Мы тем самым учим винить не себя, не строгости к себе учим, а настраиваем на любимую у нас охоту за козлами отпущения.
У нас тысячи подлинных мастеров на просторах страны, трудолюбивых и незаметных. Учителя, которых объявили "новаторами", на самом деле только живые, хорошие учителя, какие должны быть в каждой школе. Может быть, мы уже дошли до того, что просто хорошо работающий учитель уже такая редкость, что попадает в "новаторы"... Если учитель
говорит детям в первом классе: "Тише, дети, у нас на уроке уснул Шота, пусть он поспит", - в бытовом плане такой учитель даже мил и симпатичен, пусть и чудаковат. Но когда это перед всей страной как штрих своей " методики", разумеется, "новой" высказывает член-корре-сподент Академии педагогических наук Шалва Амонашвили, это, увеличенное и раздутое телевидением, уже искажает маленький эпизод. Доброму Амонашвили можно резонно заметить: "Шота пришел в школу учиться, а не спать". Тем более что движение человеческого сердца Амонашвили, милое и отеческое в быту, в телестудии звучит уже как "сю-сю-методика", которая имеет мало общего с благородной, глубокой и древней грузинской народной педагогикой.
Школа во все времена и во всех здоровых обществах всегда была институтом благородно-консервативным, как спасительно-консервативна любовь к детям. Школа получает от общества только самое умное, самое проверенное и самое здоровое, что вырабатывает совокупный опыт поколений. Потому школа никогда не может бы ть революционной. Ребенок и без того интенсивно "революционен" в своем развитии и росте. Его надо приучать к мудрой сдержанности, не погасив творящей силы в нем. Как никогда не может быть школа "опережающей" вопреки "Учительской газете". "Опережающая" общество революционная школа тоже явление патологическое. Растить детей, обгоняющих своих родителей, создавать учеников, опережающих и более прогрессивных, чем их учителя, - это плодит новых Павликов Морозовых, судей своим отцам, внести раскол в поколения. И в этом "опережающем развитии" на первое место ставятся "интеллектуальные ресурсы", а на второе - "нравственные".
Стало быть, мечтают вырастить завтра таких компьютерных приматов с вывихнутой рок-психикой.
Чтобы быть верными свободе волеизъявления, пусть
эта горсточка людей создаст где-нибудь на Варшавке или на Таганке, в Переделкине или ином месте свою школу, "опережающую", "революционную" и "рациональную" и мыслящую "инако". На каком основании эта химера должна распространяться на всю страну, кто дал право снова после анархии двадцатых годов, оцепенелых годов, среди бела дня в сердце страны группе лиц разрушать, расшатывать и глумиться над тысячелетними устоями воспитания? И когда этому разрушению будет положен предел?
Еще один краеугольный принцип школы. На Западе давно подсчитали, что на свете нет более прибыльного помещения капиталов, чем вкладывание их в народное образование, но при одном неукоснительном правиле:
школа всегда должна быть убыточна.
Родители, отдавая детям все, не думают о воздаянии. Ребенок, выросший в лучах бескорыстия, ответит сторицею. Так же поступает мудрое общество. Те, кто говорит о детском производстве, о школьном хозрасчете, о трудовом опережающем воспитании, закладывают страшное разрушение в завтрашний день общества.
В школе дети учатся - это их главный труд.
Только потому, что наши дети решали более головоломные задачки, чем американские школьники, мы первыми запустили спутник. Это не мое мнение, а вывод американских экспертов. Труд школьника должен быть только творческим. Ученик должен не у станка на конвейере работать, где отупляющая апатия к труду у него вырабатывается сызмальства, а создавать пусть табурет, пусть авиамодель, пенал, картинг или новый фрегат, но все должно быть впервые на земле и в единственном экземпляре. Когда запахло войной и гроза заставила страну подтянуться, у правительства хватило мудрости велеть Макаренко прекратить воспевать детский труд, к тому же в неволе, без истории и родной почвы. Ему жестко и скупо было сказано, в лексике тех лет, что революцию делали не для того, чтобы дети работали, а чтобы учились. Только поэтому мы смогли создать новые танки, моторы, оружие и вырастить новый офицерский корпус, который мгновенно освоил эту технику. Вот поэтому "детская промышленность", как понимают ее интеллектуальные невежды, есть "детская онкология" для общества.
Так для чего же нам Пушкин? Чтобы знать, кого мы воспитываем. Какого ученика мы ждем. Помог ли нам опыт прояснить это? Бесспорно да! И главный вопрос школы, как и всюду, - кадры. Каков учитель? А ведь честность требует сегодня сказать: "Какова учительница?". Кто будет решать судьбу ребенка, а значит, общества? И можем ли мы сохранить самоуважение к себе, зная, что самое тяжелое и самое ответственное дело в стране — воспитание детей — мы взвалили на плечи переутомленных женщин, у которых и свои дети дома. Педагог - центральная фигура в школе, как офицер в армии и на флоте.
Как-то еще перед распадом СССР и националистической паранойей пригласили на встречу в среднюю школу с математическим уклоном группу ведущих преподавателей Военной академии имени М. В. Фрунзе. Через эту академию прошел цвет советского офицерства. Она представляет армию, которая жертвовала собой в Чернобыле, теряла товарищей за Гиндукушем, строила БАМ и чьим скромным служением обеспечена мирная жизнь и учеба детей.
Возглавлял группу офицеров генерал К. М. Цаголов, он же пригласил меня принять участие в беседе. Когда в большой класс к старшеклассникам вошли полдюжины боевых офицеров, знающих не понаслышке, что такое пули, засада, мины и смерть, ни один из учащихся даже не встал. Они не только не встали но даже и не сидели, а вызывающе развалились. И это подростки, почти дети, впервые видевшие вошедших,
которые были полны дружелюбия к ним. Несколько дам, представляющих руководство школы, сидели как ни в чем не бывало. Началась со стороны офицеров неловкая и тягостная попытка начать беседу с учениками, которые не хотели ничего знать и были глухи, были даже невраждебны, для этого нужно как-никак духовное, пусть злое, усилие. Нет, школьники хихикали, были вяло—ироничны и временами развязно скучали. Чувство стыда от того вечера не прошло, видимо, ни у кого из взрослых. Они чувствовали себя как будто в чужой стране.
Генерал Цаголов, который находил общий язык даже с душманами, не нашел контакта с этими ребятами. Всем незаметно дирижировал беспокойный молодой учитель, который сидел за спинами мальчиков. Чувствовалось, что он "сотрудничает" с ними давно. Воздух явно был в школе с душком, нервный и нас— тоенный на интригах, в которые вовлечены были "сотрудничающие" юные интеллектуалы. Ребята, видимо, считали, что, являясь учениками спецшколы, призваны поставить на место этих "дядек" умными вопросами. Они демонстративно издевались над гостями.
Надо бы встать и вежливо попрощаться. Но какое-то неудобство останавливало... Все-таки, думалось, дети... К. М. Цаголов искренне и горячо, чуть не показывая тельняшку, пытался их убедить, что офицеры, которые перед ними, такие же люди, как и все. Но он ловил только усмешку учителя-дирижера. Несчастные дети. Тлетворный дух всезнайства и иронии уже тронул их неокрепшие души. Но и это можно было бы простить, если бы в них был юношеский вызов, в одежде щегольство и опрятность, в речах соль остроумия, пусть и пробующего свои силы. Была, напротив, у них и даже У девочек какая-то неряшливость в одежде, запущенность, перегруженность какими-то заботами и некоторое недержание стана, подобающее старчеству.
Еще год другой, и эти бедные снобы попадут в армию... Хотя вряд ли.
В той же академии имени М. В. Фрунзе начальник музея рассказывал. Военрук 29-й школы, что в районе Кропоткинской улицы, попросил позволения прийти в музей со старшеклассниками. Начальник академии генерал полковник В. Н. Кончиц в порядке исключения разрешил этим "гражданским" посетить музей. Как-никак ребята из школы, которую он сам окончил. Теперь это английская спецшкола. Старшеклассники выбили начальника музея из колеи на месяц. Пока он рассказывал им об академии, они слонялись по музею, хохотали, перебивали его и прямо заявили подвижнику музея - боевому офицеру, который тридцать лет по крупицам собирает экспонаты, что им ни академия, ни музей ни к чему. Дескать, они в армии не собираются служить. Поступят через "предков" в вуз и дальше дорожка по "загранкам". А войско - это ниже их достоинства.
Мы живем в пору "созидательных" реформ, а не "хрущевской оттепелью", когда закрыли не только десять тысяч церквей, но и многое "перестроили" так, что армия и общество до сих пор расхлебывают. Одной из таких разрушительных перестроек было упразднение многих суворовских училищ и специальных школ, поставлявших в армию лучшие кадры. Думаю, что любая военная академия или училище вряд ли до конца выполняют свою социальную роль, если при них не будет мальчишек, не будут шуметь зеленые побеги. Мальчишки заставляют подтянуться, посмотреть на себя со стороны. Уверен, имей академия суворовцев, офицеры на встрече с юными вундеркиндами и их беспокойным "сотрудником" были бы веселее, насмешливей и находчивей. Суворовские училища ломают замкнутую кастовость армии. Мальчики в погонах - это как улыбка войска. У народной армии должны быть свои любимцы, и пусть первые наборы пройдут в детских домах. Это
понимал и генерал-полковник Владимир Николаевич Кончиц. Он за ту форму обучения юношей, которую можно ввести немедленно и которая нами, как и многое другое, незаслуженно забыта. Сам генерал после семилетки окончил в Москве на Пречистинке военно-учебное заведение с неудачным названием "спецшкола". Эти спецшколы по родам войск до войны были вожделенной мечтой мальчишек. После семилетки юноши поступали в них. Носили военную форму с гордостью, но жили в семьях. Это нечто вроде нынешних заведений с не менее неудачным названием ПТУ. По части нелепых названий, имен и формы мы никому не уступим.
А форма, по Гегелю, "свечение сущности" и требует ответственности.
В пору В. Н. Кончица увлечение импортом было бы немедленно пресечено подростками, как наказывают за предательство знамени. Одежда - очень серьезное дело. Здесь не дизайнеры нужны, а философы-художники. Только невежды думают, что цари придирчиво занимались обмундированием войск оттого, что не знали, куда деть время. Когда Александр 111 пренебрег на время этим и несколько, я подчеркиваю несколько, унифицировал форму офицеров, ответом юношества был немедленный и резкий упадок притока в военные заведения. С Кончицем в артиллерийской спецшколе учились сыновья Сталина, Микояна, Фрунзе и Куйбышева. Дети руководителей страны охотно шли в военные школы. Очень плохое время для себя выбрали фашисты, чтобы напасть на нас. Тогда мальчишки гитарам предпочитали стадионы, а "магам" - парашюты. Раз детство начиналось с суровых испытаний, будьте спокойны, у этих детей не будет проблемы с отцами. Суровость оплачивается благодарностью, верностью, а потакание -"предательством", т.е. мальчик бессознательно дает понять, что, закармливая, его растлевали, и он мстит за зто бессознательно. Тогдашние спецшколы скорее
походили на военные лицеи. Ряд ПТУ и сейчас можно было бы перевести в ранг военно-инженерных лицеев.
Когда, заброшенные в Афганистан, умирали юноши, армия наша впервые в истории оказалась без дружинных певцов "Во стане русских воинов". Вспомним, что Пушкин рвался в Эрзерум к действующей армии. Пристально следивший за состоянием воспитания в России, он писал : "Ланкастерские школь! входят у нас в систему военного образования и, следовательно, состоят в самом лучшем порядке... Кадетские корпуса, рассадник офицеров русской армии, требуют физического преобразования, большого присмотра за нравами, кои находятся в самом гнусном запущении... Должно обратить строгое внимание на рукописи, ходящие между воспитанниками. За найденную похабную рукопись положить тягчайшее наказание, за возмутительную — исключить из училища, но без дальнейшего гонения по службе: наказывать юношу или взрослого человека за вину отрока есть дело ужасное и, к несчастью, слишком у нас обыкновенное... "
Не случайно эти строки принадлежат Пушкину, он - наш современник, наш наставник.
Далее он пишет так, будто живет с нами: "Вообще не должно, чтоб республиканские идеи изумили воспитанников при вступлении в свет и имели для них прелесть новизны ( поэт имеет в виду офицеров-декабристов. - К.Р.) Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину. "История государства Российского" есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека. Россия слишком мало известна русским: сверх ее истории, ее статистика, ее законодательство требуют особенных кафедр. Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, готовящихся служить отечеству верою и правдою..."
Традиции — это память, а память — воздух культуры, душа и школы, и армии, и семьи. О генерал-полковнике В. Кончице, насколько мне известно, был всего один очерк в центральной печати и ни одной передачи по телевидению. А мужей, подобных Кончину, в стране и армии тысячи. На них должны бы воспитываться юноши, а не на дрыг-ансамблях по телевизору. Без возвышающих и здоровых примеров телевидение каждый день усиливает одичание общества и делает из всех нас сирот без рода, племени, преда -ний и учителей. Почему перед народом не выступит генерал армии Г. И. Салманов, еще один учитель учителей, ибо, кроме того что он бил фашистов, ему пришлось держать нелегкий экзамен в Афганистане, потом должность начальника Военной академии Генерального штаба.
Не дико ли, что в Академии педагогических наук не представлены люди ранга профессора В. Кончица, кто всю жизнь занимался воспитанием и образованием офицеров—педагогов. Как может академия обходиться без начальника единственного в мире нахимовского училища Героя Советского Союза контр-адмирала Столярова? Или представителей суворовских училищ? Или генерал-майора Михайлова, руководителя лучшего в мире духового оркестра и военно-музыкального училища?
Не комично ли, что просвещение бросились спасать актеры, представители самой застойной области культуры ? Или театральным деятелям уже нечего делать в своей сфере? Может, они действуют по старому принципу "неумеющий учит"? Почему в самом главном деле страны не слышно также голоса боевого генерала В. Слюсаря, Героя Советского Союза,
И Театр потерял в 1987г. 3 миллиона зрителей (из газет)
начальника Высшего военного командного воздушно-десантного училища в Рязани? Это учебное заведение сегодня, как уже говорилось выше, едва ли не самое популярное среди молодежи. Оно давно побило все рекорды заведений на одно место. В прошлом году их было 26 на место. Отсеивались даже суворовцы и медалисты. Ребята, не прошедшие конкурс, роют, говорят, землянки на опушках леса за городом и живут в надежде на чудо-вакансию. Этот социально-психологический сдвиг громадной силы просмотрен кривым взглядом нашего дрыг—телевидения. Стрелка вновь качнулась к здоровью и патриотизму. Почему не слышно голоса адмирала Егора Томко, Героя Советского Союза, начальника Ленинградского высшего военно-морского училища подводного плавания? До каких пор мы, расползаясь, одно не будем останавливать, а другому позволять совершаться? Демократия требует большей воли и разума, чем любой другой строй ,а не потакания разложению.
Отчего телевидение и газеты поощряют не то, что нас всех роднит и сплачивает в стране, а, более того, что разъединяет, разобщает, расщепляет? Может ли победить созидательная перестройка, если мы не создадим особый общественный комитет по контролю телевидения? Почему в Англии нашлись здоровые сипы и создали комитет, который беспощадно вырезает все сцены "порно" и насилия, а мы только-только доползли до порнопомоев в разгар эпидемии СПИДа? Не будет конца одичанию, сиротству, пьянству и бесхозяйственности, пока на первое место не будет поставлена совесть, а потом образование, пока из всех школ не выметут эстраду и визг, и самым первым государственным шагом и самым важным должна быть коренная перестройка телевидения, самой застойной, неумелой и некультурной структуры нашего общества. В мире нет ни одного
государства с подобной патологической ситуацией. На экране перед лицом всей страны представители тех, кто защищает ценой жизни державу, совместно при участии общественности обязаны дать новое направление воспитанию.
Дети из школы идут домой. Солдаты из армии спешат домой. Люди с заводов и фабрик, полей и из учреждений торопятся вечером к теплым очагам домой, в семью. И школа, и вооруженные силы, и держава держатся на семье. После бессловесной давки в транспорте, раздраженной беготни по магазинам, после отчужденной толпы сограждан и угрюмых продавцов мы добираемся до родного порога. Но и здесь нас не ждет покой. Газеты, телеэкран и радио полны недовольства, двусмысленных разоблачений, торопливого нагромождения проблем, непродуманных суждений, безапелляционных советов, подсчетов взаимных барышей писателей, и все это на фоне псевдоревопюций - "сексуальных", "научных", "зеленых", "технических" и доброго десятка других. Хотя никаких революций нет и в помине. Идет поступательное развитие технологий. С застойных времен пускают в оборот несколько словосочетаний вроде " опережающее развитие" или "трудовое воспитание" ("воспитание трудом", может быть), а "трудовое воспитание" - нерусская бессмыслица вроде "педагогики сотрудничества" или "парка культуры". Затем эти словосочетания незаметно вкрадываются в речи ответственных лиц и приобретают каноническую номенклатуру. Так печать становится главной фабрикой бюрократического жаргона, загрязняющего сознание и усиливающего путаницу и панику в обществе.
На Западе этот грохот, шум и децибелы нужны, чтобы под шумок сбыть товар. Зачем нам весь этот взвинченный тон, мутный поток полуистины на плохом русском языке, и кто его поддерживает под видом гласности? Особенно разрушительным нападкам подвергаются основные устои державы - семья, школа и армия. Даже самые благородные человеческие качества можно подстёгиванием довести до своей противоположности. Исконно русскую совестливость и самокритичность,пе-далируя, можно переродить у иных в угрюмое недовольство собой, у других - в мучительное самокопание, а у третьих, сдобрив алкоголем, довести до того, что Кант назвал "сладострастным самоосквернением. Незаметно это становится господствующим настроением общества и литературы.
Писатели копаются в душах предателей, полицаев, дезертиров. На первый план попадают не созидатели, а вечно недовольные неудачники.
Страшная нравственная опасность в том, что репрессии прошлых лет стали чтивом. Авторы соревнуются как бы в ошеломляющих цифрах простреленных затылков. Горе и трагедия стали расхожей наркотической инъекцией. В обществе, которое не может похвастать духовностью на фоне обезглавленных церквей, отравленной почвы, это приобретает зловещий оттенок. Мы заполнили страницы темами насилия, а нам надо растить детей, сажать дубравы, очищать реки, заново осмысливать свой исторический путь, укреплять армию, строить новые школы, лицеи, бассейны , дороги.
Мы увлеклись и, критикуя троцкизм и сталинизм, не заметили, как, хотим того или нет, пропагандируем насилие. А кругом незащищенные школьники и студенты без политического иммунитета. Им надо расти, крепнуть и верить. Нельзя в такой атмосфере ни растить детей, ни работать, ни служить Отечеству. Кто имеет право писать о репрессиях без гласного, глубокого, всестороннего разбирательства экспертов? На каком основании оплакивают одних и молчат о других? Такой
подход к народной трагедии чреват разгулом порочных мотивов. Пусть особый комитет не пропустит ни единой пострадавшей души, пусть издают том за томом трагический мартиролог нашей земли, пусть публикуют списки создателей Гулага, парламент возьмет это в свои руки, но пусть прекратится вакханалия в периодике, ибо выплескивать в печать все без всестороннего разбирательства есть нарушение человеческих и юридических норм. Нам надо строить новую жизнь, а нашим детям не дают выкарабкаться из кровавых ям Гулага.
Верность священным преданиям - самая новаторская и творческая сила на земле, потому в пору истерической вакханалии вокруг школ хотелось бы в защиту детства, семьи, армии и державы подытожить сказанное словами польского поэта Немцевича, так полюбившиеся К. Рылееву, что он предварил ими свои "Думы":
"Воспоминать юношеству о деяниях предков, дать ему познания о славнейших эпохах народа, сдружить любовь к Отечеству с первейшими впечатлениями памяти есть лучший способ возбудить в народе сильную привязанность к Родине. Ничто уже тогда тех первых впечатлений, тех ранних понятий подавить не в силах они усиливаются с летами, приготовляя храбрых для войны ратников и мужей добродетельных для совета".
...Каждый день прохожу мимо школы, которую окончил когда-то генерал-полковник В. Н. Кончиц. Перед школой - высеченные в камне юноши в военной форме, мальчики, павшие на войне, - выпускники артиллерийской спецшколы. Среднюю школу посетила в свое время супруга Рейгана во время визита американского президента. Первого сентября любит открывать здесь учебный год член-корреспондент Академии педагогических наук писатель А. Алексин. Теперь здесь на парадном крыльце на виду у десятков идущих за первоклассниками родителей стоят старшеклассницы и курят. У них такой вид, как будто они только что вышли из педсовета, где решали с учителями проблемы воспитания. Еще недавно это было бы немыслимо. Министерство просвещения можно поздравить:
"педагогика фамильярности" набирает сипу. Этих девочек уже можно ввести в состав редколлегии "Учительской газеты", чтобы быть верным логике событий.
Вспоминаю, как в Севастополе командир одного из лучших наших военных кораблей, человек, искренне болеющий за флот, говорил, что он очень хотел бы восстановить благородные традиции старых кают-компаний и офицерских собраний с их демократизмом, ратным братством и военной культурой. Но его сдерживает одно серьезное обстоятельство. Он не уверен, что после первого же собрания ряд офицеров не начнет ему тыкать и хлопать по плечу. Речь идет об отношении внутри офицерской среды, а не между матросами и их командирами. Опасения командира очень серьезны. Демократизация без непрерывного воспитания чувства дистанции, т.е. достоинства, есть химера, которая приведет к гибели корабля, и школы, в которой тоже свой экипаж.
Не приведет ли разгул фамильярности в школе и разрушение ее основ к более опасной ситуации, чем национальные стычки, ибо речь идет о судьбе пятидесяти миллионов школьников и затрагивает все семьи страны. Понимают ли это те, кто бездумно бросился в новую крайность? Может, хватит нам шарахаться от угрюмой казенщины к расслабленному сотрудничеству, не пора ли повернуться к несметным сокровищам родного наследия и передать эти богатства законным наследникам - детям?
Пусть "новаторы" шумят и клянутся перестройкой, но оставят в покое школу и армию. Осознаю,
что очень много хороших людей в слова "педагогика сотрудничества" вкладывают дорогие для себя чувства. Однако воспитание требует кроме чувств и ответственности.
У читателей могло создаться впечатление, что автор неправомерно сближает армию и школу. Нет, разница между ними очевидна, но при ведомственном отчуждении полезно вспомнить, что нас объединяет друг с другом, ибо если армия и народ едины, то школа — та часть народа, которую армия заслоняет в первую очередь.
Это два института в обществе, куда приходят не по найму и выбору, а по гражданскому долгу и обязанности. Пусть митингуют и выбирают в другом месте. Впрочем, и там сначала надо потрудиться, потом выбирать. В противном случае самыми демократичными у нас станут далеко не самые трудолюбивые. Нам надо возвращать уважение к знанию и пытливости. И в прошлом у нас да и сейчас во всех странах глава государства непрерывно и деятельно вмешивается в жизнь школ, вузов и академий. Президент лично награждает в Белом доме лучших школьников . А мы сделали своих детей заложниками де-литантов от педагогики и объектом для безответственных экспериментов. Достарыңызбен бөлісу: |