Жизнь графа Матвея Ивановича Платова

Письмо его к государыне императрице было следующего содержания:

Государь император соизволил удостоить графа следующим всемилостивейшим рескриптом из Москвы от 8 октября 1817 года:

От государыни императрицы Марии Фёдоровны он удостоился получить следующий ответ из Москвы от 3 октября: «Граф Матвей Иванович! Я с душевным удовольствием читала письмо Ваше от 19 сентября, извещающее Меня о пребывании у вас любезнейшего Моего сына Великого Князя Михаила Павловича, видя впечатление им сделанное, толико удовлетворительное для Моего сердца. Приобретаемая им всюду любовь и приверженность служит Мне утешительнейшим доказательством, что Всевышнему благоугодно благословить попечение, обра­щенное на воспитание Великого Князя. Изъявляя вам признательность Мою за чувствования в письме вашем изображённые, я прошу вас быть уверену об уважении и доброжелательстве, с каковыми я пребываю вам благосклонною.»

К концу 1817 года и самые слабые силы приметно начали оставлять графа Матвея Ивановича, однако ж борясь, так сказать, с самой природой, он всемерно отвращал примеченную им в преданных ему воинах скорбь о приближавшемся конце его, не унывал нисколько в духе и ни на минуту не оставался без занятий. Он никак не хотел слышать, чтобы не прожил ещё по крайней мере пять лет и чтобы не устроил ко благоденствию Войска всего того, что предначертал в своих мыслях и, так сказать, имел у себя на сердце.

Желания его в сём отношении были столь велики, что он не имел терпения дожидаться высочайшего прибытия государя императора на Дон, но восприял намерение отправиться сам в Москву, где тогда государь и весь двор находился. Чтобы испросить на это высочайшее дозволение, он отправил к государю своего адъютанта. Во всеподданнейшем по сему слу­чаю рапорте писал он следующее: «Имея верноподданническим долгом лично повергнуть себя с благоговением пред Вашим Императорским Ве­личеством, в настоящее Высочайшее присутствие Вашего Величества в первопрестольной столице, осмеливаюсь чрез нарочно отправляемого адъютанта моего есаула Шершнева, всеподданнейше испрашивать Высочайшего Вашего Императорского Величества соизволения на отбытие в Москву».

В письме же к его сиятельству графу Алексею Андреевичу Аракчееву, между прочим, так изъяснился: «Я хотя, почтеннейший Граф, действительно болен и сильно слаб в силах моих, но если бы и ещё немощнее был я, и лишился даже движения ног, то и лежащим бы велел не­пременно везти себя в Москву, дабы только повергнуть к Августейшим стопам обожаемого Монарха и всей Высочайшей фамилии вернопод­даннический долг и благоговейные чувствования, быв столь долгое время лишён счастия лицезреть Милосердого Государя нашего».

Получив желаемое соизволение монарха, граф с душевным удовольствием начал готовиться в дорогу и положил непременно по первому зимнему пути выехать, дабы поспешить в Москву к 12 декабря для личного всеподданнейшего поздравления государю императору со всерадостнейшим днём рождения его императорского величества. Чтобы распорядиться некоторыми необходимыми делами по собственности своей, доставлявшей ему единственные способы содержать себя и весь дом свой, он отбыл из Новочеркасска в свою деревню, находящуюся близ Таганрога на Еланчике. (Отсюда графу угодно было отправить меня в Москву наперёд. Никогда во всю жизнь мою не забуду той горестнейшей минуты, когда я в последний раз расстался с сим истинным благодетелем моим. Так как я отъезжал в том предположении, что и он не более как через два или три дня за мной вслед отправится, то и не считал прилич­ным на столь короткое время с ним прощаться.

Томимый некоторым тайным горестным предчувствием, приняв последнее приказание его, я сделал было простой поклон и хотел выйти, но граф с нежной выразительностью, простирая ко мне объятия, сказал: «Постой, постой, друг! Поцелуемся; хоть и скоро увидимся, но всё-таки лучше простимся». Он обнял, поцеловал меня, градом полились у меня слёзы, сердце моё стеснилось, и я не мог произнести ни одного слова. Зять его, полковник Харитонов был свидетелем сей трогательной разлуки.)

Здесь при чрезвычайно расстроенном здравии своём он ещё к тому простудился. Слабость его усилилась, и следствием оной был вскоре затем последовавший удар, а 3 января 1818 года сей знаменитый муж скрылся навеки от облагодетельствованного им семейства, от искрен­них своих друзей и от преданных ему сподвижников!

Всё Донское войско потеряло в нём героя, который имя Дона прославил во всех краях света. Отечество лишилось в нём ревностного сы­на, жители Дона благодетельного начальника, несчастные и бедные отца и покровителя. Имя Платова устрашало врагов Отечества, но привлекало сердца соотечественников. Он пошёл в вечность благословляемый тысячами облагодетельствованных им. Самые последние минуты жизни его посвящены были благородным мечтам и беседам о благе вверенного ему края.

Накануне того самого дня, в который он навеки разлучался с сим временным миром, помышляя о той радостнейшей минуте, в кото­рую предстанет перед своим всемилостивейшим монархом, он подробно пересказывал окружавшим себя, о чём будет всеподданнейше представлять государю императору, какие для пользы Войска предпримет распоряжения, и как будет умолять монаршую благость о том, чтобы хотя в следующем году его величество соизволил осчастливить донскую страну высочайшим своим присутствием. С таким стремлением сердца и души к монарху, отцу народа и к августейшему дому его, с такими верноподданническими чувствованиями и с такими неутомимыми попечениями о благе вверенно­го ему края переселился он в вечность.

Едва разнеслась весть о кончине знаменитого донского героя, как в то же мгновение стеклись из ближних станиц в Новочеркасск все воины и жители донские. Они собирались не по особенному приказу, но по собственному порыву сердец своих; ко гробу атамана своего влеклись они священными чувствами любви и благодарности.

10 января совершился печальный обряд погребения с особенным великолепием, по распоряжению начальствовавшего Войском генерал-лейтенанта Николая Васильевича Иловайского 5-го. Тело покойного из помянутой деревни его перевезено было в загородный Мышкинский дом его, и когда в день погребения надлежало делать вынос, то усердие чиновников донских не допустило до того, чтобы тело его везено было на приуготовленных дрогах.

После окончания панихиды, сняв гроб с катафалка, они понесли оный на себе до самого соборного храма через довольно значительное расстояние. После окончания божественной литургии и по совершении отпевания те же штаб- и обер-офицеры, подняв с катафалка гроб, понесли оный мимо рядов выстроенного Войска до самой могилы, приготовленной у временного Вознесенского собора, неподалёку от вновь сооружаемого каменного, о котором покойный благочестивый муж прилагал столь неусыпные попечения. Последние почести, возданные знаменитому вождю донскому, всего более отличались общим сетованием осиротевшего смертью его Войска Донского.

Тем прискорбнее видеть, что могила сего столькими заслугами и добродетелями прославившегося мужа остаётся без приличного памятника. Нельзя не пожелать, чтобы признательные соотечественники, для собственной своей чести, поспешили поправить сей недостаток. Тогда самый взгляд на мрамор, покрывающий прах его, будет, говоря словами знаменитого Томаса, возвышать душу донцов, внушать им храбрость, великодушие, благородную любовь к славе, усердие к царю и Отечеству. Тогда путешественник, из дальних стран пришедший посетить прах Платова, недавно по всей Европе столь превозносимого, не скажет, что соотечественники его едва уже могли указать самое место, где сокрыты кости одного из главнейших сподвижников во время достопамятной борьбы с Наполеоном. Мне случалось неоднократно слышать подобные упрёки от умных и признательных к покойному англичан - и весьма было прискорбно, что справедливость оных нечем было опровергнуть.

Печальное известие о кончине графа Матвея Ивановича Платова в первопрестольной столице русского царства произвело непритворное всеобщее сожаление. В Донской обители, столь недавно щедрыми от него дарами обогащенной, совершено было 15 января особенное по нём поминовение. Все находившиеся тогда в Москве штаб- и обер-офицеры и нижние чины лейб-гвардии казачьего полка находились при сём священном обряде и непритворным сетованием засвидетельствовали сердечную преданность к памяти покойного. Между множеством присутствовавших при том столичных жителей нельзя было не заметить достопочтенного генерала от кавалерии Андрея Семёновича Кологривого. Деля в 1807 году с донским героем труды и опасности на поле битв, он видел его мужество, его неутомимость, вспоминая деяния сподвижника своего, он почтил память его искренними обильными слезами. Юные донские воины с умилением смотрели на сего мужа, изъявлявшего столь сильную приязнь к умершему их герою.

Совершавший службу Божию тогдашний настоятель обители Донской, архимандрит - нынешний епископ Белогородский и Курский - Евгений, муж благочестивый и всеми качествами архипастыря украшенный, владея необыкновенным даром красноречия, отличный важностью осанки и приятностью выговора, внушающими к нему особенное чувство глубокого уважения, произнёс при сём случае слово, возбудившее во всех сердцах чувство живейшей скорби и благоговения.

Сильно и разительно доказал он, что вера и верность были основанием славы и добродетелей донского героя, что относя всё небесному промыслу, он увенчался на земле почестями, а в гроб сошёл с надеждой на жизнь бесконечную.

Воздав должную память покойному графу Матвею Ивановичу, архимандрит, в сопровождении всех присутствовавших в храме Божьем, выйдя на могилы других двух знаменитых донских героев, незабвенного по добродетельным подвигам атамана Войска Донского Алексея Ивановича Иловайского и храброго генерал-майора Краснова, убитого в Отечественную войну под Колоцким монастырём, прах которых покоится в Донской обители, сотворил и над ними краткое поминовение.