Иван федорович шпонька степан петрович курочка василиса кашпоровна цупчевська
жүктеу/скачать 280 Kb.
|
ОМЕЛЬКА. Не стоит благодарности, сударь. Оно, конечно, не всякий человек имеет, примерно сказать, речь, то есть дар слова. Натурально, бывает иногда... что, как обыкновенно говорят, косноязычие... Да. Или иные прочие подобные случаи, что, впрочем, уже происходит от натуры... Встречи с девицами так разволновали Иван Федоровича, сердце его так билось, что ему хотелось кричать и говорить со всем миром. Вдруг крикнул он Омельке, глядя на белые звезды, что высыпали на небо. ШПОНЬКА. Стой, стой ты! ОМЕЛЬКА. Барин, ехать надо, ночь уже... ШПОНЬКА. Поспеешь! Благодать-то какая, Омелька, слышишь?! ОМЕЛЬКА. Ась? Встав на повозке, Иван Федорович вдруг простер руки к небу и заговорил, уливаясь слезами: ШПОНЬКА. Вдохновенная, небесноухающая, чудесная ночь! Любишь ли ты меня? По-прежнему ли ты глядишь на своего любимца, не изменившегося ни годами, ни тратами, и горишь и блещешь ему в очи, и целуешь его в уста и лоб? Ты так же ли по-прежнему ли смеешься, месячный свет? О Боже, Боже, Боже! Такие ли звуки, такие снуются и дрожат в тебе? Клянусь, я слышал эти звуки, я слышал их один в то время, когда я перед окном: на груди рубашка раздернута, и грудь и шея мои навстречу освежительному ночному ветру... Какой божественный и какой чудесный и обновительный, утомительный, дышащий негой и благовонием, рай и небеса - ветер ночной! Дышащий радостным холодом ветер урывками обнимал меня, и обхватывал своими объятиями, и убегал, и вновь возвращался обнимать меня, а черные, угрюмые массы лесу, нагнувшись, издали глядели, и над ними стоял торжественный, несмущенный воздух. И вдруг соловей... О, небеса, как загорелось все, как вспыхнуло! У, какой гром... А месяц, месяц... Отдайте, возвратите мне, возвратите юность мою, молодую крепость сил моих, меня, свежего - того, который был. О, невозвратимо все, что ни есть в свете... Молчание. ОМЕЛЬКА. Ась, барин? Ехать надо, а? ШПОНЬКА (вытер слезы, сел в повозку). Ты хоть что-то понял, Омелька? ОМЕЛЬКА. А как же-с. ШПОНЬКА. Невозвратимо. Невозвратимо все... ОМЕЛЬКА. Это правда. Где ты, молодость моя, куды ты подевалася? По окопам, по землянкам быстро истаскалася... ШПОНЬКА. Невозвратимо все... ОМЕЛЬКА. Иван Федорович, есть и такие кучера, которые хотя и кучера, однако ж, по обыкновению своему, больше, примерно сказать, конюхи, нежели кучера... Они, понимаешь, кал... Иван Федорович махнул рукой, вытер слезы. ШПОНЬКА. Поезжай, дурак... Темнота Занавес Конец первого действия. ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ * * *
Тетушка выскочила к повозке Ивана Федоровича за ворота. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Иван Федорович, Ванюшка! Приехал? Глаза горят! Да яка ж ты еще молода дытына! ШПОНЬКА. Какая же я «дытыны», милая тетушка Василиса Кашпоровна! Мне без малого сорок лет, сколько ж вам говорить? ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. И не говори, Ванюшка, и не спорь. Ну что? Выманил у старого лиходея запись? Уж несколько часов дожидаюсь я тебя на крыльце и не вытерпела, наконец, чтоб не выбежать за ворота! Думала, убьют тебя они, супостаты! ШПОНЬКА. Да за что же? ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да за эту запись! ШПОНЬКА. Нет, тетушка! У Григория Григорьевича нет никакой записи. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. И ты поверил ему?! ШПОНЬКА. Да он приличный человек. И сестрицы его... ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Врет он, проклятый! Когда-нибудь попаду к нему и, право, поколочу его собственными руками. О, я ему поспущу жиру! ШПОНЬКА. Тетушка, вы еще и взаправду выполните свое намерение... ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Выполню! Впрочем, нужно наперед поговорить с нашим подсудком, нельзя ли судом с него стребовать... Но не об этом теперь дело. Ну, расскажи, что ж, обед у них был хороший? ШПОНЬКА. Очень... Да, весьма, тетушка. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Лучше, чем у нас? ШПОНЬКА. Может, и лучше. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ну, батюшка Иван Федорович. Тебе не угодишь. Барскому псу и мосол не мосол. ШПОНЬКА. Да почему же – мосол как мосол. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ну, какие ж были кушанья, расскажи? Старуха-то, я знаю, мастерица присматривать за кухней. ШПОНЬКА. Сырники были со сметаною, тетушка. Соус с голубями, начищенными... ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А индейка со сливами была? Я спрашиваю, потому что сама большая искусница приготовлять это блюдо. ШПОНЬКА. Была и индейка! Весьма красивые барышни, сестрицы Григория Григорьевича, особенно белокурая! ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да ведь они перестарки! ШПОНЬКА. Да что вы такое непотребное говорите, тетушка?! ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА (схватилась за сердце). А! ШПОНЬКА. Что?! ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А! ШПОНЬКА. Что, что?! Да что?! ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А! А! А! Тетушка пришла в неимоверное волнение. Что ж ты, Ванюшка, покраснел и потупил в землю глаза? То-то я гляжу, ты приехал, на улице прохладно, а щеки у тебя горят, а? ШПОНЬКА. Ничего не горят, тетушка. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ну, что ж? Какие у ней брови? У белокурой? ШПОНЬКА. Да при чем тут, тетушка, брови? ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Не мешает тебе заметить, что я всегда поставляю первую красоту женщины в бровях. ШПОНЬКА. Брови, тетушка, совершенно-с такие, какие, вы рассказывали, в молодости были у вас. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Такие же? ШПОНЬКА. Такие же. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Дак она красавица! ШПОНЬКА. И по всему лицу небольшие веснушки. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А! Очень я довольна твоим замечанием! ШПОНЬКА. Я, однако ж, не имел и в мыслях сказать этим вам комплимент. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Какое ж было на ней платье? ШПОНЬКА. Ну, такое... ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Поняла. Теперь трудно найти таких плотных материй, какая вот хоть бы, например, у меня на этом капоте. Но не об этом дело. Ну, что ж, ты говорил о чем-нибудь с нею? ШПОНЬКА. То есть как?.. Я-с, тетушка? Вы, может быть, уже думаете... ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А что ж? Что тут диковинного? Так Богу угодно! Может быть, тебе с нею на роду написано жить парочкою. ШПОНЬКА. Тетушка! Как вы можете?! ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А знаешь ли ты такую песню: «Топор, рукавица! Жена мужа не боится! Рукавица, топор! Жена мужа об забор!» ШПОНЬКА. Да пел мне ее Григорий Григорьевич! Вы, стало быть, ее тоже знаете? ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да кто ж ее не знает? ШПОНЬКА. Да про что эта песня? ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Про любовь в семейном браке, Иван Федорович! ШПОНЬКА. Про какую же любовь? Я уйду, право, уйду! ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ну вот, уже и обиделся! Ладно, Ванюшка. Иди, отдыхай! С этими словами тетушка выпроводила Ивана Федоровича в спальню. Гапка! Постели барину! ГАПКА. Слушаюсь, барыня. Василиса Кашпоровна осталась одна, встала у окна, принялась плакать. Вошла Гапка. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ще молода дытына, ничего не знает! Нужно их свести вместе, пусть познакомятся! Ванюшка, я только и думаю теперь о том, как увидеть скорее тебя женатым и понянчить маленьких внучков. В голове моей громоздятся одни только приготовления к свадьбе, я во всех делах суечусь гораздо более, нежели прежде, хотя, впрочем, эти дела более идут хуже, нежели лучше. ГАПКА (тоже слезы вытирала, хоть и не понимала, отчего барыня плачет). Хотите, барыня, киселя? ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А какой у тебя кисель, Гапка? ГАПКА. Смородиновый. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ну, давай. ГАПКА. Нате. (Протянула барыне кувшин, и тетушка отпила из горлышка.) ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А из чего ты сделала его? ГАПКА. Из того, что вы приказали. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А из чего я приказывала? ГАПКА. Из той смородины, что третьего года в погребе забродила. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ну, и хороший кисель, Гапка? ГАПКА. Хороший. Только кто попьет его, дюже животы у всех во дворе болят. А так - ничего. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Это не болят, Гапка, а зараза выходит, в препорцию выгоняет ненужное, поняла, дура? ГАПКА. Поняла, барыня. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Господи Боже мой, какая я хозяйка! Чего у меня нет? Птицы, строения, амбары, всякая прихоть, водка перегонная настоянная, в саду груши, сливы, в огороде мак, капуста, горох... Чего ж еще нет у меня?.. ГАПКА. А чего нет, барыня? ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Вот и хотела бы я знать, чего нет у меня? Тетушка расплакалась еще пуще. Гапка пораженно смотрит на нее. ГАПКА. Барыня, что вы делаете? ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А что? ГАПКА. Вы эти пирожки протянули, и их съела дворовая собака. Кому вы пирожки протягиваете, барыня? ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Дура! Какое твое дело? Твое дело: из носа – кап, в рот – хап! (Захлебнулась в рыданиях.) Я, позабывшись и воображая, что возле меня стоит маленький внучек, просящий пирога, протянула к нему руку с лучшим куском... ГАПКА. Ну, вот. А дворовая собака, пользуясь этим, схватила такой кусок. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Она меня своим громким чваканьем вывела из задумчивости. Я ее завтра же побью кочергой. Не теперь. Теперь – поплачу. Теперь-то ты поняла, чего у меня не хватает? ГАПКА. Поняла, барыня. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Внучат у меня не хватает, вот чего. Про это думаю, и оттого я совсем оставила свои любимые занятия. ГАПКА. И вы теперь не ездите на охоту. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Потому что, дожидаясь Ванюшки, я строила и строила планы, рассеялась вот и на последней охоте вместо куропатки застрелила ворону, чего никогда прежде со мной не бывало. ГАПКА. Постарели вы, барыня. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Дура! Мне надо женить барина! Этим и займусь! Двух куропаток застрелю! Двух ворон придавлю! И землю заберу Ивану Федоровичу, и женю его! Надо ехать к ним с проверкою, знакомиться и присматриваться! Иди, приготавливай мне платье! И скажи Омельке, пусть готовит ту праздничную бричку, у которой один бок выше другого! Я влезу с большого бока, а Иван Федорович – с малого! Бричка старая, но крепкая! ГАПКА. Люди говорят, что это та самая бричка, в которой еще ездил Адам! ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Правильно говорят! Если кто будет выдавать другую бричку за адамовскую, то это сущая ложь и бричка непременно та поддельная. Я не знаю, как наша эта бричка спаслась от потопа. ГАПКА. Должно думать, в Ноевом ковчеге был особенный для нее сарай. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Вот пусть Омелька запряжет тройку лошадей, тех, что еще и постарше брички, посолиднее чтоб! И в путь! Ничего, я знаю, что делаю! Лиса все хвостом прикроет! * * *
Тетушка с Иваном Федоровичем отправились навестить Григория Григорьевича Сторченко, его матушку и его сестриц. Часа через два кибитка остановилась пред крыльцом дома Сторченка. Старушка с барышнями вышли встретить гостей в столовую. Тетушка подошла величественным шагом, с большою ловкостию отставила одну ногу вперед и сказала громко. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Очень рада, государыня моя, что имею честь лично доложить вам мое почтение. НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. А вот Григория Григорьевича нету дома, уехал два дня как по делам завещания его тетушки, уехал в город... ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да неужто нам, дамам, сударыня, и этому милому кавалеру не найдется про что говорить? НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Дак найдется! А вы пили водку? ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Пила-с уже-с. После сего последовало всеобщее лобызание. А вместе с решпектом позвольте поблагодарить за хлебосольство ваше к племяннику моему Ивану Федоровичу, который много им хвалится. Прекрасная у вас гречиха, сударыня! НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА (поразилась). А вы откуда знаете? ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Я видела ее, подъезжая к селу. А позвольте узнать, сколько коп вы получаете с десятины? Когда же уселись в гостиной, то старушка хозяйка принялась хвастать. НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Насчет гречихи я не могу вам сказать: это часть Григория Григорьевича. Я уже давно не занимаюсь этим. Да и не могу: уже стара! ИВАН ИВАНОВИЧ. В старину у нас, бывало, я помню, гречиха была по пояс, теперь Бог знает что... НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Помолчи, братец. Хотя, впрочем, и все говорят, что теперь все лучше. Тут старушка вздохнула, и какому-нибудь наблюдателю послышался бы в этом вздохе вздох старинного осьмнадцатого столетия. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Я слышала, моя государыня, что у вас собственные ваши девки отличные умеют выделывать ковры НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Вы меня этим задели за самую чувствительную струну. Сейчас я вам расскажу, как должно красить пряжу, как приготовлять для этого нитку. ИВАН ИВАНОВИЧ. Нет, давайте я расскажу. НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Расскажешь, расскажешь! Только после. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А с ковров быстро съедем на соление огурцов и сушение груш. НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Ой, как я люблю рассказывать про соление! ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А про озимые вы мне не расскажете? НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Расскажу. И про озимые расскажу. Вот что я вам еще скажу. Говорят, что три короля объявили войну царю нашему. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да, говорил мне Иван Федорович. Что ж это за война? И отчего она? НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Наверное не можно сказать, Василиса Кашпоровна, за что она. Я полагаю, что короли хотят, чтобы мы все приняли турецкую веру. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Вишь, дурни, чего захотели! НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Вот видите, а царь наш и объявил им за то войну. Нет, говорит, примите вы сами веру Христову! ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Что ж? Ведь наши побьют их, Наталья Фоминишна? НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Конечно, побьют. Наши – да не побьют. Можете не сумлеваться. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Мне кажется, будто мы с вами век были знакомы. НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Да не угодно ли посмотреть мое хозяйство? Сначала посмотрим мои соления, ковры, а уж потом и пообедаем, это дело не терпит отлагательств. ИВАН ИВАНОВИЧ. Такие ли делали ранее ковры! Так ли солили ранее! Вот помню... НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Помолчи, батюшка. МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. И правда, лучше бы вы не лезли в умственный такой разговор, только перебиваете людям мысль. Я как раз заслушалась. И вообще: отчего это у вас, Иван Иванович, сюртук коричневый, а рукава голубые? ИВАН ИВАНОВИЧ. А у вас и такого нет! Подождите, обносится, весь будет одинаковый! НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Ей-богу, Иван Иванович, с вами говорить нужно, наевшись гороху. Идемте. ИВАН ИВАНОВИЧ. Меня все так и хотят обидеть, а я человек маленький... Старушка встала. За нею встали барышни и Василиса Кашпоровна, и все потянулись в девичью. Тетушка, однако ж, дала знак Ивану Федоровичу остаться и сказала что-то тихо старушке. Та тут же откликнулась. НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Машенька! Останься с гостем да поговори с ним, чтобы гостю не было скучно! Белокурая барышня осталась и села на диван. Иван Федорович сидел на своем стуле как на иголках, краснел и потуплял глаза. Но барышня, казалось, вовсе этого не замечала и равнодушно сидела на диване, рассматривая прилежно окна и стены или следуя глазами за кошкою, трусливо пробегавшею под стульями. Иван Федорович немного ободрился и хотел было начать разговор. Но казалось, что все слова свои растерял он на дороге. Ни одна мысль не приходила на ум. Мария Григорьевна вдруг рассмеялась. ШПОНЬКА. Что-с? МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Какие у вас пуговицы смешные. ШПОНЬКА. Отчего-с? МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Эти восемь пуговиц у вас на мундире насажены таким образом, как бабы садят бобы. ШПОНЬКА. Как это-с? МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Одна направо, другая налево. ШПОНЬКА. Да-с. Опять помолчали. Иван Федорович барабанил пальцами по столу. Наконец Иван Федорович собрался духом. ШПОНЬКА. Летом очень много мух, сударыня! МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Чрезвычайно много! Братец нарочно сделал хлопушку из старого маменькиного башмака. Но все еще очень много. ШПОНЬКА (поднял вверх глаза). Довольно хорошо у вас потолки расписаны: на свой или хозяйский счет? МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Нет, ведь это не казенная квартира. ШПОНЬКА. Очень, очень не дурно: корзиночка, лира, вокруг сухарики, бубны и барабан! Очень, очень натурально! Это я просто представил, что я еще на службе, и потому думал, что я где-то на казенной квартире. МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Вы и служили, надо же. Как мне нравятся драгуны. Помолчали. ШПОНЬКА. Какой он все-таки наш великий русский народ-с! МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Что-с? ШПОНЬКА. Да вот, такие поговорки, что и заслушаешься. Или песни. МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Песни наши девки хорошо поют вечером. Когда скучно. ШПОНЬКА. Ну, вот. МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. А какие вы знаете? ШПОНЬКА. «Топор, рукавица! Жена мужа не боится!» МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Это братец поет! Она такая страшная! ШПОНЬКА. Отчего же-с? МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Потому что там она ка-ак взяла и ударила его об забор головой. ШПОНЬКА. Так не возможно-с. Так только в песне-с. Обычно – наоборот. МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. А угадайте загадку-с? ШПОНЬКА. Какую-с? МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Кругом темно, а посередине – светло. Что это? ШПОНЬКА. Не знаю, что и думать-с. МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Какой вы смешной. Ну, право же это – свечка! ШПОНЬКА. Как-с? МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Везде темно. А свечка горит. Вот и получается: кругом темно, а посередине – светло. ШПОНЬКА. Правда ваша-с. Темно. Светло. Шпонька опять начал барабанить пальцами, наконец взялся за шляпу и принялся раскланиваться. МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. А вы уже хотите... ШПОНЬКА. Да-с. Извините, что, может быть, наскучил вам. МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Как-с можно! Напротив, я должна благодарить за подобное препровождение времени. ШПОНЬКА. А мне так, право, кажется, что я наскучил. Ну, так если нет, так позвольте мне и в другое время, когда-нибудь... Пойду-ка я к тетушке, а то пропущу в их разговоре с вашей матушкою что-то важное про соление огурцов и ковры... МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Очень приятно-с. Шпонька быстро вышел в соседнюю комнату. Мария Григорьевна осталась одна. МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Какой достойный человек! Я теперь только узнала его хорошенько. Право, нельзя не полюбить: и скромный, и рассудительный. Жаль только, что он так скоро ушел, а я бы еще хотела его послушать. Как приятно с ним говорить! И ведь, главное, то хорошо, что совсем не пустословит. Я, было, хотела ему тоже словца два сказать, да, признаюсь, оробела, сердце так стало биться... Какой превосходный человек! Пойду, расскажу сестрице... Мария Григорьевна побежала в другую комнату. А в соседней комнате пир начался горой. НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Прошу выкусить. Вот мнишки в сметане, вот утрибок - его подают только к борщу, вот индейка с сливами и изюмом... ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А что это за кушанье, Наталья Фоминишна, похожее на сапоги, вымоченные в квасе? НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Матушка моя, это ж бараний бок с арбузными семечками... А этот соус - есть лебединая песнь моего старинного повара. А этот соус, обхваченный весь винным пламенем, делается из смородиновой водки... Иван Иванович, налегая на закуски, весело говорил. ИВАН ИВАНОВИЧ. Ай, как это пламя пугает и забавляет дам! НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Вы напрасно взяли куприк, Василиса Кашпоровна! Это индейка! Эти слова бабушка закричала страшно и дико Василисе Кашпоровна, которой в это время поднес блюдо все тот же Прохор, деревенский официант в сером фраке с черною заплатою. Да так закричала, что Василиса Кашпоровна вздрогнула и чуть было не выронила вилку. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А? НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Возьмите спинку! МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Матушка! Ведь вас никто не просит мешаться! Будьте уверены, что гость сам знает, что ему взять! Все вдруг хором заорали. НАТАЛЬЯ ГРИГОРЬЕВНА. Василиса Кашпоровна, возьмите крылышко, вон другое, с пупком! НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Да что ж вы так мало взяли? МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Возьмите стегнушко! НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Ты что разинул рот с блюдом? Проси! Становись, подлец, на колени! Говори сейчас: «Василиса Кашпоровна, возьмите стегнушко!» ПРОХОР (упал на колени и заорал). Василиса Кашпор-р-р-р-ровна, возьмите стегнушко! Все налегли на еду. ИВАН ИВАНОВИЧ. Такие ли раньше были обеды! НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Да помолчи ты, калика перехожая! ШПОНЬКА (быстро вошел и встал возле тетушки). Тетушка, мне нездоровится, поедемте домой. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да Господь с тобой, мы только начали! ШПОНЬКА. Поедемте! ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да как это? Иван Федорович решительно раскланялся и вышел, сел в кибитку. Все за столом остолбенели. Василиса Кашпоровна, быстро утеревшись, вышморгнула за ним. * * *
Старушка и барышни вышли на крыльцо проводить гостей и долго еще кланялись выглядывавшим из брички тетушке и племяннику. А те тряслись в повозке, переваливаясь из одного ее бока в другой. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ну, Иван Федорович! Что ты так сразу и резко всех покинул? ШПОНЬКА. Не могу больше там, не могу! ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да что случилось? ШПОНЬКА. Ничего. ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. О чем же вы говорили вдвоем с барышней? жүктеу/скачать 280 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|