История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях
ВВЕДЕНИЕ В ИЗУЧЕНИЕ ЯЗЫКА
жүктеу/скачать 2.75 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Ф. Ф. ФОРТУНАТОВ
ВВЕДЕНИЕ В ИЗУЧЕНИЕ ЯЗЫКА2 (ИЗВЛЕЧЕНИЯ) АНАЛОГИЯ
с одной стороны, и деятельностью аналогии — с другой. Перехода теперь к истолкованию этого утверждения, я буду говорить сначала об аналоги и. Неизбежность действия аналогии в языке становится очевидной, если уяснить себе, что слова в душе говорящего являются в значительно большей части своей не обособленно, но в тесной связи (ассоциированные) с другими. «Ассоциируются между собой ... различные падежи одного и того же имени, различные времена, наклонения, лица одного и того же глагола, различные производные формы от одного и того же корня — в силу родства звукового и по значению; затем все слова одной и той же функции, например все существительные, все прилагательные, все глаголы; затем все производные формы, образованные от разных корней при помощи одинаковых суффиксов; далее, одинаковые по своей функции формы различных слов, следовательно, например, все формы множественного числа, все родительные падежи, все страдательные залоги, все прошедшие совершенные, все сослагательные, все первые лица; затем слова с одинаковым родом флексии, например в новонемецком все «слабые» глаголы в противоположность «сильным», все имена существительные мужского рода, образующие множественное число с переменой гласного звука (Umlaut) в противоположность не изменяющим гласных; могут смыкаться в группы слова, представляющие лишь частичное тождество способа флексии, в противоположность словам с более резкими уклонениями» (Paul, Principien der Sprachgeschichte, изд. 2, Halle, 1886, стр. 24). Многие из соединенных в такие группы форм обнаруживают или существенное сходство внешнего вида, или основное различие, или, наконец, незначительные различия при большом сходстве. Против этих различий работает постоянно стремление придать возможно большее внешнее сходство тому, что связано между собой внутренней связью, и нередко удается устранить более незначительные различия путем подравнения (Ausgleichung). Так, например, несомненно, что такое слово, как лат. homo, первоначально звучало с образованием падежей разной силы (с градацией основ — stammabstufende Bildung): homo — hominis — homini — homōnem — homōnes — hominum и т. д., откуда затем путем подравнения получилось: hominis — homini — hominem — homines. Точно так же не подлежит сомнению, что в аркадийском диалекте, как и в прочих диалектах, женский род χώρα звучал в родительном χώρας, но мужской род εργάτας — εργάταυ (из εργάταο), тогда как позже χώρας превратилось в угоду мужскому роду в χώραυ. Почему и при каких условиях такие преобразования возникли в известную эпоху и почему только в известных диалектах, в других же нет, — мы можем установить с некоторой верностью только в редчайших случаях. Напротив, мы должны большей частью удовольствоваться наблюдением, что из обоих друг с другом борющихся стремлений — сохранить отдельный случай в его традиционной форме и, с другой стороны, уподобить 229 его родственным формам — победило последнее стремление. Если, таким образом, мы должны быть скромными в этом отношении, с другой стороны, мы все-таки можем сказать с некоторой уверенностью, что, собственно, произошло при таком подравнении и чем отличается этот процесс от того, который мы называем звуковым изменением. Чтобы пояснить это, я возьму примером закон Вернера. Вернер1 показал, что глагол, вроде готского lei  , должен был образовать в прагерманском' формы leian — lai — lidum — lidans, откуда в готском возникли путем подравнения формы leian — lai — lium — lians, тогда как, например, в древневерхненемецком первоначальное различие сохранилось в формах с передвижением согласных lidan — leid — litum — litan. Можно было бы склониться к формулировке того, что произошло в готском, в таком выражении: в формах — lium — lians первичное d перешло в . Но неверность такой формулировки обнаруживается сейчас же, как только привлекаются к сравнению соответствующие явления в других языках. В греческом перфект от πείθω, наверное, звучал некогда πέποιθα, πέποιθε, πέποίπθμεν (еще древнее πεπιθμέν), Из последней формы сделалось πεποίδαμεν. Произошло ли это таким образом, что ι было изменено путем «подъема» в οι и вставлено α? Конечно, нет, Я оставлю здесь совсем в стороне вопрос о том, возможно ли вообще предполагать на старый лад существование подъема; относительно этого пункта, во всяком случае теперь, все ученые согласны, что подобного явления не происходило ни в одном отдельном индоевропейском языке. Все так называемые дифтонги подъема в отдельных языках, следовательно и в греческом, ведут свое начало из первобытной эпохи. О вставке а также нельзя думать. Правда, мы можем говорить о вставке гласного или лучше о развитии гласного из голосового тона соседнего согласного в случаях, как poculum из poclum, nominis из nomnis, но подобного случая в πέποίθαμεν мы не имеем. Таким образом, вышеприведенная формулировка не подходит к форме πέποίθαμεν. Здесь произошло не звуковое изменение, но замена одной формы другой. Так как πέπίθμεν в том ряду, к которому оно принадлежало, являлось членом, нарушавшим гармонию, то оно было заменено посредством πέποίθαμεν. Таким образом, и в готском нельзя говорить о звуковом процессе, но должно принять замену формы. Выражаясь точно, следовало бы сказать так: в германском звуки , стоявшие перед ударенным слогом между гласными, превратились в d. Это изменение наступило везде, где имелось подобное сочетание звуков, следовательно, *faar так же превратилось в *fadar, как *lipum в lidum. В готском fadar осталось неизменным, так как оно не входило в состав
1 К. Вернер (1846 — 1896) — датский лингвист, объяснял характером древней акцентуации передвижение согласных в германских языках. (Примечание составителя.) 2 Здесь не имеет значения, звучали ли индогерманские формы в конце слова так или иначе. 230 группы, достаточно сильной для того, чтобы переделать его. Напротив, lidum с родичами, которые везде были связаны с формами единственного числа,. содержавшими в себе ...В таком положении находится вопрос об изменениях в звуковом составе языков. Как видно, о точном знании в этой области не может быть серьезной речи. Тем не менее можно сказать: мы питаем основательное предположение, что изменения в значительно большей своей части зависят от известных производящих общее действие причин, над которыми отдельный человек не имеет никакой власти. Правда, нельзя отрицать также и возможности влияния со стороны отдельного индивидуума, влияния, простирающегося с его стороны на нескольких людей, а от этих на многих, но так как при этом противное давление со стороны общества все-таки всегда велико, то едва ли можно предполагать, что отдельному индивидууму удастся провести такие изменения, которые противоречат направлению развития, замечаемому у остальных звуковых изменений. Наверное, можно считать несомненным то, что все (или почти все) эти акты совершаются бессознательно. В какой мере оправдывается это утверждение на нашем теперешнем языке, в этом можно легко убедиться путем опыта. Большая часть людей не знает, как они говорят, и часто только с величайшим трудом удается доказать им, что они действительно обладают некоторыми тонкостями произношения, которые замечает у них опытный наблюдатель. Согласно сказанному на занимающий нас вопрос о закономерности звукового изменения можно теперь дать общий сжатый ответ. Следует признать, что полная закономерность звукового изменения не наблюдается нигде в мире данных фактов, но имеются налицо достаточные основания, ведущие к допущению, что звуковое изменение, протекающее закономерно, есть один из факторов, из совместного действия которых вытекает эмпирический облик языка. В отдельных случаях, правда, всегда будет иметься лишь приблизительная возможность представить этот фактор в его чистоте.
Вместе с тем из вышеприведенного изложения следует, можно ли вообще и насколько можно говорить о законах или даже о законах природы в области фонетики, или учения о звуках. Звуковые законы, устанавливаемые нами, суть, как это оказалось, не что иное, как единообразия, возникающие в известном языке и в известное время и имеющие силу только для этого языка и времени. Применимо ли вообще к ним выражение «закон», остается сомнительным. Между тем я избегаю входить в рассмотрение понятия о законе, применяемого в естественных науках и статистике, так как я нахожу, что в языковом употреблении понятие «звуковой закон» настолько утвердилось, что уже не может быть искоренено, и, кроме того, я не могу предложить вместо него лучшего термина. Термин этот, кроме того, безвреден, если помнить твердо, что он не может иметь никакого другого смысла, кроме здесь означенного. Но я не могу помириться с определением звуковых законов как законов природы. С химическими или физическими законами эти исторические единообразия, очевидно, не имеют никакого сходства. Язык слагается из человеческих поступков и действий (Handlungen), и поэтому звуковые законы относятся не к учению о закономерности в явлениях природы, а к учению о закономерности человеческих поступков, по-видимому произвольных. VI. МОСКОВСКАЯ И КАЗАНСКАЯ ШКОЛЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ
В конце XIX в. в России складываются две лингвистические школы, научные традиции которых живут и в современном языкознании. Первая из них, так называемая московская школа языкознания, возглавляется одним из замечательных ученых-лингвистов — Филиппом Федоровичем Фортунатовым (1848 — 1914). Вся преподавательская и почти вся научная деятельность Ф. Ф. Фортунатова связана с Московским университетом. Здесь он по возвращении из заграничной командировки защитил в 1875 г. магистерскую диссертацию, в 1876 г. занял кафедру сравнительной грамматики индоевропейских языков и начал преподавание, которое продолжалось до 1902 г., когда он после выборов его ординарным академиком переехал в Петербург. Ф. Ф. Фортунатов принадлежал к тому типу ученых, которые мало печатаются и свои идеи развивают главным образом в лекционных курсах. При жизни Ф. Ф. Фортунатова была опубликована его диссертация (Samaveda Aranjaka Samhita), несколько работ о славяно-балтийской акцентологии и об индоевропейских согласных (здесь ему принадлежит открытие закона, названного его именем) и др. В университете он читал большое количество разнообразных курсов: общее языковедение, курсы по сравнительной фонетике и морфологии индоевропейских языков, старославянского языка, литовского языка, готского языка, древнеиндийского языка. В литографических изданиях лекций по этим курсам (и особенно в лекциях по курсу общего языкознания), которые издавались ограниченным тиражом для пользования студенток, а также в работах многочисленных учеников Ф. Ф. Фортунатова, воспитавшего блестящую плеяду русских языковедов, и следует искать преимущественное изложение идей Ф. Ф. Фортунатова. В области метода научного исследования Ф. Ф. Фортунатов параллельно с младограмматиками занимался проблемой звуковой эволюции. В тождественных фонетических процессах он стремился вскрыть общие закономерности, но вместе с тем указывал на необходимость учитывать структурные особенности языков и те конкретные исторические условия, в которых происходят языковые изменения (в частности, аналогические изменения). 233 В противоположность младограмматикам, стоявшим на индивидуально-психологических позициях, Ф. Ф. Фортунатов подчеркивал общественный характер языка и связь его истории с историей общества («Каждый язык принадлежит известному общественному союзу, т. е. каждый язык принадлежит людям как членам того или другого общества. Те изменения, которые происходят в составе общества, сопровождаются и в языке соответствующими изменениями...»). Много внимания Ф. Ф. Фортунатов уделял отношениям языка и мышления и с учетом этих отношений решал конкретные вопросы изучения языка. Большой интерес представляют разработка им проблемы структуры слова и трактовка ряда общих вопросов грамматической теории. Ему принадлежит оригинальное учение о форме в языке, которое оказало огромное влияние на последующие языковедческие работы. В соответствии со своим пониманием формы Ф. Ф. Фортунатов строит и свое учение о грамматических разрядах слов и свою синтаксическую теорию (о всех этих вопросах см. включенные в настоящую книгу извлечения из лекций по общему языкознанию). «В трудах Фортунатова нас поражает глубокий проникновенный анализ: изучаемым им явлениям давалось столь яркое освещение, что оно своей силой озаряло и все смежные области, вызывая стройные научные представления о целых группах соседних явлений. В этом удивительном умении отвлечься и сосредоточить все внимание на исследуемом явлении выступала та сила научного мышления Фортунатова, которая позволяла лицам, следившим за его трудами, за его научными исследованиями, определять его высокое значение как ученого ... Не только русская лингвистическая семья, но и иностранцы признали Фортунатова гениальным ученым» (А. А. Шахматов). С сожалением следует отметить, что многие работы Ф. Ф. Фортунатова остаются несобранными, а его научное наследство совершенно недостаточно изученным. Ф. Ф. Фортунатов создал лингвистическую школу, в которую входило много замечательных русских языковедов. К числу учеников и последователей Ф. Ф. Фортунатова относятся А. А. Шахматов, Г. К. Ульянов, В. Н. Щепкин, М. М. Покровский, Б. М. Ляпунов, В. К. Поржезинский, А. И. Томсон, Д. Н. Ушаков, Е. Ф. Будде, М. Н. Петерсон и др. Московская лингвистическая школа была широко известна за рубежом, и работать с Ф. Ф. Фортунатовым приезжали представители разных стран. По свидетельству Д. Н. Ушакова, иностранными учениками Ф. Ф. Фортунатова были О. Брок (Норвегия), Торбьернсон (Швеция), Педерсен (Дания), Краузе ван дер Коп (Голландия), П. Буайэ (Франция), Сольмсен и Бернекер (Германия), Белич (Югославия), Богдан (Румыния) и др. Казанская лингвистическая школа, основателем которой был И. А. Бодуэн де Куртене, в целом характеризуется пристальным интересом к психической стороне деятельности языка и к фонетическому его аспекту. Ее представители, в частности, были в числе пионеров экспериментальной фонетики и фонологии. Так же как и московская школа, она имела большое количество последователей. В казанский период деятельности Бодуэна де Куртене к нему примкнули Н. В. Крушевский, В. А. Богородицкий, С. К. Булич, А. И. Александров и др. Когда его деятельность перенесена была в Петербург, вокруг него собралась новая группа учеников и последователей, принадлежавших к самым различным языковым специальностям: Л. В. Щерба, Б. Я. Владимирцев, П. В. Ериштедт, Б. А.Ларин, А. П. Баранников, В. В. Радлов и многие другие. Иван Александрович Бодуэн де Куртене (1845 — 1929) был ученым чрезвычайно широкого кругозора и острой, оригинальной мысли. Он преподавал в Казани (1874 — 1883), Юрьеве (1883 — 1893), Кракове (1894 — 1899), Петербурге (1900 — 1918) и Варшаве (1918 — 1929). Свои многочисленные работы он писал на русском, польском, чешском, немецком, французском, итальянском и литовском языках. Бывая часто за границей, он слушал лекции крупнейших языковедов своего времени (Шлейхера, Лескина, Асколи 234 и др.), но вместе с тем «он не был ничьим учеником, не принадлежал ни к какой школе, сам себя называл автодидактом» и «всю свою жизнь по всем решительно вопросам занимал — хотя вовсе не старался занимать — собственную, нетрафаретную позицию» (Л. В. Щерба). Труды И. А. Бодуэна де Куртене рассеяны по бесчисленным и часто малодоступным изданиям (преимущественно периодическим), вследствие чего чрезвычайно трудно дать характеристику его научной деятельности, учитывая к тому же почти полную неизучениость его научного наследства и нередкую противоречивость суждений. Говоря в общем плане, следует отметить, что в своих работах он часто предвосхищал положения и теории, которые в дальнейшем оказывались основополагающими для целых лингвистических направлений. Еще до младограмматиков он стал последовательно применять к изучению звуковых процессов принципы аналогии (его называют даже иногда одним из основоположников младограмматизма), но он же подверг резкой критике механистическое понимание младограмматиками звуковых законов, указав на то, что они являются результатом действия разнообразных и часто противоречивых факторов, почему их вообще нельзя называть законами. Он выступал также против проповедуемого младограмматиками универсально-исторического подхода к изучению фактов языка и защищал права «описательного» исследования языка. В связи с этим находится и его положение о законности двух точек зрения на язык — статической и динамической, которые позже появляются у Ф. де Соссюра под именем синхронической и диахронической лингвистик. И. А. Бодуэн де Куртене критиковал компаративистов за схематическую прямолинейность их реконструкций и призывал отдавать предпочтение изучению живых языков и диалектов, на материале которых можно отчетливей вскрыть связь явлений, причины их изменений и всю совокупность факторов, управляющих развитием языка. Он много способствовал укреплению в языкознании психологической точки зрения («Объяснение языковых явлений может быть только психологическим или в известных пределах физиологическим»), но в то же время стремился внедрить социальный подход к языку («Язык как в целом, так и во всех своих частях имеет только тогда цену, когда служит целям взаимного общения между людьми»). В развитие этого общего положения он задолго до возникновения социологической школы указывал на социальную дифференциацию языка. И. А. Бодуэн де Куртене был также одним из первых языковедов, основательно занявшихся фонетикой. В этой области он также достиг выдающихся успехов, в первую очередь своей оригинальной теорией фонемы, развившейся в дальнейшем в фонологию, которая ныне имеет огромную литературу. Перечисленные научные заслуги И. А. Бодуэна де Куртене не исчерпываются даже применительно к общеязыковедческим проблемам, но дают представление о размахе его исследовательской деятельности. Как уже указывалось, в целом он примыкал к психологическому направлению в языкознании, но все же «...заслуги Бодуэна не в психологизме, а в гениальном анализе языковых явлений и не менее гениальной прозорливости, С которой он усматривал причины их изменений» (Л. В. Щерба). — Ученик И. А. Бодуэна де Куртене, рано умерший языковед Николай Вячеславович Крушевский (1851 — 1887) за свою недолгую жизнь успел опубликовать немного работ. Основными являются «Очерк науки о языке» (1883) и изданные посмертно «Очерки по языковедению. Антропофоника» (1893). Но и в этом немногом он проявил себя как талантливый и глубокий ученый. Следуя в принципиальных положениях за своим учителем, Н. В. Крушевский посвятил себя главным образом вопросам общего языкознания, так как «видел всю свою задачу и вообще задачу лингвистов в высшем стиле в одних только обобщениях» (И. А. Бодуэн де Куртене). Главной задачей лингвистики он Считал определение законов развития языка и основной закон усматривал в «соответствии мира слов миру мыслей». Изучение законов
развития как конкретных языков, так и языка вообще Н. В. Крушевский считал возможным проводить в первую очередь на материале живых языков («Только изучение новых языков может способствовать открытию разнообразных законов языка, теперь неизвестных потому, что в языках мертвых их или совсем нельзя открыть, или гораздо труднее открыть, нежели в языках новых. Наконец, только изучение новых языков может установить взаимную связь между отдельными законами»). В плане изучения законов развития языка Н. В. Крушевский уделяет много внимания (как и другой представитель казанской школы — В. А. Богородицкий) вопросам морфологической структуры слова и словообразования. Он подвергает тщательному анализу намеченные еще И. А. Бодуэном де Куртене процессы переинтеграции составных элементов слова (переразложение и опрощение основы), а словообразование стремится представить в виде стройной системы одинаково организованных типов слов, обладающих своими закономерностями. Образование же этих структурных типов слов он ставит в связь с обозначаемыми ими понятиями. Василий Алексеевич Богородицкий (1857 — 1941) был в течение всей своей научной и преподавательской деятельности профессором Казанского университета. Придерживаясь в общетеоретическом плане тех положений, которые характеризуют казанскую школу в целом (его, пожалуй, можно назвать наиболее «типичным», наиболее последовательным ее представителем), он, развивая и уточняя их, с большой ясностью мысли фиксировал основные принципы научного изучения языка. Ему принадлежит определение языка как «средства обмена мыслями», причем средства, «наиболее совершенного». Но сверх этого язык, по определению В. А. Богородицкого, «в значительной мере является и орудием мысли», «приспосабливаясь к развивающейся мысли, он служит вместе с тем показателем успехов классифицирующей деятельности ума». В. А. Богородицкий не упускал из виду и общественной значимости языка. «Одинаковость языка, — подчеркивал он, — объединяя людей к общей деятельности, становится таким образом социологическим фактором первейшей важности». Подобно своему учителю И. А. Бодуэну де Куртене В. А. Богородицкий отличался очень широким кругом научных интересов. Хотя в основном он сосредоточивал свое внимание на русском языкознании (см. «Гласные без ударения в русском языке», Казань, 1884; «Общий курс русской грамматики», изд. 5, 1935; «Очерки по языковедению и русскому языку», изд. 4, 1939; «Фонетика русского языка в свете экспериментальных данных», Казань, 1930, и др.), ему также принадлежат солидные работы в области общего и индоевропейского языкознания («Лекции по общему языковедению», изд. 2, Казань, 1915; «Сравнительная грамматика ариоевропейских языков», Казань, 1914), романо-германского языкознания («Введение в изучение современных романских и германских языков», Москва, 1953) и особенно тюркского языкознания («Этюды по татарскому и тюркскому языковедению», Казань, 1933; «Введение в татарское языковедение в связи с другими тюркскими языками», Казань, 1934; «О научных задачах татарского языкознания», Казань, 1934, и др.). В. А. Богородицкий является одним из основоположников экспериментальной фонетики. Он создал при Казанском университете первую в России экспериментально-фонетическую лабораторию, и его работы по экспериментальному изучению звуков человеческой речи предшествуют работам в этой области аббата Русло. Его следует признать также пионером исследований по определению относительной хронологии фонетических явлений, которой он занимался еще в, конце XIX века. С именем В. А. Богородицкого связывается и разработка теории процессов переразложения, опрощения и др. Не ограничиваясь широким кругом проблем теоретического языкознания, он уделял много внимания и прикладному языкознанию. 236 ЛИТЕРАТУРА М.Н. Петерсон, Фортунатов и московская лингвистическая школа, «Ученые записки МГУ», вып. 107 (Роль русской науки в развитии мировой науки и культуры, т. III, кн. 2), изд. МГУ, 1946. М.Н. Петерсон, Академик Ф. Ф. Фортунатов, «Русский язык в школе», 1939, № 3. В.А. Богородицкий, Казанская лингвистическая школа, «Труды МИФЛИ», т. V, 1939. Е.А. 3емская, Казанская лингвистическая школа проф. И. А. Бодуэна де Куртене, «Русский язык в школе», 1951, № 6. Л.В. Щерба, И. А. Бодуэн де Куртене и его значение в науке о языке, «Русский язык в школе», 1940, № 4. А.А. Шахматов, Фортунатов, «Изв. Имп. АН», серия IV, 1914, № 14. А.А. Леонтьев, Общелингвистические взгляды И. А. Бодуэна де Куртене, «Вопросы языкознания», 1959, № 6.
жүктеу/скачать 2.75 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|