{227} Праздник дружбы народов50

{227} Праздник дружбы народов⁵⁰

Двадцать пять лет тому назад на скрижалях Октября были запечатлены великие гуманные идеи свободы и дружбы народов. Немеркнущая в веках гениальная ленинская национальная политика вызвала невиданный расцвет культур наших народов. Нет радости сильнее, чем радость свободно творить на родном языке, служить своему народу и чувствовать, что ты понятен всем, так как всеми любим, так как дело твое есть дело всех, а дело это есть строительство новой, счастливой жизни в нашей социалистической родине.

Сегодня сражаются на фронтах русские, украинцы, белорусы, узбеки, грузины, евреи, татары. На каком бы языке они ни разговаривали, язык у них понятный и общий. Это язык дружбы народов, это язык нашей общей родины, это язык советский.

И праздник наш — праздник двадцатипятилетия этой великой и нерушимой дружбы народов, раз и навсегда связавших вместе свои исторические судьбы. Эта дружба народов и создала мощь нашу, силу нашу.

Благодаря этому мы и смогли в невиданно короткий срок из страны отсталой и бедной превратиться в могущественную индустриальную державу. Благодаря ей силен и един наш фронт, повинующийся одной общей любви к родине и общей неутолимой, бездонной ненависти к наглому и омерзительному врагу.

Сегодняшний праздник — это праздник самых прогрессивных идей человечества, самых гуманных человеческих чувств, претворенных в реальную жизнь. И именно потому наша родина лишь сейчас по-настоящему стала родиной тех лучших людей, которых знало когда-либо человечество и которые при жизни могли лишь мечтать о стране, которую можно так предельно ощутить своей родиной.

Вот почему только сейчас наша страна стала родиной Пушкина. Осуществлена его мечта. Именно сейчас к его памятнику не зарастет народная тропа. Именно сейчас его понимает, и знает, и любит всяк сущий в нашей стране язык.

Наша родина стала родиной оскорбленного фашистскими мерзавцами великого Гейне. И Шекспир себя чувствует здесь как дома.

В бой за великие октябрьские завоевания! Отстоим наше право на братство народов, право на свободу, на счастье и вдохновенный труд!

Одноэтажна ли Америка?⁵¹

В Тегеране нас продержали в ожидании «прайорити» (преимущественное право посадки на самолет) три недели, успокаивая тем, что как только мы оторвемся от иранской земли, то «ляжем на прямой курс», и если не будет никаких случайностей над горами или над океаном и ежели все прививки против холеры, чумы, тифа, желтой лихорадки и многих других болезней будут «в порядке», то мы без особых задержек долетим до США. Мы спокойно пронеслись над Персидским заливом, пересекли Ирак, проплыли над Палестиной и, огибая Порт-Саид, поклонились пирамидам и приземлились в Каире. Здесь повторилось то же, что и в Тегеране, — прождали дней восемь, и при посадке нас снова заверили в том, что мы «ляжем на прямой курс». Но в Хартуме нам пришлось несколько дней дышать накаленным воздухом пустыни, а в Аккре — влагой Золотого Берега. Если учесть все это, приходится даже удивляться, как мы уложились в сорокадневный срок, став «рекордсменами».

— Война! — вот как нам объясняли необычные для воздухоплавателей темпы движения.

Естественно, что многократные высадки из самолетов и задержки в пути, вовсе не связанные ни со случайностями, ни с прививками, не могли не влиять на наше настроение. И в минуты, когда глаз был уже насыщен множеством памятников, которые старый шах наставил себе при жизни в Тегеране, когда слух притупился от шума многоязычной толпы в Каире, ноги устали от беготни по «офисам» с просьбами и требованиями отправить нас с ближайшим самолетом, а в ответ на наши просьбы и требования звучал унылый рефрен: «Мэй би, ту мороу монинг»¹, — мы в припадке человеческой слабости {229} готовы были объяснить эти многодневные задержки не войной, а холодком; или, скажем, еще проще, отсутствием энтузиазма у некоторых хозяев положения.

И, как ни странно, «холодок» этот меньше всего казался уместным в знойной Суданской пустыне…

Все это, однако, смягчалось другими волнами, которые уже докатывались до нас, ибо как граждане СССР, недавно лишь расставшиеся с родной землей, мы вызывали к себе необычайный интерес со стороны самых разнообразных людей, в самых разнообразных местах. Врач-перс в Тегеране, гид-араб у пирамид, американский летчик в Хартуме, еврейская девушка, медсестра из Иерусалима, лодочник на Золотом Берегу, каменотес на острове Осенчен, сторож-негр в Нигерии — все они, пытливо вглядываясь, забрасывали нас вопросами:

— Были ли вы в Сталинграде?

— Как воюют советские женщины?

— Верно ли, что немцы убивают детей?

— Пострадала ли Москва от бомбежек?

— Откуда Красная Армия черпает свои силы и мощь?

— Можно ли свободно молиться в СССР?

— Что такое «таран»?

— Имеют ли у вас все народы школы на своих языках?

— Имеют ли у вас негры такие же права, как все?

В Аккре, на берегу Атлантического океана, где мы бродили по военному городку, молодой загорелый лейтенант из Канзас-сити очень интересовался Шостаковичем, и мы были приятно поражены, когда он тут же под аккомпанемент летящих автомобилей, плеск воды, выкрикивание девушек, продающих цветы, и ругань пьяных начал напевать мотивы из Седьмой симфонии Шостаковича.

А в самолете, качаясь над Атлантическим океаном, наш сосед, корреспондент крупной газеты, робко обратился к нам с вопросом:

— Есть ли миллионеры в СССР?

— Да, — ответили мы, — есть! Мы — миллионеры, у нас 200 миллионов друзей, а это больше, чем 200 миллионов рублей, долларов или фунтов!

А молодой испанец в Трухильо, столице Сан-Доминго, отвел нас в сторону и по секрету, с благоговением спросил:

— Вы из Москвы?

Почти во всех встречах на протяжении всего нашего пути уже чувствовался тот теплый ветер, который несся нам навстречу. Этот ветер крепчал и наливался новым и свежим теплом по мере приближения к митингу в Нью-Йорке, на стадионе Поло-Граунд, где присутствовало около пятидесяти тысяч человек.

Это было 8 июля 1943 года.

{230} Накануне этого крупного события мы лишний раз убедились, насколько Америка неодноэтажна. Все политические, общественные, идейные и безыдейные, народные и антинародные этажи от Уолл-стрита до Ист-Сайда пришли в движение. Деловитые, живые и гостеприимные американцы, друзья Советского Союза, восторженно аплодировали замечательным победам Красной Армии; стоя они клялись не успокоиться до тех пор, пока фашизм не будет стерт с лица земли.

Зрелище незабываемое!

На огромном пространстве стадиона колыхалось море голов. Из разных концов Нью-Йорка пришли сюда американцы. Среди них — русские и негры, французы и евреи, итальянцы и украинцы, поляки и чехи. И все они слились в одном порыве, в одном чувстве, в одной страсти — освободить мир от фашистской чумы.

Яркий свет сотен прожекторов падал на восторженные лица, и, как радостный вздох, проносились слова:

— Ред Арми¹!

Целый день висели над Нью-Йорком тучи, налитые дождем, но ни одна капля не упала на землю. И лишь через несколько минут после окончания митинга вода вырвалась из туч и проливной дождь упал на улицы Нью-Йорка и зашумел над опустевшим Поло-Граунд.

Американцы, улыбаясь, говорили:

— Вы видите? И природа с нами…

Да, все лучшее было в этот вечер с нами. На большой площади разместился президиум митинга и, вырываясь из усилителей, в воздухе встречались слова известного ученого Альберта Эйнштейна и мэра Нью-Йорка Ла Гардиа, председателя еврейского конгресса США Стифена Вайза и известного государственного деятеля Лимена, видного юриста Джемса Розенберга и выдающегося писателя Шолома Аша, знаменитого негритянского певца Поля Робсона, замечательного американского писателя Элтона Синклера, популярного немецкого романиста Лиона Фейхтвангера, звезды Голливуда Эди Кэнтора…

И все они в один голос говорили о надежде и спасителе человечества — о Советском Союзе, об огромной исторической роли нашей Родины, о дружбе народов в СССР, о борьбе, о жизни, о единении антифашистского фронта, о культуре, об объединении усилий, о победе.

Это на одних этажах.

А на других?

На других угрожали участникам митинга крупными разоблачениями, на других — троцкистско-меньшевистские фашистские вороны каркали, предвещая поражение Красной Армии {231} на фронте, Франклину Рузвельту — на выборах, 8 й Армии Монтгомери — в Африке…

Массы жаждут победы и победного мира. На митингах с нашим участием в США, Мексике, Канаде и Великобритании присутствовало около пятисот тысяч человек. Слово «Виктори» — победа — самое священное слово. Каждое упоминание о Красной Армии вызывает величайший восторг, и когда кое-кого из ораторов ввиду их запятнанной политической репутации не желают слушать, они прибегают к «помощи Красной Армии» и начинают хвалить наших героев. Это им обеспечивает внимание аудитории. Сталинград стал символом доблести, эмблемой победы. Дети в школах пишут сочинения на тему о Сталинграде, на фильм «Сталинград» трудно было достать билет. Многие композиторы пишут песни и симфонии о Сталинграде…

И когда одна газета, желая напугать наших слушателей, сообщила о том, что Михоэлс и Фефер, не артист и не поэт, участники Сталинградской битвы и прибыли мы со «специальной миссией», а посему надо быть с нами осторожными, это нам помогло. Узнав из этой заметки, что «мы участвовали в битвах за Сталинград», народ повалил на митинг. Зал, рассчитанный на десять тысяч человек, был переполнен. На многих собраниях, во многих газетах, на предприятиях и в кафе, в театрах и на фермах, в троллейбусах и в сабвее¹ дебатируются вопросы войны, вопросы открытия второго фронта, послевоенные проблемы.

Это на одних этажах.

А на других?

На других — безумно боятся скорого окончания войны. На других этажах мечтают об удобной, затяжной и выгодной войне. И пресса на этих этажах какая-то нервная. Стоит Красной Армии освободить новый город, как начинается лихорадка с пророчествами о близком исходе войны, и, наоборот, стоит немцам захватить какой-нибудь населенный пункт, как начинается гадание на кофейной гуще с большой примесью скепсиса и пессимизма. Некоторые круги вообще больше склонны обсуждать послевоенные проблемы, нежели проблемы войны, а кое-кто с удовольствием заглушил бы вопросы ведения войны романсами о «круглом столе».

У одного общественного деятеля спросили:

— Какая симфония вам больше нравится? Седьмая Шостаковича или Девятая Бетховена?

Он ответил: — Восьмая Монтгомери!

Этот остроумный ответ расходится с настроениями на некоторых {232} этажах. К сожалению, симфония войны с фашизмом не везде в моде. В Нью-Йорке даже происходила недавно дискуссия на тему «Нужно ли ненавидеть врага?»

Некоторые предпочитают всем трем упомянутым симфонию волн у берегов Флориды.

В наши грозные и величественные дни нам было странно видеть на первых страницах некоторых газет целые столбцы, посвященные интимной жизни Чарли Чаплина или похождениям известного боксера Демпси, нам странно было видеть фотографии молодой красивой женщины с подписью: «Самая счастливая женщина. Ее муж, мобилизованный три месяца тому назад в американскую армию, освобожден по болезни и вернулся к своей семье».

Это на одних этажах.

А на других?

Миллионы американцев честно трудятся на военных предприятиях, шахтах и фермах. Американцы — народ замечательный, веселый, предприимчивый и трудолюбивый. Американцы любят все жизнерадостное, творческое, и поэтому их взоры обращены к тому, что происходит в Советском Союзе, к жизни и борьбе советских народов, причем основная волна интереса и любви сконцентрирована на Красной Армии, вторая волна — на дружбе народов. На эту тему вы можете рассказывать днем и ночью, и вас будут слушать с наслаждением. Это замечательное явление в нашей стране очаровывает всех и выбивает почву из-под ног у сеятелей ненависти и вражды между народами.

— Расскажите о дружбе русских и грузин, украинцев и евреев, армян и азербайджанцев, таджиков и казахов… До вашего опыта народы ведь укрепляли свое господство, увеличивали свои богатства, строили свою культуру за счет других народов, как же это все переделано?

Этим интересуются и рабочий на заводах Форда, и школьник из Лос-Анжелоса, и профессор из Бостона, и техник на бойнях в Чикаго, и кинооператор в Голливуде.

Американцы очень любят песни советских народов. Вечером, когда бурная жизнь Нью-Йорка начинает затихать, на богатом и пышном Бродвее зажигаются огни, правда, более скромные, чем до войны, по длинной и узкой Пятой авеню мчатся отдельные такси и бродят запоздалые пары, в небоскребах, похожих (если смотреть на них с высоты 102 го этажа Эмпайр Билдинга) на огромные надгробные плиты, светятся отдельные окна, где-то, скажем, на 10 м, 28 м и 64 м этажах, вечером, когда наибольшее оживление начинается в ночных кафе, — мы бродили по авеню и стритам Нью-Йорка, и как приятно было, когда из низких окон доносились к нам мелодии русских песен «Полюшко», «И кто его знает», украинской {233} «Распрягайте, хлопцы, коней», грузинской «Сулико» и еврейской «Лехаим»…

На митинге в Лос-Анжелосе к нам подошла молодая актриса Голливуда и просила дать ей текст «Песий о Родине». В другом месте просили у нас слова «Вечера на рейде». Эту песню мы слышали — без слов — в Сан-Франциско. Ее пели американские моряки, собиравшиеся в Советский Союз с подарками для Красной Армии.

Ее пели украинцы в Детройте на нашем митинге.

Ее пели солдаты в Нью-Йорке на берегу Гудзона.

И один из них, указав на небоскреб, сказал:

— Они еще не знают, что такое война… Они не понимают, что этот небоскреб может иногда оказаться ближе к фашистской бомбе, чем низенький домик на Урале. Как вы думаете?

Это был мудрый американец. До войны он имел собственную фабрику, он ее продал и поступил добровольцем в американскую армию. У него хороший голос, и он еще надеется после войны поступить в оперу. Он мечтает о поездке в Москву.

— Конечно, не сейчас… Позже, когда победим.

Таких много в Америке. Десятилетняя школьница Энн, опустив глазки, спросила у нас:

— Сколько стоит билет до Москвы?

Она копит деньги для того, чтобы съездить после войны в Москву.

С какой нежностью она говорила о Москве! С каким вкусом она спела американскую песенку «Москва, Москва». Это было в Филадельфии.

И вот мы опять в Нью-Йорке.

Мы присутствуем на одном из многочисленных митингов. Это митинг меховщиков. Подъем царит совершенно фантастический. Слова ораторов прерываются возгласами: «Да здравствует свободный американский народ!», «Да здравствует Франклин Рузвельт!», «Да здравствует героическая Красная Армия!»

Как стаи птиц, овации взлетают в воздух, смешиваясь со звуками «Интернационала», с дружескими возгласами по адресу нашей великой Отчизны.

Это на одних этажах.

А на других?

На других фашистские повара готовят римско-берлинские блюда. Они открыто ими никого не угощают. Их испепелил бы народный гнев. Опасно. Нет, они открыто не выступают, и поэтому кое у кого складывается впечатление, что фашисты где-то далеко, по ту сторону фронта. И нечего «волноваться».

Мы часто вспоминали в США о взаимоотношениях между двумя дореволюционными писателями, ненавидевшими друг {234} друга. Когда у одного из них спросили: «Что вы собираетесь делать этим летом?» — он ответил: «Я буду сидеть на даче и ненавидеть моего врага».

Есть немало таких, которые сидят на даче и ненавидят фашистов, иногда даже посылая им с дачи проклятия. Но одними дачными проклятиями фашистов не уничтожишь. Дачная ненависть мало влияет на последышей ку-клукс-клана. А они точат ножи, они провоцируют, они гнусно врут, они воровским образом пробираются в психику некоторых легковерных американцев, они восстанавливают один народ против другого, они лезут в кино, они показываются в театре, они «поют» в прессе. Они и их подголоски в «Ридерс дайджест», «Нью-Йорк джорнэл америкэн» и «Чикаго трибюн» систематически отравляют умы американцев.

Нас весьма поразил тот факт, что в руках некоторых американских летчиков мы видели вышеупомянутый «Ридерс дайджест», являющийся аккумулятором самой грязной антисоветской пропаганды.

— Зачем вы это читаете? — спросили мы.

— А мы не покупаем, нам дал командир! — последовал ответ.

И где-то с амвона, в одном из самых индустриальных центров США — в Детройте, — католический поп мистер Кофлин распространяет яд человеконенавистничества и расизма. Правда, он иногда скрывается под маской антисемитизма, но кому не известно, что антисемитизм является разновидностью фашизма, одним из его орудий в борьбе со свободолюбивыми народами.

Дело не в том, что Кофлин играет на низменных инстинктах отсталых людей. Мы отлично понимаем, что в любом лесу растут разные деревья и в любой реке можно найти различную рыбу, и не это удивляет, а удивляет тот факт, что эта кофлиновская средневековая проповедь не встречает должного отпора.

Когда на экранах США появился фильм «Миссия в Москву», американские газеты за редким исключением подняли глум, что это — пропаганда. «Пропаганда» — одно из самых страшных слов в США. Змеиное шипение Кофлина мало кто называл пропагандой. Складывается впечатление, что пропагандой некоторые американцы склонны считать лишь дружеские выступления за Советский Союз, а антисоветские и антиамериканские выступления не называются пропагандой, а волеизъявлением личности.

Очень мало в прессе США печатается сведений о зверствах фашистов. Казалось бы, что одной из самых актуальных задач является показ подлинного лица фашизма. Надо вооружить американский народ еще большей ненавистью к врагам {235} Америки, Советского Союза, Великобритании и всех свободолюбивых народов. И ежели полные, половинные, четвертушечные и осьмушечные фашисты скрывают от масс разбойничий характер гитлеризма, то просто непонятна та робость, с которой прогрессивная печать публикует данные о кровавых делах немецких полчищ.

Неужели это лишь потому, что некоторые редакторы не желают портить настроение или аппетит своим читателям?

Но это опять-таки только на некоторых этажах.

А на других?

На других, на самых многочисленных, мы видели длиннейшие очереди людей, державших в руках с трудом заработанный, потом добытый, заботливо завернутый доллар для того, чтобы передать его в фонд Красной Армии на усиление мощи ее удара по заклятому врагу человечества.

По лицам видно было, что им не легко достался этот доллар. Вот пожилая женщина принесла на многолюдный митинг все свои сбережения — сто долларов, при этом она, словно извиняясь, заявила:

— Это все, что у меня есть!

Профсоюзные деятели питают огромный интерес к нашим профсоюзам:

— Как советские профсоюзы добились единства?

— Что делают профсоюзные деятели на фронте?

— В чем состояло участие профсоюзов при защите Москвы, Ленинграда и Сталинграда?

На один банкет, устроенный в нашу честь профсоюзами Детройта, явились троцкисты с целью задавать нам каверзные вопросы, но, увидя настроение присутствующих, они поняли, что им надо убраться восвояси, ибо на этих этажах их уже узнали и им угрожала не только словесная дуэль.

И так же, на различных этажах, расположилась интеллигенция. Не будем останавливаться на тех, которые живут на самом верху и являются послушным орудием власть имущих. Их довольно много, они сильны, занимают видные посты. Из ученых это преимущественно узкие специалисты, а из людей свободных профессий — это большей частью адвокаты, вроде тех, кого изображает актер Поль Муни в спектакле «Адвокат». Пьеса как раз изображает героя накануне его взлета на самые верхние этажи, но его конкуренты вспомнили, что еще в молодости он позволил себе некоторое вольное обращение с законом, чтобы спасти жизнь человека.

Не успевает он кое-как выкарабкаться из этого почти безысходного положения, как его уже поджидает другая катастрофа — семейная драма: адвокат как будто на краю гибели. Он уже бросается к окну, чтобы покончить расчеты с жизнью. Останавливает его звонок телефона: одно крупное акционерное {236} общество предлагает ему ведение дела, которое сразу меняет направление его прыжка.

Но, как уже установлено, Америка не сосредоточилась и на одних верхних этажах.

Есть большие круги интеллигенции, занимающиеся творческим трудом и остающиеся верными правде жизни. Вернее, пытаются ее постичь — эту сложную многоэтажную жизнь, пытливо ищут, хотя и не всегда с должным успехом.

Некоторые, правда, не умеют понять чего-то до конца.

Вспоминается фильм. Он, несомненно, продиктован настоящей антифашистской мыслью. И сценарист и режиссер в целом ряде сцен удачно раскрывают звериную природу фашизма.

Зверская расправа с народом, с людьми труда, с людьми культуры показана с поразительной убедительностью. Народ не «безмолвствует». Он ополчается, он вооружается, он борется и он побеждает. Побеждает человек — сын народа. Остается сказать одно последнее и важнейшее слово; сделать вывод: зверь побежден, истреблен, стерт с лица земли. Именно зверь побежден, зверь вне морали, вне человеческих страстей, вне высоких человеческих качеств. Именно таков враг.

Но здесь на сцену выступает та непонятная нам, ложная и ничем не объяснимая, чисто созерцательная «объективность», которая заставляет этих крупных интеллигентов спорить на тему: «Нужно ли ненавидеть врага».

И автор, и сценарист, и режиссер вдруг в самом конце фильма, где показана гибель бандита, обставляют эту смерть подлеца чуть ли не героически, храбро, человекоподобно. «Ведь и они, мол, рискуют».

И долго приходится доказывать, что у вора нет чести, что у мародера нет достоинства. Что нельзя гангстера считать храбрецом и нельзя искать признаки героизма у отцеубийц, детоубийц, народоистребителей. Героизм предполагает гуманную идейность.

А вот и другие, внутренне более цельные, сосредоточенные люди, в которых совершаются в свете небывалых, потрясающих событий современности глубочайшие процессы познания. Мы их видели и в Гарвардском университете и в театре на Бродвее, где творят благородная, талантливейшая актриса Элен Хейс и лучший певец Америки Поль Робсон, мы их видели в библиотеках Фолджер-Лайбрэри, где люди по-серьезному сумели поставить перед собой крупные задачи и отдаться их разрешению.

А над ними, или, вернее, среди них, возвышаются высочайшие точки человеческого гения — Альберт Эйнштейн и Чарли Чаплин. С одним из них, с Эйнштейном, мы встретились в небольшом университетском городке Принстоне, а с другим, с Чаплином, мы провели незабываемые часы в Калифорнии.

{237} Оба по-разному заняты работами, несомненно имеющими гуманистическое значение, и, говоря о гуманизме, они обращают свои взоры в сторону Советского Союза.

Да и не только они. Подобное же чувство мы испытали при встречах с Теодором Драйзером, с Шоломом Ашем, с Лионом Фейхтвангером, с Юлианом Тувимом.

Американцы, как известно, чрезвычайно конкретны. Они не любят отвлеченных положений и обобщенных страстей. Если их сердца бьются радостью в связи с победами Красной Армии и если сами они идут вперед, омоложенные тем, что сбросили с себя многопудовую ложь, которую наши общие враги пытались выдать за правду о Советском Союзе, то все эти новые черты и качества выражены у них в конкретных фактах их повседневного поведения. У одних это огромный интерес к нашей музыке. Следует отметить, что русская музыка ближе всего по духу американцу, и такие композиторы, как Чайковский, Глинка, Мусоргский, Шостакович и Прокофьев, заполняют программы американских крупнейших концертов. У других это интерес к советскому театру и литературе. А у третьих, у большинства, все внимание поглощено Красной Армией.

Пробыв в США свыше трех месяцев, посетив четырнадцать крупнейших городов, мы простились с американскими друзьями на банкете в гостинице «Коммодор», где присутствовало около двух тысяч человек, представителей различных слоев населения. На этот банкет прибыли делегации из разных городов США, где мы побывали. И в выступлениях и в приветственных телеграммах Альберта Эйнштейна, Чарли Чаплина, Лиона Фейхтвангера, Шолома Аша и многих других звучал призыв к максимальному напряжению сил для выигрыша не только антифашистской войны, но и антифашистского мира, звучал призыв к укреплению дружественных связей и в грозные дни войны и в солнечные дни послевоенных бурь.

И мы расстались с гостеприимными американцами с надеждой, что отдельные голоса замаскированных и незамаскированных рупоров фашизма утонут в общем дружном хоре американского народа и основы нашей дружбы прочно поселятся на всех этажах далеко не одноэтажной Америки.

1944 г.