Кремлёв С. К 79 Русская Америка: Открыть и продать!
жүктеу/скачать 2.52 Mb.
|
|
411
К этому времени Константин был за границей уже полгода, однако на осмотры иностранных верфей и кораблей не потратил в сумме и недели! До заводов же он не добрался вообще. Да, это тебе не «Питер — плотник саардамский»... Зато 13 октября 1858 года он полдня провел за осмотром квартала знаменитых гамбургских притонов: «После обеда с Гауровицем,. и Кудрявским отправились посмотреть известные улицы. Ужасное зрелище, и ужасное впечатление». Между прочим, пренебрегая своими обязанностями, Константин фактически становился государственным преступником, потому что в Русско-турецкой войне 1777—1778 годов Россия — в отличие от передовых морских держав — современного флота так и не имела. И Особое совещание, созванное в 1881 году после гибели Александра Второго от бомбы «народовольцев», для определения стратегических задач и кораблестроительной программы определило состояние русского флота как «застой и слабость». Официальные биографы Константина взахлеб рассказывают о его заботе о флоте, приводя и его главенствующий якобы принцип: «Возможно большее плавание военных судов в дальних морях и океанах, необходимое как для создания истинных моряков, так и для поддержания международного значения России». Принцип отличный и патриотичный, но, во-первых, как раз наличие у России ее Русской Америки обеспечивало практическую поддержку этого принципа, а Константин Россию Русской Америки лишал. Во-вторых же, я приведу извлечение из письма цесаревича Александра, написанного им 11 (23) сентября 1879 года Победоносцеву: «Я очень сожалею, что морское министерство отсылает от нас офицеров и команды (имелся в виду Добровольный флот, замышлявшийся как резерв военного флота и патронируемый цесаревичем, о чем я еще скажу. — С.К.), это весьма грустно и неприятно.
412
дят во всю свою службу. С подобным бестолковым и неприязненным министерством ничего не поделаешь... Генерал-адмирал делает, что ему другие вбивают в голову. Просто злость берет иметь дело с подобными людьми». Это племянник — будущий император — так оценивает своего дядю после пребывания последнего на посту генерал-адмирала в течение формально сорока восьми, а фактически — двадцати четырех лет! И оценка эта — убийственна. Но нет же! Находятся любители не видеть очевидного. И в военно-историческом справочнике «Российский императорский флот», изданном к 300-летию русского флота в 1993 году, о великом князе Константине нео-«верноподданно» сообщается: «Талантливый государственный деятель, видный реформатор, неординарная личность, глубоко вникавший в задачи правительственной политики, таким остался в отечественной истории Константин Николаевич». Н-да... Этот «талантливый реформатор», родившись в 1827 году, был назначен генерал-адмиралом в возрасте... четырех лет (что само по себе было профанацией), первый офицерский чин мичмана получил ко дню рождения в семь лет, а к совершеннолетию, в 1847 году, «дослужился» до контр-адмирала. Воспитателем его был знаменитый адмирал Федор Петрович Литке, математику и физику преподавал академик Ленц, военные науки — четыре полковника, генерал-майор и контр-адмирал. Однако натура у августейшего их ученика была типично великокняжеская, то есть поверхностная... За восемь лет до крымского позора самодержавия он в 19 лет представил записку «Предположение атаки Царь-града с моря», где лихо брал Константинополь на бумаге силами Черноморского флота (что было возможно в реальности со стороны суши) и не менее лихо отражал — на бумаге же — «всякие попытки флотов Англии и Франции выбить нас из Константинополя»... А на деле флот отца «генерал-адмирал» не смог защитить от англо-французов даже Севастополь. Получив после смерти Николая Первого возможность играть в 413 «солдатики и матросики» вместе с братом-императором уже без ограничений, Константин 24 июня 1857 года написал князю А.И. Барятинскому: «Необходимо изыскать новые и притом колоссальные источники народного богатства, дабы Россия сравнялась в этом отношении с другими государствами...» Но никаких источников для поправки государственных дел, кроме новых внешних долгов у Ротшильдов, продажи национальной территории янки и передачи казенных уральских горных заводов в частные руки, всероссийские «баре» Романовы не видели... Не видел Константин ни потенциального богатства России, ни талантливости русского человека даже в образованной его части и писал тому же Барятинскому: «Мы и слабее и беднее первостепенных держав... притом беднее не только материальными способами, но и силами умственными, особенно в деле администрации». Эх! Для того чтобы понять, что представляет из себя человек, необязательно узнавать — кто его друг. Можно ведь и спросить: а кто его враг? Так вот, для более полной характеристики Константина Романова-старшего (был еще и его сын Константин, поэт «К.Р.»), я расскажу о его личном враге Николае Михайловиче Баранове... То, что Баранов был именно личным врагом великого князя, сообщает генерал Епанчин со слов сына «генерал-адмирала», того самого — поэта. А вот что сообщу читателю дополнительно я... БАРАНОВ поступил во флот восемнадцати лет — в 1854 году. В Русско-турецкую войну он командовал пароходом «Веста» и 11 июля 1877 года у берегов Румелии выдержал пятичасовое преследование турецкого броненосца «Фехти-Буленд», ведя все это время артиллерийский бой и потеряв 2 офицеров и 9 матросов убитыми и 5 офицеров и 15 матросов ранеными (для морского боя это много). Помощником Баранова на «Весте» был, между прочим, молодой Зиновий Рожественский — будущий командующий 2-й Тихо- 414
океанской эскадрой, закончившей свой долгий путь из Кронштадта на дне Цусимского пролива. Лихо воевал Баранов и потом, взял в приз турецкий пароход «Мерсина» с десантом в 800 человек... Однако уже тогда у него были недоброжелатели, и пошел слух о «мнимом сражении» с «Фехти-Буленд». Баранов, как человек прямой, сам потребовал следствия и суда над собой. Одновременно возник конфликт и с выплатой компенсаций за подъем некоего судна. Константину такие офицеры на флоте не требовались. И, воспользовавшись удобным поводом, с Барановым просто расправились. Еще 2 (14) сентября 1879 года цесаревич Александр (будущий Александр Третий) писал своему бывшему наставнику Константину Петровичу Победоносцеву из Бернсторфа: «We могу высказать, как меня огорчает история с Н.М. Барановым. Не знаю, что бы я сделал на его месте, но правда, жизнь его становилась невозможной. И я понимаю, что можно довести всякого человека до отчаяния, если поступают с ним, как поступают с Н.М. Барановым в настоящую пору». А 15 января русского стиля 1880 года Александр сообщал тому же адресату: «Вчера решена была судьба Баранова. Государь смягчил наказание увольнением от службы вместо представленного приговора: исключения из службы... Государю было весьма тяжко решиться уволить Баранова. Константин Николаевич — тот недоволен даже тем, что государь смягчил наказание». Затеяв историю с обвинением, Константин не мог ее не довести до конца, а царь не мог поставить на всей этой истории крест. Иначе, как писал тот же цесаревич, «суд превратился бы в какую-то комедию». Баранова вынудили уйти в отставку, после чего он пошел по административной линии — исполнял должность ковенского губернатора, в 1881 году был столичным градоначальником, а потом — архангельским и нижегородским губернатором. В Петербурге во время своего градоначальства он учредил совет выборных от горожан (барановские враги зло прозвали его «бараний парламент»). Один из современников эпохи дал такую картину этого начинания: «Баранов устраивал собрания домовладельцев и 415
Баранов стал одним из инициаторов создания «Доброфлота» — морского судоходного общества, учрежденного на добровольные пожертвования с целью развития русского торгового мореплавания и создания резерва военно-морского флота (на этой почве он и сошелся с Победоносцевым). Характерно его поведение в Нижнем Новгороде во время очередной холерной эпидемии: когда холерные бараки оказались забиты больными, он тут же отвел под холерный госпиталь свой губернаторский дом и настоял на том, чтобы газеты печатали точные сведения о ходе эпидемии, в то время как в других городах все скрывалось. Скончался он в 1901 году в чине генерал-лейтенанта, и в память его один из черноморских эсминцев носил имя «Капитан-лейтенант Баранов». За свою жизнь Баранов, как я понимаю, немало насолил всякой сволочи, и поэтому небылиц о нем эта сволочь наплодила тоже немало... И тут в мой рассказ впервые входит Сергей Юльевич Витте, который в своих крайне тенденциозных «Воспоминаниях» не обошел вниманием и Баранова... Витте, как фигура по сути своей нечистоплотная, к Николаю Михайловичу относился именно так, как человек типа Витте может и должен относиться к человеку типа Баранова, то есть неприязненно. И как раз поэтому положительным свидетельствам Витте можно верить. «Когда я приехал в Нижний Новгород, — вспоминал он, — то там губернатором был генерал Баранов, бывший флотский офицер, известный не то по подвигу, не то по буффонаде. Одни говорят, что это был подвиг, другие утверждают, что это была буффонада... Судя по реляциям Баранова, наш корабль «Веста» оказал геройское сопротивление... Насколько правы те, которые говорят, что «Вестой» был совершен действительно выдающийся военный подвиг, или те, которые говорят, что это была скорее буффонада (в кото- 416
рой потери немногочисленного экипажа составили 31 человек убитыми и ранеными. — С.К.), чем подвиг, судить, конечно, довольно трудно, потому что свидетелями этого были только те, которые находились в то время на «Весте»... Но так как я в это время был в Одессе и очень много об этом слышал, то... у меня составилось впечатление, что... корабль «Веста»... под командой Баранова действительно оказал в известной степени (н-да. —С.К.) геройство...» Думаю, Витте все знал прекрасно (какая там «буффонада» при таких тяжелых боевых потерях!), но хоть как-то хотел значение подвига Баранова принизить, не опускаясь все же в данном случае до прямой клеветы. Видно, прямой оговор Баранова мог ударить бумерангом по самому «мемуаристу», и поэтому и все остальные оценки Николая Михайловича Витте делал с этакой оговорочкой. Мол, Баранов «был человек очень умный, ловкий, мастер говорить, очень находчивый», но «он казался мне не особенно твердых моральных правил (это Витте-то, воплощенная человеческая и общественная беспринципность, этакое написал! —С.К.)»; Баранов, мол, «вообще человек недурной, ничего особенно дурного не делал», однако, мол, «большой карьерист»... Витте жаловался, что, когда он приехал с инспекционным визитом в Нижний во время холеры, Баранов-де хотел над ним «посмеяться»... Но тут же вынужден был признать: «Я видел Баранова очень деятельным; вообще он был единственным губернатором, который действительно принимал живое участие во всем этом бедствии и оказывал влияние на ход эпидемии. Ни в Самаре, ни в Саратове ничего подобного не было. Одним словом, он был действительно распорядительным губернатором, и население поэтому относилось к нему с доверием и благодарностью». Конечно, Баранов был человеком своего времени. В 1880 году по заданию «диктатора сердца» князя Лорис-Меликова он ездил за границу для организации надзора за русскими революционерами и по своим политическим взглядам, не поднимался выше буржуазного либерализма. Баранов не смог увидеть потенциала ориентации на русско-германский, а не на русско-французский союз, и писал в 1890 году: «Русский не хочет и не пойдет к Бисмарку». 417
Ну, что же, не всем дано видеть далеко вперед. Но Россию Баранов любил и никогда не делал из служения ей прибыльного занятия. «Военная энциклопедия» Сытина пишет о Николае Михайловиче так: «При всей своей талантливости, редкой энергии, огромной инициативе и индивидуальности Баранов был неудачником. Его выдвигали исключительные обстоятельства: война, смутное время, холерные эпидемии... В Баранове было много черт характера, родственных СО. Макарову, карьера которого началась в то же время, на том же военном Черноморском театре, с такой же головокружительной быстротой. Оба они были тружениками, изобретателями в лучшем смысле этого слова, настоящими военными людьми, рожденными администраторами и полководцами. В Н. Новгороде Баранова недаром звали орлом; говорили, что он действует «вне закона», но слушали и исполняли его приказания, потому что знали, что Баранов всегда брал на себя ответственность и умел защитить своих подчиненных... Человек с железной волей в вопросах, которым он придавал государственное значение, Баранов в частной жизни был мягким и на редкость добрым человеком. Весь в долгах, закладывая собственные вещи, он помогал не только знакомым, но еще чаще своим подчиненным... Прекрасно владея пером, он выступал в периодической печати в разное время и по разным вопросам... Баранов сам верил и других умел убедить в том, что правда спасает, а ложь и обман всегда только губят...» И такой искрометно-русский орел числился у Константина во врагах. Нужны ли тут еще какие-то пояснения? Пожалуй, да... Главная точка над «i» в конфликте Баранова и Константина была поставлена очень жирно и четко, и этот эпизод я тоже передам в изложении Витте: «Баранов писал различные статьи, критикуя наш флот и вообще действия морского министерства (Витте признавал, что статьи были очень хлесткими и умными, но не был бы Витте, если бы не усматривал за этим лишь желание автора статей «спихнуть некоторых власть имущих в морском министерстве и сесть на их место». — С.К.)... И вот однажды, когда Баранов, написав одну из таких очень 418 резких статей (под псевдонимом. — С.К.)... явился к великому князю Константину Николаевичу, этот последний во время приема в присутствии других лиц спросил капитана Баранова: он ли написал статью или нет? Когда Баранов ответил, что статья написана им, великий князь сказал ему нечто вроде того, что такую статью может написать только подлец, на что Баранов ответил: — Ваше императорское высочество, я не знаю, как бы мне надлежало ответить тому, кто мне сказал бы такое слово, но я не отвечаю на оскорбления только двум категориям лиц, а именно: французским кокоткам и великим князьям». И вот уж тут никаких дополнительных пояснений не требуется точно! Николай Баранов окончательно стал для великого князя смертельным врагом. А ЧТО сам Александр Второй? Ну, он, например, был, безусловно, лично мужественным человеком. Тот же Кропоткин со слов спасенного царем медвежатника сообщает, что однажды, когда медведь, не убитый первым выстрелом Александра, смял охотника, бросившегося на выручку с рогатиной, царь теперь уже сам пошел на помощь и застрелил медведя выстрелом в упор. Ну и что? Таять от умиления? Нет, позвольте! От самодержца, единолично ответственного за державу, требуется прежде всего иная смелость — смелость государственного замысла и решимость претворить его в дело. Но этой-то смелости у царя и не наблюдалось. Он был этаким несколько флегматичным шармёром, вальяжным русским барином средней руки, среднего интеллекта, средних вкусов и даже средней порочности (заставлявшей его заказывать порнографические картинки придворному художнику Зичи)... У него и увлечения были русского барина — охота, карты и женщины... А возглавлял-то он огромное государство на одном из важных переломов его исторического бытия. Вот еще оценки Кропоткина (и верить им можно — несмотря на 419 анархистские «завихрения», князь память имел прекрасную, ум — ясный и связи — высокие): «Повсеместно в министерствах, в особенности при постройке железных дорог и при всякого рода подрядах, грабеж шел на большую ногу. Флот, как сказал сам Александр II одному из своих сыновей, находился «в карманах такого-то». Постройка гарантированных правительством железных дорог обходилась баснословно дорого... Один мой знакомый захотел основать в Петербурге одно коммерческое предприятие... Ему прямо сказали в министерстве внутренних дел, что 25% чистой прибыли нужно дать одному чиновнику этого министерства, 15% — одному служащему в министерстве финансов, 10% — другому чиновнику того же министерства, а 5% — еще одному. Такого рода сделки совершались открыто, и Александр II отлично знал про них. О том свидетельствуют его собственноручные заметки на полях докладов государственного контролера... Много раз было доказано, что сельское духовенство так занято требами, что не может уделять времени народным школам... Тем не менее высшее духовенство, пользуясь ненавистью Александра II к так называемому революционному духу, начало поход с... лозунгом «или приходская школа, или никакой»... Вся Россия желала реальных школ; но министерство открывало только классические гимназии... На техническое образование — в стране, нуждавшейся в инженерах, ученых агрономах и геологах, — смотрели как на нечто революционное... Ежегодно несколько тысяч молодых людей не попадали в высшие технические учебные заведения по недостатку вакансий». Вот какой была та подлинная «идейная» база, на которой строились августейшие прожекты продажи Русской Америки. В ПИСЬМЕ из Ниццы 1857 года Константин писал: «Продажа эта была бы весьма своевременна, ибо не следует себя обманывать и надобно предвидеть, что Соединенные Штаты, 420
стремясь постоянно к округлению своих владений и желая господствовать нераздельно в Северной Америке, возьмут (?! — С.К.) у нас помянутые колонии, и мы будем не в состоянии воротить их. Между тем эти колонии приносят нам весьма мало пользы, и потеря их не была бы слишком чувствительна и потребовала только вознаграждения нашей Российско-Американской компании. Для ближайшего обсуждения этого дела и вычисления ценности колоний (но ведь уже сказано, что от них пользы нет, так что вычислять? — С.К.) казалось бы полезным истребовать подробные соображения бывших правителей колоний: адмирала барона Врангеля, контр-адмирала Тебенькова и отставного контр-адмирала Этолина, находящихся в Петербурге, имея, впрочем, в виду, что все они могут иметь несколько пристрастный взгляд как члены Американской компании и притом как лица, которые провели лучшие годы жизни в колониях, где пользовались большой властью и значением». Н-да! Получалось, что генерал-адмирал Константин предлагал воспользоваться опытом бывших правителей Русской Америки и тут же с маху обвинял своих адмиралов в предвзятости. И не очень понятно, и не очень красиво. Особенно — по отношению к Врангелю, бывшему морскому министру, который в Петербурге пользовался, надо полагать, большими все же властью и значением, чем у черта на куличках в Русской Америке. Да и директор Кораблестроительного департамента Морского министерства Тебеньков тоже был в русской столице, как я понимаю, не совсем без власти и значения. Но это еще —ладно! Тут вообще — что ни слово, то вопрос. Откуда у великого князя, если и выезжавшего дальше Ниццы, то лишь — в Лондон, вообще возникло мнение, что колонии приносят мало пользы? Он что — там бывал? Значит, кто-то его соответственно ориентировал? Но кто? Хотя он сам же и упоминал компетентных экспертов (и все они были его подчиненными, все — по морскому ведомству), но для своего осведомления перед написанием серьезнейшего письма он их не привлек. Хотя, казалось бы, надо было вначале посоветоваться с людьми 421 знающими, а уж потом теребить через Горчакова брата-царя (именно с этой целью письмо и было написано). Константин был не так чтобы светлого ума, но для того, чтобы так поступить, особого-то ума и не надо. Достаточно минимума здравого смысла и минимального чувства ответственности. Да и — порядочности. А, да! Адмиралы-то были в России, а великий князь уже долгое время торчал в Ницце! Но кто же его в этой Ницце надоумил тогда насчет поправки российских финансов за счет продажи российских колоний? Да еще и уверил в их абсолютной бесперспективности? А? И еще вот о чем надо бы тут сказать... Н.Н. Болховитинов, приводящий это письмо и в монографии 1990 года «Русско-американские отношения и продажа Аляски. 1834—1867», и в трехтомнике «История Русской Америки» 1999 года, приводит в обоих изданиях также записку графа Муравьева-Амурского, якобы адресованную им еще в 1853 году Николаю Первому, где Муравьев якобы утверждал, что владычество Северо-Американских Штатов по всей Северной Америке «натурально» и что «нам нельзя не иметь в виду, что рано или поздно придется им уступить североамериканские владения наши»... И тут тоже возникает ряд вопросов. Во-первых, если все выше написанное верно, то почему сам Болховитинов утверждает, что впервые идея о возможности продажи была официально выдвинута Константином? А что, записка генерал-губернатора императору — документ неофициальный? Далее, Болховитиновым же сообщается, что записку Муравьева рассматривали в комитете с участием генерал-адмирала Константина. Но почему тогда Константин не включил в число возможных экспертов и Муравьева? Тот был авторитетен, был (если верить Болховитинову) сторонником продажи, да и лично был к великому князю близок. Ведь официальные биографы Константина подчеркивали (пусть и вводя нас в заблуждение), что «каждое, сколько-нибудь важное дело было изучаемо им лично»... 422 Но вот в том-то и штука, что — был ли мальчик? Ведь всю эту историю с официальной (!) запиской Муравьева и ее рассмотрением Болховитинов приводит, ссылаясь почему-то не на «архив-фонд-дело-лист хранения», как обычно, а на давнюю — 1889 года, книгу некоего Б.В. Струве «Воспоминания о Сибири, 1848—1854 г.г.». А как же «лист хранения»? Почему вдруг ни записки, ни протоколов комитета нет в архивах? А если они есть, почему Николай Болховитинов кивает на Бернгарда Струве? Этот заурядный статский советник, назначенный в 1858 году вице-губернатором в Астрахань (Константин называет его Штруве Астраханский), к великому князю отношение имел. И Бернгард Васильевич был, кроме прочего, отцом Петра Бернгардовича Струве, фигуры не очень чтобы ясной — экономист, кадет, идеолог Белого движения, организатор эвакуации армии Врангеля из Крыма и профессор-эмигрант в одном лице. А ведь яблоня от упавшего яблока стоит недалеко... Так что история с «запиской Муравьева» лично для меня выглядит скорее как давняя фальсификация, призванная как-то облагородить неприглядную историю с продажей и роль в ней великого князя, а заодно и бросить тень на Муравьева, мягкостью к бездарям типа Струве не отличавшегося... ВЕРНЕМСЯ, впрочем, к нашим августейшим баранам... 23 марта 1859 года Константин писал брату из Неаполя: «Любезнейший Саша! Душевно благодарю Тебя за милое и интересное это письмо. Так же, как и Ты, я надеюсь, что наш союз с Франциею поведет к пользе и славе нашей дорогой Матушки России... Если Англия не перепутает всего своей всегдашней двойственностью, я убежден, что тогда все пойдет хорошо и что мы останемся в покое». Через несколько лет этот же адресат будет отправлять эскадры Попова и Лесовского к атлантическим берегам Америки для антифранцузских и антианглийских демонстраций. И оба монархических брата будут «сближаться» с «республи-канцами»-янки — в непонятно кем внушенной им уверенности, что 423
США, распространяясь по континенту, «рано или поздно встретятся там с нами...». Хотя на деле этого так и не произошло — Аляска по сей день так и осталась отрезанной от основной территории США, а от ближайшего бывше-русского и ныне-штатовского места на тихоокеанском побережье Северной Америки до той же основной территории — чуть ли не тысяча километров! Однако Константин верил во всесилие США, одновременно разглагольствуя о патриотизме, и в конце 1857 года — 7 (19) декабря, возобновил свое представление Горчакову. Он — то ли с собственного «большого» ума, то ли с чьей-то подачи — заявлял, что не следует-де соединять в одном лице «купца и администратора» и что «подобное соединение крайне вредно для подвластных компании народов». жүктеу/скачать 2.52 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|