Конец формы Эрнест Хемингуэй. Прощай, оружие!

Глава тридцать вторая

Я лежал на досках платформы под брезентом, рядом с орудиями, мокрый,

озябший и очень голодный. В конце концов я перевернулся и лег на живот,

положив голову на руки. Колено у меня онемело, но, в общем, я не мог на него

пожаловаться. Валентини прекрасно сделал свое дело. Я проделал половину

отступления пешком и проплыл кусок Тальяменто с его коленом. Это и в самом

деле было его колено. Другое колено было мое. Доктора проделывают всякие

штуки с вашим телом, и после этого оно уже не ваше. Голова была моя, и все,

что в животе, тоже. Там было очень голодно. Я чувствовал, как все там

выворачивается наизнанку. Голова была моя, но не могла ни работать, ни

думать; только вспоминать, и не слишком много вспоминать.

Я мог вспоминать Кэтрин, но я знал, что сойду с ума, если буду думать о

ней, не зная, придется ли мне ее увидеть, и я старался не думать о ней,

только совсем немножко о ней, только под медленный перестук колес о ней, и

свет сквозь брезент еле брезжит, и я лежу с Кэтрин на досках платформы.

Жестко лежать на досках платформы, в мокрой одежде, и мыслей нет, только

чувства, и слишком долгой была разлука, и доски вздрагивают раз от раза, и

тоска внутри, и только мокрая одежда липнет к телу, и жесткие доски вместо

жены.

Нельзя любить доски товарной платформы, или орудия в брезентовых чехлах

брезентом с орудиями очень приятно и славно; но вся твоя любовь - к кому-то,

кого здесь даже и вообразить себе нельзя; слишком холодным и ясным взглядом

смотришь теперь перед собой, скорей даже не холодным, а ясным и пустым.

Лежишь на животе и смотришь перед собой пустым взглядом, после того, что

видел, как одна армия отходила назад, а другая надвигалась. Ты дал погибнуть

своим машинам и людям, точно служащий универсального магазина, который во

время пожара дал погибнуть товарам своего отдела. Однако имущество не было

застраховано. Теперь ты с этим разделался. У тебя больше нет никаких

обязательств. Если после пожара в магазине расстреливают служащих за то, что

они говорят с акцентом, который у них всегда был, никто, конечно, не вправе

ожидать, что служащие возвратятся, как только торговля откроется снова. Они

поищут другой работы - если можно рассчитывать на другую работу и если их не

поймает полиция.

Гнев смыла река вместе с чувством долга. Впрочем, это чувство прошло

еще тогда, когда рука карабинера ухватила меня за ворот. Мне хотелось снять

с себя мундир, хоть я не придавал особого значения внешней стороне дела. Я

сорвал звездочки, но это было просто ради удобства. Это не было вопросом

чести. Я ни к кому не питал злобы. Просто я с этим покончил. Я желал им

всяческой удачи. Среди них были и добрые, и храбрые, и выдержанные, и

разумные, и они заслуживали удачи. Но меня это больше не касалось, и я

хотел, чтобы этот проклятый поезд прибыл уже в Местре, и тогда я поем и

перестану думать. Я должен перестать.

Пиани скажет, что меня расстреляли. Они обыскивают карманы

расстрелянных и забирают их документы. Моих документов они не получат. Может

быть, меня сочтут утонувшим. Интересно, что сообщат в Штаты. Умер от ран и

иных причин. Черт, до чего я голоден. Интересно, что сталось с нашим

священником. И с Ринальди. Наверно, он в Порденоне. Если они не отступили

еще дальше. Да, теперь я его уже никогда не увижу. Теперь я никого из них

никогда не увижу. Та жизнь кончилась. Едва ли у него сифилис. Во всяком

случае, это, говорят, не такая уж серьезная болезнь, если захватить вовремя.

Но он беспокоится. Я бы тоже беспокоился. Всякий бы беспокоился.

Я создан не для того, чтобы думать. Я создан для того, чтобы есть. Да,

черт возьми. Есть, и пить, и спать с Кэтрин. Может быть, сегодня. Нет, это

невозможно. Но тогда завтра, и хороший ужин, и простыни, и никогда больше не

уезжать, разве только вместе. Придется, наверно, уехать очень скоро. Она

поедет. Я знал, что она поедет. Когда мы поедем? Вот об этом можно было

подумать. Становилось темно. Я лежал и думал, куда мы поедем. Много было

разных мест.

* КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ *

Глава тридцать третья

Я соскочил с поезда в Милане, как только он замедлил ход, подъезжая к

станции рано утром, еще до рассвета. Я пересек полотно, и прошел между

какими-то строениями, и спустился на улицу. Одна закусочная была открыта, и

я вошел выпить кофе. Там пахло ранним утром, сметенной пылью, ложечками в

стаканах с кофе и мокрыми следами стаканов с вином. У стойки стоял хозяин.

За столиком сидели два солдата. Я подошел к стойке и выпил стакан кофе и

съел кусок хлеба. Кофе был серый от молока, и я хлебной корочкой снял пенку.

Хозяин посмотрел на меня.

- Хотите стакан граппы?

- Нет, спасибо.

- За мой счет, - сказал он и налил небольшой стаканчик и подвинул его

ко мне. - Что нового на фронте?

- Не знаю.

- Они пьяны, - сказал он, указывая на солдат за столиком. Этому можно

было поверить. Было видно, что они пьяны.

- Рассказывайте, - сказал он. - Что нового на фронте?

- Ничего я не знаю о фронте.

- Я видел, как вы спускались. Вы спрыгнули с поезда.

- Идет отступление.

- Я читаю газеты. А нового что? Конец скоро?

- Не думаю.

Он подлил в стакан граппы из пузатой бутылки. - Если у вас не все в

порядке, - сказал он, - я могу спрятать вас.

- У меня все в порядке.

- Если у вас не все в порядке, поживите здесь.

- Где здесь?

- В моем доме. Многие живут здесь. У кого не все в порядке, те часто

живут здесь.

- А таких много?

- Смотря о чем речь. Вы из Южной Америки?

- Нет.

- Немного.

Он вытер стойку.

- Перейти границу теперь трудно, но все-таки возможно.

- Я не собираюсь переходить.

- Вы можете жить здесь, сколько вам захочется. Вы увидите, что я за

человек.

- Сейчас мне надо идти, но я запомню адрес и вернусь.

Он покачал головой.

- Вы не вернетесь, раз вы так говорите. Я думал, у вас правда не все в

порядке.

- У меня все в порядке. Но всегда приятно иметь адрес друга.

Я положил на стойку десять лир в уплату за кофе.

- Выпейте со мной граппы, - сказал я.

- Это не обязательно.

- Выпейте.

Он налил два стакана.

- Помните, - сказал он. - Приходите сюда. Не доверяйтесь никому

другому. Здесь вам будет хорошо.

- Я в этом уверен.

- Вы уверены?

- Да.

- Тогда позвольте сказать вам одну вещь. Не разгуливайте в этом

мундире.

- Почему?

- На рукавах ясно видны места, откуда спороты звездочки. Сукно другого

цвета.

- Если у вас нет бумаг, я могу достать вам бумаги.

- Какие бумаги?

- Отпускное свидетельство.

- Мне не нужны бумаги. У меня есть бумаги.

- Хорошо, - сказал он. - Но если вам нужны бумаги, я могу достать вам

все, что угодно.

- Сколько стоят такие бумаги?

- Смотря что именно. Цена умеренная.

- Сейчас мне ничего не нужно.

Он пожал плечами.

- У меня все как следует, - сказал я.

Когда я выходил, он сказал:

- Не забывайте, что я ваш друг.

- Не забуду.

- Еще увидимся.

- Непременно, - сказал я.

Выйдя, я обогнул вокзал, где могла быть военная полиция, и нанял экипаж

у ограды маленького парка. Я дал кучеру адрес госпиталя. Приехав в

госпиталь, я вошел в каморку швейцара. Его жена расцеловала меня. Он пожал

мне руку.

- Вы вернулись! Вы невредимы!

- Да.

- Вы завтракали?

- Как ваше здоровье, tenente? Как здоровье? - спрашивала жена.

- Прекрасно.

- Может быть, позавтракаете с нами?

- Нет, спасибо. Скажите, мисс Баркли сейчас в госпитале?

- Мисс Баркли?

- Сестра-англичанка.

- Его милая, - сказала жена. Она потрепала меня по плечу и улыбнулась.

- Нет, - сказал швейцар. - Она уехала.

У меня упало сердце.

- Вы уверены? Я говорю о молодой англичанке - высокая, блондинка.

- Я уверен. Она поехала в Стрезу.

- Когда она уехала?

- Два дня тому назад, вместе с другой сестрой-англичанкой.

- Так, - сказал я. - Я хочу попросить вас кое о чем. Никому не

говорите, что вы меня видели. Это крайне важно.

- Я не скажу никому, - сказал швейцар.

Я протянул ему бумажку в десять лир. Он оттолкнул ее.

- Я обещал вам, что не скажу никому, - сказал он. - Мне денег не надо.

- Чем мы можем помочь вам, signor tenente? - спросила его жена.

- Только этим, - сказал я.

- Мы будем немы, - сказал швейцар. - Вы мне дайте знать, если

что-нибудь понадобится.

- Хорошо, - сказал я. - До свидания. Еще увидимся.

Они стояли в дверях, глядя мне вслед.

Я сел в экипаж и дал кучеру адрес Симмонса, того моего знакомого,

который учился петь.

Симмонс жил на другом конце города, близ Порта-Маджента. Он лежал в

постели и был еще совсем сонный, когда я пришел к нему.

- Ужасно рано вы встаете, Генри, - сказал он.

- Я приехал ранним поездом.

- Что это за история с отступлением? Вы были на фронте? Хотите

сигарету? Вон там, в ящике на столе.

Комната была большая, с кроватью у стены, роялем в противоположном

углу, комодом и столом. Я сел на стул возле кровати. Симмонс сидел, подложив

подушки под спину, и курил.

- Плохие у меня дела, Сим, - сказал я.

- У меня тоже, - сказал он. - У меня всегда плохие дела. Курить не

хотите?

- Нет, - сказал я. - Что нужно для того, чтобы уехать в Швейцарию?

- Да. Это я знаю. Ну, а швейцарцы? Как поступят швейцарцы?

- Они вас интернируют.

- Я знаю. Но какая механика этого дела?

- Никакой. Это очень просто. Вы можете ездить куда угодно. Нужно,

кажется, только являться на проверку или что-то в этом роде. А что? Вас

преследует полиция?

- Пока еще не ясно.

- Если не хотите говорить, не надо. Хотя любопытно было бы послушать.

Здесь не бывает никаких происшествий. Я с треском провалился в Пьяченце.

- Да что вы!

- Да, да, очень скверно прошло. И ведь хорошо пел. Я собираюсь

попробовать еще раз - здесь, в "Лирико".

- Очень жаль, что мне не удастся послушать.

- Вы страшно любезны. У вас что, серьезные неприятности?

- Не знаю.

- Если не хотите говорить, не надо. А почему вы здесь, а не на этом

треклятом фронте?

- Я решил, что с меня довольно.

- Молодец. Я всегда знал, что вы не лишены здравого смысла. Я могу вам

чем-нибудь помочь?

- Вы так заняты.

- Ничуть не бывало, дорогой Генри. Ничуть не бывало. Я буду рад

чем-нибудь заняться.

- Вы примерно моего роста. Не сходите ли вы купить для меня штатский

костюм? У меня есть костюмы, но они все в Риме.

- Да, ведь вы там жили раньше. Что за гнусное место! Как вы могли там

жить?

- Самое неподходящее для этого место. Не покупайте ничего. Я вам дам

все, что нужно. Я вас так разодену, что вы будете неотразимы. Идите вон

туда, в гардеробную. Там есть стенной шкаф. Берите все, что вам понравится.

И ничего вам не нужно покупать, дорогой мой.

- Я бы все-таки охотнее купил, Сим.

- Дорогой мой, мне гораздо легче отдать вам все, что я имею, чем идти

за покупками. У вас есть паспорт? Без паспорта вы далеко не уедете.

- Да. Мой старый паспорт при мне.

- Тогда одевайтесь, дорогой мой, и вперед, в добрую старую Гельвецию.

- Это все не так просто. Мне еще нужно в Стрезу.

- Чего же лучше, дорогой мой! А там в лодочку - и прямым сообщением на

другую сторону. Если б не мое пение, я поехал бы с вами. И поеду.

- Вы там можете перейти на тирольский фальцет.

- И перейду, дорогой мой. Хотя ведь я умею петь. В этом-то и

странность.

- Головой ручаюсь, что вы умеете петь.

Он откинулся назад и закурил еще сигарету.

- Головой лучше не ручайтесь. Хотя все-таки я умею петь. Это очень

забавно, но я умею петь. Я люблю петь. Послушайте. - Он зарычал из

"Африканки"; шея его напружилась, жилы вздулись. - Я умею петь, - сказал он.

- А там как им угодно.

Я посмотрел в окно.

- Я пойду отпущу экипаж.

- Возвращайтесь скорее, дорогой мой, и сядем завтракать.

Он встал с постели, выпрямился, глубоко вдохнул воздух и начал делать

гимнастические упражнения. Я сошел вниз и расплатился с кучером.