О ТОМ, КАК ЭСЕН-ХАН ОТПРАВЛЯЕТ ПРОТИВ МАНАСА ВОЙСКО ВО ГЛАВЕ С ДЖОЛОЕМ

Весь избитый, окровавленный и опухший, как мешок из шкурок, Доодур с криком и воем шел дни и ночи, пока не добрался до ставки Эсен-хана и, еле бормоча, рассказал, что произошло:

– О ваше высочество, мой хан! Я расскажу вам обо всем, что случилось, выслушайте меня, пожалуйста, внимательно. Почти все из десяти тысяч войск, кто отправились схватить Манаса, не вернулись назад. Все, кто сражался с этим негодным бурутом, убиты. Силачи Донго и Каман, богатырь с раздвоенными ушами Джоон, великан Кочку нашли себе смерть там и не вернулись домой. Кто знал, какой он, Манас? Когда называли его «Большой задира», все думали, что он один из многих задиристых бурутов, вот и попались на обман. Он сокрушил всех силачей, разгромил всех воинов, всех, кто схватился с ним, уничтожил. Богатырь Джолой, на которого вы возлагали надежду, весь окровавленный, раненный, бессильный сражаться дальше, едва спасся лишь после того, как ему удалось разверзнуть хляби, и, я слышал, бежал, оставив все свое разбитое войско. О, великий хан, для вас, может, это неправда, а для меня – истина. Негодник Манас – это не какой-нибудь бурут, а храбрец со всеми полагающимися ему почестями, богатырь, способный разорить Пекин, побеждающий всех подряд, если кто выйдет с ним на схватку. Он никого не щадит, никого не оставляет в живых, он не похож ни на кого из богатырей, существовавших доныне.

Услышав слова Доодура, Эсен-хан разгневался. Когда он то вскакивал со своего золотого трона, то снова садился, когда он взглядом пожирал всех окружавших его подданных, самые смелые и отважные воины умирали от страха перед его гневом. Царь велел бить в барабаны и созвать к себе всех своих великих мира сего, своих близких друзей Ай-Джан-Джуна и Кун-Джан-Джуна, двух магов Луйпу и Суйпу, всех знатоков и управляющих людьми, всех своих ясновидящих волхвов.

– Эй, волхвы! Я считал вас ясновидящими, но вы, оказывается, словно мертвецы, ничего не видите. Вы, окаянные манчжуры, проглядели Манаса, родившегося у вас под рукой! Шестьдесят вас всех волхвов, уничтожить бы вас всех до одного.

Накинув на себя халат, мечась, словно тигр в клетке, разгневанный Эсен-хан чуть не уничтожил всех своих трусливых чиновников, тыргоотов, кара-калмаков и маньчжуров. И разослал он своих гонцов во все стороны света с призывом собрать всех ловких в сражениях на пике, всех отважных, не боящихся смерти, всех широкогрудых силачей, всех смелых в атаке бойцов, не страшащихся единоборства, всех храбрых воинов, не пугающихся ружейных выстрелов, всех закаленных в боях витязей, не теряющихся в стремительной атаке, всех наездников, скороходов, метких стрелков, готовых встать под его знамена.

По первому приказу правителя очень скоро собрались все тыргооты, а за ними следом и маньчжуры с китайцами. Примчались лучшие воины во главе с маньчжурским ханом Нескара, калмацким ханом Джолоем и главным магом Караджоем. Кругом развевались разноцветные знамена, копья торчали повсюду, всадники отдельно, пешие воины отдельно, словно по ниточке выстроившись в ряд, у ставки хана в ожидании кишат. Через некоторое время правитель Эсен-хан вышел со своими приближенными, прошелся церемонно и встал перед многотысячным войском. Правитель подозвал к себе меткого стрелка Караджоя.

– Богатырь Караджой, на тебя только надеюсь. Учини разгром этому кровопийце из бурутов. Ты самый меткий стрелок, да и геройства тебе не занимать, возглавь воинов и отправляйся тоже к Манасу. Прикончи его скакуна, а самого его доставь ко мне живым. Если приведешь Манаса, исполню любое твое желание, сделаю правителем Бакбурчуна, уж я найду, чем тебя отблагодарить. Иди, поторопись, дорогой.

Затем Эсен-хан вызвал великана Джолоя. Когда тот с виноватым видом и с опущенной головой неуклюже подошел к нему, Эсен-хан тут же напустился на того с бранью:

– Эх, негодный ты оказался герой, Джолой. Я думал, ты можешь разнести весь мир, но ты оказался трусом. Я думал, ты съедаешь восемьдесят четыре пуда пшеницы, зато можешь убить восемьдесят воинов, но ты оказался всего лишь обжорой. Где я теперь найду таких силачей, как богатыри Донго и Каман? Ты отдал на растерзание бурутов лучших моих воинов, что же ты это наделал? Лучше бы ты сам подох, а то объелся, как толстый верблюд! Все твое войско было уничтожено, лучше бы ты сам сдох вместе с ними! Вот, что я скажу тебе, намотай себе на ус. Ты схватишься с этим кровожадным бурутом, и либо сам погибнешь, если суждено, либо найдешь способ и выколешь ему глаза, одолеешь его и зарежешь, как поганого барана. Если же не сумеешь его одолеть, то лучше умри достойно. Хоть шесть месяцев подряд сражайся с ним, но спусти кровь с этого негодного бурута. Ты лучше сдохни, чем ходить избитым, чем оставаться опухшим от побоев и окровавленным!

Эсен-хан злился, что потерял столько воинов, лишился стольких героев и силачей, и от этого еще пуще напустился на великана Джолоя, с тем и отправил его в поход.

Он также отправил Кун-Джан-Джуна во главе тысячи силачей, чтобы они схватили Манаса. Во главе еще одной тысячи воинов отправился и Ай-Джан-Джун на быстроходном коне со связанным сзади хвостом. Он был одет в кольчуги с цепями сзади и в боевые доспехи с непробиваемой грудью, которые ему подарил Эсен-хан. Они тоже были намерены схватить и связать Манаса и доставить его своему великому правителю Эсен-хану.

Оставив всех слабых, набрав всех ловких копейщиков, собрав всех мастеров боя на бердышах, надев на них казенные доспехи, призвав из монахов воинов в ватных кушаках и в широких сапогах, отправился уничтожить все сорок домов кыргызов и великан с необыкновенной силой Доодур. И все они ехали на мулах, которые шли без устали все сорок дней, легко одолевали любые перевалы, совсем обходились без воды и травы, спокойно переносили все тяготы войны. Чтобы догнать и связать Манаса, вслед за ним направился и знаменитый стрелок Караджой, весь утыканный девятицветными перьями попугая, разодетый в красные непробиваемые халаты. Вместе с ним ехали и мастера метания лассо с металлическими канатами в руках.

Ехал с тысячным войском даже Джолой, насмерть забивавший любого, с кем схватится, этот великан, в один присест съедавший целого бычка. Он был одет в синие доспехи, изо рта извергал дым, глаза горели огнем. Сильно задели его слова Эсен-хана, и он от злобы был готов выколоть глаза самому Манасу, а вместе с ним и Акбалте с баем Джакыпом, хотелось ему испить их крови, и от этого его щеки вздулись, и гнев выпирал с лица наружу. Чтобы схватить Манаса, ехал и богатырь Нескара, облеченный особой силой и геройством, отличным от остальных людей. Он тоже набрал себе тысячное войско из метких стрелков из лука, из лучших метателей лассо, из злобных неверных, которые не теряются даже при наводнении, не пугаются даже огненного пожара, бесстрашно устремляются вперед на противника.

Семь тысяч силачей по приказу своего правителя ехали, чтобы придавить к земле бурутского господина Манаса, чтобы устроить кровавую бойню и разграбить весь скот. Даже под ударом меча не дрогнувшие воины сами по себе, под ударом бердыша не вскрикнувшие герои сами по себе, метко попадающие в противника стрелки сами по себе, ловко орудующие копьем богатыри сами по себе, впереди хан Джолой, позади Нескара – все двигались стройным рядом. А заключали ряды воинов силач Доодур и стрелок Караджой, и войско походило на отряды насекомых, заполнивших всю землю.

Накануне, когда сын Джакыпа юный Манас учинил разгром и зарезал богатырей Донго и Кочку, когда убил он силачей Джона и Камана, Акбалта и бай Джакып призадумались и решили готовиться к отъезду на родину кыргызов. Выхолостив жеребцов и сделав их меринами, кастрировав верблюдов и сделав их холощеными, отбив лошадей и оставив пешими алтайских калмаков, малочисленное племя кыргызов полностью пустилось в путь, погоняя впереди весь вьючный скот, на много верст вокруг растянув всю домашнюю живность. Вместе с орущими детьми, днем без передышки, ночью без сна двигались они в сторону Алтая.

В это время Кутубий верхом на Телкызыл вышел на дозор к отрогам огромной горы, к мысу у предгорья. То, что он увидел, чуть не помрачило его ум. Он не поверил своим глазам: китайские богатыри в боевом снаряжении заняли все окрестности, войско включало даже чиновников. Словно камышовые заросли, словно весеннее половодье, китайским кличем оглашая всю округу, двигалась многочисленная армада. Под знаменем с белым стягом, с широкими нарукавниками, с вырытой для себя ямой, с бедой неминуемой ехал великан Джолой. Под громкий грохот барабанов, с неисчислимым количеством силачей, словно муравьи, в черных доспехах, двигались у алтайского горного выступа маньчжуры во главе с Нескара.

Неужели же при старости Акбалты, при слабости бая Джакыпа, при отсутствии богатыря Манаса бесчисленное войско учинит разгром малочисленных кыргызов? Неужели же они захватят мирных кыргызов, отнимут у них весь скот? Только что был народ, а теперь уж и нет – вот тебе и жизни всей поганой ответ. Пойду-ка я сообщу об этом кыргызам из сорока домов, пусть из всех сорока семей выйдет сорок отважных богатырей, сам встану во главе и прегражу врагам их путь. Так думал Кутубий, полный достоинства, подхлествывая плеткой своего скакуна Телкызыла, еще детенышом найденного в сухой степи, гонявшегося за онагром, родишегося скакуном. Кутубий скакал в разные стороны и оповещал дядю Балта и бая Джакыпа, всем кричал о грядущем событии:

– О, мои сородичи! Слушайте меня и не говорите, что не слышали! Там столько китаев идет, сколько в воздухе пыли плывет. Там калмыцкий хан Джолой со своим войском идет. Там маньчжурский силач Нескара своих воинов ведет. С ними вместе государственный муж Караджой свое войско ведет. Пыль вздымается в небо, нас окружает недруг, видимо, всем нам пришел конец, а родина, увы, далеко отсюда. Укроют ли нас взгорья, останемся ли мы живы? И тигроподобного Манаса с нами нет, чтобы сразиться с врагом в открытом бою. Так неужель нам погибать раньше отпущенного нам времени? Что же нам делать?

Смирившийся с погибелью Кутубий беспокойно заметался. Услышав все это, бай Джакып, тоже смирившийся с тем, что лишится головы и своего скота, набросился с упреком на Акбалту:

– Ведь говорил же я, Акбалта, вот что ты сделал с народом? Это ты все время поддакивал Манасу, и вот мы наступили на хвост дракону. У китаев – огромное население, они не щадят напавшего на них и выпивают его кровь. Разве кто-нибудь от них спасся, разве кто вернулся к своему народу? Как мы сообщим Манасу, уехавшему в поисках приюта для нас? Как нам достичь Манаса, скитающемуся в поисках сородичей? Теперь обозленные кара-калмаки устроят нам резню. Услышит ли наш голос одинокий Манас? Ведь я говорил тебе, не трогай это многочисленное племя китаев, вот и получил сполна Акбалта. Тебе вот понравилось завоёвывать, и никак ты не угомонишься.

Оскорблённый словами бая Джакыпа, Акбалта встрепенулся и заорал:

– Единственное, что они могут сделать, так убить меня. Ну, что ж, погибну от рук многочисленных китаев. А разве есть на свете кто, который не умирает? А чего ты так испугался? Разве нужно страшиться смерти?.. Мы были связаны по рукам и ногам и изгнаны сюда на Алтай. Мы были изгнаны из родного Ала-Тоо, дорогой ты мой Джакып. Нас разлучили вот так со своим родным кыргызским народом. Не печалься, Джакып, не стоит печалиться! Манас не простой парень, он не позволит калмакам просто так нас захватить. Почему бы мне не сразиться против их бердышей, мечей и дубин, почему бы мне не сразиться насмерть с кара-китаями и маньчжурами? Каждому что суждено, то и получит, и уж если суждено погибнуть, так посмотрим смело смерти в глаза. Раз уж суждено чему быть, так того не миновать. Если сгорел огонь дотла, то останется лишь зола, а прошел человек свою жизнь до конца, то ему и уйти в иной мир пора. И огня во мне достаточно, и сил хватает, и мощь я найду, чтобы схватиться с маньчжурами. Да и Манас не из простых людей, чтобы забыв про нас, разгуливал где-то. Да, Манас не из беспечных людей, чтобы, запамятовав про нас, веселился где-то. Если только есть отважный Манас, он проломит головы проклятым калмакам, а кто будет сопротивляться, так двенадцати тысячам их уготовит могилы.

Так завершил свои слова Акбалта, ударили в барабаны и затянули карнаи и сурнаи, отправили гонцов во все стороны света, наспех собрали подготовленных воинов, разделились на группы, взяли в руки копья и мечи, припоясались огромными дубинами. Акбалта, гневно бросив взгляд на бая Джакыпа и что-то бормоча себе под нос, словно старый тигр, заревел, не страшась смерти, без оглядки по сторонам, и возглавил войско.

Через некоторое время оба войска сошлись. Пущенные стрелы падали, как дождь, посланные пули летели, как град. От истошных криков лопались барабанные перепонки, люди шли сплошным потоком, воины секли друг друга беспощадно. Вздымалась земля, небо было затянуто гарью, степь полыхала огнем, ломались мечи, крошились копья, трещали дубины, кольчуги рвались, словно торока, мирное поле мгновенно обагрилось кровью и было усеяно трупами.

Увидев отвагу Акбалты, Кутубий тоже загорелся. «Когда вернется могучий богатырь Манас, когда спросит, где народ из сорока домов, что отвечу я, отдав на растерзание китаям своих сородичей?» – спросил себя он и, схватив в одни руки огромную дубину, в другой держа острый меч, напустив на себя грозный вид, расхрабрившись, как в молодые годы, туго затянув свой пояс, крепко стиснув зубы, готовый растерзать противника, боевым кличем взывая к Манасу, приударив плеткой Телкызыла, направил коня на хана Джолоя.

На склоне, убивая вражеских воинов, по два нанизывая на копье, без оглядки по сторонам, без страха за свою жизнь, без заступника Манаса рядом, обозленный от обиды, сражался на поле Кутубий. Успев увернуться от нападающего на него Кутубия, разгневанный хан Джолой кричал яростно, звал своих воинов с широкими нарукавниками и давал им приказы:

– Манас их бродит по свету, давайте громите их и окружайте скопом. Убейте Джакыпа, хана бурутов из сорока семей, уничтожьте Кутубия и свяжите Акбалту.

После такого приказа богатыря Джолоя многисленные калмаки, как град, отправлявшие пули, неистово выкрикивавшие свой боевой клич, скопом напали на Кутубия, словно разверзая пред ним ворота ада. Богатырь Джолой стегал плеткой Ачбуудана, держал наизготове свое копье и нападал сбоку.

Оставшись без храбреца Манаса, богатыря не от мира сего, беспощадно расправляющегося с врагами, лишенный родины Ала-Тоо и родного кыргызского народа до самой смерти и до конца жизни, готовый умереть, если суждено, а если останется жив, готовый стать опорой и поддержкой Кутубию, Акбалта с несколькими воинами бросился на подмогу и отбил того у многочисленных калмаков во главе с ханом Джолоем.

Семь дней продолжалось сражение. Крепкий телосложением Кутубий, получив две тысячи ранений от копья, с разбитым железным шлемом на голове, откуда сгустившаяся кровь сочилась на щеки, с обессиленными руками, словно весь парализованный, без сил и мощи, теряя много крови со всего тела, едва держался на ногах. На старости лет получивший девяносто ранений, множество ударов копьем, с потускневшим взглядом и осоловевшей головой, растерявшийся от нападения со всех сторон кара-китайских и маньчжурских силачей, Акбалта стал прощаться с Кутубием и запричитал:

– Дорогой мой Кутубий, старым был я для тебя, опорой считал ты меня. Нет нашей поддержки Манаса, видимо, придется погибнуть зазря. Видимо, придется умереть, как состарившийся верблюд или кляча. Видимо, суждено нам погибнуть, так и не достигши нашего долгожданного Ала-Тоо, не соединившись с нашим долгожданным народом кыргызов.

Услышав такие слова Акбалты, Кутубий мгновенно соскочил с лошади и взял в свои руки руку старика.

– Вы же храбрец, дядя Акбалта, разве таким должен быть богатырь? Как же вас после этого называть героем? А я ведь считал, что если схватимся с калмаками, и если дядя Акбалта будет рядом со мной, то разгромлю я Кангай. Если же будет со мной Манас, то прогоним мы кара-калмаков до Какана. А вы что здесь говорите, будь вы неладны, дядя Акбалта? Лучше давайте-ка, мой дядя, возьмем себя в руки и устроим им сражение наших предков.

Кутубий вскочил на своего коня, выхватил из рук Акбалты поводок, выделанный из кожи оленя, справа и слева стегнул плеткой Телкызыла, пришпорил его то с правой, то с левой стороны. Глаза его заблестели, кровь в нем забурлила, и он, словно ушанку, по ровной местности, как пушинку, по склонам потащил за собой коня Акбалты Кулагера. Самый быстрый из скакунов, легко обгоняющий онагру, бегущий быстрее ветра, скачущий впереди всех животных Телкызыл с разгоряченной кровью мчался, слой за слоем выбрасывая из-под копыт черную глину. Бегом по холмистым перевалам, словно ветер по бугристым предгорьям, уводил Кутубий в сопровождении горстки витязей Акбалту от калмацкого окружения.

Оглянулся он назад в сторону неприятеля и видит, как войско во главе с великаном Джолоем темной тучей покрыло все горы и холмы, и кара-калмаков с маньчжурами видимо-невидимо.

Жизнь ведь не всегда сладка: очнувшийся Акбалта жалобно попросил Кутубия:

– Дорогой ты мой Кутубий, ты снова зажег во мне огонь, снова воскресил мою жизнь, продлил мое существование, собрал все то, что я потерял. Ты действительно благословенен, и если я только останусь в живых, расскажу о тебе людям, сделаю тебя ханом нойгутов.

Едва выбравшиеся из калмацкого окружения, они слегка успокоились, расседлали лошадей, надели путы на их передние ноги и отпустили отдохнуть и попастись на пастбище. Уже несколько дней не знававшие отдыха, несчастные кони не смогли даже ходить, тотчас попадали и заснули.

Когда забрезжил рассвет и начало светать, ступая по следу беглецов, калмаки с колышущимся лесом копий неистово погнались за ними. И вот вдали верхом на Ачбуудане показался разъяреный Джолой во главе своего войска. Из-под разверзшейся земли пыль поднималась столбом, шум бесчисленного войска под единым знаменем наводил на всех страх. Передвигаясь с огромной армией, заглушая уши воем боевых труб, впереди скакал хан маньчжуров Нескара. Погоняя отставших воинов сзади, верхом на носороге ехал силач Доодур. Все предгорья огромного Алтая были наполнены бесчисленными войсками.

Манас, вернувшийся из Ат-Баши, застал свой народ, едва спасшийся от погони кара-китаев и маньчжуров. Манас верхом на Торучааре, желая узнать о беженцах, вместе с товарищами поднялся на горку. Через некоторое время, еле подбирая полы халата, весь вспотевший подоспел бай Джакып.

– О, сын мой Манас! Ты – мой родник, наполняющий долину, ты – единственный, кого я обрел, когда был богатым на скот, но бездетным на старости лет, – прошамкал, увидев сына, бай Джакып.

– Да что вы, отец, что с вами? Да объясните вы толком, что случилось.

– Эх, сын мой, с чего же мне начать? По приказу Эсен-хана прибыло к нам огромное вражеское полчище. Под семью флагами они сюда прибыли, учинили разгром, каких не видывал свет. Не приведи господь такое видеть, но от скопления большого количества людей поднялось столько пыли, что солнца не стало видно. Словно черные пауки, они окутали всю поверхность земли, и мы испугались, что нам пришел конец, побежали в разные стороны, направились к себе на родину. Когда мы увидели грозный вид китаев, не то, что про скот, мы про себя забыли, испугались, что они всех нас перебьют.

– О господи, отец, а где дядя Акбалта? Где мой ровесник Кутубий? Где мои искусные и отважные воины, которых я оставил, чтобы они в любое время суток, перед любым врагом защитили малочисленных кыргызов? Разве они не смогли устоять?

– Сын мой, кара-китаи и маньчжуры – не то войско, чтобы ему противостоять. Разве мы сможем их одолеть, кто сможет победить такое многочисленное племя неверных? Нет, никому их не одолеть, никому не остаться в живых под натиском неверных, которым несть числа. А дядя твой Акбалта и друг твой сердечный Кутубий собрали оставшееся войско и вступили с врагами в сражение. Вот уже сколько дней и ночей они служат опорой и поддержкой воинам и вместе с ними сражаются на копьях и дерутся топорами. Словно дождинки, лились на их головы стрелы, словно град, сыпалтсь на них пули, земля вздымалась, пыль горела, китаи, будто волны, окружили обоих богатырей Акбалту и Кутубия, так что вряд ли они остались в живых. Как муравьи, заполнили они землю, как поток, наводнили всю поверхность и, наверняка, смели обоих. Вряд ли они выстоят и догонят нас, а может, статься, что вместе с ними враги уничтожат и женщин, и детей, решил я, и увел их всех сюда.

Узнав от бая Джакыпа положение дел, богатырь Манас устремился, словно лев, вперед:

– Напрягу-ка я все мои силы и, если будет сопротивляться этот калмак, погоню я его аж до самого Пекина. Попробую сразиться с многочисленными кара-китаями и отброшу негодных калмаков до самого Кангая. Нанесу я им мощный удар, догоню и отобью у них Акбалту и Кутубия. Пока жив Манас, ни один китай не посмеет ступить на нашу землю. Если объединятся все сорок семей кыргызов, китаям нас не одолеть. Не китаям разъединять кыргызов, не мне позволять им разъединить!

Манас слегка поостыл, остановил беженцев, собрал их старейшин и обратился к ним:

– Дорогие сородичи, до каких пор нам терпеть? Некогда жадный хан Алооке, позарившись на богатства Ала-Тоо, насильно выгнал нас из родных мест, и мы прибыли сюда, на Алтай. Но и здесь китаи и маньчжуры не давали нам покоя. Горемычный мой народ, я готов поселиться здесь на взгорье, сражаться все шесть месяцев и погибнуть за вас. Пока во мне еще есть славная моя душа, уж как-нибудь я найду управу на сильных кара-калмаков, я днем и ночью без устали каждый день стану воевать с ними. Смерть может всегда ожидать человека, так что не уходи, мой народ, не узнавши о моей гибели. Если же погибну за свой народ, то хотя бы пролейте слезы за меня. Затем, если не сможете противостоять неверным, подобным черным паукам, бегите тогда на Ала-Тоо.

Храбрый Манас получил благословение народа и вместе с сопровождавшими его сорока витязями, а также всеми присоединившимися воинами, способными драться на копьях и бердышах, отправился навстречу врагу.

Как только свернули к предгорьям Алтайских гор, они встретили войско во главе с Акбалтой. Когда Манас со своим отрядом приблизился, навстречу им верхом на Кулагере выехал белобородый Акбалта, одетый в доспехи и гордый, как сокол. Обрадованный Акбалта, а за ним следом Кутубий на радостях чуть прослезились, поздоровались и начали рассказывать обо всем, что произошло:

– О тигроподобный Манас, жив ли ты? Послушай, храбрый Манас: словно поток накрыли они нас, не только нас двоих, но и весь мир готовы были сожрать. Как только калмак Джолой собрался учинить разгром, как только маньчжур Нескара собрался схватить меня, твой сердечный друг Кутубий вклинился в войско китаев, одного за другим пронзил копьем силачей Илена и Шилена. Если бы он не отбил меня у них, то они бы растащили меня на конях в разные стороны, разорвали бы на части. Разломали бы они мне хребет, связали бы и били, пока душу бы из меня не выбили вон.

– Дядя Акбалта, я доволен вами и моим другом Кутубием. В мое отсутствие вы не позволили напавшим кара-китаям и маньчжурам уничтожить горсточку кыргызов и стали для них опорой. А теперь посоветуйте мне, что делать дальше.

– Сын наш Манас, ты создан на счастье сорока семей. По эту сторону Алтая, на краю желтой степи есть земля, где не летают даже птицы и не каркают вороны, где не растет ни кустика травы, где нет ни капли воды. Встретим мы их там и сразимся, как сражались наши предки, станем стрелять из ружей, натянем тетиву, много дней мы будем держать их, учиним мы им разгром, шесть дней продержимся так. За это время наши соплеменники успеют добраться до Кичи-Джылдыза и Чон-Джылдыза. После этого мы доберемся до равнинных лесов и снежных гор. Там уставшие люди наши смогут передохнуть, а дальше еще видно будет.

Услышав слова Акбалты, Манас остался недовольным, нахмурил брови и замолк надолго. Затем поднял голову и, словно ненасытный и кровожадный леопард, разгневанно забормотал:

– Что эти за слова, дядя Акбалта?.. С тех пор, как знаю, считал я вас мудрецом сорока семей. Если мы будем отступать, ведь скажут, что Манас струсил. Ведь тогда китаи будут преследовать нас и всех перебьют в пути. Если увидят, что мы испугались, то проклятые китаи будут гнать нас до самого края земли. Ведь тогда не оберешься слухов, будто бежал от китаев без оглядки трусливый Манас, и во веки веков останется позорная слава о нас, дядя Акбалта.

Разгневался храбрец не на шутку, злостью был обуян, не догонявших их китаев, а находившегося рядом Акбалту готов был проглотить он в тот час. Акбалта же уронил с рук рукоять, от испуга затрясся весь, глаза у него полезли на лоб, ноги подкосились от страха, и он чуть не отдал богу душу. На глаза ему навернулись слезы, мысли его разбежались в разные стороны, в ужасе думал он о том, как сразиться с многочисленным войском китаев.

– Один конь не ходит по косогору, мой Манас, а ты один в семье. Если луна укроется в темноте, то что станется с ночью? Если ты отдашь свой немногочисленный народ на растерзание китаям, то что станется с ним? И будь осторожен, единственный мой. Одинокому человеку сам господь друг, да будет так!

Мысли его разошлись, из глаз капали слезы; и Акбалта, отягощенный тысячами забот, распростер руки и дал свое благословение. Будто прощались они навеки, долго стояли Манас и Акбалта, держась за руки, не желая расставаться.

Акбалта направился вслед беженцам. Во главе сорока витязей и небольшого войска, верхом на взмыленном Торучааре, злой, как голодный лев, навстречу врагу помчался Кутубий, словно только что убили богатыря Манаса. Через некоторое время они слились в схватке с многочисленным войском противника.

Как раз в это время на вершине высокой сопки, охватив ее с трех сторон, во главе с Нескарой и великаном Доодуром собрались все военачальники, смотрели в подзорную трубу, ища бежавших от них кыргызов, и совещались, как дальше вести бои.

Самый дальновидный предсказатель, умеющий читать чудодейственное заклинание, предводитель неверных Нескара, увидев Манаса, скачущего на поле боя, вздрогнул от страха и чуть не свалился со своего коня Чон Курена.

– Эй, богатырь Джолой, поди-ка сюда. Ты видел его?

Ни слова не мог вымолвить он, направил свою подзорную трубу на поле брани, пугливо дергаясь, стал всматриваться. Затем передал трубу Джолою и запричитал:

– Вон тот, на пестром коне, с обнаженным мечом, словно туча, собирающаяся пролиться дождем, с непохожей на нас внешностью и с грозным видом – уж не тот ли знаменитый Манас, слава о котором дошла аж до самого Пекина? Кровожадные глаза его горят, кажется, огнем. Вид его ужасен, и внешне он не похож на человека.

– Богатырь Нескара, ты никогда ничего не боялся, а тут даже в лице изменился.

– Богатырь Джолой, с тех пор, как я себя помню, я не видывал подобного зрелища. Горе мне, прибывшему на Алтай, не взяв с собой ясновидца, сумевшего бы предсказать о том, что произойдет. Неужели же я настолько слеп? Вот увидите, этот бурут рано или поздно пойдет на Пекин и учинит страшный погром. Честное слово, когда я увидел его богатырскую стать, меня всего передернуло, сердце мое забилось. Вот кто лев, способный одолеть любого, с кем сразится. Вот кто дракон, способный разгромить Пекин. Глянь, глянь-ка на его стать, на его силу, о, боже мой, Джолой, погляди на него, как он восседает на коне…

Не понравились велеречивые слова Нескары Джолою, и тот все смотрел на поле брани, то повернув подзорную трубу вправо, то снова бросая взгляд влево.

– Эй, Доодур, погляди и ты. Плечи его широкие, проклятый бурут, неужели же этот тигр уничтожит всех? Неспроста гневался Эсен-хан, не зря злился он.

– Эй, Джолой, погляди на его грозный вид, среди людей я не видывал подобных: Пятнистый леопард изготовился к прыжку рядом с ним, лев с короткой серой гривой и с разинутой пастью навострился с другого боку. Если придется нам с ним сразиться, то, боюсь, уничтожит он нас и будет гнать до самого Китая. Если набросится, то уничтожит, растреклятый этот бурут сможет даже отнять китайский трон. Давай, Джолой, будем осторожны, подумаем-посоветуемся и не станем на него нападать. Может, разошлем письмо с гонцами, чтобы нам в Китае, в Пекине многочисленное войско собрали? Может, затем окружить его, созвать колдуна и с помощью колдовства схватить его?

Джолой передал подзорную трубу великану Доодуру и начал так:

– Богатырь Нескара, ты говоришь не то. Наш правитель Эсенкан специально отправил нас, и если мы прибудем к нему и скажем, что испугались Манаса, то он ведь нас зарежет, он выколет нам глаза. Если честно признаться, то и мне не хочется нападать на такого кровожадного богатыря, а хочется вернуться домой живым и невредимым.

И так и сяк рассуждали они меж собой, но не смогли не выполнить волю Эсен-хана, договорились продолжить попытки захватить Манаса и направились к полю битвы. Великан-стрелок Караджой собрал своих воинов и поехал по высокому берегу. Отважный Борончу тоже навострился изловить Манаса и тоже стал окружать его с тысячным войском, состоявшим из мастеров боя на булаве. Одетый в доспехи, смелый в сражении, усердный не по разуму, готовый на все, бесстрашный великан Доодур, восседая на носороге, со своим войском также направился на схватку с Манасом. Собрав силачей в доспехах, всех бесстрашных воинов своих, неистовствовал богатырь Нескара:

– Нападайте все скопом, как барана, свяжите этого негодного бурута! Если же случайно Манасу удастся сбежать, то я над вами учиню расправу, зарежу вас всех, зарежу вас, как баранов, выколю вам всем глаза.

Словно муравьи, наполнившие землю, вражеские воины затеяли бойню, учинили разгром и напали на Манаса. Увидев окружаюших их воинов, сын Ошпура Кутубий обратился к своему преданному другу Манасу со словами:

– Опора ты моя, Манас, верный мой друг! На земле Алтая ты стал покровителем, мы с малых лет дружили, когда вот еще махонькими были, и стали преданными друзьями. Пока созреет хрупкий тростник, пока полетит по воздуху тенетник, давай развернем свои копья и разрушим ряды вражеских полчищ, если придется, отдадим свои жизни и будем сражаться с напавшими неверными шесть месяцев кряду. Пока есть в теле душа, а в сердце горит огонь, пока мы живы-невредимы, как мы позволим этим неверным разорить наш народ. Только жаль, что против многочисленных китаев сражается всего лишь сорок домов кыргызов.

Выслушав речь Кутубия, довольный Манас похлопал его по плечу:

– Не огорчайся, друг мой Кутубий, не огорчайся, выберим-ка себе скакунов и погоним проклятое полчище китаев. Разве мы не гуляли по этим предгорьям Алтая, разве мы не били маньчжуров, китаев и калмаков…

Извергающий изо рта огонь Манас, не отступающий в бою, с кровожадным видом, в непробиваемых доспехах, восседая на Торучааре, укрытом броней, с сорока покровителями и с другом Кутубием ворвался в самую гущу сражения. На Торучааре разогнав противников, копьем сразив гороподобных силачей, свалив их с лошадей, а приблизившихся поразив мечом, Манас двигался вперед, разрушая стройные ряды полков китаев. Отпустив поводья Телкызыла, не глядя по сторонам, без страха за свою жизнь, яростно протыкая копьем, по нескольку врагов нанизывая на свое копье, двигался Кутубий. Навстречу ему на сером муле вышел Бороончу, размером он был с полгоры, он готов был разорвать нападающего, с особой силой и отвагой, никогда не страшащийся схватки, с особенной статью. Примерившись по эту сторону кисета, прямо туда, где находятся легкие, ловкий воин Кутубий, не давая ему опомниться, помчался быстрее стрелы и вонзил свое копье. Когда копье пробило Бороончу насквозь, зад его съехал с седла, ноги слетели со стремян, глаза закатились, весь он задергался, поводья выпали из рук, и он, словно гора, упал под ноги своих соратников.

Наблюдавший с сопки за битвой Нескара помчался к Бороончу и тут же издал крик отчаяния. Закричал он в сторону своих ратников, зазвал он своих богатырей, волосы его на макушке взъерошились, на затылке же взлохматились, он же сам время от времени беспокойно приподнимался на стременах и все орал на своих силачей:

– Я-то думал, что вы герои, что вы богатыри, а вы, будьте прокляты, оказывается, совсем не силачи! Как же мы теперь явимся пред очи правителя, и как мы сообщим о смерти богатыря Бороончу? Каков позор нам, отдавшим бурутам на растерзание своих лучших героев, и каково же наше будущее, когда мы не смогли одолеть их? Если мы не уничтожим бурутов всех до единого, если мы не сравняем их с землей, то нам не миновать кары Эсен-хана.

Подчинившись словам Нескары, силачи все направились в сторону Кутубия. В это время зорко следивший за битвой Манас заметил исчезновение своего верного друга Кутубия из поля зрения, стегнув плеткой своего Торучаара, перешел отрог с горной седловиной и оказался перед множеством калмаков, заполонивших землю, словно муравьи. Присмотрелся он внимательно и увидел, как сорок два калмака окружили зоркого и отважного Кутубия. Не поспел бы он вовремя, взъяренные богатыри Джолой и Нескара во главе своих войск уже бы окружили Кутубия; копейщик пронзил бы его копьем, боец с бердышом напал бы на него и голову несчастного приторочил к седлу; пробили бы они его железные доспехи, семьдесят копий впились бы в его тело одновременно; и все они вместе одолели бы его. При виде всего этого Манас стеганул Торучаара по бокам и растворился среди многочисленного войска. Огромных великанов, которых едва носили их кони, пронзил он копьем, крепких воинов стал он сбивать дубиной. Все, кто был одет в железную кольчугу, лучшие воины, кто был защищен доспехами, во главе с раззадоренными Джолоем и Нескарой, увидев разъяренного богатыря, разбежались в разные стороны. В самом же молодце сил хватило бы на пять львов, а со стороны он был подобен дракону, весь вид его напоминал целое войско, крик же его мог раздробить камень, – так он мчался, проливая вокруг себя кровь, расточая свой гнев, и уничтожал всех подряд кара-калмаков и маньчжуров. Трупы богатырей, будто горы и камни, лежали в самых разных местах. Остальные же силачи и великаны, оставшиеся в живых, окровавленные, едва спаслись бегством. Так бедного Кутубия славный Манас вызволил из окружения многочисленных китаев. Неверных, обступивших их, словно вороны, они кололи копьями и гнали до самого Китая. Середину крошит отважный богатырь Манас, по бокам войско врагов крушит Кутубий. Когда хан Манас подмял фланг калмаков, а в центре войска побил Кутубий, кыргызские воины еще больше воодушевились и, как могучий поток, устремились во след противнику. Те не выдержали натиска и пустились наутек. Не давая опомниться, львоподобный Манас и Кутубий погнались за врагами. Вот тогда всех китаев подряд сокрушил зоркий Манас. Обнажив зубы, целыми горами падали кони, опустив усы, целыми кучами гибли воины. Ложбины и рытвины наполнились красной кровью. Хозяйничавшие до этого маньчжуры не в силах были противостоять богатырю Манасу; великаны и силачи все приготовились к смерти, потеряв своих близких; они рыдали, сожалея, что пришли сюда, и разбегались в разные стороны. Седла поотваливались по бокам, кони растерянно бежали без хозяев, катауры и подхвостники оторвались. Калмаки в разных местах суетливо бегали, от страха не зная, как сесть на лошадей, порастеряв мечи и копья.

Когда оставшиеся в живых добрались до Кара-Тоо, что на краю обширного Алтая, Нескара догнал их и остановил, затем, развернув назад, сам с войсками явился с поклоном к Манасу.

– Богатырь Манас, отважный тигр. Ты уничтожил всех великанов, которые схватились с тобой. Сегодня стало ясно, что ты счастливый и везучий, что ты храбрый сокрушитель вселенной. Ты создал ад для Пекина, которого не затронул даже всемирный потоп, ты сокрушил всех великанов и силачей. Теперь-то уж видно, что ты опора и защита малочисленных кыргызов, что ты храбрец и богатырь не из мира сего. Вооруженные до зубов китайские воины, мы все напали на тебя. Полностью разбитые, мы теперь все вот перед тобой склонили головы. Ты оказался мужественным героем, ты здорово отомстил нам за все прежние обиды. По приказу Эсен-хана, все наши великаны напали на тебя, но ты их всех уничтожили, и теперь мы сдались тебе. Богатырь ты наш, мы все подчиняемся тебе. Мы сдаемся тебе и готовы сложить за тебя свои головы. Мы преподносим тебе подарок: наши земли от Алтая до Кангая, наши народы калмаков и маньчжуров. Вот народ китаев с царем, если хочешь, то вот моя голова-головушка. Дай нам три дня сроку, мы с чиновниками и правителями будем держать совет. Мы не сдвинемся с места и будем оставаться там, где ты велишь. Мы подчинимся полностью тебе и отдадим правление маньчжурами и китаями тоже тебе. Мы оповестим весь народ и изберем тебя, Манас, своим царем. Если же третьего дня я не вернусь, тогда можешь сердиться, Манас, и можешь уничтожить всех нас.

Бесхитростный храбрец, способный на подвиги, но не на лукавство, беззаботный и добродушный, он растаял от слов Нескары и, поверив ему, отпустил его на три дня.

Так, обманув Манаса и прекратив побоище, Нескара тотчас отправился к своим и созвал совет из маньчжуров в непробиваемых доспехах, из лучших китаев, утыканных камнями, из калмацких ханов в боевых нарукавниках. Лишившиеся большинства своих войск, Джолой и великан Доодур, разъяренные, ходили туда-сюда, скрежеща зубами гадали, как бы отомстить, лица у них были искажены злобной гримасой, они были готовы напиться крови, и внутри у них все пылало от злости. Навострившийся сивым тигром Нескара орал неистово и давал приказы своим подчиненным:

– Я едва выпросил подождать три дня у этого недогадливого Манаса. Унижения и оскорбления этого бурута уже осточертели. Он перебил большинство наших подчиненных. Как же мы предстанем перед Эсен-ханом, если он разобьет остаток наших войск?

Слегка поостывший Нескара жалобно посмотрел на стрелка Караджоя.

– Богатырь Караджой, послушай меня. Ты был главной опорой императору Китая. Я всегда считал тебя поддержкой, великий ты мой стрелок, я всегда надеялся на тебя. Если ты только кудесник и герой, если ты тот меткий стрелок, который может привести мир в замешательство, то выследи коня этого бурута и стреляй. А если сможешь, Караджой, ты и самого этого кровожадного, но недогадливого богатыря убей беспощадно. Держи колчан наготове, прицелься в лоб этого сильно гневного богатыря и стреляй. Богатыри, если мы не уничтожим его, то он рано или поздно всех нас уничтожит.

После Нескары разговор продолжил великан Джолой, взбешенно метавшийся взад и вперед чуть поодаль:

– Хоть говори, хоть не говори, а я считаю слова Нескары верными. Наш уважаемый хан Эсен неспроста отправил нас туда. Он верил, что мы справимся, одолеем этого кровожадного богатыря. Он считал, что мы не оставим в живых наших врагов. И как мы теперь явимся пред гороподобным Эсен-ханом, потерпев поражение от этого негодника, что мы ему скажем? Давайте лучше скопом нападем на этого недалекого бурута. Лучше в бою лицом к лицу погибнем от его рук, чем будем бегать от него.

Согласились со словами обоих богатырей, воины и предводители приготовили свое оружие и боевое снаряжение к схватке, вскипели от ярости силачи, зарезали сотни вьючных верблюдов, поклялись, что ни за что не отступят, и стали готовиться к смертному бою.