Книга, вышедшая в Париже в «ymca-press»

В августе 1922 года вместе с И.О. Лосским и др. был арестован и выслан из РСФСР. (Ср. сообщение о его тюремном заключении в НРК, 1922, № 9, стр. 36, а также в письме Горького А.Н. Толстому (август 1922 г.) в Литературном Наследстве, т. 70, стр. 402). В Берлин Лосский и он прибыли 19 ноября 1922 г. (см.: Дни, 21 ноября 1922 г.). История высылки группы профессоров, философов и литераторов из советской России освещена в статье М. Геллера «"Первое предостережение" — удар хлыстом». Вестник Р.Х.Д. 127, 1978, стр. 187—232; французский перевод см. в Cahiers du monde russe et sovietique, vol. XX, no. 2 (Avril—Juin 1979), pp. 131—172). См. также: А. Евреинова «Записи под чертой». Новый Журнал, 40, стр. 269—274.

В Берлине преподавал в открывшейся 1 декабря 1922 г. русской Религиозно-философской академии, организованной при помощи YMCA, поместил в конце 1922 г. несколько заметок в НРК (в том числе рецензию на сборник Шиповник. М., 1922), участвовал в организации издательства «Обелиск» (см.: НРК, 1922, № 11—12, стр. 28) и сборника София. Проблемы духовной культуры и религиозной философии, под редакцией Н.А. Бердяева (кн. 1, Берлин, Обелиск, 1923). В 1926 г. переехал в Париж, в середине 20-х годов примкнул к движению евразийцев, в 1928 г. получил кафедру в Литовском университете в Ковно, где преподавал до 1940 г. В 1949 г. был арестован, умер в 1952 г. в лагерной больнице. См. о нем: E.F. Sommer. «Vom Leben und Sterben eines russischen Metaphysikers. Ein verspateter Nachruf auf Leo Karsavin (f 12. 7. 1952)». Orientalia Christiana Periodica, XXIV, num. 1—2 (Roma, 1958), pp. 129—141. «Материалы к биографии Льва Платоновича Карсавина, 1882— 1952», Вестник Р.С. X. Д., 104—105, 1972, стр. 250—253; Густав А. Веттер. «Л.П. Карсавин» в кн. Русская религиозно-философская мысль XX века. Сборник статей под редакцией Н.П. Полторацкого, Питтсбург, 1975, стр. 251— 261; В. Вейдле. «Брат балерины (Л.П. Карсавин)». Новое Русское Слово, 3 июля 1977, стр. 2.

Письмо Карсавина откликается на предложение Ященко об участии в религиозно-философском сборнике; о нем см. в примечаниях к письмам Г.И. Чулкова.

1922. VI. 6

Многоуважаемый Александр Семенович,

Получил Ваше письмо, с любезным предложением принять участие в проектируемом «Сборнике», спешу Вас уведомить о полном на то моем согласии. В ближайшее же время напишу и отправлю Вам статью листа на три и с тем большим удовольствием, что в настоящее время вращаюсь примерно в этом круге мыслей.

Труднее ответить на второй Ваш запрос — об иерархах, могущих принять участие в Сборнике. Таковых подходящих здесь в настоящее время я не вижу. Пожалуй, назвал бы Сергея, бывшего Финляндского, теперь Владимирского. Во всяком случае, он ближе, на мой взгляд, чем прочие, к этого рода темам¹. Не из иерархии, но из близких кругов к ней, мог бы быть желательным Нестеров².

Повторяю, предложение Ваше для меня в высшей степени приятно. К тому же, по условиям нашей действительности, я предвижу скорую для себя неизбежность замолкнуть в нашей печати и прибегнуть к зарубежной³. Поэтому, если для какого-либо из прикосновенных Вам издательств представят интерес мои работы, я смогу их предоставить. — У меня готовы к печати два философских диалога (каждый листа на 2): один «о царственном единстве добродетелей и основных свойствах русского народа», другой — «о прогрессе и социализме» (опровержение обоих лжеучений)⁴. Есть еще зарезанная здешнею цензурой статья о Смене Вех, но она, пожалуй, антиквирована⁵. Кроме того в состоянии полуготовности две больших работы: 1) «Философия истории» и 2) Метафизика христианства, обе листов на 8—10⁶. Сообщаю Вам обо всем этом на всякий случай, нисколько не навязывая своих работ, и очень прошу Вас так именно на мои слова и смотреть. С глубоким к Вам уважением

Л. Карсавин.

Университетская наб. 11 кв. 2

Петроград.

В Русскую Секцию Амер<иканского> Христ<ианского> Союза Молодых Людей.

Очень благодарю за предложение написать для сборника статью по религиозно-философским вопросам. Из предлагаемых Вами тем я бы мог попытаться рассмотреть вопрос о желательном отношении православной церкви к другим христианским церквам. Статья эта, к сожалению, может быть готова не ранее, как через 214— 3 месяца, и размер ее будет очень не велик, — приблизительно поллиста².

Разрешите обратить Ваше внимание на лицо, много размышлявшее об интересующих Вас вопросах и написавшее уже ряд ценных статей на религиозно-философские темы; я имею в виду Сергея Алексеевича Алексеева (Аскольдова). Адрес его: Петроград, Петроградская сторона, Кронверкская улица, д. 21³.

Примите уверение в моем совершенном почтении

Н. Лосский.

О Русском Юридическом факультете в Праге см.: П.Е. Ковалевский. Зарубежная Россия. История и культурно-просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920—1970). Paris, Librairie des Cinq Continents, 1971, стр. 96—98; Т. Riha. «Russian Emigre Scholars in Prague after World War 1». Slavic and East European Journal, vol. XVI, no. 1, 1958, pp. 22—26; а также: M. Новиков. «Русские эмигранты в Праге». Новый Журнал, 49, 1957, стр. 243—256.

.
<ноябрь 1921> Praha — Vysehrad, Chudobinec

или новый адрес:

Praha VIII, Svobodarna.
Дорогой Сандро,

Наконец я из азиатских стран перекочевал в европейские. Я переехал в Прагу, куда приглашен на так называемые «вольные вакансии» для русских профессоров, — попал, как говорит один остроумец, сразу в богадельню и на пенсию (в богадельню — в буквальном смысле, так как вплоть до настоящего времени мы в ней и обитали: «худобинец» по-чешски означает «богадельня»). Не могу сказать, чтобы первые чешские впечатления были вполне отрадны. Я не говорю уже о том, что все здешнее предприятие не представляется сколько-нибудь прочным, — с этим можно было бы мириться, теперь все в мире непрочно. Меня пугает чрезвычайная скука и скудость здешней жизни, ее невероятная провинциальность и патриархальность. Мне не по душе среда, в которую я попал и от которой уже отвык, — бархатный баритон Павла Ивановича, профессорские сплетни и интриги, милые профессорские жены, словом вся та дрянь, от которой я спасался в Москве, но не могу спастись здесь. Судя по первым впечатлениям, на Прагу хочется смотреть как на этап.

Я надеюсь, что теперь мне удастся установить с тобой постоянную связь. В Константинополе я получал твои письма через месяц-полтора после их отправления. При таких условиях переписка теряла всякий смысл. Напиши мне тотчас же и сообщи, как ты живешь и что делаешь. Берлин меня сильно привлекает, и при возможности я с восторгом променял бы на него Прагу. Если соберусь с деньгами, приеду к тебе в гости. Пиши.
Твой Ник. Алексеев.
КОММЕНТАРИИ
¹ П.И. Новгородцев (1866—1924), выдающийся русский ученый-юрист. Н.Н. Алексеев входил в кружок его ближайших учеников. См. Н. Алексеев. «В бурные годы». Новый Журнал, 54, 1958, стр. 158.
Б.П. ВЫШЕСЛАВЦЕВ
Б.П. Вышеславцев (1877—1954) — юрист и философ, ученик П.И. Новгородцева, приват-доцент, с января 1917 года — профессор Московского университета. Приехал в Берлин в конце 1922 года и принял активное участие в основанной 1 декабря 1922 года Религиозно-философской академии. Вышеславцев вошел в группу русских религиозных философов, определивших изменение деятельности русской секции американской YMCA в Берлине. В 1924 году переехал в Париж, где стал редактором в издательстве YMCA-Press. Вместе с Бердяевым основал журнал Путь. См.: Н.Н. Алексеев. «В бурные годы». Новый Журнал, 54, 1958, стр. 160; см. также: Н.Н. Алексеев. «Б.П. Вышеславцев». Вестник Р.С.Х.Д. 35, 1954, стр. 42—45. Публикуемые ниже письма бросают свет на обстоятельства выезда Вышеславцева из советской России и на начальный период его деятельности в эмиграции.
1
5 окт. 1922 г. Москва

Дорогой Александр Семенович.

Обращаюсь к Вам с большой дружеской просьбой во имя всех лучших моментов жизни, вместе проведенных, и всего, что нас соединяло за границей и в России. Я собираюсь отсюда уехать и слышал, что Вы организуете университет в Берлине. Если да, то имейте меня в виду в первую очередь и берегите для меня кафедру (мой репертуар вы знаете: философия во всех областях, соц<иальные> науки, эстетика). Если это неверно, то напишите, что Вы могли бы для меня устроить и не мог ли бы я существовать писательством. Однако сведения об этом здесь крайне неблагоприятны. Имейте в виду, что Вы спасаете этим живое воплощение остатков русской культуры для будущего, помимо спасения живого приятеля. Жизнь здесь физически оч<ень> поправилась, но нравственно невыносима для людей нашего миросозерцания и наших вкусов. Едва ли в Берлине Вы можете есть икру, осетрину и ветчину и тетерек и пить великолепное удельное вино всех сортов. А мы это можем иногда, хотя и нигде не служу и существую фантастически, пока еще прошлогодними авторскими гонорарами и всяк<и-ми> случайными доходами. Зарабатывать здесь можно много и тогда жить материально великолепно, но — безвкусно, среди чужой нации, в духовной пустоте, в мерзости нравств<енного> запустения. Если можете, спасите меня отсюда. Я привезу с собой кое-какие готовые вещи'. Напишите, что теперь у Вас платят за лист. Необходимо от Вас знать следующее: что стоит жизнь вдвоем с женой в Берл<ине> (скромно); что можно мне там заработать. Слухам я не могу верить и поверю только Вам. И, наконец, не можете ли Вы что-нибудь определенное для меня сделать? Наконец, может быть, вообще вы даже не советуете ехать по основаниям социально-политическим. Все эти мне нужно решить быстро, а поэтому умоляю Вас о скорейшем ответе.

Пишите только так: Moskau, Deutsche Vertretung (Leontievsky), Германское Представительство, Леонтьевский пер. Herrn Legations-sekretar Schmidt-Rolcke.

(Больше ничего на конверте, а в конверте надпись для меня). Можете писать все. Подпись инициалами.

Ваш Б. В.

2

3 дек. 1923 г. Paris, Cite Bergere. Hotel d'Angleterre

Я совсем уже было собрался выехать из Парижа, но неожиданно заболела моя жена сильной лихорадкой. Пожалуйста передай это Коле². Я очень встревожен, это было у нее в России, и может быть снова подхвачено в Италии. Температура ежедневно оч<ень> высокая в определ<енные> часы. Оставить ее одну сейчас невозможно, хотя я и решил не дожидаться полного выздоровления. Кроме того в Берлине нельзя достать того, что ей нужно для питания.

Так<им> обр<азом>, я на днях возвращаюсь в Берлин один, не без содрогания, ибо не знаю, сколько сейчас стоит день жизни. Приготовил я тебе такую массу рассказов³ и материала для статей, что передавать в письме уже не стоит, тем более, что увидимся через не-ск<олько> дней. Скажу только, что Италия меня поразила своим расцветом гораздо более, чем Франция, и что в отношении к Парижу ты был во многом прав. Париж к<а>к будто и так тот же в своем поразительном консерватизме, и, везде разительно иной, переживание Франции совсем иное.

Громадное поле здесь открывается, однако, для деятельности нашей Y.M.C.A. Русская колония здесь непрерывно возрастает. Происходит настоящее бегство русской молодежи во Францию. Могу сообщить статистику, установленную здесь нашим американским секретарем Y.M.C.A. Mr. Chaffee.

Я прочел здесь неск<олько> лекций (и платных и бесплатных), познакомился со множеством людей и с больш<им> количеством молодежи, которая здесь совершенно отборного состава — гораздо лучше берлинской. Большое впечатление произвел на меня Еп. Ев-логий⁴, это человек совершенно редкого charm'a. Он предлагал мне настоятельно развить работу здесь. Надо сказать, что здесь существует предубеждение против Y.M.C.A., к<а>к против масонской организации⁵. Кое-где мне удалось это предубеждение рассеять. Важно, что Карташев⁶и Евлогий стоят по отношению к нам на самой дружественной точке зрения. Очень велик интерес к нашей берлинской религиозно-философской Академии. Вообще здесь нет того мрачного уныния, какое было перед моим отъездом, в Берлине. Жизнь кипит и можно многое сделать, хотя французы конечно довольно непредприимчивы и скупы поразительно. Вообще-то что хорошо, то трудно. Жизнь здесь хороша, но завоевать ее трудно.

Пожалуйста, окажи мне дружескую услугу: двинь, насколько возможно, еще до моего приезда печатание религиозного сборника⁷. Гранки раздай и разошли авторам⁸. Впрочем, я скоро приеду и буду корректировать сам. По всем моим берлинским сотрудникам и друзьям, особенно по тебе и по Коле я оч<ень> соскучился и буду страшно рад вас видеть и вам повествовать о моих странствиях. Но нельзя сказать, чтобы я соскучился по Берлину и по немцам.

Целую тебя и Колю. Привет Зине.

Твой Б. Вышеславцев.

КОММЕНТАРИИ
¹ Весной 1923 года в Берлине вышла книга Вышеславцева Русская стихия у Достоевского. В НРК в 1923 г. были напечатаны две его статьи — «Чувство созерцательной красоты» (№ 3—4, стр. 1—3) и рецензия на берлинское Полное собрание сочинений Достоевского (№ 1, стр. 14—15). Обзор архива Вышеславцева см. в Вестнике PCX Д., 35, 1954, стр. 47—49.

² Жена Вышеславцева, Наталия Николаевна, была младшей сестрой проф. Н.Н. Алексеева.

³ Единственный известный нам рассказ Вышеславцева, относящийся к этому периоду, — «Париж» — был опубликован в Современных Записках, кн. 16 (1923). 9 мая 1923 г. Вышеславцев читал его в берлинском Доме искусств (см.: НРК, 1923, № 5—6, стр. 43).

⁴ Евлогий (B.C. Георгиевский, 1868—1946), епископ Холмский и Волынский, член 2-й и 3-й Государственной думы. В 1920 году Высшим Церковным Управлением назначен управлять русскими православными церквами и приходами в Западной Европе; в 1921 году это назначение утверждено патриархом Тихоном. С 1922 года — митрополит. С 1930 года — экзарх Вселенского Патриарха. См.: Путь моей жизни. Воспоминания митрополита Евлогия, изложенные по его рассказам Т. Манухиной. Париж, 1947.

⁵ В правых кругах эмиграции YMCA считалась организацией масонской. В 1921 г. Собор зарубежных епископов в Сремских Карловцах (Сербия) высказался в этом духе об YMCA и YWCA и не разрешил православным находиться «в сфере их влияний». Это постановление было подтверждено Собором 1926 года. См.: За рубежом. Хроника семьи Зерновых. Париж, 1973, стр. 154.

⁶ А.В. Карташев (1875—1960), видный историк Церкви и политический деятель. Один из ведущих участников Религиозно-философских собраний, с 1909 года председатель петербургского Религиозно-философского общества. При Временном правительстве помощник обер-прокурора, затем обер-прокурор Синода. При нем образовано Министерство вероисповеданий, им возглавленное. Эмигрировал в 1919 году. Биографические материалы о нем см. в Вестнике Р.С.Х.Д., 58—59, 1960.

⁷ Проблемы русского религиозного сознания. Сборник статей. Берлин, YMCA-Press, 1924. Первый сборник по русской религиозной философии, вышедший в издательстве YMCA-Press (он открывался статьей Вышеславцева «Религия и безрелигиозность»).

После окончания войны американский Христианский Союз Молодых Людей (YMCA) занимался помощью русским военнопленным и беженцам. Издательство YMCA в Берлине выпускало учебники и научно-техническую литературу. С приездом в Берлин группы высланных из России профессоров и философов, деятельность издательства радикально изменилась. «YMCA-Press имела великодушие и мудрость поддержать и зафиксировать в своих изданиях целое <...> направление общерусской (и в этом смысле и мировой) культуры, которому не оказалось места в Советской России». (А.В. Карташев. «35 лет издательства YMCA-Press», Вестник Р.С.Х.Д., 37, 1955, стр. 15.) Кроме издания учебных пособий (от русских букварей до курсов лекций профессоров Православного Богословского института в Париже), классиков русской литературы и современных авторов и периодических изданий (Путь, 1925—40; Новый Град, 1934—39), главная заслуга YMCA-Press — издание трудов русских религиозных философов: <«...> самым веским и, можно сказать, исторически монументальным плодом книгоиздательства является щедрое и смелое опубликование всего творчества в Зарубежье корифеев религиозно-философской мысли эпохи русского ренессанса начала XX века: Бердяева, Булгакова, Вышеславцева, Лосского и Франка» (Там же, стр. 18).

С 1925 года деятельность издательства YMCA-Press была перенесена в Париж. В 1959 году издательство, сохранив прежнее название, перешло в ведение Русского Студенческого Христианского Движения.

⁸ Кроме Вышеславцева в сборнике приняли участие Н. Бердяев, Л. Карсавин. В. Зеньковский. С. Франк, Н. Лосский и Н. Арсеньев.

В.П. БЕЛКИН
Как ни парадоксально, из публикуемых в этом томе писем наиболее «литературными» оказываются не писательские письма, а письма художника, причем — письма бытового содержания, проблематика которых отчасти перекликается с ситуациями рассказов Зощенко тех лет. Однако, поскольку замешанными в эти (граничащие с комическими) ситуации являются лица, хорошо известные историкам русской литературы, — письма В.П. Белкина, опрокидывающие «лицевую сторону» литературной жизни 20-х годов на специфические для времени бытовые отношения, — представляют несомненный научный интерес.

Автор их — Вениамин Павлович Белкин (1884—1951), живописец, график, книжный иллюстратор, жил в Петербурге с 1909 г. Он участвовал в выставках «Союза молодежи», «Мира Искусства» и других, сотрудничал в журналах Сатирикон и Аполлон, в 1919—1921 годах работал для Фарфорового завода. В 1921—1946 годах (с перерывами) преподавал на живописном факультете Академии художеств, в Ленинградском архитектурном институте (1924—1927) и в Ленинградском высшем художественно-промышленном училище.

В.П. Белкин входил в число близких друзей А.Н. Толстого; о встречах с ним в Париже вспоминает СИ. Дымшиц-Толстая (см.: Воспоминания об А.Н. Толстом. Сборник. М., 1973, стр. 65). Он был членом художественного бюро артистического кафе «Бродячая Собака» (см.: Д. Коган. Сергей Судейкин, М.— Л., 1976, стр. 183) и вместе с Судейкиным и Кульбиным расписывал стены этого подвальчика (см. газ. Русское Слово, 15 января 1913 г.). Оформлял книги: За синими реками А.Н. Толстого (М., «Граф», 1911), трагедию И. Анненского Фамира-Кифарэд (Пг., З.И. Гржебин, 1919), Хождение по мукам А.Н. Толстого (изд. автора, 1925), сборникЖар-Птица (Спб., изд. «Шиповник», 1912) и т. д. Выполненный В.П. Белкиным экслибрис А.С. Ященко воспроизведен в кн.: Книжные знаки русских художников, Пг., «Петрополис», 1922. В.П. Белкин и К.И. Чуковский встретили А.Н. Толстого во время его первого приезда из Берлина в Петроград в начале июня 1923 года — запись об этом и портрет А.Н. Толстого, сделанный Белкиным тогда же, приведены в книге: Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского. М., 1979,стр. 309 и 311.

О В.П. Белкине см. справки в кн.: Искусство оформления книги. Искусство ленинградских художников. 1917—1964. Л., 1966, стр. 172; Художники народов СССР. Биобиблиографический словарь. Том 1. Аавик-Бойко, М., 1970, стр. 337—338.

1
Мая 2-го 1922 г.
Дорогой Александр Семенович, надеюсь что моя попытка завязать переписку не погибнет бесплодно.

Я так давно не имел с Вами общения, что даже затрудняюсь, с чего начать это письмо и о чем писать. Ведь прошло много лет и поговорить есть о чем. Иное кажется бывшим вчера, а некоторые воспоминания производят впечатление сна, виденного в детстве. Предполагаю, что письмо это навеет Вам ретроспективные эмоции. Может быть, за бутылкой доброго рейнвейна, после обеда, какой содействует созерцательному состоянию души, равновесию чувств и мыслей, перед Вами пройдут воспоминания цепью ясных картин и образов, дадут новый разбег вечно живой мысли и свяжут в один узел прошедшее и будущее.

Начнем с того, что Вы совершенно забыли о существовании болезни, называемой «тоска по родине». Может быть, Вам удалось найти против нее какое-нибудь патентованное средство вроде средства от морской болезни, полезного для путешествующих на кораблях в дальние страны. Или же это проявление могучей силы воли, которая повергает меня в смущение. Я не знаю никого из добрых людей, кто получил бы от Вас хотя бы одно послание. Одиссей и тот затосковал в гостях у нимфы Калипсо, а ведь он был богоравный. Я же буду утверждать, что нет сладостней возвращения к родным пенатам, тем более, когда пенаты стоят нерушимо на своих местах.

Пенаты действительно никем не осквернены, хотя покрылись солидным слоем пыли, которую я стер, возвратившись снова под сень своего крова на Ждановке.

Разделите же мою радость, когда после долгой трепки я снова вижу Брейгелевский пейзаж в окна на берегу Ждановки. Все на своем месте и ничто не потерпело ущерба, а ведь над нашим Мертвоградом¹ дул ураган столетий.

Ваши книги сильно пропылились вследствие полной их неподвижности. То же самое было бы и с мебелью, если бы мы оставили ее без соответствующего ей назначения, что, несомненно, лучше для ее сохранности от моли. Таким образом, мое хозяйственное око неусыпно блюдет порядок и благочиние и соблюдаются права, освященные кодексом Рима. Так уж мудро у нас заведено на Ждановке и ревниво блюдется доколе живы.

В декабре 1920 г. я с Верочкой² вернулся в Петроград после службы в провинции в Красн<ой> Арм<ии>. Пришлось быть ремонтером — был им, понадобилось использовать заброшенное имение, сгнившее и разграбленное, — стал сельским хозяином и помещиком. Пустоши отвел для пастбища нескольких сот коней, заросшие поля распахал, засеял их овсом, картофелем и рожью под озимь, развел огород и даже снял урожай и вот разрушенное и брошенное зацвело яко крин — (конечно пока мы там были.) Было это в Тверской губ<ернии> на озере «Селигер», у истоков великой матери рек русских.

Так после наших чтений «Многообразия Религиозного Опыта» (Джемс) испытал «Многообразие Житейского Опыта» (Р.С.Ф.С.Р.). Я предполагаю, что стиль письма моего, может быть, покажется Вам забавным своей витиеватостью и стариковской говорливостью. Но это объясняется просто. Живя в квартире профессора, не только приобретаешь некоторые внешние признаки, характерные для профессора, но даже, пожалуй, и сделаешься профессором. Со мною это, действительно, так и случилось. После путешествий, конских ярмарок, насаждения злаков и иной культуры и по увольнении в бессрочный отпуск из Армии — я стал профессором живописи в Академии Художеств в Петрограде, где и поучаю юношество заветам старика Сезана (который несомненно всегда был прав).

Таким образом династия профессоров в квартире № 22 на Ждановке не пресеклась.

В конце Июля³ коллегия профессоров Живописного факультета Академии Художеств избрала меня своим членом и вручила мне преподавание живописи и рисунка на 1-ом курсе. Состав факультета такой: центральное место занимают члены Общ<ества> Мир Искусства Браз⁴, Добужинский⁵, Бенуа Алекс<андр>⁶. Я — левое крыло этой группы; монтаньяр — Петров-Водкин⁷. Справа к центру примыкают Нео-Академисты Кардовский⁸ и его школа Радлов⁹ и Мешков¹⁰ и правое крыло из группы «Союза» Куинджистов: — Рылов", Вахрамеев¹², Горбатов¹³, Савинов¹⁴ и крайняя правая староакадемист Савинский¹⁵. Система курсовая. Программа по живописи создана мною и представляет весьма сложное целое, соответствующее составу факультета и примиряющее все тенденции. К концу 3-го курса дипломная картина и эскиз, и над всем этим надстройка в виде Исследовательских Институтов, кои представляют собою индивидуальные мастерские с специальными видами живописи: — станковая, фресковая и декоратив<ная> и пр. Что пока на бумаге только, и то еще не оформили.

Научная сторона дела даже перегружена. Словом, художник будет выходить, что называется, семи пядей во лбу. Не только предметы вроде истории живописи, истории культуры и другие истории, соответствующие специальности, но и высшая математика. Кроме того подготовительный курс, где нет разделения на специальности и все студенты проходят одинаково и живопись, и скульптуру, и архитектуру, конечно, элементарно. Для поступления на подготовит<ельный> курс требуется проверочный экзамен по математике при Технологическом Институте в курсе среднего учеб<ного> завед<ения> и очень сложный экзамен по искусству из 4 дисциплин, натюрморт красками, рисунок с группы геометрических тел и предметов, лепка с натуры и архитектурный набросок интерьера.

Я увлекся несколько в сторону, но, может быть, это представляет для Вас некоторый интерес.

Но я вернусь к потерянной ниточке своего эпистолярного послания. Итак, квартира 22 хранит традиции искусства как и прежде. Конечно, с Вашей стороны была допущена ошибка — не следовало передавать квартиру по женской линии Ал. Ник. Чеботаревской только потому, что она женщина, хотя ей следовало бы быть несомненно мужчиной, так много в ней разнообразных достоинств, но т<ак> к<ак> все же она женщина — то являет собою сосуд скудельный. Вот уехала в Баку и опекает В.И. Иванова¹⁶, а выбраться обратно не может, ибо поистине сосуд скудельный, на который нельзя возлагать твердой надежды.

Но не огорчайтесь. Кто не ошибается, тот и не живет. Вот друг Ваш Алекс. Яковлевич Билибин¹⁷ окунулся в жизнь, связав себя узами Гименея с некоей отроковицей, ничем не примечательной (из своих студенток). Вверил ей ключи хозяйства; отчего старушка Варвара Александровна (q'elle fait en peu toe) после сильной затяжки табачным дымом, поспешила к покойному Яков Ивановичу в Елисейские Поля¹⁸. Так с Верочкой проводили мы милую старушку на кладбище. Отроковица же на поверку оказалась слабой и совсем болезненной (туберкулез), поистине сосуд скудельный. И Ваш друг, хотя и женат, но как будто и холост, тем не менее не холост и не свободен от уз Гименея. Кроме того, жизнь подстроила ему еще одну каверзную штуку. Клозетной трубе надоело нести свою службу при его квартире, и она от скуки лопнула, залив своим содержимым помещение, где хранились дрова. Теперь каждое полено дров ему приходится выуживать из этого благовонного лимана и предавать омовению прежде чем положить в печку. Вот какие бывают в жизни штуки. От этого не трудно впасть ему в мизантропию, что очевидно уж потому, что он дважды обещал придти играть в шахматы, но так и не являлся; может быть, потому, что ему все кажется, что от него пахнет. [Чем не следует, т. к. самому приходится топить печку, сопряженную с банею водною.]¹⁹

Другой Ваш приятель Георгий Ив<анович> Чулков сравнительно недавно был здесь и останавливался у нас²⁰. Я видел его после большого промежутка времени, но нашел сравнительно мало изменившимся внешне. Так же, как прежде, тороплив, экзальтирован, бегает по комнате, повторяя: «скандал», «скандал». Прочел нам прекрасную поэму в стихах «Лэди Гамильтон». Вообще как поэт он значительно вырос и написал если не много, то весьма хорошо. У меня с ним есть вопросы духовного порядка, дающие материал для беседы. Мы были очень рады его посещению.

Еще есть человек, с которым мы видимся часто и не бывают эти общения внутренне бесплодны. Это человек огромного внутреннего опыта и редкого ума. Я говорю о Федоре Кузмиче Сологубе. Он живет у нас²¹ и обедает в этом же доме у сестры погибшей Настасьи Николаевны, у Ольги Николаевны Черносвитовой на два этажа над нашей квартирой. Он очень любит музыку, и в особенности музыку Вагнера, и Верочка довольно часто играет для него на рояле. Со мною он иногда играет в шахматы или о чем-либо говорит. За последние дни нашей темой для разговора служат геометрические соображения о возможности восстановления 4-го перпендикуляра к трем уже существующим и проходящим через одну общую с ним точку. Такое построение недоступно человеческому представлению, но путем логических предпосылок мы с безусловной очевидностью узнали абсолютность существования этого перпендикуляра. Четвертое измерение есть, а следовательно есть и иной мир бытия. Словом, наши рассуждения фатально вращаются вокруг этой идеи, как планеты вокруг солнца. То, что смутно мы ощущаем, стало реальностью. На эту излюбленную тему, конечно, я мог бы распространяться слишком неограниченно, а потому перейду к другому. Вера Александровна, как и я, прошла через целый цикл занятий и служб и благополучно вернулась в музыку. Явление это было вызвано, конечно, не внутренним побуждением, а условиями жизни того времени, а возвращение в лоно своей профессии было, конечно, осуществлением внутреннего тяготения. Теперь она, оставив преподавательское место на Высших курсах музыкальных педагогов и свой класс в музыкальной школе, — сосредоточила свои занятия дома с своими частными учениками, что отнимает меньше физических сил и больше приносит материального вознаграждения. Не очень давно был у нас показательный музык<альный> вечер, в коем выступали ее ученики. Были приглашены почетные гости из числа музы-кальн<ых> деятелей, как Каратыгин²² и др., родители учеников и знакомые. Народу было 65 человек, которых без чрезмерной тесноты удалось разместить в нашей большой комнате. В антракт был предложен чай в моей мастерской и в кабинете (бывшая Ваша спальная). Конечно, пришлось создать некоторую очередь в виду ограниченности помещения и недостатка посуды. Вечер этот сошел очень удачно и произвел отличное впечатление на самих учащихся и их близких.

Словом, из Верочки вырос серьезный музыкальный педагог. Я мог бы еще многое писать и о Верочке и о себе, и об общих знакомых, но сомневаюсь в том, выиграет ли это письмо в качестве, увеличившись в объеме. Кроме того, всякое письмо надо же когда-нибудь и кончить, а то я, словно какой-нибудь Диккенс, пишу и пишу, а это уж совсем не современно.

Прошу передать мой сердечный привет Алехану с робким, но искренним советом вспомнить пословицу русскую «Семь раз отмеряй, а один раз отрежь». И еще о Данайцах не надо забывать. Издали многое кажется лучше, чем вблизи, это можно без труда проверить по лицам уличных женщин, особенно вечером²³. Не оставляйте его, Александр Семенович, без Вашего совета, ибо Вы подобны хитроумному Одиссею, который у Калипсо просидел ровно столько, сколько было нужно.

Мои графические работы для книжек вероятно скоро прекратятся, т<ак> к<ак> книги так дороги, что перестают продаваться. Перестанут и издаваться из-за бумаги, из-за оплаты очень высокой, типографского труда и прочее.

Вчера 5-го Мая хоронили тело Настасьи Никол. Чеботаревской-Сологуб, которое всплыло в Ждановке недалеко от нас через 7 месяцев после гибели (23 сентября). Вы конечно слыхали²⁴, что она, вследствие нервного переутомления, заболела психастенией и ее идеей-фикс было самоубийство.

До сих пор мы пользовались Вашей посудой чайной и столовой и другими вещами, которые находятся в полной сохранности и целости, и просим Вашего разрешения оставить их в нашем пользовании и на будущее время.

Я заканчиваю на днях работу — делал иллюстрации к поэме Георгия Ив<ановича> Чулкова «Мария Гамильтон», которая выйдет отдельной книжкой в изд. «Аквилон».

Пишу портрет Анны Андреевны Ахматовой²⁵. Буду делать обложку и титулы, и другие украшения для полного собрания творений «Платона»²⁶ (Пир, Федр, уже сверстаны и кажется отпечатаны).

Всегда Вам преданный

Вениамин Белкин.

Шлю Вам самый сердечный привет, присоединяюсь к просьбе Вениамина. Очень часто вспоминаем Вас, так бы хотелось повидаться. Не думаете ли хотя ненадолго приехать сюда? Мы были бы так рады.

Крепко жму Вашу руку

Ваша В. Белкина.

26 мая 1922 г.

Дорогой Александр Семенович,

Извещаю Вас о получении 3-х номеров «Новой Русской Книги» и Вашего письма от 13 мая с/г.

Благодарю Вас за то и другое. Будьте уверены, что мною будет исполнено Ваше поручение²⁷ в самые ближайшие дни. По счастью, с профессором Карсавиным я не особенно давно познакомился и живет он недалеко от нас на В.О.

Ваши рукописи и книги находятся в полном порядке и все целы. И если Вам будет нужно что-либо из Ваших книг или рукописей, то может быть переслано с возможной оказией.

Александр Яков. Билибин жив и здоров, а о нем более подробно сообщено в моем письме от 2-го мая, которое я посылаю одновременно с этим.

О нас с Верочкой я тоже довольно подробно написал, но придется кое-что добавить по поводу постигшей нас утраты. Отец моей Верочки и мой тесть, живший последнее время в Крыму в деревне «Албат» около Бахчисарая, где он служил врачом в местной больнице, умер скоропостижно от припадка грудной жабы 1 -го марта с.г. без врачебной помощи и до последнего момента не терял сознания. Семья его живет пока там же. Оба мальчика его внуки здоровы. В дальнейшем моя теща с дочерью и внуком Олегом предполагают перебраться к нам в Петроград, если окажется возможным осуществить этот переезд, слишком дорого стоящий. А невестка Нина с сыном Шурой предполагают уехать к своей сестре в Ессентуки. Об этом семейном горе будьте добры, Александр Семенович, сообщить Николаю Александровичу²⁸.

Профессор Васильев Ал. Ал. жив и здоров и живет там же на Каменноостровск. пр., д. 26/28²⁹.

Еще раз благодарю за Ваше письмо и за память. Примите сердечный привет от Веры Александровны.

Всегда Ваш Вениамин Белкин.

Дорогой Александр Семенович, посылаю Вам для Нов<ой> Рус-с<кой> Книги статью о выставке «Мир Искусства». Полагаю, что благожелательный тон ее явится соответствующим духу «Нов<ой> Р<ус-ской> Книги». Если статья моя окажется неподходящей, то смиренно молю не бросать ее в редакц<ионную> корзину, а оказать мне любезность и предложить ее для напечатания в другой журнал, напр. в «Жар Птицу» или иной подходящий³⁰. Очень прошу (т. к. полагаю, что это возможно) вознаградить меня присылкой ARA, так как я чрезвычайно нуждаюсь. На моем попечении теперь находятся 4 члена семейства, больная мать жены и сестра жены с сыном 10 лет, приехавшие из Крыма после смерти моего тестя. Пока все они никак не пристроены и положение наше отчаянно трудное, тем более что и заработка нет, т<ак> к<ак> книгоиздательства или прекращают свою деятельность, или перекочевывают в Германию, на продажу картин рассчитывать тоже не приходится. Новая буржуазия (сов. буры или нэпманы) предпочитают более элементарные и грубые наслаждения, но отнюдь не падки на предметы искусства. Ученого или академического пайка я до сих пор не получаю, и потому могу надеяться только на свое рисование. Я готов информировать Вашу Книгу, дабы тем иметь возможность поправить свое критическое материальное положение. Могу написать кое-какие статьи об искусстве под своеобразным углом зрения и таким способом возместить затраченные на посылку ARA доллары.

Конечно, принимаю заказы на иллюстрации и обложки, а расстоянием Петербург—Берлин не стесняюсь.

В виду всего этого я делаю Вам следующее предложение: Не пожелает ли издат<ельский> отдел American Y.M.C.A. (Христ<ианский> Союз Мол<одых> Люд<ей>) издать небольшой хорошо иллюстрированный сборник вьщающихся по силе и красоте духовной некоторых моментов из жизни и подвигов Св. отцов (или фиванских анахоретов) с текстом, взятым прямо из первоисточника или же в изложении ярким и сильным, но современным языком, состоящий из 10 или 12 коротких глав по одному рисунку к каждой главе блэк енд уайт (черным и белым в манере гравюры). Я охотно стал бы работать для такого сборника и мог бы привлечь еще, если нужно, худ<ожника> Кустодиева Б.М. Выбор сюжета и текста можно бы сделать у Вас в Берлине или здесь хотя бы Георгием Ив<ановичем> Чулковым. Печатание книги и рисунков к ней выполнить, конечно, в Берлине. Словом, я предлагаю крестовый поход против атеизма и предлагаю окропить мой карандаш на славный подвиг. Прошу Вас, Сандро, ответить на это мое предположение определенно³¹. Худ. Кустодиев — христианин, также как и я.

Теперь о философах. После переговоров с Карсавиным, Лосским и Аскольдовым (он же Алексеев) — и их согласия писать статьи для сборника, издаваемого «Христ<ианским> Союз<ом> Мол<одых> Люд<ей>», мною подано заявление в ARA с Вашим официальным письмом о выдаче им каждому по одной 10 долларовой посылке в виде аванса за статьи. Я думаю, что нет необходимости брать с них какую-либо расписку, т<ак> к<ак> при получении посылки они будут расписываться, но если это нужно, то такую я, конечно, могу с них получить.

Время от времени я буду навещать кого-либо из них, дабы напомнить, что издательство озабочено желанием поскорее выпустить этот сборник. <...>³²

— Ф.К. Сологуб, в настоящее время живет в окрестностях Кос тромы на даче, поправляет свое здоровье и работает, вернется в Пе тербург в начале августа.

— Ахматова А. Андр. в Петербурге [деятельно посещает раз ные заседания Дома Литераторов, Дома Искусств и др.] пишет стихи [и позирует для портрета].

— Мих. Ал. Кузмин работает над II томом «Нов<ого> Плутар ха», Виргилий, «Римские чудеса», роман. Кроме того, пишет музыку к своему тексту в стихах и прозе «Лесок» для камерного оркестра.

— 13 июля был концерт в Доме Искусств из произведений ком позитора Артура Сергеев<ича> Лурье. Характер музыки изобличает в авторе импрессиониста. Очень понравились аудитории [роман сы и] песни [на] античные [темы] в исполнении Акимовой; Квартет имени Глазунова своим прекрасным исполнением мог удовлетворить самого капризного автора, но тем не менее само музыкальное произведение трудно воспринимается.

• 
  Вячеслав Ив. Иванов живет в Баку, страдает малярией и болезнью глаз³³.
  

4
Милый Сандро, спасибо за письмецо Ваше, которому я был особенно рад. Для меня было приятной неожиданностью известие о Юрке и об Лине Богдановне³⁴. Я никак не предполагал, где их местопребывание. Передайте мой сердечный привет им. Сообщение о худож<ест-венных> способностях Юрки меня особенно порадовало. Он находится в таком уже возрасте, что следует его серьезно учить художеству. Я думаю, что это можно бы осуществить в Швейцарии или Германии. Конечно, прежде всего надо учиться серьезному рисунку и развивать художеств<енное> чувство на классических произведениях.

Мне ужасно досадно, что это письмо так у меня задержалось. Я давно его написал, но никак не мог отправить, до того трудно с деньгами. Работы нет, а жалованье вместо 100 миллионов дают у нас 10 миллион<ов>, и то за прошлые месяцы. П.Е. Щеголев («Былое») тоже туго дает деньги за работу³⁵.

Адрес А.Я. Билибина прежний: Лермонтовский просп. д. 4, но дома он почти не бывает, т<ак> к<ак> жена его в санатории в Царс-к<ом> Селе, и он, очевидно, постоянно туда ездит. Мне не удалось еще его поймать и увидеть. К Ал. Ал. Васильеву я зайду, чтобы побеседовать о Вас. Я слышал, что он имеет визу в Париж и приглашен на какую-то ученую конференцию, но не может ехать, т<ак> к<ак> не имеет на то достаточно средств.

Я усердно занимаюсь живописью, пишу портрет Анны Ахматовой и этюды. После почти 5 лет перерыва мне трудновато, но я думаю, что преодолею препятствия. На днях видел Софью Исаковну³⁶. Она месяца через два должна родить «homo novus» от немецкого еврея коммуниста, за которого вышла замуж. Фамилию ее мужа я забыл, кажется, что он архитектор, если это верно. Марьяну³⁷ наложным платежом она посылает Алехану. Если я не ошибаюсь, то, кажется, вы — крестный отец Сони. Ну так вот, крестница Ваша тоже ориентировалась на соответствующий ей румб. В этом явлении, несомненно, начал проявляться закон кристаллизации или становления форм из хаоса и брожения. Словом: «мы наш мы новый мир построим!» ARA — УРА!!! Крепко Вас целую вместе с отроковицей³⁸.

Ваш Venerus.

Верочка шлет Вам самый сердечный привет.

В. Б.

23 сентября 1922.

Дорогой Сандро, посылку Вашу получил, очень за нее благодарю и даже прочел свою заметку о Выставке. Очень благодарю за помещение статейки. Не удивляйтесь, что я так давно не пишу, на то были причины, я о них расскажу в другой раз как-нибудь, а сегодня у меня к Вам такая просьба. В виду приращения семейства с приездом из клиники моей тещи, которая счастливо перенесла операцию (рак) и понемножку поправляется и накапливает силы и будет жить с нами, ощутился некоторый недостаток в мебели. Разрешите мне письменно взять Ваш большой письменный стол на свою половину, мне очень удобно будет, сидя за ним, рисовать иллюстрации и проникаться Вашей мудростью, которая несомненно заключена в этом дереве. Ваши рукописи и содержимое будет в абсолютном порядке и сохранности за моей личной ответственностью. Я даже готов купить его у Вас, если Вы на это согласитесь.

В самом деле, продайте мне письменный стол свой и шкаф зеркальный, даже с обещанием с моей стороны вновь продать его только Вам одному и больше никому в мире, так как я полагаю, что Вы им дорожите. Помните, как мы вместе его выбирали на рынке. Ответьте же мне письмом, что Вы согласны стол письменный и шкаф зеркальный передать или продать мне, чтобы не было у меня недоразумений с Ал. Чеботаревской или ее доверенными лицами из-за этого предмета. Все равно, стоя без употребления, сукно пожирается молью, что крайне обидно. Я не сомневаюсь в том, что Вы согласитесь со мною, но мне необходимо подтверждение это лично от Вас. Жду ответа. Крепко Вас целую и обнимаю.

Ваш В. Белкин.

P.S. С нашими милыми любителями мудрости мне давно не приходится видеться, они стали жить уединенно³⁹ и, говорят, собираются за границу.

PP.S. Передайте привет и восхищение мое отроковице, судя по портрету она блещет завидным здоровьем, свежестью и всем, что на языке добротолюбия, называется «телесной доброцветностью». Вообще фотография в Беклиновском жанре, в коем Вы занимаете место морского коня или тритона. Верочка Вам шлет сердечный привет.

Дорогой Александр Семенович,

Поздравляю Вас и Вашу отроковицу с Новым Годом с пожеланием в этом году найти осуществление затаенных Ваших желаний.

Я очень давно Вам не писал — это у меня бывает. Причин к тому никаких не было, т. е. и к молчанию, да, пожалуй, и к писанию. Но сегодня вот взял я листок доброй старой бумаги и поведаю Вам о происшедших событиях.

Жизнь вообще течет довольно заурядно в трудах, недостатках, и не случилось ничего великого, но кое-какие происшествия все же были.

Например, Ал. Н. Толстой живет на Ждановке д. 3/1, кв. 24, т. е. у нас над головой. А случилось это так потому, что я ему внушил мысль: «не следует мозолить глаза публике и великим мира сего и не жить в Москве, где, кстати, квартир нет и жизнь дорога, а принять тактику кавалерийскую, т. е. производить опустошительные и неожиданные набеги на Москву, наводя панику и смятение умов, брать крупные авансы конечно не у дам, а в редакциях, и после быстрых и решительных операций возвращаться к своей базе на Ждановку д. 3/1, кв. 24».

Этой осенью опыт был произведен и дал прекрасные результаты, т. е. добыча или авансы спешно пересылались мне в Петроград, а я в 2-х месячный срок построил ему квартиру в 6 комнат + кухня, людская, ванная и 2 клозета и много других угодий. Дело в том, что огромное учреждение топографической съемки выехало из нашего дому, и открылось поприще для строительства на оставленных кочевниками пепелищах. Ремонт был громадный — не было ни печей (годных к действию), ни перегородок. Так... вроде как бы степь, покрытая ковылем и жестянками из-под консервов. И я по дружбе взялся для Алексея за архитектуру. Пошушукался, пошептался с архитекторами и сделал. Квартира вышла красивая, теплая, чистая и комфортабельная.

А главное чудо в том, что целый год Алексей не будет платить квартирной платы и деньги, затраченные на ремонт, не погибли бесследно. Мебель он привез из Москвы, кое-что необходимое прикупил и зажил прочно и оседло.

Семья у него очень большая стала, самих с теткой Марьей Леонтьевной семеро, да домочадцев 3, итого 10 чел<овек>. Трудновато кормить такую ораву, но пока все идет, как следует, затруднения, естественно, возникают и проходят, и, слава Богу, живут хорошо. Написал он на этой своей квартире пьесу и продал в малый драматический (бывший Суворинский театр) «Бунт машин»⁴⁰ — пойдет в начале февраля. Пьеса отличная, комедия, и смешная, и весьма интересная, превосходная пьеса. Мелочей, т. е. статеек, рассказов, написал за это время немного — да вот сказку для маленьких детей (в стихах) «Кот — сметанный рот», которую я иллюстрирую для издательства «Брокгауз и Эфрон»⁴¹.

Отношения у нас хорошие, очень дружеские — прямо задарил трубками. Ну, довольно о нем.

Когда-то Вы, Алекс<андр> Семенович, к нам пожалуете? Надо Вам кое-что разузнать, наметить и почву для себя подготовить, т<ак> к<ак> очень жизнь здесь трудновата.

Что бы вы сказали, напр<имер>, о дипломатической карьере? Языки разные Вы знаете и о федерации целую книгу написали⁴². Позондируйте почву в нашей российской миссии в Берлине. Вообще не смею, не дерзаю ничего Вам советовать. А профессура, конечно, не очень-то прибыльна. Я вот в отставку ушел сам и не жалею пока, хоть лучше жить и не стал, но все же делаю рисунки, которые суть вещи — памятники, а там никакого результата не видно, а время уходит неудержимо. Мне в этом году уже 40 лет стукнет, а я еще ничего не создал достойного, чем могли бы меня памятовать.

Был у меня под Новый год Пинегин художник — человек по-видимому хороший, да уж очень краткое свидание-то было, пришел он поздно вечером, а мы с Верой должны были на встречу Нового Года ехать в одно общество.

Квартира наша захудала от времени, и печки плохо греют, а Сологуб и Чеботаревская не топят совсем: дров ли у них нет или денег мало, но холодище у них полярный. Уверены ли Вы, Александр Семенович, что она передаст Вам квартиру обратно? Я очень не уверен, хотя никакого разговора на эту тему у меня с нею не было. А по декретам полное право имеет она, а не Вы. И выйти может так, что была у Вас квартира и нет ее. Наводит на эту мысль следующий факт. 1) Она настояла на том, чтобы ответственной квартиронани-мательницей быть ей. 2) Меня уговаривает предметы мебели, Вам принадлежащие, взять к себе с ее территории (к чему бы это?), а ведь раньше стола письменного никак мне не хотела дать. 3) Книги Ваши с полок сняла и уложила в ящики (к чему?). Ну хорошо, стол мне нужен, я его взял*, рукописи Ваши под моей охраной в целости. А на что мне другие вещи, нет, пусть стоят у нее, может быть, факт их пребывания на ее территории даст Вам опору в будущем, возможном споре с нею. Нет, это черт какой-то, уж очень хитрая. Вообще у меня было с нею сражение, которое обнаружило много сторон в ее личности, мне бывших неизвестными. А Сологуб имеет 3 квартиры 1) 1 комнату в кв. 26 у сестры Настасьиной; 2) 1 комнату в Царском Селе, где живет все время; 3) и 2 комнаты в нашей квартире, где не живет и не топит совсем (это бывшая ваша гостиная и столовая). Но я думаю, что под гнетом трудной жизни и малого литературного заработка, они должны будут произвести сокращение фронта (квартирного).

В ответ на последнее Ваше послание. Вас неверно, как и всегда в Берлине, информировали. Ал. Н. Толстой, как видно уже из моего письма, живет не в Вашей квартире, а над Вашей, № 24. Должен сообщить Вам, что из комнат Сологуба снята хрустальная люстра, бывшая в столовой, и дана для красы в столовую к Толстым. Пусть факт этот Вас не беспокоит. Алехан сам сделает приписку на этом письме. Полагаю, что мебель Ваша будет вся Вам возвращена, но вряд ли отдаст Вам квартиру Чеботаревская.

Я высказываю предположение только, а потому в случае возможной с нею переписки на такую тему, прошу моих предположений не употреблять, как цитаты.

Вообще, черт ее принес из Баку совершенно напрасно. Библиотека, сколько мне известно, цела, но книги сняты с полок и положены в ящики. Это совершено Чеботаревской.

Комната** Чеботаревской всегда была заперта висячим замком на ключ, который находился у ее сестры родной, Ольги Ник. Черно-свитовой, во время пребывания Чеботаревской в отъезде в течение нескольких лет.

Поздравляю Вас, Сандро, с Новым годом, правда, несколько поздновато, но я думаю, что поздравление, даже и своевременное мало существенно. Верочка шлет Вам свой теплый привет.

Крепко жму Вашу руку. До свиданья.

Ваш Вениамин Белкин.

<Пршиска А.Н. Толстого:>

Милый Сандро, получил оба твоих письма. Пора, давно уже пора бы возвращаться домой. Если у тебя будут средства прожить, скажем, месяца 2, 3 — то несомненно, ты сможешь осмотреться и найти подходящую работу. Разумеется для заработка — Москва, для научной работы — Питер. Мы живем хорошо (в квартире над твоей № 24), проживаем — 45 приблизительно червонцев (англ. фунтов) в месяц. Но нас много, — 4 детей, 3 прислуги и тетка старая с нами...

Привет Алисе. Крепко жму твою руку. Наташа тебе шлет привет.

Люстра твоя висит у нас в столовой, т. к. Сологуб на место ее повесил свою.

В. Б.

Дорогой Александр Семенович,

внял, наконец, Вашему короткому письму, на которое пишу сей пространный манускрипт.

Причина долгого молчания проста — мы не европейцы, а потому, если нет содержания для письма, то мы его не пишем, презрев правила хорошего тона и вежливости.

Вам, конечно, отчасти известны те события, кои посетили наше жилище? Александра Николаевна Чеботаревская умерла, так же плачевно, как и Настасья, т. е. впав предварительно в тяжелое душевное заболевание, каковое можно было усмотреть значительно раньше ее гибели. И с этой сестрой, из семьи, очевидно, отмеченной роком, произошли события несколько необычные, также, как и Анастасья, она бросилась в воду, но в Москве, и была извлечена, скончалась в те же сутки от плохого сердца.

Территория после нее, ставшая свободной, путем интриг захвачена именем Сологуба дальнейшим отпрыском этого семейства, племянницей покойных сестер, каковая и внедрилась в Вашем кабинете с некиим датским журналистом.

Что касается мебели и книг Ваших, то они эвакуированы на мою территорию и находятся в целости и сохранности.

Я полагаю, что книги все сохранились, но знать конечно не могу, ибо каталога не существует и даже общее число томов мне неизвестно. Итак, я состою хранителем вашей библиотеки. Какое же мне положите Вы жалование? Ха-ха и еще раз ха!!!

Мне показалось на взгляд, что не хватает журналов вроде «Летопись войны» и французских романов, т. к. их было, насколько я помню, довольно много. Но такая пропажа несущественна. С особым вниманием отнесся я к начатым и неоконченным работам по составлению философского словаря, материалы, записи и бланки в том же порядке были мною из письменного стола интернированы в шкаф красного дерева. Обеденный стол, желтый диван, и красный тоже, стоячая конторка и еще кое-какие предметы находятся во владении Алексея Толстого. Люстра возвратилась ко мне. Словом, на луне все в порядке, т. к. Вашу собственность здесь я отождествляю с собственностью на Луне или Марсе. Теперь о людях.

О себе мало, т. к. пробиваюсь иллюстрациями и обложками; перспектив в настоящее время, в тумане экономического возрождения, для художника не усматривается. Верочка стала выдающимся музыкальным педагогом и в прошлый сезон участвовала в 30 концертах. Недавно завели собачку. Теперь ей около 4-х месяцев, порода — сибирская лайка, совершенно белая, очень умная и скрашивает нашу бездетную жизнь. Много трудимся, но достатков не приобрели. Дружба с Алексеем и его успех скрашивают нашу трудовую жизнь. Видимся очень часто. Об успехе его драматического писательства Вам, конечно, известно из прессы. Он вовремя вернулся — это надо признать, да и талант его исключительно большой.

Александр Яковлевич Билибин* вторично женился, т<ак> к<ак> его первая жена, поскучав в этом мире, ушла в Елисейские поля.

Алекс. Алекс. Васильев на время уехал, кажется, в Америку читать лекции в каком-то университете.

Встречал несколько раз художника Пинегина, он все больше норовит в полярные экспедиции уезжать. Ф. Сологуб, хоть и живет в одной квартире, но видимся случайно и редко. Это объясняется тем, что с его родственниками мы находимся на положении вооруженного нейтралитета до момента борьбы за территорию.

В отменно хороших отношениях с Алеханом, часто бываем у них и встречаем людей самых разнообразных, начиная с академиков и кончая и актрисками. Алексей очень много и плодотворно работает; после переселения в СССР написал уже 4 пьесы. Из которых 2 особого успеха не имели, но зато одна имела огромный материальный успех — это «Заговор императрицы», теперь в Москве идет пьеса «Азеф»; собственно, название ее «Орел или решка». Надо полагать, что и эта пьеса имеет капитальное значение. Я не говорю уже об небольших повестях, об авантюрном романе «Гиперболоид» (печатается в «Красной Нови»), об либретто для оперы «Полина Гебль»⁴³ и либретто для оперетки «Дар Дао-Эхе», которые еще не закончены с музыкальной стороны и не вошли еще в репертуар.

На весну он хочет отдохнуть и проехаться в Италию через Одессу.

Вот почему, собственно, он не пишет писем, хотя на Ваше письмо он послал ответ, не на последнее письмо.

Не встречались ли Вы за границей с Добужинским Мстис<ла-вом> Валер<иановичем>. Интересно, как он себя чувствует морально и материально, променяв столицу СССР на глухую провинцию дореволюционной Российской империи. Думаю, что не только не выгадал, но пожалуй прогадал. Для нас же жаль, что из нашей среды художников выбыл такой талантливый и высококультурный художник и человек.

Не знаю, что мог бы я еще Вам написать о нашей жизни. Это затруднительно в том отношении, что в письме я не имею реплик своего собеседника, не знаю, что именно для него интересно, что мало понятно и ново и, как путник без компаса, не уверен в взятом им наобум направлении. Так и я, вероятно, много и долго мог бы беседовать с Вами лично, но писать затрудняюсь, да и бумага кончается, да, кажется, все уже и написал, а потому кончаю послание, жму Вашу руку и шлю Вам привет свой и Веры Александровны. А также передайте привет наш своей молодой супруге, которую мы видели на карточке, посланной Вами когда-то.

Ваш В. Белкин

Алексей Николаевич шлет привет и говорит, что он писал Вам, отвечал на все письма; возможно, что они не дошли до Вас, потерялись.

8
9/X/1929

Дорогой Александр Семенович, в исполнение Вашей просьбы я должен подтвердить сообщение о сдаче Вашей библиотеки в Госуд-<арственный> Книжный Фонд. Вчера я получил из Гос. Книж<но-го> Фонда копию акта о сдаче книг, которую при сем и прилагаю. Из беседы с заведующим я вывел заключение о возможности если не возврата, то во всяком случае компенсации за отчужденную библиотеку. Я предполагаю, что именно эти книги (по тому отделу знания) — которые Вы собирали, едва ли в настоящее время представляются для Вас необходимыми, т. к. едва ли Вы будете продолжать ту библиографическую работу, которую Вы не закончили и все же сохранившуюся в том состоянии, как она прервалась. Это мое предположение подсказывает возможность избрать ту форму компенсации, которая в настоящий момент для Вас более желательна.

По сведениям основное ядро библиотеки поступило в Ленинградский Институт Марксизма, с которым я вел переговоры еще до сдачи книг в Гос. Кн<ижный> Фонд. Я предлагал Институту поместить всю библиотеку в целом, не разбивая ее, в их учреждение и просил компенсировать мои расходы по сохранению и оплате помещения за 10 лет в форме, для меня наиболее приемлемой, а именно предоставить в мое личное пользование некоторые художественные журналы русского издания (за все годы), потребные мне по моей профессии на неопределенный срок с обязательством возврата по миновании моей в них надобности. (Я хотел иметь под рукой «Старые Годы», «Золотое Руно», «Аполлон», «Мир Искусства», историю живописи А. Бенуа и еще что-то).

Но получил в ответ письменное отношение примерно такого содержания: «Ленингр<адский> Инст<итут> Марксизма на основании сообщения из ОГПУ извещает, что Л.И.М. не имеет права купить у Вас книги, принадлежащие гр. Ященко, т<ак> к<ак> согласно существующих законоположений, имущество граждан, эмигрировавших за границу, подлежит сдаче в Государственные органы, в данном случае в Госуд. Книж<ный> Фонд.

— за подписями Зам<естителя> Директора Института Гоник-ман и ученого секретаря Вольпе».

Получив такую штуку, оставалось только выполнить этот добрый совет, и возможно скорее, откинув всякие мечтания о художественных журналах.

Теперь Вам, конечно, интересно и необходимо знать, почему я предпринял все эти шаги. Постараюсь возможно короче изобразить ситуацию, создавшуюся на месте, т. е. в квартире, где я живу. Прежде всего надо знать, что население квартиры радикально переменилось. А именно — после смерти Александры Чеботаревской вся бывшая ваша половина помещения была занята (теперь покойным) Федором Кузмичем Сологубом с замужней племянницей его жены Настасьи Николаевны (умершей). Означенная племянница с сожителем своим иностранцем заняла угловой кабинет и первый день своего пребывания ознаменовала эвакуацией всех книг из кабинета в кухню. Эвакуация была совершена довольно беспорядочно, в кухне образовались книжные горы. После этого мне с Верой пришлось навести порядок и поместить книги на вынесенные из кабинета полки в прилегающей к кухне комнате для прислуги. Книги, плотно утрамбованные, заняли более чем 2/3 площади в этой комнатке.

Тут же ютилась то одна, то другая прислуга этой племянницы. Воспрепятствовать помещению в эту же комнату кого-либо мне не удалось, т<ак> к<ак>, действительно, другого помещения их прислуге не было. Для книг большой беды от этого не было. Комнатку эту мы оплачивали в половинной доле — покойный Сологуб и я (с ним я имел денежные расчеты по квартире на равных правах). По смерти Сологуба и по выезде его племянницы и прислуги ее из квартиры, я запер на замок комнатку с книгами и оплачивал ее единолично. Освободившаяся жилая площадь в квартире, по правилам для Ж.К.Т-ов, поступила в распоряжение Правления ЖКТ-а и, согласно инструкции Жилищного Отдела, была заселена рабочим, трудовым, пролетарским элементом. Элемент этот был вполне хорош, за исключением одного субъекта, в бытовом отношении довольно трудно выносимого.

Но факт густого заселения квартиры (в каждой комнате оказалась целая семья с детьми) создал обычные теперь, но непривычные для нас с Верой, бытовые неудобства. Пользование одной ванной, кухней, где гудят штук 8 примусов, и другие детали, связанные с густым населением, заставили меня найти наиболее подходящий выход из создавшегося положения. Этот выход — перепланировка квартиры и связанный с нею капитальный ремонт. В течение мая и части июня я произвел за свой счет эту работу. В результате получилось следующее: мне пришлось радикально отрезать занимаемую мною площадь из 3-х комнат от остальной части квартиры, заложив кирпичом проемы в капитальной стене в одной из комнат и в коридоре, при этом ванная, кухня, парадный и черный ход оказались по ту сторону (добра и зла). А в оставшейся у меня территории пришлось создать кухню, ванную, переднюю и выход, правда на черную лестницу, что и совершено: пробита стена и сделана двойная дверь на лестницу; бывшая крайняя комната разделена так, что одна половинка в виде лоджии присоединилась к моему кабинету (там, где синяя печь), а другая половинка с прилегающей уборной превратилась в миниатюрную кухню с плитой. Уборная увеличилась до пределов потребных для колонки и ванной. Коридор разделяется дверью на переднюю и часть, прилегающую к кухне и ванной (новым).

Вся эта переделка потребовала больших затрат, которые еще и теперь остатком бремени лежат на моем бюджете. Потолки выбелены (впервые с 1913 года), по старым матовым обоям стены окрашены матовой клеевой краской, двери покрашены, словом, — квартира приняла веселый жизнерадостный вид, который заставляет легче переносить тяготы жизни.

Так вот, после этой перепланировки книги должны были остаться там за чертой, т. к. поместить их у себя я не мог, нету места; кроме того были еще весьма веские причины, о которых я не пишу, не брать их к себе, если бы даже и было место. Какая судьба могла их постигнугь: — их могли расхитить, разбазарить и разрознить, и только в лучшем случае сдать туда же, куда я их и сдал. Оставлять по-прежнему в закрытой комнате нельзя, т.к. ЖКТ всю площадь должен использовать, как жилую. Теперь Вы видите, что мне не оставалось ничего кроме того, что я и сделал. Сдать в Гос. Кн<ижный> Фонд, как оно предусмотрено законом. Не моя вина, что оказалось ошибкой предположение, что книги эмигрантские. Я очень был рад узнать от Вас, что Вы, Александр Семенович, советский лояльный гражданин, и не сомневаюсь, что это именно основанием послужит в Вашем ходатайстве о возврате или компенсации принадлежащей Вам библиотеки и не сомневаюсь в успехе этого ходатайства, которое незамедлительно и начните.

За сим деловым содержанием этого письма остается еще возможность кратко сообщить о себе за этот длинный период моего упорного и Вам, к сожалению, непонятного молчания. Я довольно много работал за это время в области книжной графики и худож. оформления книги в изд. «Academia», отчасти в журнале «Красная Панорама» (при Красной Газете) и отчасти в Госиздате в Ленинградском отделении. Работы бывает то много, то мало — в общем достаточно для жизни и недостаточно для накопления ресурсов, для отдыха и для свободной живописи. С 1928 с апреля и до 1 марта 1929 вновь профессорствовал в Академии Художеств — замещал Осипа Эмануиловича Браза и руководил по живописи 5 — 4 и 3 курсом, а с отчислением Браза через 2 месяца и сам оказался отчисленным.

В настоящий момент это учреждение в состоянии радикальнейших реформ и название прежнее изъято — уже не Академия Художеств, а ВХУТЕИН (Высший Худож. Технич. Институт).

Снова вернулся к графике и иллюстрации и этим летом отиллюстрировал собр. сочинений М.Ю. Лермонтова для Госиздата; когда книга выйдет, обратите свое благосклонное внимание (сделано не худо). К Шекспиру к «Королю Генриху V» тоже сделаны мной рисунки 5 штук. Живописью удается заниматься урывками и оттого особо серьезных результатов быть не может. Мечтаем с Верой о летнем отдыхе где-нибудь у Черного моря, осуществим ли свое желание — не загадываю. Хотелось бы пожечься в ультрафиолетовых лучах и выжечь из своей природы бронхиты и насморки вконец. Вера преподает в музыкальном техникуме, у нее не многочисленный, но выдающийся по качеству класс. За последние 1 ½ года живем уединенно. С Толстыми прервали отношения из-за Натальи Васильевны, женщины самовлюбленной, капризной и далеко недоброй. Он (Алексей) с семьей поселился⁴⁴ в Детском Селе (быв. Царское) и живет, как вельможа, судя по слухам. Павел Елисеич Щеголев составил за 10 лет громадную библиотеку около 20 000 томов⁴⁵, пишет что-то и полечивается от сахарной болезни. Его сын Павлуша, которого Вы помните мальчиком, — делает карьеру профессора по кафедре общественных наук, очень способный молодой человек⁴⁶. А.Я. Билибин не знаю как живет, замкнут, поглощен лекциями, и я его лет 5 не видал, раза два говорил по телефону с ним, вот и все. Сейчас не припомню общих знакомых, о которых мог <бы> что-либо сказать. Тот блондин, с которым Вы играли в шахматы, усами которого восхищалась Матильда, отбыл на продолжительный срок для изучения Севера. Марго тоже — выбыла надолго из Ленинграда⁴⁷. Зато недавно виделся с художн<иком> Лансере Евген<ием> Евген<ьевичем>, который постоянно живет в Тифлисе. Преподает (профессор) в местной Худож<ественной> Академии. Этим летом он путешествовал по Сванетии и показывал мне свои этюды. Чулков в Москве. Макс Волошин в Коктебеле занимается живописью (к сожалению). Больше, кажется, нечего писать. В заключение позволю себе закончить письмо просьбой сообщить адрес Юрия и Лины Богдановны, от которых сведений не имею, и написать мне, оказывает ли Юрий успехи в художестве. Если они мне напишут о себе, я буду очень рад. Передайте им мой привет. До свидания. Жму Вашу руку с пожеланием всего наилучшего Вам и Вашей супруге.

Не откажите передать наш привет, если к тому будет возможность, Матильде Августовне от нас с Верой.

Вера шлет Вам свой привет.

Искренне Вам преданный

В. Белкин.

Адрес прежний д. 3/1, кв. 22/А