Книгам «Лабиринты» У. Г. Мэтьюза 1, «Прогулка по изнанке»
жүктеу/скачать 0.67 Mb.
|
|
Под утесами мыса Бичи-Хэд55, далеко-далеко внизу, расстилалось море, рябое и серое, такое неповоротливое издали, точно вязкая овсянка, колышущаяся мелкой ленивой зыбью у подножья скал. Рассветное солнце, озаряя равнодушным блеском слоисто-кучевое опахало облаков, до приторного кротких, являло глазу лишь пустоту своего бесцветного диска. Полосатый красно-белый маячок смахивал на рождественскую хлопушку — тоже мне предупредительный знак морякам, кто же примет такое всерьез? «Да ты только глянь на меня! — так и кричал он. — Смотри, какой я крошечный, совсем игрушечный. Что проку от меня в этой вязкой овсянке моря, на высотах этих меловых скал?» Вывеска на шесте рядом с телефонной будкой гласила: Самаритяне К ВАШИМ УСЛУГАМ ДЕНЬ И НОЧЬ Телефон: 735555 или 0345 909090 На ней сидели в задумчивости несколько ворон. Казалось, сейчас так и грянут: «Эй, Джек, вдарь джайв»56, — однако промолчали, не удостоив меня даже взглядом, и полетели прочь. — Не вОроны, — заверил я Ленор. — ВорОны. В будке висела табличка с номером и адресом таксофона:
Бичи-Хэд, Истберн, Восточный Суссекс, BN20 7YA
— Ты нужна мне. — Ну да, но ведь не это же не дает мне сдохнуть. А все эти толпы таких, как мы, все эти лишние миллиарды и триллионы? Ты что, думаешь, каждый из нас и вправду кому-то нужен? — Сильно сомневаюсь. Мы шагали по мокрой траве к обрыву; впереди, выплескивая бурные восторги, бежала рыжая собачонка, а чуть поодаль предостерегающе залаял черный лабрадор. Шел первый день нового года, тысяча девятьсот девяносто четвертого. Погода стояла теплая; недавно еще моросил дождик, но теперь прояснилось и утро сияло тем особенным светом, какой бывает только в Новый год после бессонной ночи, — светом неизведанных стран. Выехали мы с Ленор от меня в шесть пятнадцать. Было холодно; было темно; ночь мерцала мраком, а белая луна, три дня как перевалившая за полнолуние, напоминала: «Такова твоя жизнь». «Ситроен-2СV», щеголявший лазурной окраской не первой свежести, никак не сочетался в моих представлениях со своей надменной владелицей: радиатор подтекал, клапана и поршни надрывались на последнем издыхании, сцепление разболталось, да и вся колымага тарахтела и тряслась, протестуя против превратностей своего несчастливого жребия. Ленор вела так, будто орудовала мачете, прорубая дорогу в джунглях. Я был штурманом; я работал с атласом и фонариком; я был влюблен; казалось, нет ничего невозможного; я мог бы отыскать все что угодно от края до края земли; а еще я запасся термосом чаю и сэндвичами с сыром и ветчиной. На дороге к мосту Уорнсворт не было ни души; все фонари вели в будущее. Перед въездом на мост сверкала шафраном и багрянцем заправочная станция «Шелл», точно святилище у врат Ночи. На выезде вспыхнуло кружево дальних огней, как ночной Лос-Анджелес в триллерах. Вырулив на шоссе А-214, ведущее к Кройдону, мы проехали через Тутинг-Бек. Было шесть двадцать пять утра, и в рождественском уборе городок казался давным-давно обезлюдевшим, словно «Мария Целеста»59. Жители крепко спали в своих домах или лежали без сна, занимались любовью или дожевывали остатки вчерашнего вечера, а мы катили себе сквозь ночь навстречу новому дню. И на каждом повороте ряды фонарей открывали новую перспективу, сходясь в одной точке, исчезающей в дальней дали. А каждая точка, которую проезжали мы сами, была такой же точкой исчезновения для того, кто едет сейчас откуда-то издалека по встречной полосе. — У тебя не бывает такого чувства, будто ты все время исчезаешь и появляешься вновь? — спросил я Ленор. — Я все время исчезаю. Но появляюсь ли? Не уверена. В новогоднюю ночь мне иногда кажется, что вот придет новый год и прикроет меня еще каким-нибудь «я», и под ним будет незаметно, что я исчезла. — Новым «я»? — Да нет, разве я на что претендую? Сойдет и подержанное… два-три аккуратных владельца… Хоть какое. Жизнь то и дело застает меня врасплох. То, что другие принимают как должное, меня почему-то удивляет. Мчась навстречу этой вечно отступающей точке, я вдруг поразился, до чего же хрупок весь наш рукотворный мирок — дома и магазины, дороги и фонари, поезда и станции, самолеты и аэропорты. Мне представилась гигантская нога, опускающаяся на все это с высоты. Хряп. Кинорежиссерам такое на каждом шагу мерещится, только к ногам они додумывают целых чудовищ. — Эй! — окликнула Ленор. — Мистер Штурман! — Что? — Проезжаем Тутинг-Бек. Что дальше? — Митчем, а потом Кройдон. Мультипликационной стрелкой на телекарте мы врезались в Кройдон, где нас приветствовал серебряный четырехмоторный самолет перед озаренным прожекторами зданием аэропорта в стиле ар-деко. «КАССА» — значилось над входом, а рядом — «БРАЧНАЯ ЦЕРЕМОНИЯ». — Брачная церемония? — удивился я. — Что, прямо сейчас? — Это вампирская свадьба, — объяснила Ленор. — Им надо успеть до рассвета. До сих пор не могу забыть эту вампирскую свадьбу в Кройдоне: так и вижу счастливых новобрачных, вгрызающихся друг дружке в горло, и толпу перепившихся (хм!) гостей, и вампирят, отплясывающих вперемешку со взрослыми «Трансильванскую польку». Те вампирские детки теперь, наверное, тоже совсем взрослые. Мы миновали Перли, затем — Кенли, Уайтлиф и Катерхем, и выбрались на А-22. Где-то здесь, кажется, на выезде из Катерхема, попался неосвещенный участок. — Темные дороги мне всегда казались роковыми, — заметила Ленор. — В каком смысле? — Не знаю… Просто когда едешь по ним, неведомое становится зримым. Промелькнули и остались позади Годстон и Ист-Гринстед, а небо просветлело и окрасилось нежнейшей лазурью. «Общая амнистия, — возглашали небеса. — Все грехи прощены. Tabula rasa60». «Я снова молод, — тарахтел “Ситроен-2CV”. — Я все могу! Подумаешь, Бичи-Хэд! Да это ж рукой подать!» — Эти вампиры… хотела бы я знать, что останется от их брачной церемонии через год, — проворчала Ленор. — Полагаю, они будут выяснять это постепенно, — отозвался я. — Ночь за ночью. Смотри-ка, утренняя звезда! И мы потянулись друг к другу отметить это поцелуем. — Ну как, я делаю тебя несчастной? — Инкубационный период еще не прошел, — возразила Ленор. — Правда жизни наступит позже. Мы до нее еще не доехали. Помню деревья, чернеющие на фоне дивного неба, бледно-лазурного, как у Эдмунда Дюлака61. Увидев такое небо, поверишь и в ковры-самолеты, и в лампы с джиннами, и даже в новехонький, с иголочки, новый год. Многие образы врезались в память, да только сообразить, в каком они шли порядке, непросто… Вот вороны с той самаритянской вывески на Бичи-Хэд — они частенько вспоминаются. Пока мы проезжали Истберн, слева от дороги вспыхнула сквозь облака розовоперстая заря во всей своей античной прелести, а справа неохотно уплывали со сцены зыбкие клочья предрассветных сумерек — сегодняшних и всех, что им предшествовали от начала времен. В просветах крылатыми статистами парили чайки. А потом мы поднимались на скалу, и небесные просторы распахивались вокруг нас, а там, внизу, открывалось море, да-да, оно самое, хотя на поверку — всего лишь серое, плоское, однообразное Вот-оно-какое-я-есть. Машину мы оставили у гостиницы, посреди запущенного парка, смахивающего на заповедник. ОТДЫХ ДЛЯ ВСЕЙ СЕМЬИ, полный пансион. СТОЛОВАЯ, часы работы 11:30 — 22:00. Но у нас были сэндвичи и термос с чаем, так что мы двинулись прямиком на мыс с видом на меловые утесы, на тот игрушечный маячок и разделявшую их узкую полоску берега, серую и призрачную, как пристанище келпи62. Далеко-далеко внизу расстилалось море, рябое и серое, такое неповоротливое издали, точно вязкая овсянка, колышущаяся мелкой ленивой зыбью у подножья скал. Веселая рыжая собачонка все так же резвилась у обрыва, а поодаль все так же заливался предостерегающим лаем черный лабрадор. Добежав до края лужайки, рыжая дворняга бодро подпрыгнула и ринулась вперед. Мы вздрогнули и отвернулись, но ничего ей не сделалось. Миг, и она уже неслась обратно с задорным тявканьем, убеждая нас, что и этот край — еще не роковая черта. Было это шесть лет назад, и теперь при мысли о том рассвете память подсовывает мне вампирскую свадьбу и вязкую овсянку моря, да в придачу это сборище задумчивых ворон.
ОТНЫНЕ И ДОКУДА ВПРЕДЬ? — И что с нами теперь, Питер? — спросила Амариллис, сидя нагишом на кровати в номере отеля «Медный». Какой жалобный голосок. Нет, до чего же она переменчива: то самоуверенная соблазнительница, то растерянное дитя. Обхватив себя руками, она сидела на смятых медно-рыжих простынях, в золотистом сиянии медных светильников. Я смотрел на ее бока, по-детски худенькие, такие трогательные. Внизу живота у нее была татуировка — синий значок инь-ян. — В каком смысле? — попытался уточнить я. — Ты со мной? Я больше не хочу оставаться одна. Это зазор, думал я. А что она скажет в реальной жизни? И так ли реальна по сравнению с этим реальная жизнь? — Ты теперь не одна, — сказал я. — Почему? Потому что ты со мной переспал? — Мы с тобой переспали потому, что ты настроилась на меня, а я — на тебя, и теперь мы… Стоп, одернул я себя. Осторожней. — Мы — что, Питер? — Теперь мы вместе. — Надолго? Она казалась такой маленькой, такой прелестной и беззащитной. — Отныне и впредь, — пообещал я. — Отныне и докуда впредь? И когда она сказала это, я вдруг увидел темную дорогу, пустынную, убегающую далеко вдаль под вечерним небом. Темную дорогу и сосны, высящиеся с обеих сторон. Что это там мелькнуло — уж не кошка ли? Дряхлая черная кошка, только преогромная. — Докуда бы ни было, — сказал я. — Ты серьезно? А тебе не кажется, что это чистое безумие? Ты ведь на самом деле совсем меня не знаешь. — Да, я серьезно. Я все понимаю — да, это безумие, да, я совсем тебя не знаю. Но тем не менее. — А тебе можно доверять? Не так-то просто в такое поверить. — Доверься мне, я не подведу. Слова сами слетали с языка, как я ни старался удержать их. — Я ведь на самом деле тоже совсем тебя не знаю. Даже когда настроишься, нельзя ничего знать наверняка. Может, ты не так одинок, как я. Может, у тебя уже кто-то есть. — У меня нет никого, кроме тебя, Амариллис. — Но все случилось так быстро, — прошептала она так тихо, словно не хотела, чтобы я расслышал. — Ну, вообще-то все и происходит быстрее обычного во… — Стой, Питер! Не говори этого слова! — … во сне, — сказал я и проснулся. — Никого, Амариллис. Только ты одна. 16 ПО ПОЛОЧКАМ Я взглянул на часы, увидел 03:42 и словно с крыши небоскреба рухнул. Реальность! Голова кругом идет. Этот зазор, из которого я только что выскочил, казался реальней всего, что было между мной и Амариллис въяве. Но, с другой стороны… Я до сих пор пытаюсь подобрать для себя хорошее определение реальности — просто удобное рабочее определение, не надо мне ничего такого философско-метафизического. Ясно, например, что на ровное поле она не похожа: наоборот, сплошные ямы да овраги и куда ни ткнешься, всюду частная собственность за заборами. Но самое главное, сейчас она — одно, а не успеешь глазом моргнуть — уже совсем другое. Амариллис (тут я закрыл глаза, чтобы вернуть ее) дала мне в этом зазоре то, что для нее было реальностью в те мгновения настоящего. Пусть она таила в себе неизвестность, пусть по-прежнему была загадкой — неважно. Ее вкус остался у меня на губах, в моей памяти. Интересно, она тоже проснулась? Мне захотелось взглянуть на нее, неважно, спящую или нет. Я спустился к спальне и в нерешительности остановился перед закрытой дверью. А вдруг она и впрямь проснулась и хочет побыть наедине с воспоминаниями о нашем зазоре? Я вернулся в студию, сел за стол и отодвинул из-под рук клавиатуру компьютера. Настало время составить список, разложить все по полочкам, и не хотелось упускать подсказок, которые невольно может выдать рука на письме. Я взял лист желтой бумаги формата А4 и черный фломастер и вывел заголовок: «БАЛЬЗАМИЧЕСКАЯ».
Я пошел проверить, не проснулась ли она. В моей постели ее не было. Не было ее ни в студии, ни на балконе. Ни в ванной, ни на кухне. Нигде во всем доме. Ночь прошла, день настал; по туннелям подземки бежали поезда, а деревья на пустыре покачивались в утренней прохладе, что вот-вот сменится жарой. Птицы щебетали, как итальянские забастовщики: по всем правилам, но без малейшего энтузиазма. То самое время суток, когда всякий раз кажется, что вокруг не реальность, а одни декорации: только наподдай ногой — и все развалится к черту. 17 ПРОШЛОЙ НОЧЬЮ Она даже записки не оставила, не сообщила, где и когда мы опять встретимся. Нет, ну какая все-таки вредина! Что ей стоило хоть пару слов черкнуть — разве я многого прошу? Вот и снова четверг, а чего бы я только ни дал, чтобы не ходить на занятия: страшно было представить, с чем на сей раз объявится Гастингс. — Соберись, — велел я своему отражению в зеркале. И собрался, и пошел. Я просил их зарисовать какие-нибудь образы из зазоров, но лишь у нескольких нашлось, что показать мне. Одни заявили, что зазоров у них не бывает (совершенная чушь — зазоры бывают у всех!), другие — что ничего не помнят. А Гастингс вообще не пришел. Из тех пятерых, что все-таки справились с заданием, нечто любопытное принесла только Синди Аккерман: большой лист бумаги, исчерканный каракулями, среди которых попадались занятные чертежи — не то чтобы бутылки Клейна, но что-то вроде. — И что бы это значило? — поинтересовался я. — Точно не знаю, — сказала она. — Сон был как мультфильм, и все об одном: как будто что-то все время проходит сквозь самое себя. Вот и все. Я вгляделся в ее каракули и разобрал пару строк: И там и тут сейчас и здесь она и я и нет и да тогда теперь и там и тут и был и был и нет и был… От этих слов желудок у меня взбрыкнул, как на карусели. — А вы не заходили недавно в Музей наук? — спросил я. — Нет, а что? — То, что вы принесли, похоже на то, что вы могли видеть там на одной выставке. — Нет, я там уже много лет не бывала. А надо бы заглянуть на самом деле… Наверно, хорошее место для поиска идей. — И новых друзей, — вставила из-за соседнего столика Кирсти Уиттл. Аккерман вспыхнула, но промолчала. Эта высокая, статная брюнетка была воинствующей феминисткой и марксисткой, из тех, что вечно против чего-нибудь протестуют и ходят с плакатами. Меня не отпускало чувство, что она могла бы рассказать и побольше о своих чертежах и каракулях. Казалось, они как-то связаны с Амариллис… Понимаю, это уже смахивает на паранойю, но что поделаешь? Все мы не без изъяна. Пока я беседовал с Аккерман, дверь открылась и вошел Рон Гастингс — на костылях, с загипсованной левой ногой. Лицо ему будто отдавили. — Что с вами? — спросил я. — Упал со стремянки. — Когда? — Прошлой ночью. — Часа в три? — Да, где-то так. — Странно. Что можно делать на стремянке в такое время… — А что тут странного? Ну, вернулся домой не в лучшей форме. Оказалось, забыл ключи. Рядом нашлась стремянка — строители оставили. Полез к себе на второй этаж, ну и не дополз малость. Послушайте, может, вам записку от мамочки принести? — Простите, не хотел совать нос в ваши дела… — А вы где были вчера в три часа ночи, Питер? — В зазоре. Спал, в общем. По-моему, он взглянул на меня как-то странно. Не знаю — может, почудилось? — Надеюсь, хоть вам что-нибудь приятное снилось. — А вас кошмары мучили? — Да нет. Так, ерунда всякая. Не помню. Он сел на свое место и начал что-то записывать в блокнот, а я тихонько отошел. Больше я не стал ни к кому приставать с образами зазоров; все вернулись к своим проектам, а я погрузился в молчание — ну что тут было сказать?
ПРОГУЛКИ ПО ДОСКЕ Каких усилий мне стоило не рвануть на поиски Амариллис в обеденный перерыв! Но хоть с грехом пополам, а до конца занятий я дотерпел. Где же ее искать? В котором из мест, где мы побывали с ней наяву? И надо иметь в виду, что не торчит же она там постоянно: какое-то время у нее уходит на работу, на уроки музыки... В том, что Амариллис тоже хочет со мной увидеться, я не сомневался. Но понимал, что она будет действовать по-своему. С какой бы готовностью она ни объявляла себя чудачкой, в ее безумствах была четкая система: отказываясь назначать мне время и место очередного свидания, она всякий раз проверяла, настроен ли я на нее по-прежнему. Лицо ее, как всегда, явилось мне вполоборота. Должно быть, она опасается, что после вчерашнего зазора я стану предъявлять на нее свои права. С этой мыслью я направился туда, где мы впервые встретились вне зазоров: в Музей наук, на выставку бутылок Клейна. И приготовился ждать, как когда-то четырнадцатилетним мальчишкой ждал в городской библиотеке, надеясь хоть мельком взглянуть на одну девчонку, заговорить с которой никак не хватало храбрости. Легкие чуть не лопались от воздуха, и приходилось все время выдыхать. В тоскливом незазоре этих послеполуденных часов четверга никто, кроме меня, не хотел любоваться бутылками Клейна, так что они были в полном моем распоряжении. Рисунки Синди Аккерман… будто намек, что в этих изгибах и петлях сверкающего стекла таится нечто подвижное. Как и в прошлый раз, я отвернулся от бутылок, но по-прежнему чувствовал их спиной. Вдобавок всплыли в памяти эти ее каракули — смутно, не столько текстом, сколько тем же тошнотворным ощущением. Так я прождал с полчаса, и наконец в зал вбежала запыхавшаяся Амариллис. — Раньше никак не могла, — выдохнула она. — Это все моя уимблдонская ученица. Пытается играть Скарлатти63. Ничего у нее не выходит, но лишних минут десять каждый раз непременно выкачает, а то и больше. Она уронила сумку и бросилась в мои объятья. Я не знал, где увижу ее в следующий раз, и увижу ли вообще; не знал о ней ничего, кроме имени. Но я обнял ее так, словно надеялся одной только силой запечатлеть себя в ней навсегда. — У тебя все получилось! — сказала она. — Ты втянул меня в свой зазор. И снова меня поцеловала. — Ты помнишь, что там было? — пробормотал я, уткнувшись ей в шею. — Автобус, отель «Медный» и триста восемнадцатый номер? Да, Питер, я помню все. Я больше не одинока. Я так растрогался, что чуть не заплакал. Все осыпал ее поцелуями и никак не мог остановиться. Но в конце концов отодвинулся дюйма на два и спросил: — Значит, я прошел испытание? — Ты о чем, Питер? — Я сам устроил зазор и втянул тебя. — Да, конечно. Но это было не испытание. — Ты же хотела, чтобы я втянул тебя в свой зазор, а не просто гостил в твоих. — Я хотела, чтобы между нами установилась двусторонняя связь, вот и все, — увильнула она от ответа. «ПРОГУЛКИ ПО ДОСКЕ», — гласила на сей раз ее футболка. Интересно, помнит ли она футболку из вчерашнего зазора? Не будем это обсуждать, решил я. И переспросил: — «Прогулки по доске»? — Это из песни Тома Уэйтса64, — пояснила она: —
— Мне просто нравится, как это звучит. Будто выходишь из этого мира куда-то еще. В четвертое измерение. «Доска — это такое место для прогулок», — однажды сказала Ленор. Давным-давно, в прошлом. Но внезапно вся эта сцена с Амариллис показалась просто моментальным кадром из будущего, до которого мы еще не добрались. Вроде того горящего мотоцикла в «Беспечном ездоке»65. Что-то лисье мелькнуло во взгляде Амариллис, и по выражению ее лица я понял, что эта футболка — часть какой-то шутки не для всех, в которую я не посвящен. Ее слова о четвертом измерении задели меня за живое. — А заточка в сапоге? — спросил я. — Нет-нет, Питер, никакой заточки. Никаких сюрпризов. — Она глядела на меня испытующе. — Ты вроде как сам не свой. Что случилось? — Ничего. А ты-то сама, Амариллис, спотыкаешься? Бывает? — С кем не бывает. — Она накрыла мою руку ладонью, и ее лицо опять оказалось совсем близко. — Может расскажешь, что тебя беспокоит? — Ничего меня не беспокоит. Ты знаешь такую Синди Аккерман? — Из Королевского колледжа искусств? — Именно. — Она берет у меня уроки музыки. А что? Пропасть разверзлась у меня под ногами, и я шагнул в нее очертя голову. — А помимо уроков вы с ней встречаетесь? — Иногда. Не понимаю, к чему ты клонишь? — Там разберемся. Ты сказала, что несколько раз встречалась с Роном Гастингсом. Ты спала с ним? — Что это еще за допрос? Я что, пыталась корчить из себя невинность? Не твое собачье дело, с кем я спала до тебя! жүктеу/скачать 0.67 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|