Книга выпущена по инициативе и при поддержке Общественного фонда им. Т. Океева. В издании использованы фотографии из архива фонда и семьи. Общая консультация Океевой Азизы

Однако инициатором ретроспективного показа фильмов Толомуша Океева «Кыргызское чудо сквозь призму лет» из цикла «Наша классика» и «круглого стола» «Толомуш Океев: феномен времени, места или личности?», посвященных шестидесятипятилетию мастера, был не сам режиссер, а Конфедерация союзов кинематографистов, Госфильмофонд России, НИК киноискусства, правление Центрального Дома кино. Но атмосфера традиционных вечеров памяти, несмотря на присутствие живого и вполне жизнерадостного виновника торжества, все-таки ощущалась. И особенно в состоявшейся вскоре после московского чествования, но уже в Бишкеке, пространного телеинтервью, взятого у Толомуша корреспондентом КТР программы «Замана».

У тележурналистики, если вспомнить «Красное яблоко», «Золотую осень», наверное, был особый счет к режиссеру Окееву, потому что прежде всего прозвучал вопрос о том, что почувствовал режиссер при просмотре своих фильмов прошлых лет. Толомуш понял вопрос и ответил с присущей ему прямотой:

– Конечно, иные фильмы отечественного производства того времени невольно вызывают чувство неловкости, и не только по причине их низкого профессионализма. Политическая ангажированность, конъюнктура, буквальное, поверхностное следование идеологическим установкам – вот что часто прежде всего выходило на первый план, оттесняя и подавляя собственное видение художника. Но я могу спокойно сказать, что мне не стыдно было за свои фильмы: я делал только то, что мне нравилось, и так, как я это видел.

– Что это за название, что за организация, которая столь горячо вас чествовала – Конфедерация союзов кинематографистов стран СНГ и Балтии?

– Это не просто название. Это правопреемница Союза кинематографистов СССР, причем активно действующая. Изо всех сил поддерживающая если не административный, то, во всяком случае, духовный статус-кво творческой дружбы кинематографических союзов. С развалом Советского Союза все прочие творческие союзы практически оказались в полнейшей изоляции друг от друга, тем значимей та роль, которую играет Конфедерация по поддержке очагов творчества, особенно в таких небольших республиках, как Киргизия или Таджикистан. И если когда-нибудь возникнет обновленный Советский Союз, то он должен в своей деятельности брать пример с Конфедерации – объединения равноправных и независимых на основе общего стремления к развитию жизни, достойной каждого человека.

– Состоявшаяся в Москве ретроспектива фильмов Толомуша Океева «Кыргызское чудо сквозь призму лет» невольно вызывает вопрос: может ли это чудо повториться?

– Чудо бывает только раз, как и любовь, – ответил Океев. – Но надежды терять нельзя. Встанет на ноги экономика, пойдет вперед – будет и песня. Только этим надо заниматься и не от случая к случаю в расчете на лучшие времена... А у нас, так сказать, во имя экономии средств не только кино, но и вся культура была переподчинена Министерству народного образования. В результате этого административного эксперимента все работники культуры оказались на задворках внимания общества. Народное образование – и без того сложнейший фронт работы для ограниченного в своих материальных и организационных возможностях министерства, а дополнительная ноша в объеме национальной культуры оказалась для него и вовсе не подъемной, как бы ни менять руководство этого министерства.

У верблюда – два горба. У маленького Кыргызстана – тоже два горба. Это наши горы, и наша национальная культура, наиболее выдающейся вершиной которой является эпос «Манас». И я считаю, и я хочу быть услышанным, пусть не министерство, но комитет по культуре в стране должен быть, чтобы эта структура не на уровне общих фраз, а с позиций прямой заинтересованности и практического участия работала бы во всех сферах духовного наследия и духовного, художественного творчества нашего народа...

– Толомуш Океевич, вы с понятным увлечением говорите о необходимости развития кинематографа. А вы уверены, что кино как искусство так уж необходимо нашему человеку? Разве пустующие, запущенные кинотеатры не свидетельствуют не только у нас, но и во всем мире об обратном?

– Не свидетельствуют, – с уверенностью ответил Толомуш. – Сейчас в наиболее развитых странах мира наблюдается возврат к кинотеатрам. Людям надоело смотреть в персональный «ящик», возрождается понятие кинотеатра именно как театра, со всей его атмосферой общего действа, с общением людей, с живым, мимолетным обменом мыслями по поводу увиденного, с переживаемыми вместе горестями и радостями, слезами и смехом. Реконструируются старые кинотеатры, создаются новые, оснащаются новейшей техникой, мебелью, а неизмеримо возросший уровень сервиса все больше делает кинотеатр популярнейшим местом выхода человека «на люди», средством преодоления человеческого одиночества, разобщенности, некоммуникабельности. Многое в этом плане начинает делаться и в России. Нас же пока не хватает и на элементарную побелку зданий. И, конечно, одна из главных проблем – репертуарная. Под лозунгом так называемой демократизации жизни государство полностью отдало кинотеатры на откуп духовному наркотику – коммерческому кинематографу с его оголтелой пропагандой насилия, низменных страстей, наживы и вседозволенности. Нравственно сложившийся человек сам в состоянии отторгать от себя эту крайнюю степень распада массовой культуры, но неискушенные молодые люди часто принимают такие, с позволения сказать, «произведения» за откровения художника, получая такую дозу антигуманистического облучения, что со временем сами становятся моральными уродами, отморозками, как их метко называют в народе...

– Есть ли сегодня талантливая молодежь?

– Пока есть земля, есть и таланты. Правда, не всегда и не каждый может реализоваться. Но это тема настолько большая, требует отдельного разговора, да и не одного.

– Сколько лет вы будете еще жить за границей?

– Сколько Бог даст. Да я и не живу там все время. А сейчас буду жить в Москве, предстоит очень большая работа: проект под названием «Мост». Формально он посвящен пятисотлетию установления дипломатических отношений между Россией и Турцией, а по сути, – проблемам евразийского единства, и не только в формате Россия – Турция, но и всех тюркоязычных стран, исторически являющихся мостом между Востоком и Западом...

Когда-то, еще в студенческие годы, Толомуш выписал понравившиеся ему слова Александра Довженко, считавшего, что если кинорежиссер снимает фильм о народе, он должен мыслить с позиций большого государственного деятеля. В своем интервью кыргызскому телевидению, оказавшемся, по сути, последним публичным выступлением кинематографиста перед своим зрителем, Толомуш и предстает не только как кинорежиссер, но прежде всего как крупный государственный деятель:

«...В этом плане мы жизненно нужны друг другу. Это моя позиция. Я верю в будущую интеграцию наших стран. Европе мы не нужны. Арабскому миру не нужны. Китаю – ну, может быть, лишь в качестве закуски. Двадцать первый век – век толерантности. Маленькая Киргизия, затерявшаяся в своих горах, без России не имеет будущего. Интеграции наших стран, наведению мостов в самых различных сферах жизнедеятельности мы и хотели бы посвятить свой труд, тринадцать серий его цикла. В заключение я хотел бы обратиться к своим соотечественникам.

Все свое творчество, все тридцать пять лет работы в кинематографе я посвятил своей родной Киргизии, ее горам, ее народу. Я немолодой человек, я достаточно поездил по миру, а последние десять лет работал на дипломатическом поприще. Мне есть что и с чем сравнивать, что сказать. И сегодня, не в самые простые для моей страны времена, я хочу пожелать людям, и особенно молодежи, главное: стойкости, веры в свои силы, в свой труд. Главное – работать. Только работа приблизит к нам то будущее, о котором каждый из нас мечтает. В истории кыргызов были и несравненно более драматичные страницы, но народ выстоял. Я верю, что так будет и впредь»...

Не случайно так явственно звучат в этом обращении к соотечественникам мотивы исповедальности и заповедальности.

Не менее важны для всестороннего понимания личности Толомуша Океева и материалы упомянутого выше «круглого стола», опубликованные в международном научно-образовательном журнале «Центральная Азия и культура мира», в его спецвыпуске № 3 за 2002 год, посвященного памяти Толомуша Океева. В этот выпуск наряду с выступлениями на «круглом столе» вошли и статьи, специально написанные для этого выпуска. Хочется выделить статьи киноведа Неи Зоркой, когда-то читавшей лекции на курсах, на которых учился Толомуш, кинодраматурга Талипа Ибраимова, дипломата Иманалиева, драматурга Мара Байджиева, дипломата Н.Кемелбаева, писателя Абиша Кекилбая улы, Жумаш Океевой. Не менее интересны и выступления участников «круглого стола».

«Дорогие друзья, коллеги, – открывал тот памятный «круглый стол» киновед Валерий Фомин, – сегодня мы продолжаем замечательное дело... Но лично у меня особенно большой праздник, особенно желанный «круглый стол», посвященный творчеству режиссера Толомуша Океева...

Я посмотрел «Небо нашего детства» после очень, очень большого перерыва и не по памяти, а вот уже сейчас, на новом витке истории, вместе со зрителями убедился в том, какое это потрясающее, живое, настоящее кино: глубокое, умное, страстное, темпераментное...

Хотя там, безусловно, могут быть локальные недоработки. Но по каким-то программным установкам или главному результату, это такое кино, которое необходимо сейчас. Его нет, и, может быть, поэтому так живо и остро его воспринимали сегодняшние зрители»..

В своем выступлении Океев прежде всего поблагодарил сотрудников конфедерации, и в частности «своего старого друга, но не старика» Рустама Ибрагимбекова, – всех, устроивших для него «такой праздник общения».

«Многие фильмы я и сам давно уже не видел, потому что находился, как говорит Олжас Сулейменов, «в турецкой берлоге»... И меня волновало, - говорил Толомуш, - поймет ли нас молодежь... У них своя «песня», своя жизнь, свое видение. Мы все-таки люди прошлого века, мои фильмы тоже из прошлого века. И я был счастлив, что они поняли, приняли и кричали «браво»... Нам выпали годы перестройки, разрушения, обретения свободы, самостийности. (Китайцы так проклинают: жить тебе в период перемен). Вот мы и живем во времена перемен. Все шесть лет работы послом в Турции, в Израиле, в бюрократической клетке, – для кого-то, наверное, это счастье, – для меня это были годы рабства, честно говоря...

Стоит привести и далее стенограмму этого «круглого стола»:

Р.Ибрагимбеков: «Мне кажется, есть смысл рассмотреть эту ретроспективу не только как дань уважения тому, что сделал наш друг и коллега на протяжении своей жизни, а как некий факт сегодняшнего кинематографа. Потому что в замечательных рассуждениях Неи Зоркой отмечено совершенно точно, что восточное кино, которое является предметом восторга во всем мире, было сделано здесь, зачато здесь, и вот теперь оно так потрясающе расцветает и получает признание во всем мире. И в этом смысле фильмы Толомуша, мне кажется, могут быть тем камертоном, необходимым молодым художникам или немолодым художникам с тем, чтобы выйти на позиции серьезного искусства...

Весь опыт наших ретроспектив показывает, что есть огромный зрительский интерес к тому, что было сделано тогда и что делается сейчас в разных национальных кинематографиях... И мне представляется, что начинать надо как раз с таких высоких образцов, какими являются фильмы нашего дорогого Толомуша Океева».

Э. Лындина: «Я вчера очень волновалась, как пройдет наша картина, потому что «Красное яблоко» – вне всего того, что сейчас происходит в кино: вне этой драматургии чудовищной, вне всех кровавых потоков, киллеров и прочего. Люди уже истосковались по нормальному, человеческому кино, по героям с нормальными человеческими отношениями. И, когда я уходила, молодые просто подходили и говорили: как хороша эта картина о любви, о несчастной любви. То есть, может быть, нужно студентам ВГИКа что-то такое показать и объяснить им, что было и другое кино... Может быть, это их тоже подвигнет на что-то»...

И. Шилова: « ...Океев начинал свое творчество, в каждой картине находя ключ, которым можно открыть сегодняшний мир... Если бы сегодняшнее кино вспомнило, как начинал Толомуш, оно наконец нашло бы то, с чего можно сделать первый шаг. А потом оно, может быть, уже пошло бы той жизненной тропой и попробовало не реанимировать былое, а взять из былого все, что может быть уроком не для отдельных художников, а для киноискусства в целом».

Х. Нарлиев: «... На днях мы сидели с Толомушем и говорили: если бы не Советская власть, если бы не кино, которое он вдруг узнал... Наш прекрасный, остроумнейший Толомуш был бы хорошим юмористом в каком-нибудь аиле, а больше он никуда просто физически, наверное, и не мог бы выйти... Я хочу привести один пример, анекдот такой. Из песков туркмен уехал в город, а когда вернулся, старики окружили его и говорят: ну расскажи, что ты там видел?

– Вы знаете, я ходил по городу. Там все дома на одно лицо. Все улицы, по которым я ходил, они все тоже на одно лицо. И так это неинтересно, другое дело наши барханы: у каждого свое лицо...

Вот для того, чтобы уметь видеть отдельное, особое «лицо» каждого бархана, надо родиться таким, каким родился Толомуш. И у него по праву такое оружие, такая возможность, как кино»...

А.Мустафин: «Я просмотрел все четыре фильма, и мне стало грустно. Грустно потому, что мало кто знает о существовании этих фильмов, хотя прошло всего 15 лет. Рустам, мы готовы поддержать вашу идею. И не просто теоретически... Тем более, что сейчас это нужно как воздух... Я говорю так потому, что видел зал, наблюдал за теми, кто выходит из зала после просмотра фильма. Я приходил с одной певицей. О ней можно сказать то же самое, что говорил уважаемый Толомуш о горожанах: «человек, выросший на асфальте»... Я видел ее слезы. И тогда я подумал, что не каждый художник может заставить человека так воспринимать»...

Д.Худоназаров: «Я был свидетелем встречи Леонида Гуревича и Толомуша у меня дома, имел легкое прикосновение к их чувствам и мечте. Жаль, что Леонид ушел от нас таким трагическим, неожиданным образом.

Я на секунду представил себе (чудовищная мысль пришла), что такой личности, как Толомуш Океев, нет вообще. Лично для меня это была бы жуткая беда, потому что я не встретился бы с тем удивительным миром, который меня сопровождает на протяжении всех этих лет с момента просмотра фильмов «Это лошади», а потом и «Небо нашего детства»... То, к чему Толомуш прикоснулся своим творчеством, это то, что волнует человека всегда, повторяю, от рождения и до смерти. И потенциал, который заложен в нем, он громадный. И я молю Бога, чтобы хоть частица этого потенциала была реализована в проекте, который сейчас задуман Мастером».

В.Рузин: «Россия – такая страна, что у нас поэт – больше, чем поэт, писатель – больше, чем писатель, и так далее... Вот мы имеем яркий пример того, когда не только для своей родины – Кыргызстана, а для всей страны, для бывшего Советского Союза, режиссер – больше, чем режиссер. Его художественное послание, которое он выразил в своем творчестве, – это послание новым поколениям навсегда. Этот вклад в мировую культуру был создан Толомушем Океевым на русском языке. Сегодня, когда существуют проблемы с русским языком в некоторых республиках бывшего Советского Союза, мы должны обратиться к русскому языку, как к общему нашему культурному достоянию, которое сделало вклад Океева доступным всему миру».

Н.Зоркая: «Будет непростительно, если мы не вспомним великого актера, который в жизни и творчестве Толомуша Океева сыграл огромную роль – Суйменкула Чокморова, безвременно от нас ушедшего... Когда я смотрела «Лютого», «Красное яблоко», я еще раз подумала: кто такой Юл Бриннер рядом с этим типажом? Типажом потрясающим. Поэтому мне хочется, чтобы мы почтили его память»...

В.Теличкина: «... Конечно, прошлое великолепно у Толомуша... Но беда каждого творческого человека и даже, может быть, его трагедия в том, что бывшие заслуги не гарантируют тебе заслуг в будущем. Так вот, мне очень хочется пожелать, чтобы все творческое, что ожидает Толомуша, было бы достойно его самого, его прошлого»...

О.Агишев: «Это человек, которому не надо идти в народ. Он сам – народ. Он народность. Для меня вообще наше среднеазиатское кино началось, когда я увидел «Небо нашего детства»; это было небо моего детства. Хотя никакого отношения к картине не имею. Но это было настолько точно, настолько проникновенно!.. Одновременно краткий и афористичный, ему, которому не нужно иметь в кармане записную книжку, многое очень отчетливо запоминается. Его умение «приложить» без сантиментов все, что нужно, – этому стоит многим из нас поучиться»...

В.Фомин: «Самым большим воспоминанием и самым большим подарком моей киноведческой судьбы является идея, пришедшая ко мне в конце шестидесятых: написать пьесу о режиссерах, которые на моих глазах вставали на ноги. Это было безусловно потрясающее поколение. Там было из кого выбирать: от Тарковского до Параджанова. В чем вся прелесть? Про фильм каждый напишет, придет, посмотрит... А вот понаблюдать, как они снимают: ведь если фильмы получаются разные, то, наверное, сама методика работы у каждого своя. Какая? Никто этого не знает, а я вот, такой молодец, поеду, посмотрю и обо всем потом напишу... И действительно была такая наглая заявка, ее в издательстве приняли, и я начал работать.

Когда я приехал на Иссык-Куль, мне особенно повезло. Я попал на «Лютый» – одну из самых моих любимых картин в мировом кино. Я увидел, как Толомуш его снимает. Это были потрясающие впечатления от земли, от людей, от Суйменкула Чокморова, просто великого человека, от оператора Кыдыралиева, который не только снимал хорошо, но и великолепно играл на комузе, от всего того, что там было. А поехал я ради возможности написать простенький, на семь страниц, репортаж для «Советского экрана». А вернулся с такими чувствами! Все чистосердечно описал, «вулканически», и появилась резолюция главного редактора (Толомуш это знает): «За этот репортаж режиссера надо отдать под суд». Точно под суд надо было отдавать, потому что все, что там происходило, не вмещалось ни в какие привычные советские «ворота». До Толомуша я уже был на разных площадках: у Ершова, Панфилова, у Щукшина, Лотяну, Ильенко, – да и на Иссык-Куль я приехал прямо от Мансурова, который снимал «Тризну», так что мне было с чем сравнивать. И я увидел: у Толомуша и кино особое, и съемки совершенно особые. Он был, вы знаете, словно какой-то праотец, который создавал землю, создавал леса... Там ничего не было приспособлено для съемок. Создавался целый зоопарк – дюжина волков разных возрастов. Они все переболели чумкой, ни один волк не слушался, беркуты не так летали, лисицы не так убегали от беркутов. Это, казалось, невозможно организовать и снять в тех условиях. Толомуш на глазах буквально все это лепил»....

Как это происходило – можно судить по «вулканическому» очерку В.Фомина «Толомуш Океев: «Кино – это не диетическая столовая», вошедшего в книгу «Пересечение параллельных», изданной в Москве, в 1976 году.

«Волков на площадку!» – гремит команда Океева. Голос его звучит уверенно и твердо, хотя сам он сейчас отлично понимает: идет на колоссальный риск. Снимается один из самых сложнопостановочных эпизодов фильма «Лютый» – ночное нападение волков на отару, которую охраняет восьмилетний мальчик Курмаш. Он один, он защищает овец только выхваченными из костра головешками. Выпущенные из-за невидимой в темноте сетки волки врываются в загон, рвут первого, не успевшего увернуться ягненка и, обезумев от запаха крови, в любое мгновение могут броситься на мальчугана, вставшего на их пути. И хотя в укромных местах сидели с ружьями в руках лучшие охотники из окрестных сел, готовые в случае чего защитить маленького артиста, даже сам Океев не выпускал из рук боевой винтовки, – опасность для малолетнего пастушка во время съемки этого эпизода была в возникшей суматохе более чем реальной, что, впрочем, и придавало кадрам зловещую убедительность. Съемка, однако, никак не складывалась, происходили одна за другой какие-то накладки, то у осветителей, то у пиротехников, то Камбар Валиев, исполнитель роли мальчика, в суматохе обжигает руку, ему надо делать перевязку, волки окончательно свирепеют, выходят из повиновения, они рвут овец не там, где требуется по разработанной накануне мизансцене, персонал растерян, нависает угроза срыва съемки...

И тут, перекрывая шум, ругань, слышится сверху спокойный, чуть насмешливый голос Океева:

– Братцы, что вы нервничаете? Волки нам двух овец на ужин подарили. Отличный бешбармак сварим! Спокойнее! Сейчас мы им еще одного барана вручим. Выберите им там повкуснее. А то они, черти, торопятся, хватают, что попало!..

Неожиданная шутка – фирменное оружие Океева против любых невзгод – срабатывает самым эффективным способом... И вот уже как по маслу идет план за планом. Как вдруг сразу многое прояснилось, и не только в том, как Океев снимает, но и перестала существовать загадка его вроде бы столь гладкой кинематографической судьбы...

Чтобы хорошо работать в кино, наверное, мало одного таланта. Надо иметь еще и особый характер. Такой характер у Толомуша Океева есть... Он дерется… У него – характер бойца»...

Не мог Валерий Фомин удержаться и не вспомнить об этом эпизоде и на заседании «круглого стола», где он назвал Толомуша режиссером «абсолютно таранного типа». В подтверждение своего определения привел мало кем замеченный случай, происшедший в Госкино СССР на просмотре картины, когда небезызвестный всем кинематографистам глава редколлегии Павленок уже на второй части достаточно громко захрапел. «Потрясающе серьезная картина, а тут в зале смешки, смеются над начальником – редактором. И Толомуш... ногой как даст этому Павленку под столом. Тот встрепенулся, а Толомуш наклоняется к нему и говорит: «Сейчас пойдет самый важный эпизод». Человек удивительного диапазона. Океев – это глубокое, по-настоящему народное кино о трагической истории. Никто, к примеру, так не показал коллективизацию, как это сделал Толомуш в фильме «Поклонись огню». Памятник коллективизации – именно в том эпизоде, где вывозят раскучаленных из села. Это ведь потрясающая сцена! Как она могла пройти? Да еще и многое-многое другое...

«Меня просто душат воспоминания, – словно извиняясь за свое столь долгое выступление, говорит Валерий Фомин, но тем не менее продолжает, – в нашем кино произошла очень серьезная драма, которая до сих пор не разрешена. Она случилась в «оттепель», когда кино очень мощно и быстро стало развиваться во всех направлениях. И именно в этот самый счастливый плодотворный период наше кино раскололось на сложное, авторское, проблемное, серьезное – это один ряд. И второй – плебейское кино. И, естественно, двигаясь в сложности и набирая какие-то обороты, пытаясь разговаривать о вещах действительно сложных, о которых наше отечественное кино никогда не говорило, оно переусложнилось, зашло в тупик. Один из немногих, кто противостоял этой тенденции, сидит перед нами. Он ведь тоже мог все рафинировать, усложнять... Не стал. Наоборот, вся энергия его картин направлена на то, чтобы вот все сложное, бездонную глубину жизни свести к очень простым, ясным, доступным вещам.

Ему это удалось сделать... И если Толомуша сравнивать с теми, кто этой дорогой шел, то, конечно, с Шукшиным, который так рано сошел с дистанции. Они, в моем представлении, люди очень и очень близкие, оба – от сохи, от земли. Выйдя из этого мира в высокопрофессиональную культуру, они сохранили запах земли, цену ее, народа, всего, что связано с первичным слоем жизни, не потеряв этого на экране»...

Б.Бедюров: «Я за этим «круглым столом» человек, конечно, неизвестный. Я представитель и самого отдаленного, и самого обделенного народа, а именно – народа алтайских тюрков. Их можно по праву называть алтайскими кыргызами, алтайскими татарами, горными казахами, и все это будет в полной мере справедливым.

Мы и в советский период были внутренним народом России, мы были обделены вниманием и заботой. Естественно, у нас никакого национального кино в ту пору быть не могло, а сейчас – и подавно, мечтать об этом не приходится. Поэтому то, что я участвовал два дня в ретроспективном показе фильмов Толомуша Океева, это был, признаюсь, настоящий праздник для души. Хотя меня в то же время охватывала очень большая печаль, что такой крупный художник, находясь в расцвете сил и таланта, вынужден столько лет исполнять функции полпреда своей республики на берегах Босфора.

Безусловно, мы, художники, не по должностному своему назначению были, есть и всегда будем настоящими полпредами своих народов и своих республик. Но когда говорят, что нет средств для кино, для науки, для литературы, для образования, тогда задаешься вопросом, а для чего, собственно, нужна эта государственность, для чего нужны все эти суверенитеты и прочие формальные атрибуты, когда не будет самого главного и самого дорогого – того, что составляет нашу сущность и нашу субстанцию?

Вот о чем я думал в эти дни, когда смотрел фильмы Толомуша Океева. Тут все было сказано замечательно, но я думаю, что эти фильмы сегодня мы уже смотрели с высоты нашего времени, другими глазами. Они сегодня стали еще более пронзительными, еще более актуальными, чем раньше»...

Т. Океев: «Мы сейчас живем в разных странах, у нас разное положение. Живем, кто хорошо, кто плохо. Но все с тоской по нашему Союзу, который глупо разрушили, даже не оглядываясь на методы китайцев. Мы перешли из одного состояния в другое. Это извечная глупость наших евразийцев – метаться из стороны в сторону, перекрашиваться то в демократов, то в радикалов.

Во время общей дискуссии, в течение всех многочисленных комплиментарных, взволнованных речей Толомуш сидел с непроницаемым выражением лица «монгольской национальности», как он любил в последнее время над собой подшучивать,словно речь шла о чем-то далеком от него и не очень приятном. Лишь иногда он позволял себе вклиниться короткой, уточняющей репликой, но тут же умолкал, то и дело вытирая вспотевший лоб скомканным платком, который, кажется, в течение всей встречи не выпускал из руки. Он, конечно, знал, что у него еще будет время взять реванш за это многотерпение, и ждал своего часа.

И этот час настал, когда поток желающих выступить иссяк и официальный квадрат «круглого стола» сменился на длинный, уставленный бутылками и закусками стол фуршета. Тут народу прибавилось, речи пошли эмоциональней, скоротечней, неожиданней, тон которым задал Ходжикули Нарлиев. Патриарх туркменского кино начал издалека, с семейного праздника, на котором собравшиеся родственники «обмывали» институтский значок и диплом двоюродного брата Ходжикули. Все пили за здоровье выпускника, говорили, какой он замечательный, умный и т.д. и т.п. Но тут слово взял второй двоюродный брат и сказал, что виновник торжества был заочником, сам решать присылаемые задачи не мог, а решал за него третий двоюродный брат, так что заочнику оставалось только переписать решение задания и отправить в институт. Неожиданно за эти работы заочник получил четверку и даже тройку. Недовольный такими оценками, он высказал претензии брату, но тот сказал, что этого не может быть, потому что он все решил на пятерку, поскольку является профессором и сам преподает в институте. Начали выяснять, в чем дело, и оказалось, что заочник не смог правильно переписать то, что за него сделал профессор...

«Так давайте выпьем, – сказал Ходжикули Нарлиев,– за настоящего дипломника, за Жумаш Окееву, за ее энергию, за ее помощь в большом и малом, за ее понимание и верность, без чего Толомуш ничего бы не сделал. А если в его фильмах, о которых мы сегодня так говорили, и есть какие-то недостатки, то они получились только потому, что Толомуш неправильно переписал то, что ему говорила Жумаш»...

Все засмеялись, задвигались, потянулись рюмками к Жумаш, неприметно стоявшей до этого у стены конференц-зала, и первым с ней чокнулся Толомуш, который и без этого замечательного тоста знал и при каждом удобном случае подчеркивал, что «Жумаш гораздо мудрей меня».

О том, что происходило в этот день на втором этаже московского Дома кино, можно судить по видеосъемкам, которые вел кто-то из сотрудников конфедерации и чья кассета имеется теперь в архиве Фонда имени Толомуша Океева. Жаль только, что фонограмма этого видеоматериала записывалась на слабенький микрофон видеокамеры и многие реплики, и даже целые байки тонули в общем «гур-гур» да в непрестанно вспыхивающих взрывах хохота собравшихся вокруг Толомуша почтенных конфедератов. И нет субтитров, из которых бы явствовало, кто именно произнес хотя бы эти, громко и ясно прозвучавшие слова: «Уважаемые коллеги, у нас принято говорить добрые, прочувствованные слова, когда человек уже ушел, когда мы со скорбными лицами произносим свои поминальные речи на кладбище и возлагаем цветы. Давайте скажем эти слова сейчас, при жизни. Давайте скажем: «Толомуш, ты большой, настоящий художник, то, что ты сделал, прекрасно и сегодня нужно людям как никогда».

Все, конечно, поддержали это предложение, звон дружески сдвинутых бокалов зазвучал еще громче, а «гур-гур» усилился, в котором уже безвозвратно утонули возникшие было мысли о бренности всего земного, о скоротечности этих минут. Все это седое, бородатое, лысое, изрядно потрепанное жизнью воинство словно забыло о времени, о делах, возрасте, словно возвратившись в свои студенческие годы, к вечерним посиделкам у костров киноэкспедиций, во времена беззаботного мальчишества, где не было ни званий, ни положения в обществе, ни гражданства, а было только то, что именно есть на самом деле.

А кто они есть на самом деле, напомнила на минуту завладевшая микрофоном Нея Марковна Зоркая, миниатюрная женщина вне возраста и претензий на какой-то особый, киношный «прикид», пронесшая верность советскому кино сквозь все бурные пертурбации двадцатого века. С неожиданной властностью рыкнув на громко веселящихся в дальнем углу, она сказала, что раз уж так случилось, что здесь собрались все те, кто для нее олицетворял советское многонациональное искусство, она хотела бы выразить вам, вам, вам (она указующе тыкала микрофоном в стоящих вокруг кинорежиссеров) свое чувство «безумной благодарности за все то, что вы сделали и делаете. Не то, что я вообще против западного кино, но я живу в определенной географии, в определенном культурном пространстве, и то, что мне нужно, я могу получить только из ваших фильмов, спасибо вам огромное»...

Искушенный телезритель напрасно бы вглядывался в лица собравшихся здесь кинематографистов, невольно пытаясь увидеть знакомых ему завсегдатаев различных современных ток-шоу и всяческих встреч с публичными людьми из мира кинофестивалей и презентаций. Ни тебе примелькавшихся на телеэкране Михалкова-Кончаловского, ни просто Кончаловского, при каждом удобном случае выступающего в роли единственного защитника отечественного кинематографа, ни крутых творцов бесконечных мыльных опер, все художественные откровения которых не заполнили бы и одной части даже весьма среднего прокатного фильма эпохи картин «Летят журавли», «Они защищали Родину», «Мимино», «Никто не хотел умирать», «Белое солнце пустыни». Как говорится, «чужие здесь не ходят». Здесь были только свои. По жизни, по творчеству, по истории некогда прекрасной и разоренной страны. Это и есть персональное выражение той драмы размежевания кинематографа, о которой говорил за «круглым столом» Валерий Фомин. И тут врывается чья-то реплика: «Но юбиляр сегодня все-таки только один. Толомуш, где стакан?». И к Толомушу тянутся разнокалиберные рюмки, фужеры, стаканы, и каждый хочет с ним чокнуться, что-то искреннее ему сказать, что-то дружеское услышать в ответ. И Толомуш все менее напоминал утомленного почестями сановного юбиляра, почтившего своим присутствием обременительный для него ритуал, он, кажется, только-только входил в свою роль неустанного заводилы, каким был в молодости и всю жизнь. И нельзя было не поражаться той энергии, которая, кажется, фонтанировала из него, невольно заражая других на ответное действо. Но равных ему не было, да никто и не пытался перевести на себя хотя бы толику общего внимания, а сам Толомуш, то и дело благодаря собравшихся за устроенный ему «праздник души», словно старался устроить такой же праздник для своих чествователей, то и дело извлекая из своей памяти какие-то подробности совместных поездок на фестивали, за рубеж, называя всем знакомые имена и так их узнаваемо обрисовывая мимикой, жестами, походкой, что смех то и дело вспыхивал с новой силой, хотя кто-то уже громко стонал: «Я больше не могу, я больше не могу»... А Толомуш изображал какого-то Мишу, который во время поездки в Америку доверительно обратился к нему с такой неожиданной просьбой:

– Толомуш, я знаю, меня никто не поддержит, кроме тебя. У меня есть представительские деньги. Давай их потратим!

– Давай,– азартно согласился Толомуш.

Он затянулся сигаретой и выбросил окурок. Подошел полисмен.

– Сэр, платите штраф.

– Пожалуйста. Сколько?

– Двадцать пять долларов.

– Миша, сколько у тебя представительских?

– Двадцать пять долларов...

Все еще смеялись, а Толомуш о чем-то секретничал с Василием Ливановым, своим однокурсником. О чем – неизвестно, но ясно было, они оба были счастливы увидеться и поговорить о своем. Возможно, вспоминали однокурсников. И вот уже Толомуш изображает своего однокашника Карена Геворкяна, попросившего у Толомуша десять тысяч долларов, – взаймы, конечно, на завершение съемок фильма «Пегий пес, бегущий краем моря», и теперь молча ожидающего ответа Толомуша. Сценарий этого фильма написал Толомуш, но ставить его не было ни времени, ни денег, и, когда однажды Карен спросил, не завалялось ли у Толомуша какого-нибудь сценария, который можно было бы поставить, Толомуш ему этот сценарий и отдал. Карен начал снимать, как вдруг спонсоры разорились и денег не стало. Так, может, Толомуш займет, чтобы его детище дошло до экрана? Толомуш молчал. И вся эта мини-сцена была построена только на взглядах, только на паузе, после которой Карен сказал:

– Ну и черт с ним. Правильно делаешь, что не даешь. Я бы тоже не дал, если бы они и были.

Смех, грустный хохот, дескать, откуда брать, чтобы можно было не только давать взаймы, но и затем получать обратно?..

Кто-то прощается, кто-то уходит, не прощаясь, но толпа вокруг Толомуша не редеет. А он по-прежнему неистощим, и только все чаще вытирает вспотевший лоб. Иногда на мгновение возникает тень предельно усталого человека и тут же исчезает, как будто ее и не было.

– Толомуш, а это правда, что в Сан-Франциско...

– Правда. На пресс-конференции у меня оставалось две минуты на ответ одному американскому журналисту. А он спросил, что, дескать, больше всего меня потрясло в Америке. Я ответил, что прежде всего меня удивила моя популярность, куда большая, чем у вашего президента.

– Почему вы так решили? – недоуменно вскинулся корреспондент.

– Ну как же, никто же не восклицает при встречах: «Джонсон, Джонсон». А я все время после просмотров слышу: «Толомуш о`кей, Толомуш о`кей!».

И снова хохот. И общее желание продолжения, хотя обслуживающий персонал все громче позвякивает убираемой посудой, давая понять, что время вышло, а они – тоже люди. Наступила пора прощания. К Толомушу подошел Давлат Худоназаров, молча простоявший все это время чуть в стороне, обнял Толомуша, трогательно, словно прощаясь навеки, поцеловал его в лоб. Засобиралась актриса Валентина Теличкина. Как помниться, за «круглым столом» она пожелала Толомушу, чтобы все, что его ожидает в будущем, было достойно его самого, его прошлого. Такой вот был выдан своеобразный комплимент. Толомуш его мимо ушей не пропустил и в долгу не остался. Он обнял актрису, расцеловал, хлопнул себя ладонью по груди, как это принято делать на юге Киргизии и произнес: «Хоп, Валя, хоп. Желаю тебе больших творческих успехов». Все засмеялись, потому что «успехов» прозвучало как «узбеков». Эта шутка с давних пор существовала у узбекских коллег, и Толомуш вовсю пользовался ею в той среде, в которой на подобные вещи обижаться не принято. Так и прощались, под смех, под шутки, и даже выйдя из здания, и даже на тротуаре, словно не решаясь расстаться, а тем более – навсегда, как это вскоре выяснилось...