) В. Я. ЧУБАРЮ 2 мая 1937, Болшево

49) И. В. СТАЛИНУ 10 июля 1937, Москва

С наукой у нас неблагополучно. Все обычные заверения, которые делаются публично, что у нас в Союзе науке лучше, чем где бы то ни было,— неправда. Эти заверения не только плохи, как всякая ложь, но еще хуже тем, что мешают наладить научную жизнь у нас в стране.

Что у нас с наукой плохо, я считаю, что могу говорить с уверенностью, так как работал долго в Англии и там мне жилось и работалось лучше, чем здесь. Но цель этого письма вовсе не в том, чтобы хвалить британцев и рассказывать, как там хорошо, но чтобы сказать о том, что, мне кажется, лежит в основе нашего слабого положения, и [как] бороться за поднятие науки у нас в Союзе.

Самое поражающее в состоянии нашей науки, конечно, то, что она слабее, чем в капиталистических странах, и рост и развитие нашей науки совсем не соответствуют темпам развития нашей хозяйственной и культурной жизни. Но, несмотря ни на что, я продолжаю верить, что при социализме наука должна быть на более высокой ступени развития, чем где бы то ни было при капитализме. Иначе, конечно, быть и не может, так как наука является основным двигателем и показателем прогресса.

Так вот, какие недостатки первым делом бросаются в глаза? Это скверная хозяйственная база. Научной промышленности у нас в стране почти нет, хозяйственная организация научных институтов путаная и нелепая. Совместительство разбивает научные силы и.плохо их использует. Отсутствие единства и цельности в научной организации. Отсутствие научной общественности и пр. и пр.

Теперь, кто виноват в таком положении вещей и как это исправить?

Конечно, в создавшихся условиях должна быть коренная причина, которую надлежит отыскать и с которой надо бороться первым делом.

Первое и естественное предположение, что это происходит от отсутствия внимания к науке со стороны руководящих товарищей в правительстве. Такое мнение существует у многих ученых. Я не разделяю этого мнения. Правда, я часто бываю не согласен с целым рядом мероприятий, в особенности с тем, как у нас поступают с отдельными учеными, и, несмотря ни на что, это высказываю. Но в основном мне кажется, что у партийных руководителей и у товарищей в правительстве есть искреннее желание наладить научную жизнь у нас в стране и полностью признается значение науки.

Второе предположение, что ученые у нас плохие и неталантливые. Но и это тоже не так. Сравнивая наших ученых с заграничными, я считаю, что, в среднем, они ничем не хуже.

Но вот что поражает меня больше всего — это [то], что дух в нашей ученой среде плохой. Главное, что нет никакого энтузиазма и подъема в работе. Это резко бросается в глаза. <...> Наша ученая среда не сплочена и оторвана от жизни страны. Но хуже того, она не только не стыдится этой оторванности, но, нет сомнения, у нас немало «жречества», т. е. ученый часто рассматривает себя чем-то высшим, самостоятельным. Общее настроение нездоровое: «нам все должно быть налажено и сделано, и мы только будем работать научно».

Конечно, при таких условиях положение руководящих товарищей очень затруднительно. Как же наладить условия для таких ученых? Как бы умны товарищи нашего правительства ни были, но детально разбирать и понимать научные работы, какие из них надо поддерживать больше, чем другие, они не могут и никогда не смогут, и требовать этого от них нелепо.

Например, при организации научной работы очень важна оценка научных работников, и в нормальных условиях это, конечно, дело здоровой научной общественности — указывать на крупных ученых и раскрывать шарлатанов. Но вся эта общественная сторона научной жизни неприятна, а так как у наших ученых нет энтузиазма к тому, чтобы поднять советскую науку, то каждый только думает, как бы от нее отстраниться и только эгоистически заботится о своей собственной работе и жизни.

Сейчас у нас, например, создались такие условия: чтобы нашему ученому получить признание, он ищет оценку своей работе не у своих товарищей, в Союзе, а за границей, где существует научная общественность. И за это даже винить нельзя наших ученых, так как у них другого выхода нет. Но это нелепое и нетерпимое положение только одно лишнее доказательство слабости научной жизни в Союзе.

В отсутствии энтузиазма у ученых к тому, чтобы поднять советскую науку, и следует, мне кажется, искать причину того печального положения с наукой, которое у нас создалось.

Если бы наши ученые дружно стали бы добиваться организации нашей научной жизни и начали бы бороться за уничтожение болезней организации нашей научной жизни, то дело быстро бы изменилось. Если бы наши ученые умели ясно сказать, что им необходимо для работы, то я уверен, что их запросы были бы удовлетворены не хуже, а лучше, чем в любой капиталистической стране.

Так почему же нет этого энтузиазма у наших ученых, а есть, например, у англичан?

Наши ученые оторваны от эпохи и от жизни, и в этом корень зла.

Теперь, как изменить такое положение? Тот взгляд, который я хочу сейчас развить, покажется парадоксальным большинству наших ученых, но я все больше и больше убеждаюсь, что он единственный [верный].

Научная работа есть творческая работа, а современная научная работа есть к тому же и коллективная творческая работа. Всякий художник, чтобы творить с энтузиазмом, должен чувствовать, что его работу признают и понимают.

Возьмем для примера театр у нас в Союзе. Нет сомнений, у нас лучший в мире театр. Кто же его создал и почему он стал таким? Я думаю, причина — это природная любовь к театральному искусству, которая существует в нашем народе. Оценивая хороших актеров и режиссеров, мы отбираем их, а этим мы поднимаем искусство и даем ему энтузиазм творческой работы. Театр наш, конечно, создается зрителями, а не актерами. И так дело обстоит со всякой творческой работой. Уровень ее создается не творцом, а тем, для кого творят. Основная разница нашего строя с капиталистическим [в том], что зритель у нас — вся масса народа, у нас нет ограниченного избранного класса богатых людей, которые могут быть ценителями искусства. Поэтому наш театр так успешно развивается, потому что это пример искусства для широких масс.

В других областях художественного творчества, где еще не удалось вовлечь массы, у нас хуже.

Для примера возьмем живопись. С картинами у нас явно слабо, меценатов у нас быть не может, а пока что не найдены те формы связи художника с массами, которые бы дали почувствовать художнику оценку своего произведения. Поэтому живописное искусство у нас пока что вянет.

Так же дело у нас будет обстоять с любой областью творчества, оно не может у нас развиваться, пока оно не будет сознательно восприниматься массами.

Так же дело обстоит и с научным творчеством. Массы от него далеки, и ученые творят сами по себе, либо для себя, а наиболее крупные из них только заинтересованы тем признанием, которое они получают на Западе. Своей советской наукой они не гордятся, так как они не чувствуют, кому она нужна.

И до тех пор, пока хотя бы наиболее культурные верхушки рабочего и крестьянского класса не будут приветствовать каждое достижение нашей науки, ученые останутся изолированной кучкой, в которой будет возможна почва для всякой вредительской работы, а при удобном случае будут покидать Союз.

Что же делать? Есть две возможности, первая — это предоставить вещам течь своим порядком, ждать, пока промышленный голод страны насытится, культура подымется и естественно появится интерес к науке и научному творчеству.

Другой путь и, по-моему, единственно правильный — это теперь же начинать внедрять в массы интерес к науке. Но для того, чтобы поднять этот интерес в стране, надо вести самую энергичную пропаганду науки в массах. Я думаю, если бы значительная часть сумм, отпускаемых на науку, теперь же была потрачена на эту пропаганду, то лет через 5—10 это возместилось бы поднятием всего уровня науки в Союзе.

Боюсь, что мои коллеги ученые такой мой взгляд не разделят, и поэтому я пишу об этом Вам, как руководителю партии, так как мне кажется, что Вы скорее почувствуете правоту этих взглядов.

У нас, конечно, делается кое-что по организации пропаганды науки в стране, но это очень мало и очень слабо, даже по сравнению с Западом. Я же предлагаю перенести сюда центр внимания.

Задача, мне кажется, ясна: надо воспитать в массах интерес к науке, показать значение ее для прогресса. Я думаю, что это нетрудно, так как у нас в массах заложен большой естественный интерес к науке, который не меньше интереса к театру. Этот интерес к науке можно показать на многих примерах. С какой охотой у нас слушают популярные лекции, читают популярные статьи, посещают <...> научные выставки и пр. Этот интерес к науке у нас далеко не удовлетворяется, и мы очень отстали от европейских стран в этой работе, и еще хуже то, что значение ее у нас недостаточно понимается. В капиталистических странах уделяется очень много внимания научной пропаганде. В Англии эта работа особенно широко развита, и я думаю, что этим в значительной степени объясняется <...> исключительно высокий уровень ее науки.

Англия еще сто лет тому назад создала специальные общества популяризации науки — Королевский институт и Британскую ассоциацию для распространения науки. Ее музеи — Британский, Кенсингтонский^lxxix — наиболее значительные в мире, в ее прессе, более чем в [прессе] других [стран], уделяется места для науки и научной жизни. Такая политика вызвана целым рядом обстоятельств, и, по-видимому, главное из них то, что вся английская наука существует и всегда существовала на частные пожертвования. Таким путем собираются очень большие суммы, и, очевидно, успешно это делать только возможно, если в стране существует широкий интерес к науке.

У нас, конечно, другой мотив для пропаганды науки, хотя тоже демократическому правительству куда легче поддерживать науку и ученых, если оно чувствует, что наука популярна в стране. Но изучать методы научной пропаганды в капиталистических странах и критически их воспринимать, конечно, нам нужно.

Что можно тут сделать и что у нас делается? Перечислю главные моменты.

1. Научные музеи. Музеи есть самое могучее и наглядное средство воспитания в массах научного интереса и понимания. Достаточно указать, что один колоссальный Нью-йоркский музей естественных наук обслуживает до 14 миллионов человек в год. Кенсингтон-ский музей в Лондоне, только его техническое отделение,— два миллиона в год и т. д.

Что может быть лучше, когда посетитель видит наглядно приборы или машины в действии и тут же ему рассказывают, почему и как они создавались. У нас музеев таких размеров нет, Академия наук предполагает только через 10 лет создать серию таких музеев. Я состою членом ее музейной комиссии, но это совсем дохлая комиссия. Принцип музея как средства воспитания масс ею не принят (у меня произошло большое разногласие с ними, и я остался в единственном числе). На общем собрании Академии наук 29 июня с. г. ряд академиков высказывался о том, чтобы вообще отказаться от постройки музея истории науки и техники.

Я считаю, что такое отношение к музеям неправильно. Наоборот, надо энергично и немедленно их развивать в стране. Нельзя ждать 10 лет, пока музей построится.

Поэтому я предложил с этого же года начать Академии наук организовывать выставки по отдельным научно-техническим проблемам. Таким образом накопить выставочный опыт и экспонаты, и ко времени, когда здание музея будет закончено, уже иметь содержимое музея.

Начать я предложил с авиации, так как интерес к ней у нас в стране исключителен. Я думаю, хорошо получить здание вроде Манежа и показать, как наука помогла авиации и авиация помогла науке. После можно было бы перейти к транспорту, металлургии и пр. Сперва это было одобрено Президиумом Академии наук, был составлен проект выставки, смета, но потом Президиум решил, что l'/г миллиона, необходимые на это, нельзя уделить, и все было оставлено. Так что все на точке замерзания и никакого сдвига здесь не предвидится. Я же считал бы, что сюда надо сразу направить и средства и энергию.

2. Кино. Это следующее по могуществу средство научной пропаганды.

Я член методического совета нашей киноорганизации, которая занята изготовлением научных фильмов. Из 15 членов совета посещают его [заседания] только два.

Научных фильмов у нас мало, они большей частью учебные, и качество их обычно весьма среднее. До широкого экрана они не доходят.

В то время как в Англии почти каждый кинотеатр обычно наряду с кинодрамой показывает короткометражный фильм научного, или технического, или этнографического содержания, у нас ничего подобного нет. В Лондоне также есть специальный кино[театр] «Политехникум», который показывает только фильмы научного содержания; у нас опять же этого нет. Это могучее средство научной пропаганды у нас совсем не использовано. Тут тоже нужен сдвиг с мертвой точки,

3. Популярная литература и лекции на научные темы. И здесь у нас слабо поставлено дело. Популяризация науки у нас носит халтурный характер. Здесь пример Англии весьма поучителен. Я уже говорил про Королевский институт, цель которого устраивать популярные лекции и курсы как для взрослых, так и для юношества. Это большое учреждение и в центре Лондона имеет свой собственный большой дом. Читать там лекции — большая честь, и они оплачиваются выше, чем какие-либо другие. Нет такого крупного ученого Англии, который бы там не читал.

Деятельность Британской ассоциации несколько другого характера, она устраивает широкие научные собрания ежегодно в-о время каникул, куда привлекаются самые широкие слои общества. Организации с подобными функциями у нас нет.

4. Научный журнализм. Газеты публикуют научный материал случайно, часто перевранный. Ни в «Правде», ни в «Известиях» нет грамотного журналиста, который бы мог самостоятельно составить интервью на научную тему. На мой вопрос, почему это так, мне ответили, что такому человеку не хватило бы работы. У ведущих английских и американских газет мне приходилось встречать очень хороших журналистов, с которыми разговаривать и приятно, и интересно, так хорошо они осведомлены в научных вопросах.

Осведомленность наших газет о научной жизни <...> у нас, а в особенности за границей очень слабая, неполная и носит случайный характер.

5. В школах у ребят не вырабатывается смолоду общего широкого научного интереса. Меня это поразило, когда я беседовал с преподавателями и читал лекции ребятам. Мне ясно, что и тут мы сильно отстали.

Итак, по этому краткому описанию видно, что мы очень отстали в работе по внедрению научных интересов в массы.

Тут нужно и легко сделать очень многое, если на этом сосредоточить внимание. Ясно, что интерес в массах к науке не только нужен для того, чтобы создать атмосферу для научной работы, но он будет иметь колоссальное значение и по целому ряду других причин. Даст возможность отбора ученых из более широких масс, повысит сознательность в работе рабочего и крестьянина, разовьет изобретательность и т. д.

Поэтому я решил поставить этот вопрос перед Вами, так как считаю его кардинальным и требующим сугубо принципиального решения.

Я уверен, что если в ближайшие годы удастся поднять интерес к науке в массах, то появится энтузиазм у научных работников. Они станут частью страны, они будут горды своей советской наукой, они возьмутся сами за ее организацию, изживут все организационные болезни, и правительству, руководя наукой, придется подтягивать вожжи, как у хорошего рысака, а не стегать кнутом клячу, как это делается теперь.

По существу своей организации, в Союзе ничто крупное не может быть жизненно, если в это не завлечены массы. В этом, конечно, и есть основная сила Союза. На ранних ступенях развития социализма в стране это, конечно, временно задерживает развитие некоторых областей искусства и науки, интерес к которым нужно предварительно поднять и воспитать в массах, чтобы они сознательно приняли в них участие.

Поэтому надо энергично взяться за эту работу, чтобы ускорить процесс, а то у нас не будет здоровой науки. А это значит, что в технике, агрикультуре и пр. мы не сможем самостоятельно мыслить, развиваться и идти вперед.

Без заранее развитой науки мы будем обречены на подражательный характер нашего технического развития на время куда дольшее, чем это необходимо.