Интервьюеры: Наталья и Дмитрий Резановы Дата интервью: апрель, 2003

Нет. Я был слишком молод, и слишком физически здоров, поэтому я считал, ну, война, значит, нужно.

Об этом старались не говорить. В конце концов, результат многолетнего террора сказался – люди приучились молчать. Понимать и молчать.

В Сталинграде я не находился, что-то перепутали, в Харькове.

Я вам скажу, Агдам своеобразный город. Это граница между Нагорным Карабахом и Азербайджаном. Население армяно-азербайджанское и некоторое количество выходцев, в основном ушедших в свое время от коллективизации и раскулачивания, с Кубани. Никаких межнациональных конфликтов там не чувствовалось совершенно. К нам лично отношение было очень хорошее. Мать же работала врачом. Доктор, так сказать, всегда считается полезной фигурой, тем более, что мать умела говорить с людьми, была, очевидно, неплохим врачом. Жена была учительницей, сразу пошла в первые классы, так что в этом отношении ...

Бытовая часть была очень тяжелой. Например, для всего что варилось – был всего один казан, там варили и кашу, и компот, и суп и все что угодно.

Нет. Хотя там с керосином было по сравнению с остальной Россией очень хорошо, его можно было легко достать, но на плите обыкновенной. Кроме того, не забудьте, что там большую роль играло так называемое …, местное население широко пользовалось бекмесом. Это тута, шелковица. Но шелковица в их климате очень крупная и очень сахаристая. Женщины расстилали полотняные простыни и трясли дерево, таким образом шелковица уже созревшая падала, ее собирали, укладывали в большие котлы, заливали водой и уваривали до состояния густого, медового сотсояния. Этой массой мазали лепешки, у кого были, кто получал – хлеб. Это заменяло сахар, заменяло еду. Кроме того, наличие большого количества фруктов в Азербайджане, сушеный изюм, который у них назывался по-среднеазиатски кишмиш, кое у кого были сушеные абрикосы.

Это приобреталось на базаре. Базары были довольно большие, торговали всем, чем только можно.

Продавали.

Вся бижутерия, которая была у жены и у матери, была там в течение этого периода продана. У жены было ожерелье из янтаря, очевидно, подарок ее матери или кого, не знаю. У матери были кольца, обручальное кольцо, потом оно перешло к моему сыну, его не продали, а другое кольцо, и еще одно колечко, какая-то цепочка с чем-то, золотые часики – всё было продано

Нет, в общем, не болел, ребенок был здоровый – пошел в моего деда, он ничем не болел в течение долгих лет. И только в последние годы я по его лицу вижу, что машина сдает. Так положено, он 40-го года рождения, значит ему 63 года. Мне помогло сохраниться более-менее увлечение морем – плаванье, гребля.

Нет, там ничего не было. Там я с утра до вечера был в госпитале, с утра до вечера. Потому что они одновременно: «Ах, ты учитель?! Значит, одновременно я был и начальником клуба и санитаром. Поэтому они мне, когда я уходил, они мне в документе вписали не «санитар», а «начальник клуба». Мне было абсолютно все равно, я никогда не обращал внимания на бумажки. Это моя вина. Поэтому, может быть, документ о том, что меня демобилизовали в Харькове, какой воинской части я был – они бы ответили, где. А я не интересовался этим.

Нет.

Этот госпиталь был очень своеобразный, в госпиталь попадали люди с тяжелыми ранениями, у которых долго шел процесс незаживления раны. Госпиталь был построен на лечении нафталаном – есть такой сорт нефти, очень редкий, с очень большим количеством органических веществ, который действует примерно так, конечно, более мягко как когда-то лиманские граязи. Нафталан очень способствует иногда заживлению ран. Это чисто индивидуально. Я знаю ребят, особенно с ранениями костей ног, рук, плечевых костей, которые прошли два-три госпиталя и процесс заживления не проходил, после нафталановых повязок… Правда весь госпиталь был пропитан запахом нефти, все бинты были черные, потому что это все ж таки нефть, хоть ее называли белой нефтью. Это многим давало большой результат. Очень хорошо помогало при залечивании ран, связанных с обмораживанием. Был же высокий процент – и теряли пальцы на ногах, стопы, пальцы на руках. Нафталан хорошо в этом отношении действовал. Поэтому там были люди, которые уже хорошо прошли фронт, некоторые после второго, третьего ранения попадали. Поэтому говорить о фронте – они не говорили, им было не до этого, их интересовало что-нибудь другое.

Не знаю. Я знаю, что погибла моя тетка Берта Павловна. По рассказам соседей, её сразу забрали…

Румыны, да. И она погибла. Она уже была пожилой не очень здоровый человек. Они говорили, пока ее в каком-то лагере держали, где-то в Одессе, ей они приносили горячую пищу – все жители двора. Потом она умерла. Об остальных я не знаю ничего.

Представьте себе, что были совершенно разные разговоры. Ну, во-первых, была категория людей, которые страшно боялись, что вернутся и поставят вопрос квартиры, которые они заняли во время румын. Это было очень важно, это были споры. Кроме того, было же специальное постановление очень хитрое, для того, чтобы ограничить возвращение эвакуированных. Значит, если вы… вот Одессу освободили, скажем, в мае месяце, в июне месяце, Вы должны были сразу, хотя об этом никто не знал, через банк начать оплачивать свою бывшую квартиру. Если вы этого не делали, вы не считались уже владельцем квартиры. Квартира переходит другому человеку, который платит. Значит, свою квартиру обратно я получить не мог.

Да, но не только евреев – всех эвакуированных.

Это было сделано специально, для того, чтобы сохранить кадры там, в глубине, ибо промышленность, фактически, переместилась в глубь страны. Понимаете, самое удивительное, самое гениальное в этой войне в Советском Союзе было то, как успели создать за кратчайший срок промышленность новую. Ну, например, в каком-нибудь городке, куда эвакуировали завод, станки ставили просто в поле и одновременно ставили стены. Вот этот процесс был очень стремительный. Правда, очень помогло то, о чем мы старались не вспоминать – англичане и американцы. Но с Англией было трудно, потому что морские караваны, которые шли в Мурманск и Архангельск атаковались немецкими подводными лодками. Система защиты от подводных лодок была еще слабо разработана, очень много судов английских гибло. Эти грузы пропадали. С Америкой было лучше, потому что через океан шли грузы, но они должны были идти колоссальный путь по железной дороге Сибирской две недели, надо было от Владивостока добраться до Урала.

Одесские – раз. Это вызвало определенное напряжение между приехавшими из эвакуации и оставшимися – раз. Второе, в Одессе, поскольку при румынах была частная торговля, то кое-какие лавочки еще в первые годы остались. Вообще, так сказать, торговый дух при румынах возродился. И это тоже вызывало…, например, в университете, институте девушки, которые оставались в оккупации, были много лучше одеты, чем те, которые приехали. Правда, потом в институт пришла большая группа девушек демобилизованных из армии. И даже, смеясь, их называли девушки - «зеленые шинели». Дело в том, что в воинских частях в последние годы, по крайней мере, для женщин, очень широко раздавали не наше, а английское обмундирование, английские шинели зеленоваго цвета и более лучшего, более мягкого сукна, чем наши грубые шинели, и девочки их перешивали молниеносно в платья. И поэтому определенное пренебрежение.

Нет. Насколько я помню, те, кого я встречал, были заинтересованы только в одном – скорее забыть об этом, начинать заново жизнь. Правда, остатки, из-за этого вырос элемент антисемитизма. Противопоставление. Кроме того, многие приехавшие, поскольку в Одессе был высокий процент еврейского населения, в основном людей промышленности, многие, вернувшись из армии, из эвакуации, занимали разные места, так что было определенное трение и то не очень большое. Вообще, межнациональные отношения в Одессе были очень смазаны, очень. По крайней мере, в моем окружении практически их не было.

Нет, это замалчивалось, так, отдельные фразы. Пожалуй, единственная работа более-менее, и то она очень поздно вышла, в 60-е годы, это Борового о ликвидации еврейского населения. Кроме того, одесский обком после войны поручил группе профессоров составить историю Одессы. Вот я вам покажу, это профессор Добролюбский, Боровой и другие написали в 47 году, по-моему, к 125-летию Одессы, или что-то в этом роде. Но эта книга, поскольку более-менее объективное изложение истории Одессы. А самое главное, почему-то деятелей обкома возмутило, что на первой странице, сразу после фотографии Сталина, шла фотография, не помню, или Ришелье или Ланжерона и поэтому эта книга была беспощадно изъята. Я вам сейчас ее покажу, и вы получите определенное представление. Здесь показано, что румыны провели страшный террор, ловили всех, кто попался под руку, несколько десятков тысяч человек.

Фактически, но этого не было, потому что они все были отправлены в гетто.

Видели и знали, только молчали. А что, не чувствовали, когда миллионы людей были отправлены в лагеря Иосифом Виссарионовичем? Например, между 1934, по-моему, и 1937 годом были практически арестованы все служители церкви и синагоги.

Да. Все. Причем, те из них, которые пользовались каким-то авторитетом, ну, например, я помню, был такой священник, по какой причине я туда к нему попадал, я не помню, он ведал слободской церковью

Да, очень образованный человек – его расстреляли. Выдумали что-то, наверное, создали какую-нибудь подпольную организацию, которой никогда не было.

Была какая-то одна, где-то на Пересыпи, не знаю. Видите, поскольку у нас в семье испокон века к религии относились очень скептически, я ж вам говорил, дед называл их готганувен - божьи воры. В этом отношении я нехарактерен.

Не знаю, может быть, сильный интернациональный дух одесситов.

Не только хорошие. Не забудьте, что одесситы по психологии – большинство - всегда скептически относились ко всему, что идет сверху, независимо от того, император Николай или Иосиф Виссарионович Сталин. Такой элемент был. Он не имел формы активного протеста, или борьбы, но такой элемент был.

Нет, нет. Мать не чувствовала.

Нет, нет.

Я с ними не встречался, я жил в совершенно другой плоскости, круг моих друзей был совершенно другой.

О, 60-е годы уже были годами определенного расцвета. А именно, заработная плата полностью обеспечивала те небольшие потребности, которые у нас были. Появилась необходимость и возможность покупать вещи, костюм. Кроме того, что можно было пошить в мастерской, все ж таки работали еще подпольные портные. Я знаю, что мне брат покойной жены – портной пошил мне пальто. Причем набрали материал, купили вполне официально. Демисезонное пальто. Мечтой моего окружения был синий макинтош и мягкая шляпа.

Для меня осуществилась.

Нет, не щеголеватый, но определенные принципы в одежде сохранялись. Ну это связано еще с моим довоенным окружением, где было много курсантов высшего мореходного училища, - поэтому можно было ходить в дырявых брюках, но отглажены они были, складка должна была быть такой, что ей можно было, не знаю, хлеб резать!

Да, более свободными, война сказалась, конечно.

Очень часто, очень часто. Для Одессы это вообще было характерно после революции, в особенности после войны это сплошь и рядом. У моих знакомых были смешанные браки.

Нет, в моей библиотеке я этого не видел, возможно, что изымали, потому что приказ распространялся. Понимаете, основная масса литературы, с которой я имел дело, и за которой ко мне обращались и я пропагандировал, в отношении которой, извините за хвастовство, меня считали специалистом. Все знали, что если нужно найти где-нибудь, я знаю, стихи Гумилева. Книги были изъяты. Но я знал в «Чтеце-декламаторе», которые издавались перед Первой мировой войной, на какой странице и что есть Гумилева. Не знаю.

Возможно, каталог огромный, люди, которые были с этим связаны, работали, значит, изымались.

Я знал, но это проходило мимо меня. Потому что, к несчастью, я ж вам говорил, я попал в очень, у нас была очень ассимилированная семья. Для меня Чехов был понятен, а Шолом-Алейхем – нет.

Нет, меня интересовало другое. Меня интересовало изъятие книг, связанных с историей. Это я запоминал, а то как-то проходило мимо меня. Тем более, что художественная литература была та часть колоссального книжного фонда университетского, с которым я практически не сталкивался. В основном, они шли через студенческую библиотеку. У нас никто не брал. Могли прийти знакомые: Виктор Семенович, хочется что-то почитать, найдите мне. Вот тогда я обратил внимание, что старая интеллигенция хотят что-нибудь почитать, просят Блока и Брюсова и никогда не просят Маяковского.

Для меня это совершенно, то есть, я знал о его существовании.

Ну, наверное, из товарищей кто-то показывал. Но это как-то мимо меня проходило.

Нет, меня интересовало совершенно другое. Для того, чтобы я мог отвечать на самые разные вопросы, связанные с историей, с экологией, в особенности, с историей книги, мне нужно было очень много читать, восполнить свое образование, тем более, что я сталкивался с колоссальными книжными фондами. Меня хватало, в мои годы я спал 3-4 часа в сутки.

Сразу. Хотят что-то сделать новое, и вроде бы приходят к власти люди, которые на что-то годятся. Дело в том, что у меня уже очень давно, где-то еще в пятидесятых годах, сложилось очень негативное представление о том, что называется «кадровая политика советской власти». Я столкнулся с преподавателями университета, с ректором университета Федором Савчуком, которые мне казались люди абсолютно непригодные к тому месту, которое они занимали. У нас всегда лозунг Ленина о том, что кухарка должна управлять государством, я был уверен, что кухарка должна варить борщ, а если она управляет государством…

Очень, очень одобрил и был уверен, что все пойдет хорошо.

Единственное, что мне не нравилось в перестройке - слишком активная, бурная деятельность Хрущева. Он ликвидировал, разрушал все, за что он ни брался.

Да, о хрущевской.

Кроме того, я получал очень много информации, мне рассказывали историю освоения целинных земель, которое являлось, с моей точки зрения, уголовным преступлением. Потому что засеяли колоссальные площади, Люди хлынули, пошли работать совершенно искренне, я знаю, ехали туда, чтобы помочь, на эти работы. Засеяли колоссальные площади целинных земель, собрали колоссальный урожай и забыли об одной маленькой детали – осенью все эти степи размокают, машины по грязи идти не могут – и половина урожая погибла, потому что машины садились по самые коробки. Дальше, насмешку в моем окружении всегда вызывала система, поскольку я был знаком с представителями, связанными с морем, система комплектования и режима загранплавания наших моряков. Человека могли не пустить в загранплавание только потому, что у него нет семьи – а вдруг он убежит.

Да, конечно. Видите ли, довольно много было евреев в пароходстве, потому что до революции, до войны очень многие евреи были связаны с портом – работали грузчиками. Многие дети их потом кончали мореходные училища, плавали, но они, почти вся эта категория погибла во время войны. Война нанесла страшный ущерб стране.

Распад Советского Союза очень тяжело на меня подействовал. Дело в том, что я был знаком с целым рядом людей, преподавателей, которые рассматривали распад Советского Союза, как начало средневековья, что это бессмысленно, потому что, те, кто это делали, те, которые собрались в Беловежской Пуще так рвались к власти, что, наверное, не посмотрели даже на карту – что кому приходится. Кроме того, это разделение было среднепотолочным. Сталинская система административного деления не предусматривала, происходила на совершенно других принципах, поэтому, дороги, экономика, это все рвалось и ломалось бессмысленно и бестолково.

У Одессы сразу появилась идея, вспыхнула извечная мечта одесситов о порто-франко. Если вы хотите представить себе взгляды Одессы, мечта о порто-франко, постарайтесь в библиотеке Горького найти комплекты газеты «Порто-франко» и «Пале-рояль». Там есть ряд очень интересных статей, вплоть до мечты о создании Новороссийского края.

Умер он… дожил до 1949 года, это совершенно точно, даже 50-51.

Нет, я говорю об одесском дяде. Московские дяди Мирон Павлович и Михаил Павлович, они жили вдвоем, без семьи, были холостяками. Михаил Павлович уже в 54 году женился поздно очень. Его жена жила в Ленинграде и он добивался перевода из московского отделения банка в ленинградское.

Второй остался холостяком.

Нет. Род кончился. Последний представитель рода Фельдманов – это мой сын. Дальше уже нет.

Значит, я вам скажу, отец умер – ему было 36 лет, умер в 1922 году. Он, значит, был старшим из трех братьев. И Михаил Павлович и Мирон Павлович были моложе его. Наверное, к тому времени, когда умер отец, Михаилу Павловичу где-то было лет 20, вот так вот, Мирону Павловичу было больше, потому что он успел уже пройти фронт Певрой мировой войны, получил Георгия. Кстати говоря, он очень жалел… Дело в том, что когда появился Торгсин, знаете, бабка сдавала все серебро, что было у нас, там ложки свои, и в том числе, я с ней пошел – помочь нести муку обратно. Она сдала Георгиевский крест дяди, и почему я запомнил, - потому что тот сказал: ну, соскребите эмаль, нам серебро нужно! А дядька, когда об этом узнал, был очень возмущен.

За участие в каком-то штыковом бою при Брусиловском прорыве.

Не знаю, никогда не знал. По-моему, была русская.

С дядьками этими поддерживали. В особенности, пока жива мать, очень активно поддерживали, часто переписывались. А потом уже…

Константинова. Из военной семьи.

Русская женщина, из центральной России семья. Отец был переброшен как военный, служил здесь после войны.

Внучка. Ей сейчас 39 лет.

Дело вот в чем, когда. Он очень долго, фактически после смерти моей первой жены, по настоянию ее сестры, тем более, что там был другой… у нее был сын с Сеней одногодки, год, а может, менее разницы. Они собирались уезжать, но не в Израиль, а в Штаты. И они ко мне обратились, я сказал, что я не хочу ехать. Я не приспособлен для жизни в Соединенных Штатах. Кроме того, я не верю, как можно ехать в страну, не зная языка страны. Сын сказал, что он никуда не поедет.

Они живут сейчас в Штатах, поддерживают очень хорошие отношения. Жена двоюродного брата Сени Татьяна, тоже русская, дочь капитана. Приезжают довольно часто, Таня заходит к нам. А тот кончил институт связи и сначала работал первое время в Штатах обычным электриком в метрополитене Нью-Йорка, а потом получил какую-то инженерную должность уже.

Да. Сын не собирался ехать, нет. Он кончил химический факультет.

Конечно, испытывал.

Его два товарища приняты были в аспирантуру, а он не был принят под каким-то предлогом.