Курс лекций для преподавателей Свободной вальдорфской школы, прочитанный 21. VIII ix 1919 г в Штутгарте

представлениях

\ /

│

( я реализует )

находясь в состоянии сна без сновидений

бессознательно в интуиции

Далее, в обычном бодрственном состоянии «я» погружается в процессы, которыми обусловлено внутреннее чувство. Жить в чувстве — значит бодрствовать не полностью, но грезяще бодрствовать. Как же воспринимаем мы эту жизнь чувства? Мы воспринимаем ее посредством того, что называется вдохновениями, инспирациями, инспирированными представлениями, бессознательно внушенными представлениями. В душе художника это — источник всего, что из чувства поднимается к ясному сознанию. Это область всего того, что подчас как озарение вторгается в бодрственное сознание и выражает себя в образах.

То, что в моей книге «Как достигнуть познания высших миров?» названо инспирациями, — это поднявшееся к полному сознанию переживание того, что у каждого человека неосознанно присутствует в инспирациях ниже, в жизни внутреннего чувства. И когда одаренные в этом люди говорят о своих наитиях, инспирациях, то говорят они в сущности о том, что внешний мир запечатлел их внутреннему чувству и что они, благодаря присущей им одаренности, могут полностью осознать.

Это — точно так же содержание мира, как и то, что, открывается нам в мышлении. В жизни между рождением и смертью бессознательные инспирации отражают такие мировые процессы, которые мы можем переживать только в состоянии грезящего сознания, иначе, участвуя в них, наше «я» сгорело, собственно задохнулось бы. Такое удушье иногда испытывают люди, находящиеся в ненормальных состояниях. Представьте себе, что вы видите кошмарный сон и задыхаетесь. Так преображается и выражает себя какая-то ненормальность в ваших отношениях с окружающим вас воздухом. Достигая вашего сознания «я», эта ненормальность воспринимается не как обычное представление, но как мучительное представление, кошмар. И подобно тому как нарушенное дыхание вызывает мучительный кошмар, так каждый вдох или выдох доставлял бы мучение, если бы человек полностью сознавал свое дыхание. Он переживал бы его в чувстве, но оно доставляло бы ему мучение. Обычно, однако, переживание дыхания приглушено и не осознается как физический процесс, но переживается только в грезящем чувстве.

Процессы, связанные с действием воли, как я уже указывал, могли бы также причинять ужасную боль. Поэтому там, где осуществляется воля, «я» спит. Здесь переживание соответствует состоянию сильно подавленного сознания, бессознательной интуиции. Каждый человек постоянно испытывает бессознательные интуиции; они живут в его воле. Но в воле человек спит. Обычно он не может воспринимать их. Доступными восприятию они бывают только в особых случаях; это сопровождается весьма смутным переживанием духовного мира.

Иногда в обычной жизни люди говорят о своих интуициях, которые вызывают у них какие-то смутные чувства. Они рассказывают зачастую нечто чрезвычайно сбивчивое, но это может быть и совершенно верно, хотя и неосознаваемо рассказчиком. Поэт также может говорить о своих интуициях, но он черпает их не из ближайшего источника, т.е. не из возникающих в жизни чувства инспиративных представлений, — свои совершенно бессознательные интуиции он получает из области спящей воли.

Тот, кто умеет всматриваться в эти вещи, в кажущихся случайностях жизни увидит глубокие закономерности. Например, читая вторую часть «Фауста», можно заинтересоваться тем, как же, собственно, создавались эти замечательные стихи. Гете был уже стар, когда работал над второй частью «Фауста», по крайней мере над большей ее частью. Он диктовал, а секретарь записывал. Если бы он писал сам, то, возможно, стихи не получились бы такими чеканными. Диктуя, он все время ходил туда-сюда по своему небольшому кабинету в Веймаре, и это хождение туда-сюда также связано с концепцией второй части «Фауста». Из его активизированной в хождении воли через интуицию выступало то, что затем выражалось внешним образом и записывалось другим человеком.

Если вы захотите схематически представить жизнь «я» в теле и сделаете это следующим образом:

I бодрствующее бытие — образное познание;

II грезящее бытие — инспирированное чувствование;

III глубоко спящее бытие — интуитивное воление,

то останется непонятным, почему интуитивное начало легче поднимается к присущему повседневности образному познанию, чем инспирированное чувствование. Вы легче поймете это, представив схему следующим образом: рис. 10

I

бодрствующее

сознание

III II

интуитивное инспиративное

воление чувство
В направлении, указанном стрелками, образное познание ни­сходит в инспирацию и снова поднимается из интуиции. Познание, на которое указывает первая стрелка, погружается в тело. Представьте себе, что вы спокойно предаетесь мыслительному познанию, созерцанию внешнего мира и живете в образах. То, что переживает «я» лишь как следствие телесных процессов, теперь нисходит в тело, опускается сначала в чувства, затем в волю. Вы сначала не замечаете, что происходит у вас в области чувства или воли. И если вы встанете, начнете ходить, будете действовать, то вовне вы воспримете прежде не чувство, а волю. При нисхождении в тело и последующем восхождении, указанном второй стрелкой, интуитивное воление оказывается к образному сознанию ближе, чем грезящее инспирированное чувствование. Люди часто говорят: «У меня смутная интуиция», но в этом случае имеют в виду не то, что в моей книге «Как достигнуть познания высших миров?» названо интуицией, а поверхностную интуицию обычного сознания.

Теперь мы лучше сможем понять присущий человеческому телу облик. Представьте себе, что вы идете и разглядываете окружающее. Представьте себе, что ноги несут не нижнюю часть тела, а идут прямо от головы. Тогда ваше видение окружающего и ваша воля должны быть сплетены воедино, а следствием было бы то, что ходить вы могли бы только в состоянии сна. Однако голова водружена на плечи и покоится на туловище. Она покоится, а вы носите ее, передвигая остальное тело. Голова должна на теле покоиться, иначе она не может быть органом мыслительного познания. Она должна эмансипироваться от спящей воли, ибо, когда она сама начинает двигаться, из состояния покоя переходит к самостоятельному движению, она погружается в сон. Воля движет телом, и голова, будто в карете, едет, куда ей нужно. Именно благодаря тому, что голова помещена «в колеснице тела» и может двигаться вместе с ним, человек способен к бодрственному действию. Только при таком подходе мы можем прийти к пониманию формы человеческого тела.

СЕДЬМАЯ ЛЕКЦИЯ

Штутгарт, 28 августа 1919 г.

Если мы рассматриваем человека в душевном аспекте, то на первом плане у нас стоят закономерности, связанные с симпатией и антипатией. Если же мы рассматриваем его в аспекте духовном, на первом плане должны находиться состояния сознания. Вчера мы говорили о трех состояниях сознания: бодрственном, грезящем и спящем — и показали, что полностью бодрствует человек только в мыслительном познании, что в переживании он грезит, а в воле спит.

Понимание есть не что иное, как знание отношения одного объекта к другому. Это методическое замечание я должен предпослать дальнейшим рассмотрениям. Познавая мир, мы сначала находимся к нему в отношении наблюдателя. Либо, как это обычно бывает, мы наблюдаем посредством внешних чувств, либо, развиваясь дальше, мы наблюдаем посредством души и духа, как это происходит в имагинации, инспирации и интуиции. Но также и духовный наблюдатель — всего лишь наблюдатель, а за всяким наблюдением должно следовать понимание, которое наступает тогда, когда мы, в мироздании, в окружающем, одно соотносим с другим. Вы сможете создать прекрасные понятия о теле, душе и духе, если охватите взором все течение человеческой жизни. Только имейте в виду, что с помощью тех связей, на которые я вам сейчас укажу, вы получите лишь самые основы понимания. Затем приобретенные таким способом понятия вы должны доработать.

Наблюдая недавно родившегося ребенка — его формы, движения, жизненные проявления, как он кричит, лепечет и т.д., — вы получите картину, представляющую скорее человеческую телесность. Но эта картина человеческого тела будет полной, только если будет связана со средним возрастом и старостью человека. В среднем возрасте человек душевнее, а в старости — духовнее. Последнее может показаться неубедительным, кто-нибудь возразит: «Но ведь многие старики совершенно слабоумные!» Это — излюбленный аргумент материализма против духовно-душевного, что в старости становятся слабоумными; особенно часто материалисты указывают на то, что даже такой великий ум, как Кант, в старости сделался слабоумным. Сами по себе возражения материалистов и приводимые ими факты верны — только на самом деле они ничего не доказывают. Кант, стоя перед вратами смерти, был мудрее, чем в детстве; но в детстве его тело было в состоянии принимать в себя то, что исходило из его мудрости и что, таким образом, осознавалось в физической жизни. В старости же его тело было уже не в состоянии воспринимать то, что давал дух. Тело перестало быть верным инструментом духа — на физическом плане Кант не сознавал того, что жило в его духе. Сколь бы убедительным ни представлялось возражение материалистов, верным является то, что люди в старости становятся мудрее, умнее, приближаются к духам. Поэтому представление о свойствах духовного можно получить в общении с такими стариками, которые до преклонного возраста сохраняют гибкость ума и жизненные силы. Такие возможности имеются.

В Берлине когда-то жили два профессора. Одному, Михелету, гегельянцу, было уже за девяносто лет. Он еще читал лекции. Другой, Целлер, историк греческой философии, по сравнению с Михелетом был молод, ибо ему было семьдесят. Однако он постоянно жаловался, что его тяготит груз лет, что уже нет сил читать лекции и он хотел бы прекратить их. По этому поводу Михелет говорил: «Я не понимаю Целлера; я могу целыми днями читать лекции, а он, при своей молодости, постоянно твердит, что ему это не по силам».

Итак, действительно, лишь в отдельных случаях внешняя физическая данность позволяет убедиться в высокой духовности старости.

Обратившись к рассмотрению жизненных проявлений и поведения человека средних лет, мы перейдем к познанию в области душевного. При этом человек среднего возраста может даже, так сказать, отрекаться от душевного. Он может представляться и бездушным, и очень душевным. То, что многие люди представляются в этот период бездушными, доказывает только, что средний возраст — собственно душевный. Если сравнить непоседливость, неосознанную активность, присущую телесной природе ребенка, с созерцательной, спокойной натурой старика, то в одном случае это будет утверждающее себя, наступающее тело, а в другом — тело, отступившее на второй план, отрицающее себя.

Обратимся к рассмотрению душевного. Человек обладает мыслящим познанием, внутренним чувством и волей. Для душевной организации ребенка характерна тесная связь между волей и внутренним чувством. Можно сказать, что в ребенке воля и переживание срослись. Когда ребенок резвится, скачет, он делает именно те движения, которые в данный момент соответствуют его чувству, он не в состоянии отделить движение от чувства.

Иначе у старика. У него срослись мыслительное познание и внутреннее чувство, а воля выступает самостоятельно. В течение жизни чувство, вначале связанное с волей, постепенно от нее отделяется. С этим отделением чувства от воли мы и имеем дело в воспитании. Отделившись от воли, переживание соединяется с мыслительным познанием. Ребенок будет правильно подготовлен к дальнейшей жизни, если мы позаботимся, чтобы чувство у него могло хорошо отделиться от воли; тогда впоследствии взрослый человек —мужчина или женщина — соединит в себе внутреннее чувство с мыслящим познанием. Почему мы прислушиваемся к рассказам старого человека? Потому, что в ходе жизни он связал свои переживания со своими понятиями и идеями. Он рассказывает нам не теории, а то, что он лично связал в чувстве с идеями и понятиями. У стариков, которые действительно связали свои чувства с мыслительным познанием, понятия и идеи исполнены тепла, насыщены действительностью, конкретны, личны; у людей, оставшихся великовозрастными мужчинами или женщинами, понятия и идеи звучат более теоретически, абстрактно, наукообразно. В своем душевном развитии человек проделывает путь от чувствующей воли ребенка к чувствующему мышлению старца. Между ними заключена вся жизнь. И хорошо подготовить человека к этой жизни мы сможем, только если будем внимательны к психологической стороне таких процессов.

Теперь обратимся к тому, что выступает прежде всего тогда, когда мы созерцаем мир. Психологи начинают с этого, описывая процесс восприятия, — это ощущение. Когда какое-нибудь из наших чувств устанавливает связь с окружающим миром, мы испытываем ощущение. Мы ощущаем цвет, звук, тепло, холод. Ощущение появляется в результате взаимодействия с внешним миром.

Из обычных описаний ощущения в расхожих психологиях мы не получим о нем правильного представления. Возникновение ощущения обычно объясняют тем, что определенные физические явления — вибрации светового эфира или колебания воздуха — извне достигают наших органов восприятия, раздражают органы чувств. Говорят о «раздражении», прибегая к выражению, которое находить-то находят, но понимать не хотят. Раздражение органа чувств разрешается в нашей душе в ощущение, качественное ощущение, исходящее от чувственного явления, например от колебаний воздушных волн при слушании. Но что на самом деле происходит, об этом психология и вообще современная наука ничего не говорят.

Вы значительно ближе подойдете к пониманию происходящего, если сами попытаетесь ответить на вопрос: какой душевной способности наиболее родственно ощущение? Психологи не ломают себе над этим голову, они без церемоний относят ощущение к познаванию и говорят: «Сначала мы ощущаем, затем воспринимаем, затем создаем представления, образуем понятия» — и так далее, описывая весь выстраивающийся на первый взгляд процесс. Но им нет никакого дела до того, что это за зверь такой — ощущение.

При достаточной силе самонаблюдения можно увидеть, что ощущение имеет волевую, с примесью внутреннего чувства, природу. Оно родственно не мыслительному познанию, а чувствующей воле, или волящему чувству. Я не знаю, сколько психологов (ибо невозможно знать все несметное число современных психологов) обращали внимание на родственность ощущения волящему чувству, или чувствующей воле. Когда говорят, что ощущение сродни воле, выражаются неточно, ибо оно сродни волящему чувству, или чувствующей воле. Но то, что оно сродни чувствованию, заметил по крайней мере один особенно наблюдательный психолог, написавший свою собственную психологию, Мориц Бенедикт из Вены. Его коллеги мало обратили внимания на эту психологию. Она — явление весьма своеобразное. Во-первых, Мориц Бенедикт — профессиональный антрополог-криминалист. Во-вторых, он естественник, а пишет о воспитательном значении поэзии, даже анализирует поэтические произведения, чтобы показать, как их применять для целей воспитания. Это ужасно: человек хочет быть ученым, а мнит, что психологи чему-то могут научиться у поэтов! И в-третьих, этот ученый-естественник, еврей свою психологию посвящает католическому священнику Лоуренцу Мюллнеру, который был в то время философом богословского факультета Венского университета. Три чересчур ужасные подробности — чтобы его могли всерьез принимать профессиональные психологи. Но если вы прочтете его психологию, то найдете множество действительно дельных наблюдений и многое для себя почерпнете, хотя и будете вынуждены отвергнуть всю его психологическую систему, весь материалистический образ мыслей Морица Бенедикта. Целое не дает вам ничего, но отдельные замечания — очень многое. Но лучшее нужно брать там, где оно находится. Если некто хорошо видит частности, но у него, как у Морица Бенедикта, негодная общая тенденция, это не основание для того, чтобы пренебрегать его хорошими отдельными наблюдениями.

Итак, ощущение, как оно выступает в человеке, — это волящее чувство, или чувствующая воля. Поэтому там, где внешне находится сфера восприятий, — а орудия внешних чувств расположены, так сказать, снаружи тела, — там в человеке, до известной степени, локализуется чувствующая воля, или волящее чувство. Если схематически представить человека, то можно сказать: на внешней поверхности человека — мы имеем дело с условной схемой — помещается область чувственных восприятий (см. рис. на стр. 91). Что же происходит с нами на этой поверхности, в области внешних чувств, когда действует чувствующая воля, или волящее чувство? Мы осуществляем деятельность, принадлежащую наполовину состоянию глубокого сна, наполовину — грезящему состоянию: сновидческий транс. Мы спим не только ночью, мы постоянно спим на периферии, на внешней поверхности нашего тела; мы не можем отчетливо воспринять наши ощущения потому, что там, где они локализуются, мы пребываем в грезящем состоянии. Психологи и не подозревают о том, что к ясному осмыслению ощущений они не приходят по той же причине, по которой, пробудившись, мы оказываемся не в состоянии ясно воспринять дневным сознанием наши ночные сновидения. Вы видите, что понятия «глубокий сон» и «грезящеее состояние» имеют еще и другое значение, отличное от того, которое мы придаем им в обычной жизни. В обычной жизни о глубоком сне мы знаем только то, что ночью, когда мы лежим в постели, мы спим. Мы не знаем, что глубокий сон — это нечто гораздо более распространенное, с чем мы постоянно имеем дело на поверхности нашего тела; только на поверхности тела мы к глубокому сну примешиваем грезящее состояние. Эти сновидения, или грезы, и есть ощущения, еще не охваченные рассудком и мыслительным познанием.

И в чувственном восприятии ребенка вы должны видеть присутствие воли и внутреннего чувства. Поэтому мы так подчеркиваем, что, интеллектуально воспитывая ребенка, необходимо воздействовать также на его волю; во всем, что мы даем ребенку наглядно, во всем, что он воспринимает, мы должны заботиться о воле и внутреннем чувстве, иначе мы действуем вопреки детскому ощущению. Только обращаясь к старику, к человеку, подводящему итог жизни, мы можем говорить так, будто мы имеем дело с уже метаморфизированными ощущениями. У старика ощущение уже перешло от чувствующей воли к чувствующему мышлению, или мыслящему чувству. У него ощущение стало уже чем-то иным. У него ощущение приняло более характер мысли и, отойдя от беспокойного волевого характера, несет в себе глубокий покой. У старика ощущение, можно сказать, приобрело характер понятия, идеи.

Этого тонкого различия психологи обычно не замечают. Для них ощущение в старости — то же самое, что ощущение в детстве; ощущение для них — это всегда ощущение. Вот логика, подобная той, как если бы, взяв лезвие для бритья, некто сказал: «Лезвие для бритья — это ведь лезвие, значит, им можно нарезать хлеб; лезвие оно и есть лезвие». Здесь понятие выводят из слов. Но так делать нельзя, понятия следует получать из фактов. В продолжение жизни характер ощущения изменяется. То, что у ребенка было волевым, у старика становится интеллектуальным. Понятно, что проще все выводить из слов; поэтому и процветают у нас словообъяснители — и это может совершенно сбивать с толку.

Однажды мне довелось беседовать с моим бывшим однокашником. Мы вместе учились в средней школе; я затем поступил в реальную школу, а он — в учительскую семинарию (к тому же венгерскую, а в 70-х годах это что-нибудь да значило). Мы встретились спустя несколько лет, и у нас зашла речь о свете. Я уже знал, что в физике свет рассматривается как что-то, связанное с колебаниями эфира. Это по крайней мере еще можно было себе представить в качестве причины света. Мой бывший однокашник заметил: «Мы тоже проходили, что такое свет. Свет — это причина зрения!» Просто игра словами! Так понятия выводятся из слов. И можно представить себе, что давалось школьникам; ведь этот господин, пока не вышел на пенсию, успел обучить множество детей. Мы должны оторваться от слов и прийти к духу вещей. Мы не должны, желая что-либо понять, подыскивать слова, мы должны находить действительные отношения. Если же происхождение слова «дух» мы попытаемся отыскать в истории языка Фрица Маутнера, то найдем, что слово «Geist» (дух) родственно «Gischt» (пена) и «Gas» (газ, воздух). Это родство установлено, и из него одного не следует ничего особенного. К сожалению, тот же подход в замаскированном виде используется для толкования Библии. Поэтому Библия — это книга, которая большинством людей, в особенности современными богословами, понимается хуже всего.

Поэтому мы везде, где можно, стремимся предметно подходить к вопросу, мы стараемся получить понятие о духе не из истории слов, а сравнивая телесность ребенка с телесностью старика. Рассматривая связи между фактами, мы получаем реальные понятия.

Так, реальное понятие об ощущении мы получаем, исходя из знания о том, что уже у ребенка оно, как волящее чувство, или чувствующая воля, возникает на периферии тела, которая, в отличие от более внутренней области организма, находится в состоянии сна и при этом грезит. Вполне бодрствуете вы только в процессе мыслительного познания и только внутри вашего тела. На периферии тела, на поверхности тела вы всегда спите. Далее. То, что происходит в окружающей тело среде, или, лучше сказать, на его поверхности, подобным же образом происходит в голове, и чем более мы углубляемся внутрь человека, в сферу мышц, крови, тем сильнее это выражено.

рис.11

волящее чувство

ощущающая вол

пустое пространство

Там, внутри, человек тоже спит и при этом грезит. Человек спит и грезит на поверхности своего тела, но и в глубинах его человек тем более спит и грезит. Поэтому в недрах организма душевно-волящее чувство, чувствующая воля, наши желания и тому подобное пребывают в грезящем состоянии. Где же мы полностью бодрствуем? В промежуточной зоне.

Как видите, мы подходим теперь с духовной точки зрения: реалии бодрствования и сна приложимы и в рассмотрении пространственной организации человека — так что в духовном аспекте оказывается, что на поверхности своего тела и в своих внутренних органах он спит и только в промежуточной зоне в период между рождением и смертью действительно может бодрствовать. Какие же органы заключает в себе промежуточная зона? Это органы (особенно в голове), которые мы называем нервами, нервной системой. Аппарат нервов простирает свои побеги наружу, к поверхности, и вовнутрь; срединное положение занимают такие образования, как головной мозг, спинной мозг и своеобразный мозг в области живота [солнечное сплетение]. Этим дана телесная возможность действительного бодрствования. Но нервная система находится в своеобразных отношениях с духом. Это система органов, которые вследствие деятельности тела постоянно тендируют к разложению, к минерализации. Если бы у живого человека можно было освободить нервную систему от остального организма — от желез, мускулов и крови (костную систему можно и оставить), — то это был бы труп в живом человеке. В нервной системе происходит постоянное умирание человека. Нервная система — это единственная система, которая не имеет никакой связи с душевно-духовным. Кровь, мускулы и т.д. всегда непосредственно связаны с душевно-духовным, нервная же система не имеет к нему никакого прямого отношения. Ее отношение к душевно-духовному определяется лишь тем, что она постоянно выделяется из человеческого организма; она не находится в нем, ибо она постоянно разлагается. Другие члены живут, поэтому они непосредственно связаны с духовно-душевным. Нервная система постоянно отмирает, она как бы говорит человеку: «Ты можешь развиваться, поскольку я тебе в этом не препятствую, поскольку я не присутствую здесь с моей жизнью!» В этом заключено ее своеобразие. Психологи и физиологи определяют нервную систему как орган-посредник ощущений, мышления и вообще духовно-душевного. Но почему она является посредствующим органом? Только потому, что она постоянно вытесняется из жизни и не создает препятствий мышлению и ощущениям; потому, что она не оказывает никакого влияния на мышление и ощущения и пространство, которое она занимает в человеке, для духовно-душевного является пустым. Духовно-душевное, однако, может проходить через это пустое пространство. Мы должны быть благодарны нервной системе за то, что она не заботится о духовно-душевном, что она не делает всего того, что ей приписывают физиология и психология. Если бы в течение пяти минут она делала то, что ей приписывают физиология и психология, то в эти пять минут мы ничего не знали бы о мире и о самих себе: мы бы просто спали. Ибо нервы были бы вовлечены в деятельность, подобную деятельности органов-посредников состояния сна, посредников чувствующей воли, волящего чувства.