Кавад Раш армия и культура

эта горсточка людей создаст где-нибудь на Варшавке или на Таганке, в Переделкине или ином месте свою школу, "опережающую", "революционную" и "рациона­льную" и мыслящую "инако". На каком основании эта химера должна распространяться на всю страну, кто дал право снова после анархии двадцатых годов, оце­пенелых годов, среди бела дня в сердце страны груп­пе лиц разрушать, расшатывать и глумиться над ты­сячелетними устоями воспитания? И когда этому раз­рушению будет положен предел?

Еще один краеугольный принцип школы. На Западе давно подсчитали, что на свете нет более прибыльного помещения капиталов, чем вкладывание их в народное образование, но при одном неукоснительном правиле:

школа всегда должна быть убы­точна.

Родители, отдавая детям все, не думают о возда­янии. Ребенок, выросший в лучах бескорыстия, ответит сторицею. Так же поступает мудрое общество. Те, кто говорит о детском производстве, о школьном хозрасче­те, о трудовом опережающем воспитании, закладывают страшное разрушение в завтрашний день общества.

В школе дети учатся - это их главный труд.

Только потому, что наши дети решали более голо­воломные задачки, чем американские школьники, мы первыми запустили спутник. Это не мое мнение, а вы­вод американских экспертов. Труд школьника должен быть только творческим. Ученик должен не у станка на конвейере работать, где отупляющая апатия к труду у него вырабатывается сызмальства, а создавать пусть табурет, пусть авиамодель, пенал, картинг или новый фрегат, но все должно быть впервые на земле и в един­ственном экземпляре. Когда запахло войной и гроза за­ставила страну подтянуться, у правительства хватило мудрости велеть Макаренко прекратить воспевать дет­ский труд, к тому же в неволе, без истории и родной почвы. Ему жестко и скупо было сказано, в лексике тех лет, что революцию делали не для того, чтобы дети работали, а чтобы учились. Только поэтому мы смогли создать новые танки, моторы, оружие и вырастить но­вый офицерский корпус, который мгновенно освоил эту технику. Вот поэтому "детская промышленность", как понимают ее интеллектуальные невежды, есть "детская онкология" для общества.

Так для чего же нам Пушкин? Чтобы знать, кого мы воспитываем. Какого ученика мы ждем. Помог ли нам опыт прояснить это? Бесспорно да! И главный во­прос школы, как и всюду, - кадры. Каков учитель? А ведь честность требует сегодня сказать: "Какова учи­тельница?". Кто будет решать судьбу ребенка, а значит, общества? И можем ли мы сохранить самоуважение к себе, зная, что самое тяжелое и самое ответственное дело в стране — воспитание детей — мы взвалили на пле­чи переутомленных женщин, у которых и свои дети дома. Педагог - центральная фигура в школе, как офицер в армии и на флоте.

Как-то еще перед распадом СССР и националисти­ческой паранойей пригласили на встречу в среднюю шко­лу с математическим уклоном группу ведущих препода­вателей Военной академии имени М. В. Фрунзе. Через эту академию прошел цвет советского офицерства. Она представляет армию, которая жертвовала собой в Чер­нобыле, теряла товарищей за Гиндукушем, строила БАМ и чьим скромным служением обеспечена мирная жизнь и учеба детей.

Возглавлял группу офицеров генерал К. М. Цаголов, он же пригласил меня принять участие в беседе. Когда в большой класс к старшеклассникам вошли полдюжины боевых офицеров, знающих не понаслышке, что такое пули, засада, мины и смерть, ни один из учащихся даже не встал. Они не только не встали но даже и не сидели, а вызывающе развалились. И это подростки, почти дети, впервые видевшие вошедших,

которые были полны дружелюбия к ним. Несколько дам, представляющих руководство школы, сидели как ни в чем не бывало. Началась со стороны офицеров неловкая и тягостная попытка начать беседу с уче­никами, которые не хотели ничего знать и были глу­хи, были даже невраждебны, для этого нужно как-никак духовное, пусть злое, усилие. Нет, школьники хихикали, были вяло—ироничны и временами развяз­но скучали. Чувство стыда от того вечера не про­шло, видимо, ни у кого из взрослых. Они чувствова­ли себя как будто в чужой стране.

Генерал Цаголов, который находил общий язык даже с душманами, не нашел контакта с этими ребя­тами. Всем незаметно дирижировал беспокойный мо­лодой учитель, который сидел за спинами мальчиков. Чувствовалось, что он "сотрудничает" с ними давно. Воздух явно был в школе с душком, нервный и нас— тоенный на интригах, в которые вовлечены были "со­трудничающие" юные интеллектуалы. Ребята, видимо, считали, что, являясь учениками спецшколы, призваны поставить на место этих "дядек" умными вопросами. Они демонстративно издевались над гостями.

Надо бы встать и вежливо попрощаться. Но какое-то неудобство останавливало... Все-таки, думалось, дети... К. М. Цаголов искренне и горячо, чуть не пока­зывая тельняшку, пытался их убедить, что офицеры, ко­торые перед ними, такие же люди, как и все. Но он ловил только усмешку учителя-дирижера. Несчастные дети. Тлетворный дух всезнайства и иронии уже тро­нул их неокрепшие души. Но и это можно было бы простить, если бы в них был юношеский вызов, в оде­жде щегольство и опрятность, в речах соль остроумия, пусть и пробующего свои силы. Была, напротив, у них и даже У девочек какая-то неряшливость в одежде, запущенность, перегруженность какими-то заботами и некоторое недержание стана, подобающее старчеству.
Еще год другой, и эти бедные снобы попадут в армию... Хотя вряд ли.

В той же академии имени М. В. Фрунзе начальник музея рассказывал. Военрук 29-й школы, что в районе Кропоткинской улицы, попросил позволения прийти в му­зей со старшеклассниками. Начальник академии генерал полковник В. Н. Кончиц в порядке исключения разрешил этим "гражданским" посетить музей. Как-никак ребята из школы, которую он сам окончил. Теперь это англий­ская спецшкола. Старшеклассники выбили начальника музея из колеи на месяц. Пока он рассказывал им об академии, они слонялись по музею, хохотали, перебива­ли его и прямо заявили подвижнику музея - боевому офицеру, который тридцать лет по крупицам собирает экспонаты, что им ни академия, ни музей ни к чему. Дескать, они в армии не собираются служить. Поступят через "предков" в вуз и дальше дорожка по "загранкам". А войско - это ниже их достоинства.

Мы живем в пору "созидательных" реформ, а не "хрущевской оттепелью", когда закрыли не только десять тысяч церквей, но и многое "перестроили" так, что армия и общество до сих пор расхлебывают. Одной из таких разрушительных перестроек было упразднение многих суворовских училищ и специальных школ, пос­тавлявших в армию лучшие кадры. Думаю, что любая военная академия или училище вряд ли до конца вы­полняют свою социальную роль, если при них не будет мальчишек, не будут шуметь зеленые побеги. Мальчи­шки заставляют подтянуться, посмотреть на себя со стороны. Уверен, имей академия суворовцев, офицеры на встрече с юными вундеркиндами и их беспокойным "сотрудником" были бы веселее, насмешливей и наход­чивей. Суворовские училища ломают замкнутую касто­вость армии. Мальчики в погонах - это как улыбка войска. У народной армии должны быть свои любимцы, и пусть первые наборы пройдут в детских домах. Это

понимал и генерал-полковник Владимир Николаевич Кон­чиц. Он за ту форму обучения юношей, которую можно ввести немедленно и которая нами, как и многое дру­гое, незаслуженно забыта. Сам генерал после семилет­ки окончил в Москве на Пречистинке военно-учебное заведение с неудачным названием "спецшкола". Эти спецшколы по родам войск до войны были вожделенной мечтой мальчишек. После семилетки юноши поступали в них. Носили военную форму с гордостью, но жили в семьях. Это нечто вроде нынешних заведений с не ме­нее неудачным названием ПТУ. По части нелепых наз­ваний, имен и формы мы никому не уступим.

А форма, по Гегелю, "свечение сущности" и тре­бует ответственности.

В пору В. Н. Кончица увлечение импортом было бы немедленно пресечено подростками, как наказы­вают за предательство знамени. Одежда - очень се­рьезное дело. Здесь не дизайнеры нужны, а филосо­фы-художники. Только невежды думают, что цари придирчиво занимались обмундированием войск отто­го, что не знали, куда деть время. Когда Александр 111 пренебрег на время этим и несколько, я под­черкиваю несколько, унифицировал форму офицеров, ответом юношества был немедленный и резкий упа­док притока в военные заведения. С Кончицем в артиллерийской спецшколе учились сыновья Сталина, Микояна, Фрунзе и Куйбышева. Дети руководителей страны охотно шли в военные школы. Очень плохое время для себя выбрали фашисты, чтобы напасть на нас. Тогда мальчишки гитарам предпочитали стадио­ны, а "магам" - парашюты. Раз детство начиналось с суровых испытаний, будьте спокойны, у этих де­тей не будет проблемы с отцами. Суровость оплачи­вается благодарностью, верностью, а потакание -"предательством", т.е. мальчик бессознательно дает понять, что, закармливая, его растлевали, и он мстит за зто бессознательно. Тогдашние спецшколы скорее

походили на военные лицеи. Ряд ПТУ и сейчас можно было бы перевести в ранг военно-инженерных лицеев.

Когда, заброшенные в Афганистан, умирали юно­ши, армия наша впервые в истории оказалась без дружинных певцов "Во стане русских воинов". Вспом­ним, что Пушкин рвался в Эрзерум к действу­ющей армии. Пристально следивший за состоянием воспитания в России, он писал : "Ланкастерские школь! входят у нас в систему военного образо­вания и, следовательно, состоят в самом лучшем по­рядке... Кадетские корпуса, рассадник офицеров рус­ской армии, требуют физического преобразования, бо­льшого присмотра за нравами, кои находятся в самом гнусном запущении... Должно обратить строгое вни­мание на рукописи, ходящие между воспитанниками. За найденную похабную рукопись положить тягчайшее наказание, за возмутительную — исключить из учили­ща, но без дальнейшего гонения по службе: наказы­вать юношу или взрослого человека за вину отрока есть дело ужасное и, к несчастью, слишком у нас обыкновенное... "

Не случайно эти строки принадлежат Пушкину, он - наш современник, наш наставник.

Далее он пишет так, будто живет с нами: "Во­обще не должно, чтоб республиканские идеи изумили воспитанников при вступлении в свет и имели для них прелесть новизны ( поэт имеет в виду офицеров-декабристов. - К.Р.) Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину. "История государства Рос­сийского" есть не только произведение великого писа­теля, но и подвиг честного человека. Россия слишком мало известна русским: сверх ее истории, ее статис­тика, ее законодательство требуют особенных кафедр. Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, го­товящихся служить отечеству верою и правдою..."

Традиции — это память, а память — воздух куль­туры, душа и школы, и армии, и семьи. О генерал-полковнике В. Кончице, насколько мне известно, был всего один очерк в центральной печати и ни одной передачи по телевидению. А мужей, подобных Кончи­ну, в стране и армии тысячи. На них должны бы воспитываться юноши, а не на дрыг-ансамблях по теле­визору. Без возвышающих и здоровых примеров теле­видение каждый день усиливает одичание общества и делает из всех нас сирот без рода, племени, преда -ний и учителей. Почему перед народом не выступит генерал армии Г. И. Салманов, еще один учитель учителей, ибо, кроме того что он бил фашистов, ему пришлось держать нелегкий экзамен в Афганистане, потом должность начальника Военной академии Гене­рального штаба.

Не дико ли, что в Академии педагогических наук не представлены люди ранга профессора В. Кончица, кто всю жизнь занимался воспитанием и образованием офицеров—педагогов. Как может академия обходиться без начальника единственного в мире нахимовского училища Героя Советского Союза контр-адмирала Сто­лярова? Или представителей суворовских училищ? Или генерал-майора Михайлова, руководителя лучшего в мире духового оркестра и военно-музыкального учили­ща?

Не комично ли, что просвещение бросились спасать актеры, представители самой застойной области культуры ? Или театральным деятелям уже нечего делать в своей сфере? Может, они действуют по ста­рому принципу "неумеющий учит"? Почему в самом главном деле страны не слышно также голоса боево­го генерала В. Слюсаря, Героя Советского Союза,

И Театр потерял в 1987г. 3 миллиона зрителей (из газет)

начальника Высшего военного командного воздушно-десантного училища в Рязани? Это учебное заведение сегодня, как уже говорилось выше, едва ли не самое популярное среди молодежи. Оно давно побило все ре­корды заведений на одно место. В прошлом году их было 26 на место. Отсеивались даже суворовцы и медалисты. Ребята, не прошедшие конкурс, роют, го­ворят, землянки на опушках леса за городом и живут в надежде на чудо-вакансию. Этот социально-психологический сдвиг громадной силы просмотрен кривым взглядом нашего дрыг—телевидения. Стрелка вновь качнулась к здоровью и патриотизму. Почему не слы­шно голоса адмирала Егора Томко, Героя Советского Союза, начальника Ленинградского высшего военно-морского училища подводного плавания? До каких пор мы, расползаясь, одно не будем останавливать, а дру­гому позволять совершаться? Демократия требует большей воли и разума, чем любой другой строй ,а не потакания разложению.

Отчего телевидение и газеты поощряют не то, что нас всех роднит и сплачивает в стране, а, более того, что разъединяет, разобщает, расщепляет? Может ли победить созидательная перестройка, если мы не соз­дадим особый общественный комитет по контролю те­левидения? Почему в Англии нашлись здоровые си­пы и создали комитет, который беспощадно вырезает все сцены "порно" и насилия, а мы только-только до­ползли до порнопомоев в разгар эпидемии СПИДа? Не будет конца одичанию, сиротству, пьянству и бесхозя­йственности, пока на первое место не будет поставле­на совесть, а потом образование, пока из всех школ не выметут эстраду и визг, и самым первым госуда­рственным шагом и самым важным должна быть коренная перестройка телевидения, самой застойной, неумелой и некультурной структуры нашего общества. В мире нет ни одного

государства с подобной патологической ситуацией. На экране перед лицом всей страны представители тех, кто защищает ценой жизни державу, совмест­но при участии общественности обязаны дать новое направление воспитанию.

Дети из школы идут домой. Солдаты из армии спешат домой. Люди с заводов и фабрик, полей и из учреждений торопятся вечером к теплым очагам домой, в семью. И школа, и вооруженные силы, и держава держатся на семье. После бессловесной давки в транспорте, раздраженной беготни по мага­зинам, после отчужденной толпы сограждан и угрю­мых продавцов мы добираемся до родного порога. Но и здесь нас не ждет покой. Газеты, телеэкран и радио полны недовольства, двусмысленных разоб­лачений, торопливого нагромождения проблем, не­продуманных суждений, безапелляционных советов, подсчетов взаимных барышей писателей, и все это на фоне псевдоревопюций - "сексуальных", "науч­ных", "зеленых", "технических" и доброго десятка других. Хотя никаких революций нет и в помине. Идет поступательное развитие технологий. С зас­тойных времен пускают в оборот несколько слово­сочетаний вроде " опережающее развитие" или "трудовое воспитание" ("воспитание трудом", мо­жет быть), а "трудовое воспитание" - нерусская бессмыслица вроде "педагогики сотрудничества" или "парка культуры". Затем эти словосочетания незаметно вкрадываются в речи ответственных лиц и приобретают каноническую номенклатуру. Так пе­чать становится главной фабрикой бюрократического жаргона, загрязняющего сознание и усиливающего путаницу и панику в обществе.

На Западе этот грохот, шум и децибелы нужны, чтобы под шумок сбыть товар. Зачем нам весь этот взвинченный тон, мутный поток полуистины на плохом русском языке, и кто его поддерживает под видом гла­сности? Особенно разрушительным нападкам подверга­ются основные устои державы - семья, школа и армия. Даже самые благородные человеческие качества можно подстёгиванием довести до своей противоположности. Исконно русскую совестливость и самокритичность,пе-далируя, можно переродить у иных в угрюмое недоволь­ство собой, у других - в мучительное самокопание, а у третьих, сдобрив алкоголем, довести до того, что Кант назвал "сладострастным самоосквернением. Не­заметно это становится господствующим настроением общества и литературы.

Писатели копаются в душах предателей, полицаев, дезертиров. На первый план попадают не созидатели, а вечно недовольные неудачники.

Страшная нравственная опасность в том, что реп­рессии прошлых лет стали чтивом. Авторы соревнуют­ся как бы в ошеломляющих цифрах простреленных за­тылков. Горе и трагедия стали расхожей наркотичес­кой инъекцией. В обществе, которое не может похвас­тать духовностью на фоне обезглавленных церквей, отравленной почвы, это приобретает зловещий оттенок. Мы заполнили страницы темами насилия, а нам надо растить детей, сажать дубравы, очищать реки, заново осмысливать свой исторический путь, укреплять армию, строить новые школы, лицеи, бассейны , дороги.

Мы увлеклись и, критикуя троцкизм и сталинизм, не заметили, как, хотим того или нет, пропагандируем насилие. А кругом незащищенные школьники и студен­ты без политического иммунитета. Им надо расти, крепнуть и верить. Нельзя в такой атмосфере ни растить детей, ни работать, ни служить Отечеству. Кто имеет право писать о репрессиях без гласного, глубокого, всестороннего разбирательства экспертов? На каком основании оплакивают одних и молчат о других? Такой

подход к народной трагедии чреват разгулом порочных мотивов. Пусть особый комитет не пропустит ни еди­ной пострадавшей души, пусть издают том за томом трагический мартиролог нашей земли, пусть публикуют списки создателей Гулага, парламент возьмет это в свои руки, но пусть прекратится вакханалия в периоди­ке, ибо выплескивать в печать все без всестороннего разбирательства есть нарушение человеческих и юри­дических норм. Нам надо строить новую жизнь, а на­шим детям не дают выкарабкаться из кровавых ям Гулага.

Верность священным преданиям - самая новатор­ская и творческая сила на земле, потому в пору исте­рической вакханалии вокруг школ хотелось бы в защи­ту детства, семьи, армии и державы подытожить ска­занное словами польского поэта Немцевича, так полю­бившиеся К. Рылееву, что он предварил ими свои "Ду­мы":

"Воспоминать юношеству о деяниях предков, дать ему познания о славнейших эпохах народа, сдружить любовь к Отечеству с первейшими впечатлениями па­мяти есть лучший способ возбудить в народе сильную привязанность к Родине. Ничто уже тогда тех первых впечатлений, тех ранних понятий подавить не в силах они усиливаются с летами, приготовляя храбрых для войны ратников и мужей добродетельных для совета".

...Каждый день прохожу мимо школы, которую окон­чил когда-то генерал-полковник В. Н. Кончиц. Перед школой - высеченные в камне юноши в военной форме, мальчики, павшие на войне, - выпускники артиллерий­ской спецшколы. Среднюю школу посетила в свое вре­мя супруга Рейгана во время визита американского президента. Первого сентября любит открывать здесь учебный год член-корреспондент Академии педагоги­ческих наук писатель А. Алексин. Теперь здесь на парадном крыльце на виду у десятков идущих за первоклассниками родителей стоят старшеклассницы и курят. У них такой вид, как будто они только что вышли из педсовета, где решали с учителями проб­лемы воспитания. Еще недавно это было бы немыс­лимо. Министерство просвещения можно поздравить:

"педагогика фамильярности" набирает сипу. Этих девочек уже можно ввести в состав редколлегии "Учительской газеты", чтобы быть верным логике событий.

Вспоминаю, как в Севастополе командир одно­го из лучших наших военных кораблей, человек, ис­кренне болеющий за флот, говорил, что он очень хотел бы восстановить благородные традиции ста­рых кают-компаний и офицерских собраний с их демократизмом, ратным братством и военной куль­турой. Но его сдерживает одно серьезное обстоя­тельство. Он не уверен, что после первого же со­брания ряд офицеров не начнет ему тыкать и хло­пать по плечу. Речь идет об отношении внутри офицерской среды, а не между матросами и их ко­мандирами. Опасения командира очень серьезны. Демократизация без непрерывного воспитания чув­ства дистанции, т.е. достоинства, есть химера, ко­торая приведет к гибели корабля, и школы, в кото­рой тоже свой экипаж.

Не приведет ли разгул фамильярности в школе и разрушение ее основ к более опасной ситуации, чем национальные стычки, ибо речь идет о судьбе пятидесяти миллионов школьников и затрагивает все семьи страны. Понимают ли это те, кто без­думно бросился в новую крайность? Может, хватит нам шарахаться от угрюмой казенщины к расслаб­ленному сотрудничеству, не пора ли повернуться к несметным сокровищам родного наследия и передать эти богатства законным наследникам - детям?

Пусть "новаторы" шумят и клянутся перестрой­кой, но оставят в покое школу и армию. Осознаю,

что очень много хороших людей в слова "педагогика сотрудничества" вкладывают дорогие для себя чувст­ва. Однако воспитание требует кроме чувств и отве­тственности.

У читателей могло создаться впечатление, что автор неправомерно сближает армию и школу. Нет, разница между ними очевидна, но при ведомствен­ном отчуждении полезно вспомнить, что нас объеди­няет друг с другом, ибо если армия и народ едины, то школа — та часть народа, которую армия засло­няет в первую очередь.

Это два института в обществе, куда приходят не по найму и выбору, а по гражданскому долгу и обязанности. Пусть митингуют и выбирают в другом месте. Впрочем, и там сначала надо потрудиться, потом выбирать. В противном случае самыми демо­кратичными у нас станут далеко не самые трудолю­бивые. Нам надо возвращать уважение к знанию и пытливости. И в прошлом у нас да и сейчас во всех странах глава государства непрерывно и деятельно вмешивается в жизнь школ, вузов и академий. Пре­зидент лично награждает в Белом доме лучших шко­льников . А мы сделали своих детей заложниками де-литантов от педагогики и объектом для безответст­венных экспериментов.

жүктеу/скачать 0.53 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: