К. маркс критика

“Исходя из этих принципов, германская рабочая пар­тия добивается всеми законными средствами свободного государства — и — социалистического общества: упразд­нения системы заработной платы вместе с ее железным законом — и — эксплуатации во всех ее формах; устране­ния всякого социального и политического неравенства”.

К “свободному” государству я вернусь дальше. Итак, германская рабочая партия должна впредь ве­ровать в “железный закон” Лассаля! Чтобы найти ему место в программе, допускают бессмыслицу, говоря об “устране­нии системы заработной платы (следовало бы сказать: си­стемы наемного труда) вместе с ее железным законом”. Если я устраняю этот наемный труд, то, естественно, я устраняю и его законы, будь они “железные” или мягкие, как губка. Но борьба Лассаля против наемного труда вращается почти исключительно вокруг этого так называемого закона. Поэто­му, чтобы доказать, что лассальянская секта победила, “си­стема заработной платы” должна быть уничтожена “вместе с ее железным законом”, а не без него.

Как известно, в “железном законе заработной платы” Лассалю не принадлежит ничего, кроме слова “железный”, заимствованного им из гётевских “вечных, железных, вели­ких законов” ²⁾. Слово “железный” — это ярлычок, по кото­рому узнают друг друга правоверные. Но если я принимаю закон с его лассалевским штемпелем, а следовательно, и в лассалевском смысле, то я вынужден также принять и лассалевское обоснование его. Что же оно представляет собой? Как показал Ланге уже вскоре после смерти Лассаля, это — (проповедуемая самим Ланге) мальтусовская теория наро­донаселения11. Но если эта теория правильна, то устранить “железный закон” я уж никак не могу, даже сто раз устра­нив наемный труд, потому что закон этот властвует тогда уже не только над системой наемного труда, но и над всякой общественной системой. Опираясь как раз на эту теорию, экономисты уже больше пятидесяти лет доказывают, что социализм не может устранить нищеты, обусловленной са­мой природой, а может лишь сделать ее всеобщей, равномер­но распределив ее по всей поверхности общества!

Но все это еще не самое главное. Совершенно независи­мо от ложного понимания Лассалем этого закона, поистине возмутительный шаг назад заключается в следующем.

Со времени смерти Лассаля в нашей партии пробило себе дорогу научное понимание того, что заработная плата явля­ется не тем, чем она кажется, не стоимостью — или ценой — труда, а лишь замаскированной формой стоимости — или цены — рабочей силы. Этим самым раз навсегда опрокиды­вались как буржуазное понимание заработной платы, так и вся критика, направленная до тех пор против этого понима­ния, и ясно устанавливалось, что наемному рабочему раз­решают работать для поддержания своего собственного су­ществования, т. е. разрешают жить лишь постольку, по­скольку он известное количество времени работает даром в пользу капиталиста (а следовательно, и его соучастников по пожиранию прибавочной стоимости); что той осью, во­круг которой вращается вся система капиталистического про­изводства, является стремление увеличить этот даровой труд путем удлинения рабочего дня или путем поднятия произ­водительности труда, соответственно — путем большего на­пряжения рабочей силы и т. д.; что, следовательно, система наемного труда является системой рабства, и притом раб­ства тем более сурового, чем больше развиваются общест­венные производительные силы труда, безразлично, лучше или хуже оплачивается труд рабочего. И вот теперь, после того как это понимание все более и более прокладывает себе путь в нашей партии, возвращаются назад к догмам Лас­саля, хотя теперь-то должны были бы знать, что Лассаль не понимал, что такое заработная плата, и вслед за бур­жуазными экономистами принимал видимость за сущность дела.

Это равносильно тому, как если бы рабы, открыв, на­конец, тайну своего рабства, подняли восстание, а один из них, весь еще во власти устаревших представлений, вписал бы в программу восстания: рабство должно быть уничтожено, потому что при системе рабства продовольствование рабов не может подняться выше определенного, весьма низкого мак­симума!

Один уже тот факт, что представители нашей партии способны были совершить такое чудовищное покушение на распространенное в партийных массах понимание,— не по­казывает ли одно это, с каким преступным легкомыслием, с какой бессовестностью приступили они к делу составления компромиссной программы!

Вместо неопределенной заключительной фразы в конце параграфа: “устранение всякого социального и политичес­кого неравенства”, следовало сказать, что с уничтожением классовых различий само собой исчезнет и всякое вытекаю­щее из них социальное и политическое неравенство.

III

“Чтобы проложить путь к разрешению социального вопроса, германская рабочая партия требует учреждения производительных товариществ с государственной по­мощью под демократическим контролем трудящегося на­рода. Производительные товарищества как в промышлен­ности, так и в земледелии должны быть вызваны к жиз­ни в таком объеме, чтобы из них возникла социалистиче­ская организация совокупного труда”.

Следом за лассалевским “железным законом заработ­ной платы” — целительное средство того же пророка. “Путь пролагается” ему достойным образом. На место существую­щей классовой борьбы ставится фраза газетных писак о “социальном вопросе”, к “разрешению” которого “пролага­ется путь”. Вместо процесса революционного преобразова­ния общества “социалистическая организация совокупного труда” “возникает” из “государственной помощи”, оказыва­емой производительным товариществам, которые “вызывают­ся к жизни” государством, а не рабочими. Это вполне до­стойно фантазии Лассаля, будто с помощью государственных субсидий можно так же легко построить новое общество, как новую железную дорогу!

Из-за остатка стыдливости “государственную помощь” ставят... под демократический контроль “трудящегося на­рода”.

Во-первых, “трудящийся народ” в Германии состоит в большинстве из крестьян, а не из пролетариев.

Во-вторых, слово “демократический” в переводе на не­мецкий язык означает “народовластный”. Что же это за “на­родовластный контроль трудящегося народа”? К тому же у такого трудящегося народа, который, обращаясь с подобны­ми требованиями к государству, вполне признает тем самым, что он и не стоит у власти и не созрел для нее!

Излишне вдаваться здесь в критику рецепта, который при Луи-Филиппе прописал Бюше в противовес француз­ским социалистам и который был принят реакционными ра­бочими из “Atelier” ¹². И главная беда состоит не в том, что это специфическое чудодейственное средство внесли в про­грамму, а в том, что вообще идут вспять от точки зре­ния классового движения к точке зрения сектантского дви­жения.

Когда рабочие стремятся создать условия для коллектив­ного производства в масштабе всего общества, и прежде все­го у себя в национальном масштабе, это означает лишь то, что они борются за переворот в теперешних условиях производ­ства, и это не имеет ничего общего с учреждением коопера­тивных товариществ с государственной помощью. Что же касается теперешних кооперативных товариществ, то они ценны лишь постольку, поскольку они созданы самостоя­тельно самими рабочими и не пользуются покровительством ни правительств, ни буржуазии.

Перехожу теперь к демократическому разделу:

А. “Свободная основа государства”.

Прежде всего, согласно II разделу, германская рабочая партия добивается “свободного государства”.

Свободное государство — что это такое?

Сделать государство “свободным” — это отнюдь не яв­ляется целью рабочих, избавившихся от ограниченного верно­подданнического образа мыслей. В Германской империи “го­сударство” почти столь же “свободно”, как в России. Сво­бода состоит в том, чтобы превратить государство из орга­на, стоящего над обществом, в орган, этому обществу все­цело подчиненный; да и в наше время большая или меньшая свобода государственных форм определяется тем, в какой мере они ограничивают “свободу государства”.

Германская рабочая партия — по крайней мере, если она принимает эту программу,— обнаруживает, как неглубоко прониклась она социалистическими идеями; вместо того что­бы рассматривать существующее общество (а это сохраняет силу и для всякого будущего общества) как “основу” существующего государства (или будущее общество как основу будущего государства), она, напротив, рассматривает государ­ство как некую самостоятельную сущность, обладающую сво­ими собственными “духовными, нравственными, свободными

основами”.

Да к тому же еще грубое злоупотребление в программе

словами: “современное государство” и “современное обще­ство”, а также и еще более грубое непонимание того госу­дарства, которому она предъявляет свои требования!

“Современное общество” есть капиталистическое обще­ство, которое существует во всех цивилизованных странах, более или менее свободное от примеси средневековья, более или менее видоизмененное особенностями исторического раз­вития каждой страны, более или менее развитое. Напротив того, “современное государство” меняется с каждой государ­ственной границей. В прусско-германской империи оно со­вершенно иное, чем в Швейцарии, в Англии совершенно иное, чем в Соединенных Штатах. “Современное государст­во” есть, следовательно, фикция.

Однако, несмотря на пестрое разнообразие их форм, раз­личные государства различных цивилизованных стран имеют между собой то общее, что они стоят на почве современного буржуазного общества, более или менее капиталистически развитого У них есть поэтому некоторые общие существен­ные признаки. В этом смысле можно говорить о “современ­ной государственности” в противоположность тому буду­щему, когда отомрет теперешний ее корень, буржуазное общество.

Возникает вопрос: какому превращению подвергнется го­сударственность в коммунистическом обществе? Другими словами: какие общественные функции останутся тогда, ана­логичные теперешним государственным функциям? На этот вопрос можно ответить только научно; и сколько бы тысяч раз ни сочетать слово “народ” со словом “государство”, это ни капельки не подвинет его разрешения.

Между капиталистическим и коммунистическим общест­вом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический пере­ходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата.

Но программа не занимается ни этой последней, ни буду­щей государственностью коммунистического общества.

Ее политические требования не содержат ничего, кроме всем известных демократических перепевов: всеобщее избирательное право, прямое законодательство, народное право, народное ополчение и прочее. Это простой отголосок буржу­азной Народной партии, Лиги мира и свободы. Все это сплошь требования, которые, поскольку они не переходят в фанта­стические представления, уже осуществлены. Только госу­дарство, их осуществившее, находится не в пределах Герман­ской империи, а в Швейцарии, Соединенных Штатах и так далее. Подобного рода “государство будущего” есть совре­менное государство, хотя и существующее вне “рамок” Гер­манской империи.

Забыли, однако, об одном. Так как германская рабочая партия определенно заявляет, что она действует в пределах “современного национального государства”, стало быть, сво­его государства, прусско-германской империи,— да иначе и требования ее были бы в большей части бессмысленны, так как требуют ведь только того, чего не имеют,— то она не должна была бы забывать самого главного, а именно, что все эти прекрасные вещицы покоятся на признании так на­зываемого народного суверенитета и поэтому уместны только в демократической республике.

Раз уж не хватило мужества требовать демократической республики, как это делали французские рабочие программы при Луи-Филиппе и Луи-Наполеоне,— и разумно, ибо обсто­ятельства предписывают осторожность,— то незачем было прибегать и к этой уловке, которая не является ни “честной”, ни достойной,— требовать вещей, которые имеют смысл лишь в демократической республике, от такого государства, которое представляет собой не что иное, как обшитый парла­ментскими формами, смешанный с феодальными придатками и в то же время уже находящийся под влиянием буржуазии, бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый воен­ный деспотизм, и сверх того еще торжественно заверять такое государство, что воображают добиться от него чего-либо подобного “законными средствами”!

Даже вульгарная демократия, которая в демократической республике видит осуществление царства божия на земле и совсем не подозревает, что именно в этой последней государ­ственной форме буржуазного общества классовая борьба и должна быть окончательно решена оружием,— даже она стоит все же неизмеримо выше такого сорта демократизма, который держится в пределах полицейски дозволенного и логически недопустимого.

Что под “государством” на деле понимают правительст­венную машину или государство, поскольку оно в силу раз­деления труда образует свой собственный, обособленный от общества организм, на это достаточно указывают уже слова:“Германская рабочая партия требует в качестве экономиче­ской основы государства: единого прогрессивного подоход­ного налога” и так далее. Налоги — это экономическая основа правительственной машины, и ничего другого. В существую­щем в Швейцарии “государстве будущего” это требование почти выполнено. Подоходный налог предполагает различные источники доходов различных общественных классов,—пред­полагает, следовательно, капиталистическое общество. По­этому нет ничего удивительного в том, что ливерпульские поборники финансовой реформы — буржуа во главе с братом Гладстона — выставляют те же требования, что и рассмат­риваемая программа.

В. “В качестве духовной и нравственной основы госу­дарства германская рабочая партия требует:

1. Всеобщего и равного для всех народного воспита­ния через посредство государства. Обязательного посеще­ния школы. Бесплатного обучения”.

Равное для всех народное воспитание? Что представляют себе под этими словами? Воображают ли, что в современном обществе (а только о нем и идет речь) воспитание для всех классов может быть равным? Или требуют, чтобы и высшие классы были принудительным образом низведены до скром­ного уровня воспитания — народной школы,— единственно совместимого с экономическим положением не только наем­ных рабочих, но также и крестьян?

“Обязательное посещение школы. Бесплатное обучение”. Первое существует даже в Германии, второе — в Швейцарии и Соединенных Штатах в отношении народной школы. Если в некоторых штатах Северной Америки обучение в средних учебных заведениях также “бесплатно”, то фактически это означает только, что высшие классы покрывают расходы по своему воспитанию из общих налоговых средств. Заметим мимоходом, что то же самое относится к “бесплатному судо­производству”, которого требует пункт 5 раздела А. Уголов­ная юстиция повсюду бесплатна. Гражданская же юстиция занята почти исключительно конфликтами из-за собственно­сти, следовательно, касается почти исключительно имущих классов. Что же, предложить им вести свои процессы за счет народных средств?

Параграф, относящийся к школам, должен был бы по меньшей мере требовать технических школ (теоретических и практических) в соединении с народной школой. Никуда не годится “народное воспитание через посредство государства”. Определять общим законом расходы на на­родные школы, квалификацию преподавательского персо­нала, учебные дисциплины и т. д. и наблюдать при посредстве государственных инспекторов, как это делается в Соединен­ных Штатах, за соблюдением этих предписаний закона,— нечто совсем иное, чем назначить государство воспитателем народа! Следует, наоборот, отстранить как правительство, так в равной мере и церковь от всякого влияния на школу. В прусско-германской империи (и здесь не поможет пустая увертка, что речь идет о “государстве будущего”,— мы виде­ли, как в этом отношении обстоит дело), наоборот, государ­ство нуждается в очень суровом воспитании со стороны на­рода.

Но вся программа, несмотря на всю демократическую трескотню, насквозь заражена верноподданнической верой лассалевской секты в государство или, что ничуть не лучше, верой в демократические чудеса, или, вернее, она является компромиссом между этими двумя видами веры в чудеса, одинаково чуждыми социализму.

“Свобода науки” — так гласит один из параграфов прус­ской конституции. К чему он здесь?

“Свобода совести”! Если теперь, во время “культуркамп-фа” ¹³, хотели напомнить либералам их старые лозунги, то это можно было сделать только в такой форме: Каждый дол­жен иметь возможность отправлять свои религиозные, так же как и телесные, нужды без того, чтобы полиция совала в это свой нос. Но рабочая партия должна была бы восполь­зоваться этим случаем и выразить свое убеждение в том, что буржуазная “свобода совести” не представляет собой ничего большего, как терпимость ко всем возможным видам рели­гиозной свободы совести, а она, рабочая партия, наоборот, стремится освободить совесть от религиозного дурмана. Однако у пас не желают переступить “буржуазный” уро­вень.

Я подошел теперь к концу, так как следующее далее в про­грамме добавление не является существенной ее частью. Ограничусь здесь поэтому лишь краткими замечаниями.

2. “Нормальный рабочий день”.

Ни в одной другой стране рабочая партия не ограничи­валась таким неопределенным требованием, но всегда указывала точно, какую продолжительность рабочего дня при дан­ных условиях считают нормальной.

3. “Ограничение женского и запрещение детского тру­да”.

Нормирование рабочего дня должно уже включать огра­ничение женского труда, поскольку оно касается продолжи­тельности рабочего дня, длительности перерывов и прочее;

помимо того, оно может означать лишь запрещение жен­ского труда в тех отраслях производства, которые особенно вредны для женского организма или же для женщин несов­местимы с нравственностью. Если подразумевали именно это, то так и следовало сказать.

“Запрещение детского труда”! Здесь абсолютно необхо­димо было указать предельный возраст.

Полное запрещение детского труда несовместимо с суще­ствованием крупной промышленности и поэтому является пустым благочестивым пожеланием.

Проведение этой меры,—если бы оно было возможно,— было бы реакционно, так как при строгом регулировании рабочего времени сообразно с различным возрастом и при прочих предупредительных мерах для защиты детей раннее соединение производительного труда с обучением является одним из могущественнейших средств переустройства совре­менного общества.

4. “Государственный надзор за фабричной, ремеслен­ной и домашней промышленностью”.

Имея в виду прусско-германское государство, следовало определенно требовать, чтобы фабричные инспектора были сменяемы не иначе, как по суду; чтобы всякий рабочий мог привлекать их к суду за нарушение служебных обязанностей; чтобы должность инспекторов занимали лишь лица с меди­цинским образованием.

5. “Регулирование труда заключенных”.

Мелочное требование в общей рабочей программе. Во вся­ком случае, следовало ясно сказать, что рабочие вовсе не хотят из опасения конкуренции, чтобы с уголовными пре­ступниками обращались, как со скотом, и в особенности, что­бы их лишали единственного средства исправления — произ­водительного труда. Уже это — минимум того, чего можно ожидать от социалистов.

6. “Действенный закон об ответственности”.

Следовало сказать, что подразумевается под “действен­ным” законом об ответственности.

Замечу, между прочим, что в параграфе относительно нор­мального рабочего дня забыта та часть фабричного законо­дательства, которая касается санитарно-гигиенических меро­приятий и предохранительных мер против несчастных слу­чаев и прочее. Закон об ответственности вступает в действие лишь тогда, когда нарушаются эти предписания.

Словом, и это добавление отличается такой же неряшли­вой редакцией.

Dixi et salvavi animam mеаm ³⁾.

Написано И. Марксом в апреле — начале мая 1875 г

Печатается по тексту Сочинений. К. Маркса и Ф. Энгельса,

т. 19, стр. 9—32
Ф. ЭНГЕЛЬС ПИСЬМО А. БЕБЕЛЮ¹⁴

Лондон, 18—28 марта 1875 г. Дорогой Бебель!

Получил Ваше письмо от 23 февраля и радуюсь, что Вы так хорошо себя чувствуете.

Вы спрашиваете меня, каково наше мнение по поводу ис­тории с объединением? К сожалению, мы оказались в том же положении, что и Вы. Ни Либкнехт, ни кто-либо другой нам ничего не сообщал; поэтому и мы знаем не больше того, что есть в газетах, а в них ничего не писали, пока дней восемь тому назад не появился проект программы. Проект этот, ко­нечно, поверг нас в немалое изумление.

Наша партия так часто протягивала лассальянцам руку, предлагая примирение или, по крайней мере, хотя бы сотруд­ничество, и так часто встречала наглый отказ со стороны Газенклеверов, Гассельманов и Тёльке, что даже ребенок должен был бы отсюда сделать такой вывод: раз эти господа теперь сами приходят с предложением примирения, значит они находятся в дьявольски затруднительном положении. Но, имея в виду хорошо известный характер этих людей, мы обя­заны использовать их затруднительное положение и выгово­рить себе все возможные гарантии, чтобы эти господа за счет нашей партии не укрепили вновь в глазах рабочих свои поколебленные позиции. Их следовало встретить как можно более холодно и недоверчиво, обусловить объединение сте­пенью их готовности отказаться от своих сектантских лозун­гов и от своей “государственной помощи” и принять в ос­новном эйзенахскую программу 1869 г.¹⁵ или же ее исправ­ленное издание, приноровленное к настоящему моменту. Нашей партии абсолютно нечему учиться у лассальянцев в теоретическом отношении, т. е. в том, что для программы имеет решающее значение; лассальянцы же могли бы, ко­нечно, поучиться у нашей партии. Первое условие объеди­нения должно было заключаться в том, чтобы они перестали быть сектантами, лассальянцами,—следовательно, чтобы они прежде всего отказались от всеисцеляющего знахарского средства государственной помощи или хотя бы признали ее подчиненной переходной мерой наряду со многими други­ми возможными мерами. Проект программы доказывает, что наши люди, будучи в теоретическом отношении во сто раз выше лассальянских лидеров, оказались во столько же раз ниже их в смысле политической ловкости; “честных” ⁴⁾ и на этот раз жестоко околпачили нечестные.

Во-первых, принята напыщенная, но исторически ложная лассалевская фраза о том, что по отношению к рабочему классу все остальные классы составляют лишь одну реакци­онную массу. Это положение верно только в отдельных ис­ключительных случаях, например во время такой пролетар­ской революции, какой была Коммуна, или в такой стране, где но только буржуазия создала государство и общество по своему образу и подобию, но вслед за ней и демократиче­ская мелкая буржуазия уже довела это преобразование до крайних его последствий. Если бы, например, в Германии демократическая мелкая буржуазия принадлежала к этой реакционной массе, то как могла бы Социал-демократическая рабочая партия годами идти рука об руку с ней, с Народной партией ¹⁶? Как мог бы “Volksstaat” ¹⁷ черпать почти все свое политическое содержание из мелкобуржуазно-демократиче­ской “Frankfurter Zeitung” ¹⁸? И как было бы возможно вклю­чить в эту самую программу целых семь требований, прямо и буквально совпадающих с программой Народной партии и мелкобуржуазной демократии? Я имею в виду семь полити­ческих требований: 1—5 и 1—2, среди которых нет ни одного, не являющегося буржуазно-демократическим ¹⁹.

Во-вторых, принцип интернациональности рабочего дви­жения практически для настоящего времени совершенно отбрасывается, и отбрасывается людьми, которые целых пять лет и при труднейших обстоятельствах проводили этот прин­цип самым блестящим образом. Германские рабочие оказа­лись в авангарде европейского движения главным образом благодаря своему подлинно интернационалистскому поведе­нию во время войны; никакой другой пролетариат не мог бы держать себя так хорошо. И вот теперь им предлагают от­речься от этого принципа, отречься в тот самый момент, когда за границей рабочие повсюду начинают подчеркивать его в той же. мере, в какой правительства стремятся пода­вить всякую попытку осуществить этот принцип в рамках какой-либо организации! Что же остается в конце концов от интернационализма рабочего движения? Только слабая надежда — и не на сотрудничество европейских рабочих в даль­нейшем, в борьбе за свое освобождение, нет,— а на будущее “международное братство народов”, на “Соединенные Штаты Европы” господ буржуа из Лиги мира²⁰!

Конечно, не было надобности говорить об Интернацио­нале как таковом. Но нужно было по меньшей мере не сде­лать ни шагу назад от программы 1869 г. и сказать примерно так: хотя германская рабочая партия действует прежде всего внутри положенных ей государственных границ (она не имеет права говорить от имени европейского пролетариата и, в особенности, говорить что-либо ложное), тем не менее она сознает свою солидарность с рабочими всех стран и всегда готова будет выполнять и впредь, как выполняла до сих пор, вытекающие из этой солидарности обязательства. Подобные обязательства существуют и без того, чтобы провозглашать себя или считать себя частью Интернационала; к ним отно­сятся, например, помощь и недопущение штрейкбрехерства во время стачек, забота о том, чтобы германские рабочие были осведомлены партийными органами о движении за гра­ницей, агитация против угрожающих или разражающихся династических войн, во время таких войн — тактика, подоб­ная той, какая была образцово проведена в 1870 и 1871 гг., и тому подобное.

В-третьих, наши позволили навязать себе лассалевский “железный закон заработной платы”, основанный на совер­шенно устаревшем экономическом воззрении, будто рабочий получает в среднем лишь минимум заработной платы, и имен­но потому, что, согласно мальтузианской теории народона­селения, всегда имеется избыток рабочих (такова была аргу­ментация Лассаля). Однако Маркс в “Капитале” подробно доказал, что законы, регулирующие заработную плату, весьма сложны, что в зависимости от условий получает перевес то тот, то другой из них, что они, таким образом, отнюдь не железные, а, напротив, очень эластичные и что вообще этот вопрос нельзя решить в двух-трех словах, как воображал Лассаль. Мальтузианское обоснование закона, списанного Лассалем у Мальтуса и Рикардо (с извращением последнего), как оно, например, цитируется на стр. 5 “Книги для чтения рабочих” из другой брошюры Лассаля²¹, подробно опроверг­нуто Марксом в отделе о “процессе накопления капитала” ²². Приняв лассалевский “железный закон”, признали, следова­тельно, ложное положение и его ложное обоснование.

В-четвертых, программа выдвигает в качестве единст­венного социального требования лассалевскую государствен­ную помощь в самом неприкрытом виде, в каком Лассаль ее украл у Бюше. И это после того, как Бракке очень хорошо вскрыл всю никчемность этого требования²³, после того, как почти все, если не все, ораторы нашей партии вынуждены были в борьбе с лассальянцами выступить против этой “госу­дарственной помощи”! Большего унижения для нашей пар­тии нельзя себе представить. Интернационализм, низведен­ный до уровня Аманда Гёгга, социализм, опустившийся до буржуазного республиканизма Бюше, который выдвинул это требование в противовес социалистам, в целях борьбы с ними!

Но “государственная помощь” в лассалевском смысле есть в лучшем случае только одно из многих мероприятий для достижения цели, что здесь, в проекте программы, выражено беспомощными словами: “чтобы проложить путь к разреше­нию социального вопроса”,— как будто для нас еще суще­ствует какой-то теоретически не разрешенный социальный вопрос/ Если, стало быть, сказать: “германская рабочая пар­тия стремится к уничтожению наемного труда и тем самым классовых различий посредством осуществления коллектив­ного производства в промышленности и земледелии и в на­циональном масштабе; она выступает за всякое мероприятие, которое пригодно для достижения этой цели”,— то ни один лассальянец не сможет что-либо против этого возразить.

В-пятых, об организации рабочего класса, как класса, посредством профессиональных союзов не сказано ни слова. А это весьма существенный пункт, потому что это и есть подлинная классовая организация пролетариата, в которой он ведет свою повседневную борьбу с капиталом, которая является для него школой и которую теперь уже никак не может задушить даже самая жестокая реакция (как теперь в Париже). При той важности, которую эта организация приобретает также и в Германии, было бы, по нашему мне­нию, безусловно необходимо напомнить о ней в программе и по возможности отвести ей определенное место в партий­ной организации.

Вот что сделали наши в угоду лассальянцам. А чем посту­пились те? Тем, что в программе фигурирует куча довольно путаных, чисто демократических требований, из коих неко­торые являются просто предметами моды, как например, “народное законодательство”, которое существует в Швейца­рии и приносит там больше вреда, чем пользы, если вообще что-нибудь приносит. “Управление через посредство народа” еще имело бы какой-нибудь смысл. Отсутствует также первое условие всякой свободы — ответственность всех чиновников за все свои служебные действия по отношению к любому из граждан перед обыкновенными судами и по общему праву. О том, что такие требования, как свобода науки, свобода со­вести, фигурируют во всякой либеральной буржуазной про­грамме и здесь выглядят несколько странно, я распростра­няться не стану.

Свободное народное государство превратилось в свобод­ное государство. По грамматическому смыслу этих слов, сво­бодное государство есть такое, в котором государство сво­бодно по отношению к своим гражданам, т. е. государство с деспотическим правительством. Следовало бы бросить всю эту болтовню о государстве, особенно после Коммуны, кото­рая не была уже государством в собственном смысле слова. “Народным государством” анархисты кололи нам глаза бо­лее чем достаточно, хотя уже сочинение Маркса против Прудона, а затем “Коммунистический манифест” ²⁴ говорят прямо, что с введением социалистического общественного строя го­сударство само собой распускается [sich auflost] и исчезает. Так как государство есть лишь преходящее учреждение, ко­торым приходится пользоваться в борьбе, в революции, чтобы насильственно подавить своих противников, то говорить о свободном народном государстве есть чистая бессмыслица: пока пролетариат еще нуждается в государстве, он нуждает­ся в нем не в интересах свободы, а в интересах подавления своих противников, а когда становится возможным говорить о свободе, тогда государство как таковое перестает существо­вать. Мы предложили бы поэтому поставить везде вместо слова “государство” слово “община” [Gemeinwesen], прекрас­ное старое немецкое слово, соответствующее французскому

слову “коммуна”.

“Устранение всякого социального и политического нера­венства” — тоже весьма сомнительная фраза вместо “уничто­жения всех классовых различий”. Между отдельными стра­нами, областями и даже местностями всегда будет существо­вать известное неравенство в жизненных условиях, которое можно будет свести до минимума, но никогда не удастся уст­ранить полностью. Обитатели Альп всегда будут иметь другие жизненные условия, чем жители равнин. Представление о социалистическом обществе, как о царстве равенства, есть одностороннее французское представление, связанное со ста­рым лозунгом “свободы, равенства и братства”,— представ­ление, которое как определенная ступень развития было пра­вомерно в свое время и на своем месте, но которое, подобно всем односторонностям прежних социалистических школ, те­перь должно быть преодолено, так как оно вносит только путаницу и так как теперь найдены более точные способы изложения этого вопроса. Я заканчиваю, хотя почти каждое слово в этой програм­ме, написанной к тому же вялым и бесцветным языком, за­служивает критики. Программа эта такова, что в случае, если она будет принята, Маркс и я никогда не согласимся примкнуть к основанной на таком фундаменте новой партии и должны будем очень серьезно задуматься над вопросом о том, какую позицию (также и публично) занять по отноше­нию к ней. Учтите, что за границей за все и всякие выступ­ления и действия германской Социал-демократической рабо­чей партии делают ответственными нас. Так Бакунин в своем сочинении “Государственность и анархия” делает нас ответ­ственными за всякое необдуманное слово, сказанное или написанное Либкнехтом со времени основания “Demokra-tisches Wochenblatt”²⁵. Люди воображают, что мы отсюда командуем всем движением, тогда как Вы знаете не хуже меня, что мы почти никогда не вмешивались ни в малейшей мере во внутренние дела партии, а если и вмешивались, то только для того, чтобы по возможности исправить допущен­ные, на наш взгляд, ошибки, да и то лишь теоретические. Но Вы сами поймете, что эта программа образует поворотный пункт, который очень легко может заставить нас сложить с себя всякую ответственность за партию, признавшую такую программу.

Вообще официальная программа партии имеет меньшее значение, чем то, что партия делает в действительности. Но все же новая программа всегда представляет собой открыто водруженное знамя, и внешний мир судит о партии по этому знамени. Поэтому программа ни в коем случае не должна быть шагом назад, каким рассматриваемый проект является по сравнению с эйзенахской программой. Ведь надо же было подумать и о том, что скажут об этой программе рабочие других стран, какое впечатление произведет эта капитуля­ция всего германского социалистического пролетариата перед лассальянством.

Притом я убежден, что объединение на такой основе не продержится и года. Неужели лучшие люди нашей партии согласятся пережевывать в своих выступлениях заученные наизусть фразы Лассаля о железном законе заработной платы и о государственной помощи? Хотел бы я увидеть, напри­мер, Вас в этой роли! А если бы они и пошли на это, их осви­стали бы их слушатели. Между тем я уверен, что лассаль­янцы настаивают как раз на этих пунктах программы, как ростовщик Шейлок на своем фунте мяса ⁵⁾. Произойдет раскол; но предварительно мы восстановим “честное” имя Гассельмана, Газенклевера, Тёльке и компании; после раско­ла мы окажемся ослабленными, а лассальянцы — окрепшими;

наша партия утратит свою политическую непорочность и уж никогда не сможет беззаветно бороться против лассалевских фраз, которые она на некоторое время сама же начертала на своем знамени; и если лассальянцы опять будут заявлять то­гда, что они — самая подлинная и единственная рабочая пар­тия, а наши сторонники—буржуа,—то в доказательство они смогут указать на эту программу. Все социалистические меро­приятия в этой последней принадлежат им, в то время как наша партия внесла туда только требования мелкобуржуаз-ной демократии, которую, однако, она сама в той же самой программе охарактеризовала как часть “реакционной массы”.

Я задержал отправку этого письма, так как Вы будете освобождены лишь 1 апреля, в честь дня рождения Бисмарка, и я не хотел подвергать письмо риску быть перехваченным при попытке доставить его контрабандным путем. Но вот только что пришло письмо от Бракке, у которого тоже возникли серьезные сомнения по поводу программы и который хочет узнать наше мнение. Поэтому я для ускорения дела посылаю настоящее письмо ему, чтобы он прочел его и чтобы мне не пришлось еще раз писать про всю эту канитель сна­чала. Впрочем, я изложил дело напрямик также и Рамму, а Либкнехту написал лишь вкратце. Я не могу ему про­стить того, что он не сообщил нам ни слова обо всем этом деле (между тем как Рамм и другие думали, что он нас точно осведомил), пока не стало уже, так сказать, слишком поздно. Правда, так поступал он издавна — и отсюда та обширная неприятная переписка, которую нам, Марксу и мне, пришлось с ним вести,— но на этот раз дело приняло слишком уж скверный оборот, и мы решительно отказываемся идти вме­сте с ним по такому пути.

Постарайтесь устроить так, чтобы летом приехать сюда. Будете жить, конечно, у меня, и, если погода будет хорошая, мы могли бы на несколько дней поехать на морские купанья; после продолжительной отсидки это будет для Вас очень полезно.

С дружеским приветом

Ваш Ф. Э.

Маркс недавно переменил квартиру. Его адрес: 41, Мейт-ленд-парк. Кресент, Норд-Уэст, Лондон.