а лютеранство: это было проще.

Ее фамилии я просто никогда не знал.

В Одессе, приехал после войны. На Втором еврейском кладбище.

Где-то в 49 году, вот так.

Это у меня есть. Значит, во время войны она эвакуировалась с мужем в Свердловск. Муж там умер. В Новосибирск, простите. После смерти мужа ее привезли в Одессу, она жила в нашей семье. Родилась 26 августа 1883 года, умерла 6 июня 1964 года.

Тоже.

Я не интересовался.

Абрам Павлович Гендлер – это тот дядя, который работал до революции в банке, а после революции бухгалтером. Второй дядя – Бенцион Павлович Гендлер, по крайней мере, мы называли его Бенцион Павлович. Как он там был по старой метрике, я не знаю. Дело в том, что обычно евреи имели три-четыре имени. Одно из имен было Палий или что-то в этом роде, поэтому они все были Павловичи.

Он был столяром, а в последние годы перед войной работал в какой-то торговой организации, кем – я не знаю.

Была семья. Погибла здесь. У него была жена, детей не было.

Наверное, или расстреляна была или в гетто.

Он нет, видно, погиб. Он пошел в армию добровольцем, и, по-моему, был эвакуирован вместе с воинской частью. Погиб где-то в начале 42 года, наверное, под Севастополем. Он какого возраста был. Он был из братье старший, младший?

Он, по-моему, был самый младший из братьев.

Его дата рождения не просматривается?

Я просто не знаю, документов у меня нет. Во всяком случае, думаю, что к моменту начала войны ему было больше 50 лет, потому что официально он не был призван, пошел добровольцем в ополчение.

Третий брат Исаак Павлович. Вот он перед войной был владельцем наследства. Тут на Балковской дороге был этот самый заезжий двор, который упомянут во «Всей Одессе» за 913г. – на Балковской дороге заезжий двор Гендлера. После революции…

А сейчас это, извините, какой адрес?

Балковская дорога. По-моему, осталась.

Я его не помню, можно взять справочник, там есть авторский указатель в конце, найдите фамилию Гендлер Исаак. Фамилия, в общем, не часто встречающаяся.

После революции, после 20 года он работал на железной дороге проводником, погиб, судя по рассказам каких-то знакомых – матери сообщали, где-то в 43 году во время бомбежки эшелона, который он сопровождал.

Не знаю, просто не знаю. В Одессе он не жил после революции. Он на какой-то железнодорожной станции жил, и крайне редко у нас появлялся. Никакой связи с ними мы не имели.

Или в Цюрихе, или в Женеве.

Скорее всего, было очередное публичное выступление. Как все русские, а там было большинство в Швейцарии либо были эмигранты политические, либо приехавшие учиться. Фамилия Плеханова и Ленина были довольно известны. Политикой она совершенно не интересовалась, даже насмешливо к этому относилась. Считала, что серьезные люди политикой не занимаются. Для нее Павлов с учением о рефлексах, которому она очень верила, был большей фигурой, чем Ленин.

Это я знаю по рассказам матери. Теперь, по словам матери, для того, чтобы могла она поехать за мужем, за моим отцом в ссылку, она должна была состоять в официальном браке. По ее прошению бракосочетание состоялось в тюрьме. Была ли хупа – не знаю. Хранила ли она ктубу – не знаю, что такое ктуба, но мать ничего не хранила такого. Никаких предметов религиозного или национального культа. Она была интеллигентный человек, зачем ей это было.

Ну, так что?

Конечно, бракосочетание в тюрьме было официально зарегистрировано. Есть свидетельство, копия у меня сохранилась.

Может, и были, но меня ж тогда на свете не было.

Нет. Мать мне ничего не рассказывала. Жизнь была слишком тяжелая, чтобы она могла заниматься воспоминаниями.

Она просто была занятой, она работала на двух работах, ей надо было обслуживать нас, меня, ухаживать за мной, за квартирой. Парового отопления не было. Надо было достать дрова, достать уголь, топить печку и одновременно пойти на работу.

4 октября 1913 года был выдан диплом Императорского Новороссийского университета.

Поскольку я жил во дворе Еврейского погребального братства, я очень многих, связанных по работе с ним, в конторе, обслуживали кладбище, то об этом совершенно свободно говорили. Бедняков хоронили бесплатно. Если была богатая семья, в особенности до революции, они вносили какую-то сумму Очевидно, не было определенного графика, на что нужно сколько, но во дворе даже называли фамилии людей, родственники которых поскупились дать достаточно большую сумму в кассу погребального братства и им угрожали, что закроют ворота и не пустят на кладбище.

Этого я не знаю.

Во дворе была конюшня, где держали лошадей и простые площадки для похорон простых людей, довольно хорошо оборудованные катафалки для дорогих похорон.

Несколько, конечно. Умирали достаточно много людей. Кроме того, во дворе был мастер с мастерской, мраморщик, который делал надписи на древнееврейском на плитах могильных.

Иногда бывали эпитафии. Чаще всего сопровождалось сообщением, что умерший был честный, богобоязненный, я знаю – в таком духе. Очевидно, были какие-то определенные, привычные нормы написания, потому что несколько человек работало: мраморщик этот самый, они резали на этих плитах надписи. Насколько я с детства помню, довольно большие. Дату могли сделать по-русски, чаще всего по-русски.

Оставался у бабушки со стороны отца.

Какой же я был младенец? Это был 21 год, мне было 6 лет самое меньшее.

Да, мне нравилось – менялся двор, менялись товарищи.

Она жила на Новосельской, номер дома, кажется, 53-й, но врать не буду.

Обыкновенный двор. Там же жил потом мой товарищ, к которому я потом долго ходил, пока он не погиб перед самой войной. Была такая караимская семья – Хаджи. Там было два: был Сергей Хаджи, который тоже погиб,

Да, мы дружили очень. Борис Хаджи погиб по несчастному случаю. Он обучал учеников, пионеров обращаться с малокалиберной винтовкой, военное обучение, и один дурак прицелился в него и, не желая, конечно, этого, выстрелил. И ему не повезло: пуля из малокалиберной винтовки, которая далеко не всегда могла пробить куртку, пробила рубашку и попала как раз в сердце. А брат его Сергей кончал мореходное училище, потому что он был перед войной командиром торпедного катера и погиб во время войны..

Самые разнообразные – и футбол, и обычные драки мальчиков, и казаки-разбойники, самые разнообразные.

Да, на Втором Еврейском кладбище.

Помню. Обычные похороны, много народу было: товарищи, знакомые. Это мне врезалось в память – большое количество людей. Но никаких обрядов не было, это совершенно точно.

Они уезжали в эвакуацию. Им дали один вечер на сборы. Мать, моя жена и маленький ребенок годовалый, нужно было собрать бебихи, какие только можно было, чтоб это было не больше двух-трех мешков, они же должны были нести их на себе.

Не знаю, как все остальные, наверное, закрыли на ключ, а может быть и не закрывали.

Когда вернулись, квартира была занята. Почему мы не могли получить ее обратно. Было такое специальное постановление Совета народных комиссаров…

Вы говорили про него, это ясно. Дальше, Вы говорили, что к вам приходила фребеличка…

В отношении фребелички. В Одессе учительниц, которые ходили на дом, называли фребеличками, хотя это слово совершенно не соответствует действительности. Фребеличками называли учительниц детей самого младшего возраста, которые обучали и воспитывали своих детей примерно до 1-го класса по системе немецкого преподавателя Фребеля. Их называли фребеличками. Наверное, те, кто называли, даже не знали, кто такой Фребель.

По-моему, в начале 30-х годов. Думаю, что в начале 30-х, потому что в 31 году это было довольно тяжело материально. Мать старалась достать ей какое-то лекарство, которое она не могла достать. Поила её йодом на молоке – это считалось лучшим лекарством от склероза. Но молока было трудно достать, поэтому я запомнил.

Да, жена Абрама Павловича.

Да, поскольку они уважали ее религиозные воззрения. Специальной пасхальной посуды не было, но перед Пасхой, как полагалось по обычаю, все хлебное из дому изгонялось. Бабка всю посуду вываривала, кипятила в большом, я помню, казане. Седер устраивали по всем правилам. Т.е. старший сын, по-моему, Абрам Павлович был самый старший, читал вслух молитвы. Седер проводили по правилам.

Да. Я хорошо это запомнил, потому что я получил солидную взбучку. Я пришел из школы, я хотел кушать, хлеба уже все было вынесено, я вышел на угол, достал хлеб, пришел домой, сел кушать. Бабка на меня набросилась, я ей что-то нахамил, и дядька мне всыпал по первое число.

Рыба. Сколько я помню, бабка варила рыбу, больше я ничего не помню.

Я окончил семилетку.

Абсолютно не помню такого факта, не знаю, откуда вы взяли его.

Я окончил семилетку в 1930 году, причем года полтора работал. Потом поступил на рабфак.

Как все, на пайковых карточках на те 400 или 500 граммов хлеба, которые выдавали. Какое-то количество круп по карточкм, карточная система была.

Если были деньги, то на базаре ещё можно было купить кое-что.

Так как ловили в Одессе рыбу, то всегда можно было купить рыбу. Кроме того, всегда продавали подсолнечное масло, очевидно, его дома умели каким-то образом делать. На базаре можно было купить довольно много, хотя с этим боролись очень активно.

Никогда не ходил.

Мое окружение совершенно этим не интересовалось. Мы ходили в Русский театр, в Украинский театр и в оперу.

Был даже очень хороший, но зачем ходить, если мы говорили только по-русски? Нам это было совершенно неинтересно. Хотя мое окружение 50% были евреи, но мы даже никогда не говорили на эту тему. Я же говорил, что для нас Мартин Иден был большей фигурой, чем любой деятель Шолом-Алейхема.

Весь город и весь двор всегда знали, что начались аресты представителей духовенства всякого: русского, греческого, грузинского, еврейского, исламского. Очень широко знали. На аресты представителей духовенства как-то я не помню, чтоб остро реагировали. Куда чаще обсуждался вопрос при аресте какого-нибудь инженера, председателя, работника магазина.