Книга рассчитана на широкий круг читателей

изведение искусства выливается из внутреннего продуктивного движения художника. Оно - произведение искусства настолько, на­сколько это движение воплотилось в нем, и вместе с тем нечто со­вершенно иное, чем, например, кусок мрамора, в виде которого оно существует в мире осязаемой действительности, чем форма, являю­щаяся продуктом опыта в этом мире. Таким образом, человек, лю­бимый другим, принадлежит в этом отношении к совершенно новой категории бытия. Он - произведение любви, все равно, взяты ли ка­чества, из которых он состоит в представлении любящего, из его простой действительности или они прямо фантастичны. Это обстоя­тельство указывает на то, что банальная очевидность - а именно, что боги суть продукты религиозного настроения- должна занять место в кругу более обширной и, как мне кажется, не такой уж не­сомненной связи. Вступление в сферу действия некоторых фунда­ментальных душевных сил и импульсов означает, что они создают себе предмет. Значение предмета этих функций (любви, искусства, религиозности) есть только значение самих этих функций и ничего более. Каждая из них вводит свой предмет в собственный мир, де­лая его, следовательно, своим. Поэтому совершенно безразлично, существует ли вообще содержимое, сочетающееся в этой особой форме, или нет: они, во всяком случае, теперь делаются новыми об­разами с собственным правом на существование. Если религиозная потребность воспринимает указанные социологические факты, если отношение отдельного лица к индивидам высшего порядка, или к общественному целому, или к идеальным нормам последнего, или к символам, в которых концентрируется групповая жизнь, - если, по­вторяю, все это принимает тон, который мы называем религиозным, подобного рода обстоятельство с функциональной стороны - та же творческая деятельность его души, которая имеет место и в «рели­гии». С помощью всего этого он так же заполнил мир своих религи­озных импульсов, как на молитве Богу; лишь с той разницей, что в последнем случае эта функция, по-видимому, отчетливее пульсиру­ет сама в себе, так как она не восприняла материала, уже получив­шего другое назначение. Но в том принципе, с выработкой которого мы здесь имеем дело, это не составляет никакой разницы. Предме­ты религиозности как таковые встречаемые человеком в пределах определенных социальных отношений, - настолько же продукты его благочестия, насколько это справедливо относительно трансценден­тного. Здесь, если только не вообще, приходится оставить нерешен­ным вопрос, существовали ли уже наперед исторически отношения этого рода, чтобы затем путем абстракции и возвышения указанно­

го религиозного элемента в чувстве заставить религиозность как его абсолют вылиться в трансцендентное; или же справедливо то, что таковые чувства и тенденции, направленные на бытие вне нашего «я», свободно витают, будучи заложены в нас чисто функционально и независимо от своей применимости в отношении ближнего и соци­альных форм, создают себе сами объект, которым они оказываются в состоянии удовлетвориться. То познание, к которому мы здесь стремимся, совсем не имеет отношения к исторической последова­тельности времен; оно носит исключительно материальный харак­тер: в целом комплексе душевных отношений индивида к другому или к группе индивидов религиозный мир совершенно таким же об­разом имеет свой удел, как он находит его в более ясных и чистых явлениях религии в обычном смысле этого слова.

ГЛАВА III

Если начать теперь прослеживать по отдельности рассмотрен­ные до сих пор лишь издалека аналогии социального и религиозного поведения, становится ясным, что я разумею под аналогией: не слу­чайное сходство независимых друг от друга явлений, но единство в той или иной душевной категории, которая один раз до конца себя обнаруживает на материале человеческих взаимодействий, другой раз - и притом не преобразуя, а непосредственно созидая - прояв­ляет одни и те же импульсы на совершенно самобытных образова­ниях. Имманентность одних, трансцендентность других явлений суть только различия материала (и, так сказать, его распорядка) - материала, схватываемого основной функцией религиозности. Рас­смотрю сперва веру, которую принято считать существенным и спе­цифическим элементом религии, ее субстанцией и для познания ко­торой прежде всего необходимо отграничить ее от того, что называ­ют верой в теоретическом смысле. Вера в интеллектуальном смысле стоит в одном ряду со знанием, просто как низшая ступень его, она есть приятие истины на тех же основаниях, на которых мы утверж­даем свое знание, лишь с разницей в силе, количественной разни­цей. Так, метафизические или теоретико-познавательные исследо­вания могут привести нас к тому, что существование Бога призна­ется нами как вероятная и при некоторых обстоятельствах даже не­обходимая гипотеза. Тогда мы верим в него, как верят в существо­вание светового эфира или атомистическую структуру материи. Не­посредственно же мы чувствуем, что когда человек религиозный го­

ворит: «Я верую в Бога», под этим подразумевается еще нечто дру­гое, чем известное признание его существования как истины. Этим сказано не только то, что существование это, хотя и не строго дока­зуемое, все же признается: нет, этим обозначается определенное внутреннее отношение к нему, чувство преданности по отношению к нему, направление жизни в соответствии с ним. Убеждение в его су­ществовании, как и в какой-либо иной реальности, - только одна сторона или теоретическое выражение для того субъективного со­стояния души, которое непосредственно подразумевается под сло­вами, что веруют в Бога. Содержащийся в этой формуле строй ре­лигиозной души есть тот родник, из которого, несмотря на все дока­зательства или вероятности противного, постоянно вновь происте­кает теоретическая вера в существование Бога.

Своеобразным толкованием такого значения «веры» служит да­льше то обстоятельство, что и между людьми существует взаимоот­ношение с тем же именем. Формула «мы верим в кого-либо» и здесь не должна означать, что мы верим в существование данного лица; не подходит здесь и более близкое определение, в чем же, собствен­но, состоит наша вера в другого или относительно него. То выраже­ние, что мы попросту «верим в кого-либо»: дитя - в родителей, под­чиненный - в начальника, друг - в своего друга, отдельный чело­век - в свой народ, влюбленный - в свою возлюбленную, поддан­ный - во властителя, - этим выражением обозначается совершенно специфический психологический факт. Вера в действительность от­дельных качеств в таких предметах нашей веры является лишь своего рода расчленением или следствием этого основоположного отношения, знаменующего собою настроение всего человека по от­ношению к другому. Разыгрываясь в области, стоящей по ту сторо­ну вопроса о доказательстве и опровержении, такая вера в человека бесчисленное число раз переживает бесследно в величайшей степе­ни обоснованные с объективной точки зрения подозрения, когда яс­но до очевидности, как недостоин тот, в кого верят. Это и есть рели­гиозная вера, выступающая здесь в отношении человека к человеку. Вера в Бога есть именно эта направленная вовне субъектом его при­надлежность, освобожденная от своего эмпирического предмета и своих относительных размеров, из себя одной создающая свой объ­ект и доводящая его поэтому до абсолютных размеров. Социологи­ческая и трансцендентная форма этой веры имеют аналогичные по­следствия прежде всего для самого субъекта.

Справедливо подчеркивалось, какую силу и какое спокойствие,

какую нравственную устойчивость и какое превосходство над око­вами низменной жизни приносит с собой вера в Божественное, со­вершенно независимо от объективной действительности ее предме­та. Вера и есть именно такое состояние души, которое, правда, со­прикасается со вне ее стоящим, но владеет этим касательством как внутренним признаком, ему самому свойственным. Хотя душа по­черпает в самой себе силы, позволяющие ей подняться, но благода­ря тому, что она заставляет их проходить через точку веры в Бога, они приобретают более концентрированную и продуктивную фор­му; она противопоставляет свои силы себе самой и вследствие этого, а также благодаря обратному поглощению их в этой форме она мо­жет дать им дорасти до обычно недостижимых ценных результатов. Этот оригинальный и целесообразный распорядок, к которому вера в религиозном смысле клонит проявления душевной энергии, может также установиться, когда эта вера направлена человеком на чело­века. Вера в известного человека, хоть и не оправдываемая с объек­тивной точки зрения, имеет огромное преимущество оживлять и со­бирать воедино в нашей душе многое такое, что иначе осталось бы неосознанным или недеятельным. Известный человек утешает нас, выставляя банальные доводы, но мы верим, что он говорит самое лучшее и правильное, и этим самым он извлекает из нашей души то, что в действительные моменты утешения лежит в ней скрытым. Он поддерживает нас в горе половинчатыми и ложно направленны­ми средствами, но так как мы верим в эту поддержку, мы и в себе самих обретаем новое мужество и силу. Он доказывает нам что-ли­бо с помощью плохих аргументов, но так как мы теперь принимаем это за истину, в нашем сознании выступают само собой действите­льно доказательные доводы. Конечно, мы часто украшаем того, в кого верим, только собственными драгоценными качествами; но ока­зываемая нам услуга с его стороны состоит в том, что мы вообще выкапываем эти наши сокровища. Наконец, есть собирательная форма того же образца: вера человека в себя самого. В этом случае становится всего очевиднее, что все отдельные разновидности со­держания веры суть только комбинации, с помощью которых отде­льные случаи реализуют основное настроение души. Когда мы ве­рим в другого человека или в Бога, это означает, что беспокойство и неуверенность, чувствовать которые наш общий удел, направляясь именно на эти существа, уступили свое место твердости: представ­ление о них - успокоительное средство при колебаниях души в ту или иную сторону, а что мы в отдельном случае «полагаемся на

них», так это есть проектирование того чувства уверенности, кото­рое характеризует наше душевное состояние благодаря воздейст­вию их образа. Как раз такое же значение имеет вера в нас самих: основанные в конечном счете на чувстве нашего «я» спокойствие и уверенность ясно выражены в том представлении, что это наше «я» при всякой встреченной им обстановке будет победоносно выдержа­но и проведено. Вера в Бога и вера в себя самого благодаря тождест­венности основного тона душевного расположения в том и другом случае придают человеку часто совершенно одинаковую жизнера­достную уравновешенность, одинаковое доверие к будущему, оди­наково легко заменяют только что поверженного во прах кумира но­вой надеждой. Итак, вера в себя самого, на сколь многие ложные пути она ни вела бы нас и как бы дорого она ни продавала нам само­чувствие, опережающее наши действия, все-таки заключает в себе такие же элементы целесообразности, что и вера в других. Сколь много мы можем лишь потому, что мы верим, что в состоянии это сделать; как часто дарование развивается до крайних своих преде­лов только благодаря тому, что, на наш взгляд, эти пределы поло­жены еще гораздо дальше; как часто кто-либо из нас поступает при случае подобающим образом из-за известного «noblesse oblige»¹⁹ - поведение, на которое его уполномочивают отнюдь не его личные качества, а исключительно его вера в эти качества. Практическая вера является для души основным тоном ее расположения, социо­логичным по самой своей сути, т.е. проявляющим себя на деле как отношение к существу, противостоящему нашему «я». Возможность этой веры для человека и по отношению к себе самому покоится на его способности расщепляться на субъект и объект, противопостав­лять себя себе же, как и третьему лицу, - способности, которая не находит себе аналогии ни в одном из известных нам явлений мира и служит основой всего нашего образа мышления. То, что последст­вия веры в наше «я», в другого, в Бога столь родственны между со­бой, просто вытекает из того, что все они по своему социологическо­му объекту лишь различные выражения одного и того же душевно­го настроения.

Еще вполне не исследовано, какое, собственно, социальное зна­чение имеет эта религиозная вера помимо ее индивидуального зна­чения; но для меня ясно, что без нее общество, каким мы его знаем, не существовало бы. Наша крепкая вера в какого-нибудь человека