Конец формы Эрнест Хемингуэй. Прощай, оружие!

Глава седьмая

На следующий день, возвращаясь с первого горного поста, я остановил

машину у smistimento (1), где раненые и больные распределялись по их

документам и на документах делалась отметка о направлении в тот или иной

госпиталь. Я сам вел машину и остался сидеть у руля, а шофер понес документы

для отметки. День был жаркий, и небо было очень синее и яркое, а дорога

белая и пыльная. Я сидел на высоком сиденье фиата и ни о чем не думал. Мимо

по дороге проходил полк, и я смотрел, как шагают ряды. Люди были разморены и

потны. Некоторые были в стальных касках, но большинство несло их

прицепленными к ранцам. Многим каски были слишком велики и почти накрывали

уши. Офицеры все были в касках, но подобранных по размеру. Это была часть

бригады Базиликата. Я узнал их полосатые, красные с белым, петлицы. Полк уже

давно прошел, но мимо все еще тянулись отставшие, - те, кто не в силах был

шагать в ногу со своим отделением. Они были измучены, все в поту и в пыли.

Некоторые казались совсем больными. Когда последний отставший прошел, на

дороге показался еще солдат. Он шел прихрамывая. Он остановился и сел у

дороги. Я вылез и подошел к нему.
---------------------------------------

(1) Эвакопункт (итал.).

Он посмотрел на меня, потом встал.

- Я уже иду.

- А в чем дело?

- Все война, ну ее к...

- Что с вашей ногой?

- Не в ноге дело. У меня грыжа.

- Почему же вы идете пешком? - спросил я. - Почему вы не в госпитале?

- Не пускают. Лейтенант говорит, что я нарочно сбросил бандаж.

- Покажите мне.

- Она вышла.

- С какой стороны?

- Вот здесь.

Я ощупал его живот.

- Кашляните, - сказал я.

- Как бы от этого не стало хуже. Она уже и так вдвое больше, чем утром.

- Садитесь в машину, - сказал я. - Когда бумаги моих раненых будут

готовы, я сам отвезу вас и сдам в вашу санитарную часть.

- Он скажет, что я нарочно.

- Тут они не смогут придраться, - сказал я. - Это не рана. У вас ведь

это было и раньше?

- Но я потерял бандаж.

- Вас направят в госпиталь.

- А нельзя мне с вами остаться, tenente?

- Нет, у меня нет на вас документов.

В дверях показался шофер с документами раненых, которых мы везли.

- Четверых в сто пятый. Двоих в сто тридцать второй, - сказал он. Это

были госпитали на другом берегу.

- Садитесь за руль, - сказал я.

Я помог солдату с грыжей взобраться на сиденье рядом с нами.

- Вы говорите по-английски? - спросил он.

- Да.

- Скверная штука.

- Еще бы не скверная, черт дери. Еще бы не скверная.

- Вы бывали в Штатах?

- Бывал. В Питтсбурге. Я догадался, что вы американец.

- Разве я плохо говорю по-итальянски?

- Я сразу догадался, что вы американец.

- Еще один американец, - сказал шофер по-итальянски, взглянув на

солдата с грыжей.

- Послушайте, лейтенант. Вы непременно должны меня доставить в полк?

- Да.

- Штука-то в том, что старший врач знает про мою грыжу. Я выбросил к

- Понимаю.

- Может, вы отвезете меня куда-нибудь в другое место?

- Будь мы ближе к фронту, я мог бы сдать вас на первый медицинский

пункт. Но здесь, в тылу, нельзя без документов.

- Если я вернусь, мне сделают операцию, а потом все время будут держать

на передовой.

Я подумал.

- Хотели бы вы все время торчать на передовой? - спросил он.

- Нет.

- Слушайте, - сказал я. - Выйдите из машины, упадите и набейте себе

шишку на голове, а я на обратном пути захвачу вас и отвезу в госпиталь. Мы

на минуту остановимся, Альдо.

Мы съехали на обочину и остановились. Я помог ему вылезть.

- Здесь вы меня и найдете, лейтенант, - сказал он.

- До свидания, - сказал я. Мы поехали дальше и обогнали полк

приблизительно в миле пути, потом переправились через реку, мутную от талого

снега и быстро бегущую между устоев моста, и дорогой, пересекающей равнину,

добрались до госпиталей, где нужно было сдать раненых. На обратном пути я

сам сидел у руля и быстро гнал пустую машину туда, где ждал солдат из

Питтсбурга. Сначала мы миновали полк, еще более разморенный и двигавшийся

еще медленнее; потом отставших. Потом мы увидели посреди дороги санитарную

повозку. Двое санитаров поднимали солдата с грыжей. Они вернулись за ним.

Увидя меня, он покачал головой. Его каска свалилась, и лоб, у самых волос,

был окровавлен. На носу была содрана кожа, и на кровавую ссадину налипла

пыль, и в волосах тоже была пыль.

- Посмотрите, какая шишка, лейтенант, - закричал он. - Но ничего не

поделаешь. Они вернулись за мной.

Когда я вернулся на виллу, было пять часов, и я пошел туда, где мыли

машины, принять душ. Потом я составлял рапорт, сидя в своей комнате у

открытого окна, в брюках и нижней рубашке. Наступление было назначено на

послезавтра, и я должен был выехать со своими машинами к Плаве. Уже давно я

не писал в Штаты, и я знал, что нужно написать, но я столько времени

откладывал это, что теперь писать было уже почти невозможно. Не о чем было

писать. Я послал несколько открыток Zona di Guerra (1), вычеркнув из текста

все, кроме "я жив и здоров". Так скорее дойдут. Эти открытки очень

понравятся в Америке - необычные и таинственные. Необычной и таинственной

была война в этой зоне, но мне она казалась хорошо обдуманной и жестокой по

сравнению с другими войнами, которые велись против австрийцев. Австрийская

армия была создана ради побед Наполеона - любого Наполеона. Хорошо, если бы

и у нас был Наполеон, но у нас был только II Generale Cadorna, жирный и

благоденствующий, и Vittorio-Emmanuele, маленький человек с худой длинной

шеей и козлиной бородкой. В правобережной армии был герцог Аоста. Пожалуй,

он был слишком красив для великого полководца, но у него была внешность

настоящего мужчины. Многие хотели бы, чтоб королем был он. У него была

внешность короля. Он приходился королю дядей и командовал третьей армией. Мы

были во второй армии. В третьей армии было несколько английских батарей. В

Милане я познакомился с двумя английскими артиллеристами оттуда. Они были

очень милые, и мы отлично провели вечер. Они были большие и застенчивые, и

все их смущало и в то же время очень им нравилось. Лучше бы мне служить в

английской армии. Все было бы проще. Но я бы, наверно, погиб. Ну, в

санитарном отряде едва ли. Нет, даже и в санитарном отряде. Случалось, и

шоферы английских санитарных машин погибали. Но я знал, что не погибну. В

эту войну нет. Она ко мне не имела никакого отношения. Для меня она казалась

не более опасной, чем война в кино. Все-таки я от души желал, чтобы она

кончилась. Может быть, этим летом будет конец. Может быть, австрийцев

побьют. Их всегда били в прежних войнах. А что особенного в этой войне? Все

говорят, что французы выдохлись. Ринальди рассказывал, что французские

солдаты взбунтовались и войска пошли на Париж. Я спросил его, что же было

дальше, и он сказал: "Ну, их остановили". Мне хотелось побывать в Австрии

без всякой войны. Мне хотелось побывать в Шварцвальде. Мне хотелось побывать

на Гарце. А где это Гарц, между прочим? Бои теперь шли в Карпатах. Туда мне

не хотелось. Хотя, пожалуй, и это было бы недурно. Не будь войны, я мог бы

поехать в Испанию. Солнце уже садилось, и день остывал. После ужина я пойду

к Кэтрин Баркли. Мне хотелось, чтобы она сейчас была здесь со мной. Мне

хотелось, чтобы мы вместе были в Милане. Хорошо бы поужинать в "Кова" и

потом душным вечером пройти по Виа-Манцони, и перейти мост, и свернуть вдоль

канала, и пойти в отель с Кэтрин Баркли. Может быть, она пошла бы. Может

быть, она представила бы себе, будто я - тот офицер, которого убили на

Сомме, и вот мы входим в главный подъезд и швейцар снимает фуражку и я

останавливаюсь у конторки портье спросить ключ и она дожидается у лифта и

потом мы входим в кабину лифта и он ползет вверх очень медленно позвякивая

на каждом этаже а потом вот и наш этаж и мальчик-лифтер отворяет дверь и она

выходит и я выхожу и мы идем по коридору и я ключом отпираю дверь и вхожу и

потом снимаю телефонную трубку и прошу чтобы принесли бутылку капри бьянка в

серебряном ведерке полном льда и слышно как лед звенит в ведерке все ближе

по коридору и мальчик стучится и я говорю поставьте пожалуйста у двери.

Потому что мы все с себя сбросили потому что так жарко и окно раскрыто и

ласточки летают над крышами домов и когда уже совсем стемнеет и подойдешь к

окну крошечные летучие мыши носятся над домами и над верхушками деревьев и

мы пьем капри и дверь на запоре и так жарко и только простыня и целая ночь и

мы всю ночь любим друг друга жаркой ночью в Милане. Вот так все должно быть.

Я быстро поужинаю и пойду к Кэтрин Баркли.

(1) Военная зона (итал.).

сегодня вечером мы не были бы братьями, если б я не выпил немного, и я

разговаривал со священником об архиепископе Айрленде, по-видимому очень

достойном человеке, об его несправедливой судьбе, о несправедливостях по

отношению к нему, в которых я, как американец, был отчасти повинен, и о

которых я понятия не имел, но делал вид, что мне все это отлично известно.

Было бы невежливо ничего об этом не знать, выслушав такое блестящее

объяснение сути всего дела, в конце концов, видимо, основанного на

недоразумении. Я нашел, что у него очень красивое имя, и к тому же он был

родом из Миннесоты, так что имя выходило действительно чудесное: Айрленд

Миннесотский, Айрленд Висконсинский, Айрленд Мичиганский. Нет, не в том

дело. Тут дело гораздо глубже. Да, отец мой. Верно, отец мой. Возможно, отец

мой. Нет, отец мой. Что ж, может быть, и так, отец мой. Вам лучше знать,

отец мой. Священник был хороший, но скучный. Офицеры были не хорошие, но

скучные. Король был хороший, но скучный. Вино было плохое, но не скучное.

Оно снимало с зубов эмаль и оставляло ее на нёбе.

- И священника посадили за решетку, - говорил Рокка, - потому что нашли

при нем трехпроцентные бумаги. Это было во Франции, конечно. Здесь бы его

никогда не арестовали. Он утверждал, что решительно ничего не знает о

пятипроцентных. Случилось все это в Безье. Я как раз там был и, прочтя об

этом в газетах, отправился в тюрьму и попросил, чтобы меня допустили к

священнику. Было совершенно очевидно, что бумаги он украл.

- Не верю ни одному слову, - сказал Ринальди.

- Это как вам угодно, - сказал Рокка. - Но я рассказываю об этом для

нашего священника. История очень поучительная. Он священник, он ее сумеет

оценить.

- Конечно, часть бумаг так и не нашли, но все трехпроцентные оказались

у священника, и еще облигации каких-то местных займов, не помню точно каких.

Итак, я пришел в тюрьму, - вот тут-то и начинается самое интересное, - и

стою у его камеры и говорю, будто перед исповедью: "Благословите меня, отец

мой, ибо вы согрешили".

Все громко захохотали.

- И что же он ответил? - спросил священник.

Рокка не обратил на него внимания и принялся растолковывать мне смысл

шутки: - Понимаете, в чем тут соль? - По-видимому, это была очень остроумная

шутка, если ее правильно понять. Мне подлили еще вина, и я рассказал анекдот

об английском рядовом, которого поставили под душ. Потом майор рассказал

анекдот об одиннадцати чехословаках и венгерском капрале. Выпив еще вина, я

рассказал анекдот о жокее, который нашел пенни. Майор сказал, что есть

забавный итальянский анекдот о герцогине, которой не спалось по ночам. Тут

священник ушел, и я рассказал анекдот о коммивояжере, который приехал в

Марсель в пять часов утра, когда дул мистраль. Майор сказал, что до него

дошли слухи, что я умею пить. Я отрицал это. Он сказал, что это верно и что,

Бахус свидетель, он проверит, так это или нет. Только не Бахус, сказал я. Не

Бахус. Да, Бахус, сказал он. Я должен пить на выдержку с Басси Филиппе

Винченца. Басси сказал нет, это несправедливо, потому что он уже выпил вдвое

больше, чем я. Я сказал, что это гнусная ложь, Бахус или не Бахус, Филиппе

Винченца Басси или Басси Филиппе Винченца ни капли не проглотил за весь

вечер, и как его, собственно, зовут? Он спросил, а как меня зовут - Энрико

Федерико или Федерико Энрико? Я сказал, Бахуса к черту, а кто крепче, тот и

победит, и майор дал нам старт кружками красного вина. Выпив половину

кружки, я не захотел продолжать. Я вспомнил, куда иду.

- Басси победил, - сказал я. - Он крепче. Мне пора идти.

- Верно, ему пора, - сказал Ринальди. - У него свидание. Уж я знаю.

- Мне пора идти.

- До другого раза, - сказал Басси. - До другого раза, когда у вас сил

будет больше.

Он хлопнул меня по плечу. На столе горели свечи. Все офицеры были очень

веселы.

Ринальди вышел вместе со мной. Мы остановились на дворе у подъезда, и

он сказал:

- Вы бы лучше не ходили туда пьяным.

- Я не пьян, Ринин. Честное слово.

- Вы бы хоть пожевали кофейных зерен.

- Ерунда.

- Я вам сейчас принесу, бэби. Пока погуляйте здесь. - Он вернулся с

пригоршней жареных кофейных зерен. - Пожуйте, бэби, и да хранит вас бог.

- Бахус, - сказал я.

- Я провожу вас.

- Да я в полном порядке.

Мы шли вдвоем по городу, и я жевал кофейные зерна. У въезда в аллею,

которая вела к вилле англичан, Ринальди пожелал мне спокойной ночи.

- Спокойной ночи, - сказал я. - Почему бы и вам не зайти?

Он покачал головой. - Нет, - сказал он. - Я предпочитаю более простые

удовольствия.

- Спасибо за кофейные зерна.

- Не стоит, бэби. Не стоит.

Я пошел по аллее. Очертания кипарисов по сторонам были четкие и ясные.

Я оглянулся и увидел, что Ринальди стоит и смотрит мне вслед, и я помахал

ему рукой.

Я сидел в приемной виллы, ожидая Кэтрин Баркли. Кто-то вошел в

вестибюль. Я встал, но это была не Кэтрин. Это была мисс Фергюсон.

- Хэлло, - сказала она. - Кэтрин просила меня передать вам, что, к

сожалению, она сегодня не может с вами увидеться.

- Как жаль. Она не больна, надеюсь?

- Она не совсем здорова.

- Скажите ей, пожалуйста, что я очень огорчен.

- Скажу.

- Зайдите.

- Очень вам благодарен, - сказал я. - Покойной ночи.

Я вышел из приемной, и мне вдруг стало тоскливо и неуютно. Я очень

небрежно относился к свиданию с Кэтрин, я напился и едва не забыл прийти, но

когда оказалось, что я ее не увижу, мне стало тоскливо и я почувствовал себя

одиноким.