Год 451 36.Чувство вины и ощущение опасности в груди у великого хана Аттилы

Год 451

36.Чувство вины и ощущение опасности в груди у великого хана Аттилы

Гнедой тарпан вынес великого кагана за пределы деревянного селения-орду. По бокам и сзади скачут воины охранной сабирской полусотни под началом юного минбаши Поскребыша. Дорога лежит вдоль неглубокого по-весеннему разлившегося ручья. На галечной отмели посреди реки дремлет никуда не улетевшая на зиму стая гусей. Все до одного они стоят на одной лапке, поджав под себя вторую и спрятав голову в перья спины. Вокруг гусей на мокрых камешках врассыпную спят серые утки, резко среди них отсвечивает яркой окраской красавец-селезень. Полуденный птичий сон. «Ну прямо как в Руме, когда в обед весь город словно вымирает – все идут спать, и зимой, и летом», -пронеслось в мыслях верховного хана.

Каганская конная процессия поспешает к переправе на Тиссии. Сегодня с утра уходят в далекий поход на Германию и Галлию оногуры. Еще вчера ночью в орду приезжал баши оногурского тумена бек Эртек, выделяющийся большими торчащими ушами из-под весеннего войлочного колпака. Он докладывал о готовности оногурского подразделения к походу. Беку Эртеку тридцать три года, он хорошо проявил себя в последнем походе на Византию четыре года назад. Курултай гуннов был тогда после балканского похода щедрым по отношению к начальникам туменов; всем им, без исключения, он присвоил почетное воинское звание туменбаши. И сейчас в войске у кагана Аттилы сплошь и рядом туменами и даже полутуменами предводительствуют военачальники в ранге туменбаши.

Вчера уже ушел в боевое сапари биттогурский тумен во главе со своим военачальником-темником этельбером Таймасом. Сегодня уходят оногуры. Завтра и послезавтра будут уходить аланы во главе со своим ханом туменбаши Таухузом; у аланов в поход идут двадцать тысяч верхоконных воинов. Эти четыре тумена чистой конницы (оногуры, биттогуры и аланы) не обременены телегами, повозками и фурами с гружеными на них частями осадных боевых машин. Каждый из сорока тысяч воинов имеет по три лошади: подседельную, заводную и вьючную. Этим достигается быстрота передвижения и внезапность появления в том месте, где меньше всего их ожидают. Данные четыре быстроходных авангардных тумена имеют особую задачу – опрокинуть с дороги вражеские заслоны для прохождения основной колонны, которая пойдет немного позже. Авангардом командует испытанный во многочисленных боях, туменбаши тридцативосьмилетний тархан Таймас, сын тархана Усура. Великий каган Аттила верит в биттогура Таймаса даже больше, чем себе; он никогда не подводил и не подведет. Недаром верховный хан избрал его боевым наставником своего среднего сына Эрнака.

Идут оногурские сотни по наплавному мосту, сооружение которого закончено лишь три дня назад. Германские гепиды постарались с постройкой этого временного моста. Потом его снова уберут и на это месте опять будет действовать паромная переправа.

Строгие, молчаливые и уверенные сидят оногуры на своих длинногривых, большей частью, гнедых, саврасых и буланых лошадях. Все в утепленных длиннополых, ниже колен, весенних темных и темно-синих чекменях, чепкенах и бешметах¹⁵⁸ с глухим воротом, застегивающимся справа налево; на ногах широкие, выложенные внутри мягким тонким войлоком кожаные сапоги – маасы и мокасы; опоясаны боевыми поясами, на которых слева свисает двухлоктевое шешке в ножнах и справа полулоктевой кинжал также в ножнах. На голове небольшие круглые войлочные колпаки, опушенные желтым мехом сурка или тарбагана. Сзади справа на оконечности деревянного или деревянно-кожаного седла свернут кольцом аркан для захвата врага. Все остальное оружие и необходимые в бою и в походе вещи: недлинные пятилоктевые копья для ближнего боя, луки со спущенными тетивами (чтобы не терялась сила натяжения), колчан с двадцатью четырьмя стрелами, кожаные с железными наклепками или же чисто металлические просторные шлемы, одеваемые поверх войлочного колпака; кожаные с железными пластинами или железные панцири, латы и доспехи; зимняя верхняя одежда, толстая кошма для подстилки во время сна, запас еды на одного всадника (пшено, далган, хурут, вяленое мясо) и овса для коней – сложены на грузовой лошади, которая идет позади всадника рядом с идущей налегке подменной. Через каждые полконского перехода оногурский нукер будет менять лошадей, чтобы они не уставали и успевали на ходу отдохнуть от седока.

Десять желтых стягов с нашитым посередине черным двуглавым орлом насчитал великий каган. Тумен прошел. Попрощался верховный хан с туменбаши оногуров Эртеком, сойдя с коня на дорогу, пожелал ему вернуться живым и с большой добычей.

Солнце уже давно зашло, когда великий каган возвращался в свое орду. Около широкого мелкого ручья раздавался гусиный гогот. Несмотря на наступивший вечер, было все еще тепло. И гуси, по всей видимости, спутали день с ночью. То и дело подлетали с шумом все новые гусиные косяки и опускались кругами на отмель. Раздавался плеск воды. «Все перепуталось в природе, – подумалось великому кагану, – днем эти гуси спят, как ночью, а ночью же, напротив, плещутся как днем». Он подозвал к себе начальника своей охраны, широкогрудого минбаши Поскребыша и повелел послать двух воинов на самых быстрых скакунах в орду с наказом банщику топить баню.

По приезде в орду в малой гостиной своего деревянного дворца верховный хан собрал совещание, на которое участники были приглашены загодя: главный шаман-ведун сенгир Айбарс, элтуменбаши каринжи Орест, тамгастанабаши тархан Эскам, остготский конунг туменбаши Валамир, гуннский этельбер темник Барсих и славянский коназ туменбаши Онегизий. Все сидели за скатертью с вином и кумысом молчаливые, сосредоточенные и спокойные. Ждали вступительного слова великого кагана. А он жестом показывал всем, мол, угощайтесь, и сам выпивал одну за другой небольшие чаши буйволиного кумыса. Приглашенная знать угощалась. Присутствующие понимали, что речь верховный правитель, главнокомандующий всеми гуннскими и союзными войсками сенгир Аттила будет вести об очень важных делах. Уже два дня уходят на запад в сторону Виндобоны и в верховья Дуная отменно вооруженные и хорошо оснащенные степные тумены. И их черед вот-вот наступит. Но каким маршрутом они пойдут и на какого неприятеля? Этот вопрос волновал всех присутствующих военачальников. И, наконец, главный гуннский сенгир заговорил. Все слушали с огромным вниманием. Как всегда, речь великого кагана была ясной, четкой и убедительной. А говорил он, как запомнилось участникам совещания, примерно такие слова:

– Овец – койунов и их маленьких – ягнят – кичи козу не может спасти баран – кочкар. Волки – бору могут задрать их всех. Но на страже овечьего стада всегда стоит волкодав -улугит. Хорошие улугиты, обычно, уже заранее ожидают нападения волков на овец и сами первые атакуют хищников. Ведь атакующий всегда защищен. Наши гуннские воины – это наши улугиты, которые пошли в атаку на румийских волков. Но мы идем на врага не безоглядно и бесшабашно, а осмотрительно и осторожно. Мы применим наш боевой прием «кипчап», когда наши смелые батагуры устремляются на противника с самых различных сторон, повергают его в панику и одерживают победу. А победа – это самая сладкая вещь на свете! Как говорят в степи: кут сийга – шекер сийга¹⁵⁹.

Верховный хан замолчал и кивком головы дал слово и разрешение действовать баши элтумена своему старшему писарю-каринжи Оресту, который раздал троим командующим войсковыми группами предназначенные для них пергаментные карты с зарисовками земель, гор, водных потоков и маршрутов движения.

Остготскому конунгу Валамиру было приказано предводительствовать пятью туменами: двумя техническими остготов и гепидов и тремя конными остготов, гепидов и гуннов-витторов. Они выступали через семь дней. Следом за ним должны были отправляться в путь через двенадцать дней три сводных верхоконных тумена скиров и ругиев, хуннагуров и угоров, хайлундуров и майлундуров. Главным командующим над ними был назначен туменбаши хуннагурский этельбер Барсих. Через пятнадцать дней обязаны были отправиться в путь еще три тумена: два антов и хорватов (из них один технический) и один сборный садагаров, саранов, баяндуров и азелинов; их главным воинским начальником являлся славянский коназ туменбаши Онегизий.

К началу весны западное крыло гуннского каганата оставалось без единого воинского подразделения, могущего прикрыть кочевья от нападений разбойных малайских племен. Но все присутствующие знали, что ни одно племя, ни один народ не рискнет совершить набег даже на незащищенные гуннские кочевья, поскольку потом будет очень жестокой расплата. И потому спокойные отправлялись ночью искупаться в бане вместе со своим каганом все участники военного совета, за исключением старого шамана Айбарса, который отправился отдыхать.

Банщик-эллин, сотрясая своими мощными мускулами и развевая широкой бородой, великолепно массажировал спины, груди, плечи, руки и ноги заявившихся к нему ночных посетителей во главе с самим великим каганом. Обычно немного стеснявшиеся друг друга в подобных случаях мужчины (а вдруг мужское достоинство соседа более объемнее и длиннее), на этот раз явились в баню и в парилку уже навеселе; сказалось то, что верховный хан заставил каждого из них выпить помногу кумыса и вина, и доставили много работы обычно бездельничающему массажисту-эллину, на этот раз явно показавшего свое отменное мастерство банного прислужника. К услугам купающихся также были крепкозадые блондинистые полуголые девки, обносившие их аракой и сушеными финиками.

Но всему приятному приходит быстрый конец, и все стали к полуночи расходиться. Великий каган задержал у себя туменбаши Онегизия, темные глаза которого стали от горячих термов ярко-красными и длинные волосы сбились космами за уши, и выглядел он довольным и обессиленным после нестерпимой парилки и даже немного пошатывался, то ли от слабости, то ли от выпитой араки.

В той же самой небольшой гостиной деревянного дворца верховный хан поставил отдельную задачу славянскому коназу Онегизию:

– У нас в настоящее время неспокойные соседи – это маркоманы и лангобарды. Они, узнав о нашем отсутствии в степи, могут ринуться грабить наши кочевья. Я оставляю здесь свою сабирскую тысячу и их минбаши, твоего пасынка Поскребыша. Пусть они располагаются в Сингидуне, ты набери там также нукеров старших призывных возрастов и доведи их число до трех тысяч. Пусть они во главе с тысяцким Поскребышем оберегают наши южные границы от внезапного нападения воров и разбойников. И, главное, уговори сам своего пасынка, ведь он рвется в поход, а сейчас он намного нужнее в Сингидуне, ведь он там свой и ему все будут беспрекословно повиноваться.

Начальнику таможенно-дипломатического ведомства Эскаму великий каган также дал на другое утро особое поручение:

– А ты, тамгастанабаши Эскам, бери сотню воинов почетной охраны и езжай назад в Константинополь. Добивайся приема у нового императора Маркиана, веди с ним переговоры об увеличении моего жалования магистра византийской милиции, следи за своевременным снабжением наших воюющих туменов в Закавказье и, вообще, делай, что хочешь, но без ущерба для достоинства нашего каганата. Главное – тянуть время, пока наше западное крыло не вернется из галльского похода. К концу года, к поздней осени мы должны будем вернуться домой. До тех пор будь там и хитри всячески, но выиграй время, чтобы они не вздумали двинуться через Дунай на наши земли.

Но какое-то неясное и тревожное чувство глодало печень верховного сенгира. И уже отправляясь спать в свою комнату на втором этаже дворца, он понял, что это было чувство внутренней его вины перед своим лучшим другом из Западного Рума и бывшим воинским начальником Флавием Аэцием и связанное с этим чувством другое ощущение – опасности, всегда исходившее от этого великого полководца и искусного политика. Ведь он, верховный правитель гуннов, не дождался ответа на то свое требование, которое он передал западнорумийскому претору и галльскому наместнику через его сына Карпилия, и уже двинул свои войска на территории исконного Рума. А ведь он, великий каган, всегда уважал и высоко ценил своего военного начальника Аэция, который был высокообразованным, многомудрым человеком и государственным деятелем. Не зря ведь порой на шумных пирах, когда произносили заздравные слова, легата Флавия Аэция именовали «настоящим румийцем из старинных времен». Однажды даже его вечный заместитель по всем должностям пропретор Литорий, кстати, сам тоже очень грамотный румиец, высказался в порыве угодничания таким образом, что, мол, Флавий Аэций мог бы помериться славой, талантом и дарованием с самим первым императором Рума Гаем Юлием Цезарем, если бы жил с ним в одно время.

Но в любом случае великий гуннский каган потерял своего выдающегося друга в тот самый момент, когда первый гуннский воин выступил в поход на румийскую Галлию. Как говорится, самый страшный враг – это бывший близкий друг.