Истерия и пограничные состояния: хиазм. Новые перспективы
жүктеу/скачать 156.5 Kb.
|
е) АффектыСо времени возникновения психоанализа аффект занимал место первого плана в истерии. Сначала – в связи с концепцией подавленного аффекта, затем в связи со значимостью, присвоенной отношениям удовольствия и неудовольствия: пример истерического отвращения как доказательство вытеснения (неудовольствие для системы сознания; удовольствие для другой системы – бессознательного) это показывает. Впоследствии благодаря продвижению познания истерических форм, которые уже не казались так жестко привязанными к фиксациям генитального или фаллического порядка, и благодаря новой теории, проясняющей конститутивные черты догенитальных структур (Bouvet, 1967), акцент делался на бурных, разрушительных и дезорганизующих аспектах истерических форм в их крайних проявлениях. Все это подходит, в частности, к состоянию страха. Чем меньше истерия имеет отношение к генитальным формам фиксации, тем меньше страх преобладает в форме сигнала тревоги и тем больше он принимает вид так называемого автоматического страха. Когда мы имеем дело с пограничными случаями, передача страха и его интенсивность ведут к серьезным деструктурирующим состояниям. Именно к этим пациентам прикладываются понятия катастрофических страхов (Bion, 1970; Brenman, 1985) или муки мученические (Winnicott, 1965). Во всех этих случаях можно отчетливо выделить важность аффектов зависти, ярости, беспомощности, которые указывают на двойное вовлечение деструктивности и нарциссизма. И если существует зависть к пенису у пациентов-женщин этой категории, то такой фантазм относится прежде всего к желанию обладать агрессивным органом, и пенис рассматривается под этим углом. Став мишенью через обращение, Я (le Moi) оказывается под угрозой разрушения. Если могут иметь место феномены деперсонализации и чувства раздробленности или фрагментации, то редко бывает, чтобы эти черты, присущие шизопараноидной фазе, длились бесконечно. Наоборот, опрокидывание в депрессию с превалированием аффектов опустошенности, вялости, ничтожности (Винникотт, 1965) часто устанавливается на продолжительное время, приобретая хронический характер. Между истерией и пограничными случаями депрессия занимает место постоянной угрозы; с варьирующей интенсивностью она может двигаться в диапазоне от простой невротической депрессии, содержащей прямые обвинения в адрес объекта, до более тяжелых форм нарциссической структуры, более близких к меланхолии, где преобладают самообвинения и мысли о недостойности и обиде. Во всяком случае, из этого следует колоссальная значимость непроработанного траура (J.Cournut, 1991), тогда как анализ переноса обнаруживает стойкое упорство фиксаций на инцестуозных объектах, невозможность от них отсепарироваться и проработать траур. В более эдипальных формах определяющим является опять же вопрос объектного выбора, выходящий на первый план, и субъект не может отречься от фиксаций на одном из двух родителей, чтобы выбрать другого. Как если бы такой выбор означал невозможность сохранить другого. То, что он желает, так это возможности владеть обоими, одновременно объединяя их в форме конденсата ( сгущения) отца и матери. Первосцена или отрицается, или же превращается в фантазм особо травматичной формы, где родители соединены в бесконечном коитусе, порождающем чувство ярости и беспомощности, - беспомощность выражается в невозможности найти свое место в этом фантазме через идентификацию с одним из двух партнеров и в невозможности их разделить. Но в пограничных случаях, где депрессивная проблематика превалирует, поражает обратное, а именно то, что субъект страдает от разочарования к обоим родительским объектам. Эти случаи особенно тяжелы, так как ненависть не уравновешена любовью, которая могла бы поддерживать вкус к жизни, а нарциссизм субъекта отягощен отсутствием идентификационных опор. ж) ПредставленияВ первых исследованиях истерии открытие представлений, в частности, представлений о вещах или объектах, стало путем доступа к бессознательному. Признание фантазмов, связанных с бисексуальностью, ознаменовало начальные этапы теоретических изысканий Фрейда. Впоследствии отношения между представлениями о словах и представлениями о вещах расширили поле этих исследований. По мере развития знаний хрупкость вторичных процессов (по сравнению с обсессивным неврозом), важность аффектов и фантазмов, которые с ними связаны, сдвинули акцент на первичные процессы. Тем не менее, вслед за Лаканом (1966) некоторые авторы пожелали вернуть значимость месту речи (Rosolato, 1988). В сущности, можно было бы сказать, что исследуется именно наименование аффектов, истерия все больше удаляется в свою исконную область невыразимого, аффективного, а именно – непонятного и иррационального; эти предпочтения ведут к обесцениванию ясности представлениями, которые всегда упрекали в излишней абстрактности. Все происходит так, как если бы то, что входит в разряд интеллектуального знания, ранило бы истерика, так как неразрывно связано с тем, что - жестко, холодно, сухо, то есть с тем, что отдаляется от выспренного, синкретичного, чувственного, где слова, в их крайнем варианте, не имеют нужды в употреблении. Часто анализируемый отказывается сообщать свои мысли аналитику, считая, что последний якобы должен понимать, не прибегая к помощи слов. Такое общение связано, разумеется, со значимостью довербального обмена и с зеркальными отношениями между матерью и ребенком. Когда же мы имеем дело с пограничными случаями, мы отмечаем нечто большее: настоящую неспособность к представлениям (репрезентативную несостоятельность), а, точнее, часто представления поглощаются прямыми движениями влечения, как короткое замыкание, приводящее к выбросам через действие или к разрядкам в сому. В этом случае можно говорить о скудости психического опосредования и об отсутствии промежуточных структур, что придает грубый и сырой вид материалу или же делает его труднопонимаемым из-за слабой опоры на вербальные формы. Можно, конечно, предполагать существование фиксаций либидо на догенитальных фазах. Но иногда такой способ выспренного общения, хоть и потребен анализируемому, но очень страшит его, так как он видит в нем замаскированную форму угадывания мысли всемогущим объектом, против которого он должен, защищаться, чтобы не оказаться в полной его власти. з) Я (le Moi), нарциссизм, идентификация В классических истерических неврозах, в принципе, мы не имеем дело с регрессиями Я (le Moi), а только лишь с возвращением на предшествующие либидинальные фиксации. Разумеется, когда акцент сдвинулся на догенитальную истерию, эти точки фиксации еще больше поставили под вопрос интеграцию Я (le Moi). Я, действительно, ослаблено вследствие применения более архаичных защит, чем вытеснение ( расщепление, отрицание, проективная идентификация). В пограничных случаях хрупкость Я чувствуется сразу же. Это то, о чем уже сообщал Фрейд в работе «Анализ конечный и бесконечный» (1937). Также пограничные случаи явно свидетельствуют об объектной несостоятельности, от которой пациент страдает. Труды Винникотта внесли решающий вклад именно в эту область. Обычно разделяют пограничные случаи и нарциссические личностей. Как бы ни было оправдано такое различение, нарциссический сдвиг регулярно присутствует в пограничных случаях. Их чувствительность, уже отмеченная значимость проблематики траура позволяют это констатировать. Эти пациенты кажутся раздавленными и обиженными в их существе. Анализ займет много времени, чтобы восстановить их уважение к себе, настолько недостаточное, что оно претерпевает, к тому же, чувство вины. В этой главе мы хотим сделать особый акцент на роли идентификаций. Функция идентификаций хорошо известна со времен первых психоаналитических исследований истерии. Эти исследования только обогащаются по мере приобретения психоаналитического опыта. Были описаны поверхностные, многочисленные, разнообразные, противоречивые, изменяющиеся идентификации (широко известна лабильность настроения истерика), которые контрастируют со слабостью (бессилием) глубинных идентификаций. Это «хамелеоновская» защита беглого наблюдения у истерика. Поверхностная истерическая идентификация действует как «улавливатель внешнего». В этом она противоположна интроективной идентификации, которая находится в контакте с внутренними объектами. О защите же мы говорим по многим причинам. С одной стороны, идентификация позволяет усваивающееся ознакомление с объектом, но на самом деле, дистанцированное; приноравливаясь, истерики стирают свою инаковость и предвидят движения другого. С другой стороны, вылепливая себя по модели, представленной объектом,они надеются заставить за это себя любить. Нужно скрыть свое отличие, разлад с ним и не показать то, что есть на самом деле, из страха быть отвергнутым. Эта бессознательная тактика чаще всего кратковременна, и вскоре, при первом же удобном случае, драматизация (театрализация) выйдет на поверхность в форме острого конфликта по самому ничтожному поводу. Попытка стать хозяином поверхности из-за неумения распознать глубину обнаружит свою защитную функцию благодаря эротизации. Мы знаем наизусть маневры истерического соблазнения, приводящие к отступлению в самый последний момент. Эта эротизация противоположна глубинной эротизации, которая остается опасной, ответственной как за фригидность, так и за импотенцию. Далее раскроется трудность любить, так как, мы об этом уже упоминали, именно связь сексуальность-любовь и является опасной в той мере, в которой она свидетельствует о тотальном задействовании «тела и души», слишком проблематичном для истерика, который проецирует на объект то же непостоянство, если не сказать несостоятельность, которое живет в нем самом. Как заметил Винникотт (1965), аналитик для пациентов не «как мать», а и есть сама мать. К тому же, фактор неясности в понимании материала аналитиком связан с феноменом идентификационной путаницы. Я хочу сказать, что мы находимся вне феноменов резонанса и зеркального отражения между Я (le Moi) и его объектами. Я (le Moi) пациента не знает больше, к какому лицу оно относится. Пациент открыто признается, что в некоторых обстоятельствах он растерян и, кажется, не знает, является ли он самим собой или какой-либо другой фигурой родственников (дядей, тетей). Еще более парадоксальным является то, что в критические моменты (когда у пациента есть дети) у него создается впечатление, что идентичности родителя и ребенка поменялись. Взрослого отца охватывает сильная и неукротимая зависть и желание обладать пенисом своего маленького трехлетнего сына, как если бы этот пенис был больше, чем его собственный, или же он будет констатировать у своего ребенка наличие инцестуозных влечений к матери, которые раньше были у него самого, и будет терзаться мыслью об их возможной реализации через полный обмен ролей. Эти проявления, которые могут быть интерпретированы в терминах проективной идентификации, будут гораздо лучше охарактеризованы, на мой взгляд, через идентификационную путаницу (смешение) с перекрещиванием и обменом между целыми объектами. жүктеу/скачать 156.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|