Книга ориентирована на широкую аудиторию

В 1990 г., как раз когда пошел на спад экономический бум 1980-х годов, на аукционе была продана картина Винсента Ван Гога «Портрет Д-ра Гаше» за баснословную сумму — 82,5 млн. долл. Если вас не смущает такая высокая цена, и вы хотите приобрести картину одного из художников-импрессионистов, то вам, возможно, стоит отправиться на один из тех аукционов, которые проводятся домами Крис­ти или Сотби, где вежливый служащий с молотком в руке начинает торги с шестизначной суммы. Аукционы давно используются для продажи редких предметов соревную­щимся между собой потенциальным покупателям.

Долгое время на аукционах продавали долгосрочные казначейские обязательства, финансовые инструменты, покрывающие государственные займы. Это прозаичные мероприятия, гораздо менее эффектные, чем аукционы произведений искусства. Зачастую, это просто передача документов по факсу. И все же в экономической среде сно­ва стало модно проводить аукционы — в основном благо­даря расширению спектра радиоволн и мобильных теле­коммуникаций. Радио — это хороший пример ценных и дефицитных активов, так же как и работы художников-импрессионистов.

Еще в 1989 г. некоторые страны стали продавать с тор­гов лицензии на радиовещание на определенных волнах. Первыми были Великобритания, Новая Зеландия, Греция и Индия. Но они не добились особого успеха, а некоторые и вовсе потерпели политическое фиаско. Аукционы не при­носили прибыль до тех пор, пока в июле 1994 г. Федераль­ная комиссия по коммуникациям США не выставила на аук­цион, организованный экономистами, 10 национальных лицензий на узкополосные каналы для услуг персональных коммуникаций (personal communications services — PCS). Более крупные торги по покупке лицензий на вещание на широкополосных каналах для PCS прошли 5 декабря 1994 г. и 13 марта 1995 г. и принесли доход в 7 млрд. долл. К 2001 г. Федеральная комиссия по коммуникациям получила от 32 аукционов по продаже радиочастот 32 млрд. долл. при­были. В последнее время правительства разных стран пос­ледовали примеру американских властей в организации тен­деров на получение лицензий для телекоммуникационных компаний. Соответственно, они стали чаще прислушивать­ся к экономистам в вопросах организации торгов.

Данные по аукционам на получение права вещания на радиочастотах неоднозначны по всему миру, а иногда и про­тиворечивы. Одним правительствам удалось собрать уди­вительно большие суммы, другим — удивительно малые. По результатам одних аукционов сформировался конкурен­тный рынок; по результатам других возникли монополии, ущемляющие интересы потребителей. Государства всегда предпочитают проводить аукционы первого вида, компа­нии — второго. Столкновение интересов неизбежно, пото­му что на торги выставляется право, известное как эконо­мическая рента, т. е. право присвоения дохода, получаемо­го в результате обладания редким активом. По своей сути, это похоже на доход, который владельцы земли получают от арендаторов.

Одни из самых противоречивых за последнее время тор­гов были проведены в марте-апреле 2000 г. британским пра­вительством. На продажу выставлялись права на использо­вание радиочастот для так называемых мобильных услуг третьего поколения (third generation-— 3G). В тот год все европейские торги, так или иначе, затрагивали стандарт тре­тьего поколения мобильной связи UMTS, так как правитель­ства многих стран, помня об успехе предыдущих поколе­ний мобильной связи, хотели воспользоваться всеми тех­ническими преимуществами единого на всем континенте стандарта.

С точки зрения британских налогоплательщиков прода­жа пяти лицензий была огромным успехом, ведь это позво­лило получить 22,5 млрд. фунтов стерлингов, т. е. более 5% от годовых расходов на государственные нужды. Этих средств хватило бы на строительство 400 новых больниц. О двух профессорах, руководивших проведением тендера, писали все газеты. Для экономистов это головокружитель­ный успех.

Торги проводились на пике экономического воодушев­ления, когда курсы акций технологических компаний зани­мали высокие позиции, но задолго до того, как все эти ком­пании осознали, что слишком много потратили на приоб­ретение лицензий, и теперь у них нет средств для дальней­шего вложения в услуги. Даже наследникам Риоэя Сайте (Ryoei Saito), японского магната, купившего картину Ван Гога в разгар предыдущего инвестиционного бума, при­шлось после его смерти продать ее по более низкой цене. Телекоммуникационные компании предупреждали о том, что если лицензии будут дорогими, то цены на мобильные услуги повысятся. Хуже того, некоторые аналитики предуп­реждали о возможных ошибках в стандартах третьего по­коления и предсказывали, что прежде чем в отрасли созда­дут необходимую для них инфраструктуру, их место зай­мут более совершенные технологии. Один из аналитиков (долгое время работавший на British Telecom, крупнейшую в Великобритании телефонную компанию, в прошлом быв­шую государственной монополией), назвал тендер «приме­ром настоящего безумия». Ведь компании потратили так много денег. Но их жалобы не надо воспринимать буквально. Возможно, они были правы в своих предсказаниях о том, что мобильные телефоны третьего поколения никогда не окупятся, но виной тому технологии, а не экономисты. Что­бы понять, почему, давайте взглянем на теорию торгов.

Если правительство хочет распределить лицензии, оно может попросить компании предоставить предложения и бизнес-планы и выбрать наиболее подходящую из них, работа которой в ближайшее время будет устраивать по­требителей. Иногда это называют «конкурсом красоты». И понятно, почему. Правительство может провести аукци­он, чтобы воспользоваться преимуществом торгов, которые позволяют понять, как соперники оценивают данный биз­нес, и выбрать лучшую компанию для ведения этого биз­неса. Политикам больше нравятся «конкурсы красоты», по­тому что у них остается большая свобода действий, но имен­но по этой причине вечно сомневающиеся экономисты предпочитают проводить аукционы.

Существует множество вариантов проведения аукцио­нов, два из которых считаются классическими. Аукционы произведений искусства — это аукционы прямого типа (участники постепенно поднимают ставки), они проводят­ся в несколько раундов, при этом участники знают о том, какие ставки были сделаны ранее. Аукционы по продаже 3G-лицензий, проведенные в Великобритании, относятся имен­но к этому варианту. Другой вариант — приватный аукци­он, заявки на который подаются в запечатанных конвертах, и участники которого не знают о предложениях соперни­ков. Но есть множество других вариантов. На одних все уча­стники платят минимальную цену, на других — ту, кото­рую каждый из них назначил. На многих аукционах по про­даже долгосрочных казначейских обязательств выигравшие участники выплачивают те суммы, которые они предложи­ли за определенное количество ценных бумаг (дискрими­национный аукцион). По другим правилам участники пла­тят единую минимальную из выигравших цен (аукцион единой цены, или голландский аукцион). Этот вариант часто используется в ситуации, когда на торги выставляются несколько единиц стандартного товара, например электри­чества.

У всех видов аукционов есть свои «за» и «против». Аук­цион с несколькими раундами позволяет участникам дого­вориться между собой. В ходе первых раундов они могут обозначить свои намерения. Так, например, в 1997 г. в США аукцион по продаже лицензий на радиочастоты принес вме­сто ожидавшихся 1,8 млрд. долл. лишь 14 млн. долл. Отчас­ти это можно объяснить тем, что участники этого аукцио­на использовали последние три цифры своих многомилли­онных предложений, чтобы указать количество областей, на работу в которых они хотели бы получить лицензии. По­добные «переговоры» невозможны в условиях приватных аукционов.

У прямых аукционов с несколькими раундами тоже есть свои недостатки. Слова о том, что аукцион выигрывает ком­пания, которой больше всего нужна победа, не верны. На самом деле, происходит совершенно обратное, и прямые аукционы приносят высокий доход государству (если не со­ставляются заговоры) и способствуют повышению эффек­тивности производства. Однако они менее привлекательны с точки зрения других участников аукциона. Прямой аук­цион может стать неинтересным даже для компании, кото­рая могла бы его выиграть, так как в случае победы у этой компании может возникнуть подозрение, что она отдала слишком большую сумму за то, что никто и не ценит боль­ше ее. А вдруг она ошиблась в оценке предполагаемой при­были? Это называется «муками победителя».

На практике мук победителя не бывает, и это правиль­но. Ведь все участники аукциона знают о возможности раз­вития такого сценария. А значит, опасность «мук победи­теля» заставит участников осторожнее торговаться, в резуль­тате чего цена будет ниже. Это особенно верно в ситуации, когда участники аукциона знают, что у одного из них есть большое преимущество. Так, например, в торгах 1995 г. З получение лицензии на работу мобильной связи в Лос-Ан­джелесе участвовала компания Pacific Telephone, хорошо известная в этом регионе и обладавшая потребительской базой благодаря своим услугам стационарной телефонии. Были и другие участники, но торги быстро закончились, и цена была довольно низкой. Все знали, что лицензия долж­на принадлежать компании Pacific.

«Муки победителя» характерны и для приватных аук­ционов. Однако в данном случае дополнительные сомне­ния означают, что у слабых участников аукциона — не­больших компаний, фирм, не занимающих солидного по­ложения в отрасли, зарубежных компаний — появляется больше шансов на победу. Поэтому в аукционе смогут принять участие больше компаний, что важно в ситуации, когда правительство старается усилить конкуренцию в от­расли.

Таким образом, получается, что прямые аукционы позво­ляют собрать больше средств, и лот отходит к тому участ­нику, который отдал за него больше денег. С одной сторо­ны, их участники чаще заключают между собой соглаше­ния, поэтому аукционы менее привлекательны для новых участников. Приватные аукционы являются полной проти­воположностью. Аукционы, объединяющие в себе лучшие принципы обоих видов, известны как «англо-голландские аукционы». Они проводятся в несколько раундов (по моде­ли прямого аукциона), пока не останется только два участ­ника. Они делают закрытые предложения, причем суммы не должны быть ниже последней ставки предыдущих раун­дов. Это позволяет получить высокую прибыль и подсте­гивает конкурентов, которые знают, что благодаря такой системе «решающей встречи» (play-off) один из них имеет шанс перебить ставку лидера торгов.

Однако правительство может формировать структуру конкуренции в отрасли и иными способами. Так, например, в случае телекоммуникационных компаний основным ин­струментом является количество выдаваемых лицензий.

Можно выставлять на аукцион небольшие диапазоны час­тот, с тем чтобы победители аукциона в дальнейшем могли продать их и организовать вещание в большом диапазоне. Достоинство этого подхода в том, что это рыночное реше­ние. К сожалению, в условиях такой сетевой отрасли с фик­сированными расходами, как телекоммуникации, потреби­тели могут посчитать подобное рыночное решение моно­полией, ведь на рынке останется слишком мало конкурен­тов. Другой вариант, который использовало правительство Великобритании на ЗG-аукционе в 2000 г., состоит в том, что количество лицензий, выставленных на торги, превышает количество игроков отрасли, а значит, каждому участнику обязательно достанется лицензия. Это гарантирует появле­ние еще одного нового участника.

При этом надо помнить, что ситуации отличаются друг от друга и требуют пересмотра принципов организации тор­гов. Правительство Нидерландов выставило на торги такие же лицензии, как и в Великобритании, повторив организа­цию аукциона в мельчайших деталях, в том числе и в коли­честве лицензий (пять). К сожалению, в Нидерландах в этой отрасли было не четыре основных компании, а пять. Это и привело к неудаче. Потенциальные участники аукциона по­нимали, что, скорее всего, не смогут в одиночку выиграть торги. Поэтому они подписали договоры о сотрудничестве с крупными компаниями. Аукцион принес 1,65 млрд. фунтов стерлингов вместо 6 млрд. фунтов стерлингов³, которые пра­вительство Нидерландов предполагало получить, основыва­ясь на опыте Великобритании.

В Германии правительство предпочло продавать неболь­шие части диапазона и позволить рынку самому определить структуру отрасли. У семи участников аукциона был выбор: основные игроки могли поднять цены, принеся тем самым доход государству, но, создав более концентрированную отрасль, или они могли довольствоваться небольшими лицензиями по более низкой цене, но в отрасли появилось бы больше конкурентов. Правительству повезло, потому что компании совершили ошибку. Таким образом, правитель­ство получило высокие доходы и рынок телефонных услуг из шести компаний. Основные игроки аукциона подняли цены, но не вытеснили с торгов слабые компании. Как ска­зал один из британских организаторов аукционов: «Слож­но составить мнение о противниках, для которых это пове­дение является рациональным». Организаторы аукционов, как и другие экономисты, идеалистично полагают, что все ведут себя рационально.

Но давайте вернемся к первоначальному вопросу: был ли ЗG-аукцион, проведенный в Великобритании, успе­хом? Правительство получило много денежных средств. Сформировался рынок, состоящий из пяти сильных кон­курентов. Но испытывали ли участники «муки победи­телей»?

Аргумент в пользу аукциона, а не «конкурса красоты» состоял в том, что правительство и его эксперты совершен­но не представляли себе, сколько может стоить лицензия на телефонию третьего поколения, в то время как компа­нии, предоставляющие эту услугу, могли бы сказать реаль­ную цену. Но в условиях быстро изменяющегося мира тех­нологий, возможно, бессмысленно надеяться на то, что ру­ководители компаний действительно смогут это сделать (хотя должны были бы). В лучшем случае, они могли бы предположить стоимость других выставляемых на прода­жу лицензий.

Возможно, в этом случае больше подошел бы «конкурс красоты» в сочетании с налогообложением будущих при­былей. Это не только стимулировало бы компании продол­жать инвестиции, но и принесло бы государству высокие доходы. Правительство смогло бы само выбрать счастлив­чиков, но, введя налог на высокие прибыли в будущем, не позволило бы им заплатить за эту привилегию слишком малую сумму. Этот вариант оправдал надежды в случае продажи лицензии на разработку нефтяных и газовых место­рождений в Северном море. Сторонники налога на прибыль часто приводят этот пример. Лицензии были выставлены по низким ценам на тендер («конкурс красоты»), но доход, полученный с налогов на прибыль, составит более 250 млрд. фунтов стерлингов или, в пересчете на сегодняшние день­ги, более 4 тыс. новых больниц.

Однако лицензии на добычу нефти отличаются от лицен­зий на использование радиочастот. Поэтому их сравнение не совсем корректно. Цена на нефть устанавливается на мировом рынке, и налог, который платят компании, веду­щие разработки на Северном море, не влияет на стоимость добываемой нефти. Существование мировых цен делает расчеты прибыли, облагаемой налогами, простой процеду­рой. В случае с телекоммуникационным рынком страны ситуация совершенно иная. Здесь цены устанавливают ком­пании, и они могут просто переложить налог на потреби­телей.

Однако нет сомнений, что жалобы телекоммуникаци­онных компаний не уменьшились бы, если бы вместо аук­циона по продаже лицензий на использование радиочас­тот был введен налог на прибыль от мобильной телефо­нии третьего поколения. С точки зрения разработки орга­низационных мер, правильнее сравнивать не аукцион и тендер, а аукцион и тендер с налогом на прибыль. Хотя, я уверена, что жалобы остались бы прежними: цены для по­требителей повысились бы, а новые инвестиции не посту­пали бы в отрасль, для которой инновации — это залог су­ществования.

В результате можно было бы предположить, что телеком­муникационные компании устали от настойчивых попыток правительства перенести экономическую ренту с корпора­ций на плечи налогоплательщиков. Ведь телекоммуникаци­онные компании Великобритании никогда раньше не пла­тили такие большие деньги за использование радиочастот. В США многочисленные аукционы принесли правительству такие же высокие прибыли, как и ЗG-аукцион, но американ­ские компании уже привыкли к такой практике.

Сложно представить, что при наличии на британском рын­ке пяти операторов, телекоммуникационные компании смо­гут воплотить свои угрозы относительно того, что они под­нимут цены или сократят объемы инвестиций, чтобы покрыть расходы на покупку лицензий. По данным отчетов Федераль­ной комиссии по коммуникациям США, если с экономичес­кой точки зрения инвестиции имеют смысл, они сохранятся. Единственный риск состоит в том, что компания, первая ку­пившая лицензию, может обанкротиться. Тогда может прой­ти некоторое время, пока кто-нибудь еще рискнет вкладывать средства. На британском рынке телекоммуникаций слишком много конкурирующих операторов, а мобильная телефония третьего поколения будет конкурировать с традиционными линиями, мобильными услугами предыдущих поколений и новыми технологиями, такими как местные услуги и услуги радиосвязи небольшого радиуса действия (технологии четвер­того поколения (4G) и Bluetooth).

Тоннель под Ла-Маншем тоже не смог компенсировать все первоначальные капиталовложения из-за конкуренции со стороны паромов, курсирующих между Англией и Фран­цией. Владельцы тоннеля могут требовать только ту плату, которую одобрит рынок. За все заплатили акционеры ком­пании Eurotunnel, строившей туннель. Или, более прозаич­ный пример: плата за аренду квартиры зависит от спроса и предложения, а не от того, сколько владелец заплатил за нее вначале.

За ошибки технологий третьего поколения, если таковые будут, заплатят именно акционеры телекоммуникационных компаний. Ведь мы еще не знаем, будет это успехом или неудачей. Меня настораживает то, что в прессе начали по­являться сомнения относительно технологий третьего по­коления, и исходят они от компаний, которые только что потратили на эти технологии целое состояние. Причем все это происходит во время подготовки к всеобщим выборам. Если отрасль не добивается улучшения условий лицензи­рования, то я — художник-импрессионист.

При управлении высокотехнологичным бизнесом, таким как телекоммуникационная компания, ошибки возникают чаще. Это связано с техническим и коммерческим риском. Но на риск должны идти компании и инвесторы, а не нало­гоплательщики. Возможно, компании мобильной связи не­правильно поняли это утверждение. Но даже если это так, налогоплательщики совершенно не обязаны финансиро­вать следующую рискованную операцию. Правительства правы в том, что они предпочитают аукционы. Ведь ком­паниям приходится платить за нужные лицензии. Органи­зация аукционов представляет собой огромную область для исследований, и становится очевидным, что в прошлом одни аукционы хорошо зарекомендовали себя, другие не очень. Однако получается, что как в теории, так и на прак­тике аукционы экономят средства налогоплательщиков, а если они правильно организованы, то могут помочь потре­бителям обеспечить конкуренцию в условиях рынка, склон­ного к формированию монополий.

Глава 10

Налоги никогда не бывают популярны. Никому не нравит­ся, когда государство забирает часть его зарплаты или когда приходится больше платить в магазине из-за налога с про­даж. Поэтому политики изо всех сил стараются подслас­тить пилюлю. Подоходный налог повышают редко, пото­му что это сразу становится заметным. Налог с продаж и налог на имущество тоже слишком заметны для покупа­телей и владельцев домов. Гораздо проще поднять налоги, которые не приходится платить отдельным избирателям. Например, корпоративные налоги или налоги на имуще­ство фирмы. Подобная логика означает, что корпорации будут бороться за смягчение налогового бремени компа­нии. Это — решительные меры, но безграмотные с эконо­мической точки зрения, потому что компании не платят налоги. Их платят обычные люди. Разные люди, в зави­симости от того, о каком именно налоге идет речь, хотя иногда довольно сложно понять, кто именно платит. Ви­ной тому так называемое перераспределение налогового бремени.

Существует множество примеров того, как налоги на при­быль предприятия незаметно перекладываются на совершен­но неожиданные категории людей. Например, в 1997 г. правительство Великобритании получило большой объем де­нежных средств, отменив налоговый кредит, который пен­сионные фонды получали за налог, удерживаемый с диви­дендов компаний, акциями которых они владели. Отразить это на бумаге довольно сложно, и понятно, почему об этом почти не говорят в прессе. Кого волнуют изменения в прин­ципах налогообложения крупных инвестиционных фондов? Но это привело к тому, что отчисления в пенсионные фон­ды стали облагаться 23%-ным налогом. Спустя несколько лет, когда бухгалтеры посоветовали людям увеличить свои сбережения, чтобы компенсировать дефицит средств, им этого сделать не удалось.

Возможность перераспределения многих налогов на при­быль предприятия зависит от характера рынка. Все зависит от того, насколько спрос и предложение чувствительны к изменению цены. Другими словами, эластичность предло­жения и эластичность спроса определяют то, насколько из­менятся цена и количество проданного товара при обло­жении его налогом. Обычно компании могут переложить некоторую часть налогов на плечи покупателей, так же как и в случае со многими издержками. Если спрос эластичен настолько, что объемы продаж резко падают при повыше­нии цен, то они смогут переложить на покупателей мень­шую долю налогов, чем в том случае, когда спрос неэласти­чен. Спрос на сигареты неэластичен, потому что курильщи­ки зависимы, а спрос на яблоки эластичен, потому что если цены поднимутся, то люди будут вместо яблок есть груши. Компании смогут переложить небольшую долю налогов и в том случае, если предложение настолько эластично, что при повышении цен оно тоже резко увеличивается. Это происходит на рынках с сильной конкуренцией, например в секторе парикмахерских услуг, где многие компании стре­мятся завоевать клиентов. На рынках с меньшей конкурен­цией компании, напротив, могут ограничить предложение, сохраняя высокие цены. Они могут переложить на плечи своих покупателей большую долю налогов.

Так, например, компании-монополисты могут, если за­хотят, спокойно переложить налоги на свои доходы на сво­их же клиентов, которые, возможно, будут покупать мень­ше, но все равно останутся, потому что пойти им больше некуда. На рынке с развитой конкуренцией компаниям трудно компенсировать рост налогообложения с помощью цен, потому что это откроет рынок для новых участников. В этом случае низкие прибыли приведут к тому, что акцио­неры будут получать меньшие дивиденды. Компания мо­жет предпочесть сократить другие издержки, например, пе­ренести налоговое бремя на сотрудников, уволив часть из них или урезав заработанную плату, или — на поставщи­ков, установив более низкую закупочную цену. В результа­те платят клиенты, акционеры, сотрудники — т. е. обычные люди разных категорий.

Непонимание условий перераспределения налогового бремени привело к удивительно некорректным политичес­ким действиям. Самым ярким примером явилось судебное разбирательство 1998 г. между штатами и производителя­ми сигарет, названное «великой победой для некурящих американцев и для курильщиков, подвергавшихся риску заболевания», которое закончилось справедливым наказа­нием для корпораций.

На первый взгляд, этот процесс никак не связан с нало­гами. Ведь мы просто разгромили злодеев, продававших смерть, не так ли? Нет, не так. Убеждение в том, что компа­нии, а не люди платят налоги, мешает, в этом случае, уста­новить настоящих проигравших. Табачный процесс — это прекрасный пример того, как важно внимательно относить­ся к любым новостям, чтобы понять, что именно они озна­чают. Кроме того, с его помощью мы сможем лучше понять условия перераспределения налогового бремени.

В газетных статьях то, что привело к повышению наци­онального налога на 35 центов с каждой пачки сигарет, ни­когда не называли своим именем, об этом всегда говорили как о «возмещении ущерба» или «платежах по урегулированию расчетов». Однако в результате того, что производи­телей сигарет обязали выплатить 206 млрд. долл., налог при­шлось платить курильщикам — т. е. именно тем людям, которым, по идее, предназначалась компенсация. Сами та­бачные компании должны были выплатить только 2,4 млрд. долл. (эта сумма была распределена между ними в соответ­ствии скорее с оценкой их доли на фондовом рынке, чем их относительной виной в убийстве или нанесении вреда ку­рильщикам).

Как такое стало возможным? Просто никому не было вы­годно раскрывать правду. У штатов были все основания для того, чтобы жестко обойтись с табачными компаниями. Ком­пании могли притвориться, что они пострадали, хотя, по сути, они продали своих клиентов в обмен на защиту от бо­лее крупных судебных разбирательств (таких, как иск со сто­роны Medicaid, программы медицинской помощи неиму­щим, действующей на уровне отдельных штатов). Адвока­ты, занимавшиеся этим делом, в течение пяти лет получали гонорар из расчета 750 млн. долл. в год и еще 500 млн. долл. в год бессрочно — по оценкам, приведенная стоимость этих гонораров (это сумма выплат, которая увеличивается в зави­симости от того, насколько быстро ее получат; ведь люди предпочитают получать деньги скорее раньше, чем позже) составила 8 млрд. долл. (В 1997 г. в ходе дискуссий по пово­ду Федерального табачного соглашения (Federal Tobacco Settlement), которое впоследствии распалось, Сенат постано­вил, что гонорар адвокатов не должен превышать 4 тыс. долл. в час, но вскоре это постановление отменили.)

В результате производители сигарет, предприняли повы­шение цен на свою продукцию, основанное на тайном сго­воре, для того, чтобы потребители обеспечивали погашение всех судебных исков — к радости адвокатов, истцов и от­ветчиков (и, в особенности, адвокатов). Это стало возмож­ным, потому что рынок сигарет — это олигополия, в кото­рой четырем основным компания принадлежат 98,6% от общего объема продаж, пятой компании— 1,3% продаж, а сотня остальных делит между собой 0,1% продаж. В кон­це концов, в этот бизнес трудно пробиться. Реклама сига­рет жестко ограничена, а с 1971 г. на радио и телевидении полностью запрещена. Представьте себе степень обществен­ного возмущения, если новая компания-конкурент объявит о своих планах заняться — помимо производства полуфаб­рикатов кондитерских изделий или газированных напит­ков — еще и сигаретами. В результате эта отрасль стала бе­зумно прибыльной, даже в условиях такого притесненного рынка, как американский (и европейский). Прибыли, полу­ченные как часть объема продаж четырех крупных табач­ных компаний (Philip Morris, RJR, британская компания Brown & Williamson и Lorillard), в 1997 г., т. е. за год до Со­глашения, колебались от 26% до 45%.

Курильщики, помимо всего прочего, зависимы, поэто­му эластичность спроса по ценам на сигареты очень низ­кая. Высокие цены приведут лишь к небольшому сокраще­нию спроса. Кроме того, у курильщиков наблюдается при­верженность определенным маркам сигарет, в зависимос­ти от их собственных вкусов. Только один из десяти куриль­щиков меняет в течение года марку сигарет.

При таком неэластичном спросе отрасль приносила бы еще большие прибыли, если бы компании могли вместе ус­танавливать цены. В 1997 г., до Соглашения, из 1,90 долл. за пачку 34 цента составлял налог штата, 24 цента — федераль­ный налог, 46 центов — маржа дистрибьюторов и продавцов, 23 цента — расходы на маркетинг, 20 центов — производ­ственные расходы, 10 центов — прочие расходы, и 33 цен­та — прибыль. Введение дополнительного налога, установ­ленного в рамках Соглашения (в среднем 35 центов), было бы эквивалентно повышению цены до того уровня, кото­рый могла бы установить монопольная компания. Пониже­ние объемов продаж повлияло бы на прибыль компаний, но не значительно — потери составили бы 1 млрд. долл. из общей суммы 8 млрд. долл. за год. По сравнению с возмож­ной альтернативой в виде банкротства в результате многочисленных исков, условия Соглашения казались вполне приемлемым поворотом событий. В то же время, повыше­ние цен позволило бы получить 13 млрд. долл. прибыли от налоговых поступлений, которые можно было бы выпла­тить адвокатам. И погасить счета за медицинское страхова­ние курильщиков.

Покупатели платят не только за увеличение налога на табак, бедные покупатели несут еще более тяжелое бремя. Сигареты — это непрестижный товар: по мере роста дохо­дов люди курят меньше. Таким образом, налоги на сигаре­ты в значительной степени регрессивны, т. е. они гораздо выше для потребителей с низким доходом. Люди, зараба­тывающие менее 30 тыс. долл. в год, по результатам табач­ного Соглашения, возможно, будут платить федеральных налогов на 9% больше.

В этой удивительной истории есть еще один неожидан­ный поворот. Пятая по значению компания на рынке — Ligget — по результатам Соглашения зарабатывает в год почти 400 млн. долл. Она предоставила адвокатам истцов секретные отраслевые документы и смогла доказать, что их обнародование приведет к тому, что новое увеличение на­лога не будет распространяться на компанию Ligget. Понят­но, что дать одной из пяти фирм-производителей преиму­щество в 35 центов на продукт, производство которого сто­ит 20 центов, весьма проблематично, поэтому освобожде­ние от налога распространялось только на 3% доли рынка. Но это более чем вдвое превышало долю Ligget на рынке в 1998 г. Компания могла бы получить премию за помощь в изменении хода законодательной борьбы против табака, но ежегодное вознаграждение в виде четырехкратной доли на рынке, кажется мне достаточно щедрым.

Джереми Баллоу и Пол Клемперер, два экономиста, ко­торые провели замечательную работу по упразднению Та­бачного соглашения, сделали несколько радикальных пред­ложений, которые, по их мнению, были более целесообраз­ны с экономической точки зрения и с позиций здравоохранения. Одно из них состояло в том, чтобы продавать лицен­зии на изготовление сигарет, сократив тем самым количе­ство сигарет, выпускаемых ежегодно, и количество выкури­ваемых сигарет. Общее потребление сигарет в США достиг­ло своего пика в 1981 г., а количество сигарет в расчете на человека — еще раньше, в 1963 г., но сокращение потреб­ления происходит очень медленно. Лицензии на изготов­ление позволят государству строже контролировать куре­ние, а это может быть расценено как незаконное наруше­ние свободы выбора. Но с началом действия Табачного со­глашения государство уже и так строго контролирует цены. Поэтому большой разницы в подходах нет.

Второе предложение заключается в том, чтобы прави­тельство купило американский табачный бизнес — по сути, провело его национализацию, — собрав необходимые для этого средства из налогов. Это позволит отдалить руково­дителей и акционеров табачных компаний от дел. Налого­плательщики, в том числе и курильщики, смогут восполь­зоваться мегаприбылями отрасли. Баллоу и Клемперер го­ворили и о том, что в данной ситуации выиграет и система здравоохранения, так как национализированная сигаретная отрасль быстрее потеряет потребителей: «При наличии го­сударственной монополии на какой-либо товар правитель­ство может лишить этот товар привлекательности и сделать его неприятным для покупателя».

К сожалению, время радикальных шагов прошло. По­литики не захотят разрушать Соглашение, которое они так долго создавали. Не ясно, выиграют ли от этого ад­вокаты, для которых радикальные предложения совер­шенно бесполезны. Ведь одним из уроков, полученных в ходе применения Табачного соглашения, было осознание власти американских профессиональных юристов. По сути, это может быть единственным исключением из об­щего принципа, с которого я начала главу о том, что только простые люди платят налоги. Адвокаты, конечно, тоже платят налоги.

Глава 11

С момента катастрофы 11 сентября 2001 г. оборона стала ос­новным приоритетом государственной политики. Защита страны является классическим примером общественного блага, обеспечиваемого государством. Даже самые яростные сторонники свободного рынка — а точнее, именно эти яро­стные сторонники свободного рынка — считают, что для со­держания армии правительство должно собирать достаточ­ное количество налогов. Однако при решении простой, на первый взгляд, задачи по обеспечению необходимого фи­нансирования национальной безопасности возникают сложные вопросы.

Оборона — это та сфера, где сталкиваются интересы внешней политики и экономический анализ. Для того, что­бы обеспечить получение дорогостоящих вооружений, тем, кто их использует, нужна не только военная, но и коммер­ческая стратегия. Везде, где важна стратегия, будь то оборо­на или менее смертельные сферы бизнеса, возможный ис­ход можно предсказать с помощью теории игр. Это не слишком веселая, но увлекательная и эффективная методи­ка, позволяющая понять поведение людей в ситуациях, ког­да «игроки» действуют отнюдь не в условиях статичного рынка с идеальной конкуренцией, работающего в соответ­ствии с основными экономическими теориями.

Одним из простейших примеров может служить знаме­нитая дилемма заключенных, когда двух преступников доп­рашивают отдельно и обещают смягчить наказание, если они выдадут своего коллегу. Если ни один из них не огово­рит другого, оба получат по пять лет тюрьмы. Если один расскажет все подробности, он получит только год, зато его напарник десять лет, но если все расскажут они оба, то каж­дый из них получит по десять лет. Таким образом, худший результат — это вариант, в котором они оговаривают друг друга.

Игры реальной жизни гораздо сложнее. Теория игр за­нимает важнейшее место в анализе различных стратегичес­ких проблем, в том числе и обороны. Это самый лучший способ проникнуть в сознание ваших врагов и предсказать их действия. Как гласит эпиграф к фильму «Игры разума» (A Beautiful Mind): «Математика выигрывает войны».

И все же, давайте начнем с основных вопросов нацио­нальной безопасности. Например, надо ли производить все оружие самим или можно его импортировать? Нацио­нальный военно-промышленный комплекс гарантирует стабильные поставки и контроль технологий, не говоря уже о потенциальных коммерческих преимуществах.

Однако производить сложные системы вооружений очень дорого, поскольку это связано с большими объе­мами научных исследований и разработок. По причи­не того, что большая доля затрат — это первоначальные фиксированные расходы на разработку и тестирование опытных образцов, в оборонной промышленности очень важен эффект экономии от масштаба. Чтобы представить себе, о каких суммах идет речь, скажу, что на разработку новой ракеты «воз дух-воздух» уходит от 1,5 до 2 млрд. долл. США — это единственная в обозри­мом будущем сверхдержава, которая сама разрабатывает оружие, но европейским странам выгоднее организовать совместное производство или просто импортировать оружие.

Если страна предпочитает производить оружие, а не им­портировать его, возникает следующий вопрос: должна ли она разрешать экспорт в страны Третьего мира для частич­ного покрытия издержек. Ведь, в конце концов, производить оружие в больших количествах гораздо выгоднее. Государ­ства и их коммерческие партнеры, разработавшие дорогую систему, вооружений, находятся в позиции монополии и могут получить неплохую прибыль — до тех пор, пока дру­гие страны пользуются их оружием и технологиями. Подоб­ные решения становятся все более сложными, потому что все большее количество военных технологий используют­ся в коммерческих целях, например Система глобального позиционирования (Global Positioning System — GPS). Эта технология использует информацию, получаемую со спут­ников, для определения точного местонахождения на повер­хности Земли. Ею воспользовались производители автомо­билей. Даже экспорт программ электронной почты когда-то был запрещен, потому что в Управление национальной безопасности США не хотели, чтобы иностранцы могли шифровать свои сообщения с использованием (тогда) шпионских методов, разработанных американскими ком­паниями.

Соотношение мнений относительно разных видов воо­ружений различается. В случае с оружием массового унич­тожения, или так называемым «негуманным оружием» (как будто бывает гуманное), например, фугасов, вопросы безо­пасности и морали, по совершенно очевидным причинам, перевешивают экономические аргументы. Например, ядер­ные державы осторожно относятся к идее помощи другим странам в разработке аналогичных технологий; немногие страны, обладающие бактериологическим оружием, счита­ют возможным экспортировать его. Кроме того, существу­ет еще и реальная угроза того, что бактериологическое и химическое оружие попадет в руки террористов. Поэтому правительства накладывают сверхстрогие запреты на экс­порт такого оружия. (Как показал суд над тремя британскими бизнесменами, продавшими в Ирак большую трубу, по-прежнему сложно понять, что именно запрещать. Пра­вительство утверждало, что она была частью суперпушки. Бизнесмены, в итоге, выиграли процесс, доказав, что это была просто труба.)

С другой стороны, торговлю легкими вооружениями, например, винтовками и пулеметами, от которых в воору­женных столкновениях чаще всего и погибают люди, очень сложно контролировать. Легальный и нелегальный рынки довольно велики, и многие страны все равно производят собственное оружие легкого калибра, потому что техноло­гии довольно просты, а изготовление не слишком дорого. Зачастую в некоторых конфликтах используют более про­стое оружие местного производства. Например, участники резни в Руанде предпочитали мачете.

Таким образом, с экономической точки зрения интерес представляет торговля оружием, находящимся между эти­ми двумя категориями, например, торговля самолетами и военными кораблями, ракетами, танками, тяжелой артил­лерией и т. д. Часто к ним прилагаются такие услуги, как обучение и обслуживание, составляющие наиболее при­быльную часть контракта. Секретность подобных догово­ров означает, что нет точных данных о торговой статисти­ке. Однако по некоторым оценкам, пять постоянных чле­нов Совета Безопасности ООН (США, Китай, Россия, Фран­ция и Великобритания) осуществляют 85% мировых поста­вок оружия. США экспортирует примерно 15% своей про­дукции, Великобритания 25%, Франция — 20%. Примерно 80% продаж направлены в небольшие или бедные страны, в особенности в конфликтные регионы развивающихся стран.

Это означает, что статус страны как экспортера или как импортера оружия обусловлен геополитическими фактора­ми. Но есть и экономические факторы. Даже самые бедные страны изготавливают оружие легкого калибра и обмунди­рование для своих армий. Очень богатые и очень большие страны самодостаточны в вооружении, но некоторые зани­маются экспортом крупных систем вооружений. Таким об­разом, основной спрос на импорт оружия исходит от стран со средним уровнем ВВП, которого не достаточно, чтобы производить собственное оружие, но достаточно, чтобы хотеть чего-то более мощного, чем пулемет.

Однако имеющиеся у нас данные говорят о том, что спрос на импорт оружия значительно сократился со времен холодной войны, а за пределами таких стран, как Восточ­ная и Средняя Азия, практически полностью исчез. Паде­ние цен и жесткая конкуренция за заключение контрактов указывает на массовое перепроизводство оружия. Учитывая размеры субсидий, которые государство выплачивает про­изводителям оружия и которые следует сравнить с прибы­лями производителей — для того, чтобы оценить экономи­ческую выгоду для государства, возникает сомнение, что производство и продажа оружия приносят положительный доход. Ситуация чем-то напоминает ухудшающееся поло­жение отраслей «Ржавого пояса» (Rust Belt) (сталелитейная промышленность или кораблестроение), только здесь она осложняется стратегическими и политическими вопросами. Конечно, в США и Европе предпринимались многочислен­ные попытки слияний для того, чтобы сократить перепро­изводство. Получить желаемые прибыли не позволяет за­конодательство, которое запрещает продажу крупных сис­тем вооружений ряду потенциальных покупателей.

Проблема, стоящая перед производителями, довольно проста: как получить прибыль в условиях жесткой конку­ренции, многочисленных законодательных ограничений, но при наличии рынка, защищенного от конкуренции, в лице собственного правительства, шансов получить хорошие субсидии от налогоплательщиков с учетом недорогого экс­портного кредита, фондов для исследований и разработок (НИОКР) и т. д. Перед правительствами стоит другая зада­ча. С помощью торговли оружием они хотят добиться не­скольких противоречащих друг другу целей.

Одна из целей — усилить национальную безопасность. Это связано с большими затратами на вооружение. Но если страна тратит много средств на оружие, может возникнуть нестабильное военное положение, потому что соседи и вра­ги не будут чувствовать себя в безопасности. Другими сло­вами, возникнет внешний эффект. Если страна вкладывает много денег в вооружение в условиях гонки вооружений, то ее положение может быть стабильным с военной точки зре­ния, но при этом на армию будет тратиться гораздо больше средств, чем на больницы или школы. А это неэффектив­но. Вот почему политики иногда предпочитают усилить контроль над вооружениями. И не только потому что это может спасти многие жизни, но и потому, что меньшие зат­раты на оборону более эффективны с экономической точ­ки зрения.

Если соседние страны объединяются в союз, как это сде­лали страны Западной Европы после 1945 г. (а не до), то страны с самым большим оборонным бюджетом обеспечи­вают общественные блага другим странам, находящимся в сфере действия их оборонной системы. Но это может при­вести к тому, что некоторые страны будут жить за чужой счет, тратя на собственную оборону меньше средств и экс­портируя произведенное ими оружие (хотя с усилением по­литической интеграции европейских стран это все меньше будет похоже на жизнь за чужой счет).

Другая цель, стоящая перед правительством, совпадает с целью производителей оружия. Она состоит в создании прибыльного бизнеса по экспорту оружия, который позво­лит сократить размеры необходимых субсидий и сохранить рабочие места в определенных регионах страны. В военно-промышленном комплексе господствуют несколько круп­ных компаний. Кроме того, они испытывают на себе силь­ное действие экономии от масштаба, о которой уже гово­рилось ранее. Другими словами, этот рынок является оли­гополией, а для некоторых категорий оружия — и монопо­лией. Компаний, производящих танки, атомные подводные лодки или истребители, не так много. В таких отраслях до­ходы можно увеличить, только сократив выпуск продукции и подняв цены.

К сожалению, как показывает история, сложно конт­ролировать вооружение. Желание убивать своих и чу­жих граждан слишком велико. Олигополии, как прави­ло, нестабильны. Организация ОПЕК, картель произво­дителей нефти, хороший тому пример. Начиная с 1970-х годов, им удавалось поддерживать постоянное повыше­ние цен на нефть, ограничивая ее выработку. Это про­должалось примерно десять лет. В 2000 г. им удалось не­надолго возродить эту успешную политику. Но, несмот­ря на то, что все члены ОПЕК понимают, что подобные меры повышают их прибыли, в большинстве случаев им не удается ограничивать объемы выработки нефти. Су­ществует большой соблазн воспользоваться тем, что все члены Организации сокращают свою выработку, и уве­личить собственную, сохраняя все ту же высокую рыноч­ную цену. Но как только кто-нибудь решит увеличить свои объемы добычи нефти, цена тотчас же упадет и вся структура распадется.

У производителей оружия есть такой же соблазн прода­вать по ценам ниже, чем у своих конкурентов, особенно в условиях сокращающегося рынка, на котором все догово­ры держатся в тайне. (Ведь цены на нефть постоянно пока­зывают по всему миру. Сложно скрыть малейшее измене­ние в спросе и предложении.)

Таким образом, даже на чисто коммерческом уровне и продавцы, и покупатели оружия ставят перед собой доволь­но сложные стратегические задачи. Важность теории игр становится еще более очевидной, если мы обратимся к во­енным задачам. Хотя обычно все участники только выиг­рывают от сотрудничества, а не от конкуренции (причем иногда один уравновешивает другого), всегда появляется соблазн отказаться от сотрудничества. Особенно это каса­ется военного вооружения. Даже некооперативная игра может привести к балансу сил. Однако равновесие на рынке оружия часто бывает неустойчивым, а это в условиях гон­ки вооружений приводит к войнам.

Соглашение о противоракетной обороне (ПРО), действо­вавшее во времена холодной войны, было стабильным из-за угрозы взаимного уничтожения. Если бы одна сторона применила в отношении другой атомное оружие, она непре­менно была бы атакована в ответ. Цена — уничтожение крупных городов, населения и экономики — была достаточ­но высока, чтобы СССР и США не начали атомную войну. Однако обеим странам приходилось тратить огромные деньги на атомное оружие, чтобы поддерживать видимую угрозу. Равновесие было стабильным, но неэффективным, как в случае любой гонки вооружений. Беспокойство по поводу предложения президента Джорджа Буша о Наци­ональной противоракетной обороне США (National Missile Defense) вызвано не возвратом к неэффективным затратам на оборону, а страхом, что новое равновесие не будет ста­бильным.

Пока что мы считали, что значимые политические еди­ницы при анализе военных конфликтов — это нацио­нальные государства. Однако большинство сегодняшних конфликтов — это гражданские войны. По данным Сток­гольмского института исследования мира, в 1999 г., в мире произошло 25-27 крупных конфликта. Большинство из них разгорается в развивающихся странах. Это вполне предска­зуемо, если взглянуть на данные о том, какие страны экс­портируют, а какие импортируют оружие. При анализе гражданской войны рассматриваются различные этничес­кие и религиозные группы.

На первый взгляд, то, что беднейшие страны тратят свои ресурсы на военные действия и печально, и непонятно. По­чему эти регионы настолько нестабильны? Возможно, при­чина в том, что от них не исходит реальная угроза атомной зимы для всей планеты? Этот аргумент всегда препятствует началу войны. Конечно, никому не хочется, чтобы такая угроза была в руках кого-то, вроде иракского лидера Саддама Хусейна.

В некоторых развивающихся странах войны ведутся за право обладания природными ресурсами — алмазами, не­фтью или водой. Изобилие природных ресурсов обычно приводит к серьезным конфликтам. Однако к тому же при­водит и крайняя нищета, так как она сокращает прямые во­енные затраты. Если не уничтожаются инфраструктура и сельское хозяйство, если солдаты получают низкую зарплату за свою работу, то альтернативные издержки от смерти и разрушений невысоки. Альтернативные издержки — это один из методов сравнения реального результата с тем, ко­торый мог бы быть, и в таких случаях экономический по­тенциал в мирное время не намного лучше экономическо­го положения во время конфликта. Таким образом, слабая вера в будущее приводит к более серьезным конфликтам, по сравнению с ситуацией, когда людям есть что терять. Последние исследования, проведенные Всемирным банком, показали, что такие экономические показатели, как бед­ность, медленный экономический рост, упадок экономики или зависимость от основных видов сырья, являются луч­шими предвестниками войны, чем политические и этничес­кие факторы. И наоборот, рост и процветание обычно со­четаются с миром и соблюдением прав человека и полити­ческих свобод.

Однако методики теории игр можно использовать и в случае межэтнических или иных межклассовых конфлик­тов. В стране с разными группами интересов существуют два способа поддерживать мир. В первом случае правитель­ство тратит много денег на вооружение, а значит, потенци­альные мятежники должны будут сами потратить много средств, чтобы выиграть войну. Такие военные режимы могут быть стабильны, даже если они экспроприируют на­циональные ресурсы в больших масштабах, заставляя мя­тежников задуматься о попытке свержения правительства. Однако это вряд ли желаемый результат. Во втором случае правительство, столкнувшись с мятежниками, которые вполне могут его свергнуть, может решить не тратить мно­го средств на оборону, а пообещать отдать часть нацио­нальных ресурсов мятежникам. Если они смогут убедить всех в правдивости своих обещаний, им удастся избежать гражданской войны. Однако количество гражданских войн показывает, что вера в подобные обещания в странах с раз­личными группировками недостижима.

Со времен окончания в 1989 г. холодной войны количе­ство гражданских войн резко увеличилось. Создается впе­чатление, что после исчезновения угрозы всеобщей атом­ной катастрофы, потенциальные издержки войны сократи­лись. Поэтому, хотя затраты на оружие упали по всему миру, а это говорит о том, что военные игры становятся более эффективными с точки зрения затрат на оборону, ста­бильность создавшегося положения вызывает сомнения. План Национальной противоракетной обороны США чрез­вычайно не нравится руководителям стран НАТО, но, воз­можно, президент Буш прав в том, что беспокоится об от­ношениях между другими странами.

А, возможно, и нет. Экономика не может дать ответы на столь сложные геополитические вопросы. Но она может предложить методы, такие как теория игр или анализ отрас­левой структуры при наличии экономии от масштаба, ко­торые могут прояснить важные аспекты деятельности пра­вительств и производителей оружия. Здравый смысл под­сказывает, что все мы должны жить в мире и гармонии, а поскольку мы так не живем, то нам понадобятся любые объяснения того, почему и кем на вооружение тратятся та­кие огромные средства.

Часть III

О том, что делает правительство, рассказывается и в час­ти IV, а здесь, в части III, мы сосредоточимся на бизнесе в период великих перемен. Новые технологии, безуслов­но, изменяют условия работы политиков, компаний и лю­дей. Современные новые технологии особенно интересны с точки зрения экономического анализа.

Однако даже без таких великих технологических от­крытий, как паровая тяга или компьютерная революция, экономика находится в состоянии вечного изменения, ко­торое иногда называют «созидательным разрушением». Старые отрасли приходят в упадок, новые появляются в совершенно других сферах и дают работу совершенно дру­гим людям. Экономика и эмоции часто вступают в проти­воречие, появляются победители и побежденные — и бес­полезно угадывать, кто обычно добивается успеха.