Курс лекций «Психиатрическая власть»

возраста Так в 1831—1841 годах Ж-П Фальре открывает такое

отделение в Сальпетриере,33 а в 1833-м Феррюс обособляет де-тей идиотов в Бисетре34 где тот же Сегюэн будет заведовать со-ответствующим отделением с 1842 года.35

Вся вторая половина XIX века проходит под знаком включения детей-идиотов в психиатрическое пространство. И хотя в 1873 году для них открывают специализированное учреждение

246

Таким образом, одновременно с теоретическим введением четкого разграничения душевной болезни и идиотии продолжают существовать институты, принимаются административные меры, соединяющие два этих разделяемых феномена вместе. Чем же обусловлено это институциональное присоединение, современное разграничению в теории?

Можно предположить, что последнее является лишь следствием организации в это время начального образования согласно закону Гизо от 1833 года.41 Можно решить, что умственная отсталость, слабоумие, отфильтрованные введенным повсеместно начальным образованием, — и обнаруженные таким образом, поскольку они оказались проблемой в школе, идиоты — постепенно вытесняются в лечебницы. И это верно, но не для той эпохи, о которой я говорю сейчас. Действительно, в конце XIX века общераспространенное начальное образование послужит таким фильтром, именно в школьной среде будут проводиться в это время исследования умственной отсталости—я

имею в виду что именно в школах будут черпать материал для них « Их будут осуществлять совместно с учителями и вошю сы ими поднимаемые будут касаться собственно природы и возможностей школьного обучения. Так, когда такое исследо-

вание предпримет Рей (в 1892—1893 гопях в Twin гсю Рон^ он

обратится к учителям и спросит у них с пе_Пш'1'_Яшжить идиотов слабоумных умственно отгтТгГых !Z детей не по

винуетг* школьным _ют1ГГп и Л™ пгпбеннп ягпмпкиив minycica ши,льным меюдам, кю из них исииенни вспыльчив и

кто наконец нообгне не гппгпбен ппсркмть vnrik-ы 43 TTnnvueH

нктё Zм обряТпм nl!?!ш ™ ™, „^УГ1й„1! дZul

lunrn,u^Z^TZ^,T^ f^ист„вительноста™^служ^ить

nii™« IS Умственной отсталости фильтром и референтной системой.

247

Но в эпоху, о которой я говорю, в 1830—1840-е годы, важнее было другое. Проблема того, куда поместить слабоумных, поднималась тогда не в перспективе их школьного обучения, не в силу его невозможности. Место, которое подобало бы идиотам, искали не ради того, чтобы выучить их, не исходя из их способности учиться, а исходя из занятости их родителей: как сделать, чтобы слабоумный ребенок, требующий особого ухода, не мешал его родителям трудиться? Этот вопрос возник одновременно с общей проблемой присмотра за детьми, поднятой введением закона о начальном образовании. Как вы знаете, открывать «дома присмотра», ясли и детские сады, отдавать детей в школы стали в 1830-е годы не столько чтобы подготовить к последующей работе их самих, сколько чтобы освободить для работы время родителей.44 Разгрузить взрослых от заботы о детях и тем самым насытить рынок рабочей силы — [вот что] было целью организации детских воспитательных и учебных заведений в это время.

Исходя из этой необходимости закон о помещении и содержании детей в интернатах и был отнесен также к бедным и слабоумным. Институциональная ассимиляция идиота и безумца обусловливалась не чем иным, как стремлением освободить время родителей для работы. И это подводит нас к заключению, которое делает в 1853 году Паршапп на страницах своих «Принципов организации и планировки лечебниц для душевнобольных»: «Умопомешательство подразумевает не только собственно безумие всех разновидностей и степеней [...], но также и идиотию,

вызванную врожденными пороками, и связанное с той или иной приобретенной болезнью слабоумие. Поэтому лечебницы для душевнобольных должны планироваться с расчетом на прием всех больных — и безумцев, и идиотов, и слабоумных».46

Как видите, спустя несколько лет после проведения четкого различения между безумием и слабоумием понятие умопомешательства как бы отходит на шаг назад и становится общей категорией, включающей все разновидности безумия, а также слабоумие и идиотию. «Умопомешательство» становится практическим понятием, которое удовлетворяет необходимость интернировать душевнобольных и слабоумных с помощью одних и тех же механизмов и в одни и те же учреждения. Практическое устранение различия между идиотией и душевной болезнью санкционируется этим более чем странным и очень абстрактным понятием «умопомешательства», как просто-напросто их общей оболочкой.

И как только слабоумные дети попадают в больничное пространство, действующая на них власть оказывается в чистом виде психиатрической властью, причем в данном случае она не предполагает какой-либо разработки. Если в лечебницах для душевнобольных идет целый ряд процессов, которые постепенно и очень значительно углубляют эту власть, то в отделения для идиотов она просто вступает подключается к ним и сохраняется неизменной многие годы. Во всяком случае, сопоставив четкое разграничение душевной болезни и идиотии проводимое Се-гюэном в «Моральном лечении идиотов», и его же собственную практическую раfiоTV с идиотэ.ми и слабоумными в Бисетре, мы увидим что в последнем случае он без каких-либо поправок и даже в огрубленном упрощенном виде применяет схемы психи-атпичегкой власти Внутпитгой практики вполне канонической с тГ ■ зпениГметолпв Госпитания идиотов мы обнаруживаем

™;; 1_МР1_И1, психиатрической власти Воспита-не 41U инис, как мелсшилчы т-илиахр

ние слабоумных и ненормальных это и есть психиатрическая власть в чистом виде.

В самом деле, что делает Сегюэн в Бисетре в 1842—1843 годах? Прежде всего он разрабатывает метод воспитания идиотов, который сам, впрочем, называет «моральным лечением», используя термин Лере — своего предшественника. Этот метод задумывается им как состязание между двумя волями: «Борь-

248

249

.___ f\-rrv ТОТ КТО на вCG ОТ-вечЗСТ «нет» упорно и ни с чем не считаясь; следовательно, учителя в случае с ним практически совпадает психиа-

тра в случае с безумцем: психиатр призван укротить «да» боль ного и превратить его в «нет» а учитель смиряет в rnafiovvноJ «нет» и добивается «да», согласия* Сегюэн-пишетСпорно-

MV нет нет нет КОТОПОе идиОТ TTORTOnsrPT fipi ютнпя птргтык

или опустив руки ударяя себя „Зи в ,™ «— JZnZl противопоставить «сшп, ичнпляп,^ его _ _НЯ„_ПТ„«™Т Учитель должен говорить Zv^™ „™™.™, гп™™ТГ_п^ достаточно раннеГнтрарГЛ!! ™ ™

чтобы он внял ивзошел на высоту челГ"» времени,

* В подготовительной рукописи М. Фуко добавляет: «Специальное обучение и есть состязание с этим „нет"».

250

Во-первых, оно выражается во всестороннем присвоении семейной власти. Учитель должен стать полновластным хозяином ребенка: «Если ребенок доверен Учителю, то родителям остается право на боль, а Учителю — право на власть. Властный в приложении своего метода, властный над ребенком, властный над семьей в ее отношениях с ребенком, Magister* он — Господин втройне или не господин вовсе», — такова знаменательная формула Сегюэна, который, надо полагать, не слишком хорошо знал латынь.5' Он — господин уже на телесном уровне и подобно психиатру должен обладать отличными физическими данными. «Неуклюжая, расслабленная походка, невнятная жестикуляция, широко расставленные, тусклые или моргающие глаза, пассивный и невыразительный взгляд, слабые, вялые губы неправильное или слишком монотонное произношение, гортанный носовой или глуховатый голос» — все это недопустимо для желающего стать Учителем слабоумных.52 Он должен демонстрировать (Ьизическое превосходство рядом с идиотом казаться ему одновременно сильным и непостижимым: «Учи-тртттч. лоття^рн имртц твpnrFVfo ttохottkv ясно говорить и жестикулиро1ть проявлять решительность которая сразу привлечет вниманиеидиота заострит его взгляд заставит внимать словам старшего и уважать его»."

Подключившись к этому безупречному и всесильному телу, идиот и станет воспитываться. Это подключение, во-вторых, носит физический характер, и проводником реальности педагогического посыла выступает тело учителя. Теорию и практику поединка слабоумного ребенка и всесильного учителя предоставляет нам тот же Сегюэн. Например, он рассказывает, как ему удалось смирить одного вспыльчивого ребенка: «А. А. обладал неукротимым темпераментом: он карабкался, как кошка,

Учитель, наставник (лат). —Примеч. пер.

251

ускользал из рук, как мышь, его невозможно было удержать в неподвижности и трех секунд. И вот я усаживаю его на стул, сам сажусь напротив, так что его ноги и колени оказываются между моими, одной рукой держу обе его руки у себя на коленях, а другой — фиксирую перед собой его без конца отворачивающееся лицо. И делаю так пять недель подряд, исключая часы приема пиши и сна».54 Как видим, подчинение и усмирение тела осуществляется путем полного физического контроля.

ливее проступает особенность психиатрической власти заклю чающаяся в ее безоговорочной привязке к телу психиатра.

В-третьих, в рамках душевного лечения слабоумных детей мы вновь сталкиваемся с организацией дисциплинарного пространства, подобного пространству лечебницы: об этом свидетельствуют линейное распределение тел, устройство индивидуальных помещений, гимнастические упражнения и в целом — полное использование времени. Как скажет позднее Бурнвиль, «дети должны быть заняты с пробуждения до отхода ко сну. И занятия их следует постоянно варьировать [...] После подъема пусть они умоются затем оденутся вычистят одежду и обувь, заправят постель. Далее следует всячески поддерживать

252

В Бисетре в 1893 году содержалось около двухсот детей, одни из которых работали с восьми до одиннадцати, а другие — с тринадцати до семнадцати часов в качестве щеточников, сапожников, корзинщиков и т. д.57 Система работала превосходно: при продаже изготовленных товаров по очень низкой цене, через центральный магазин и минуя рынок, удавалось получать «семь тысяч франков прибыли»;58 после оплаты труда учителей и текущих расходов, после компенсации затрат на строительство зданий лечебницы, оставалось семь тысяч франков, которые, как считал Бурнвиль, дадут слабоумным почувствовать, что они полезны обществу.59

И наконец, еще один, четвертый пункт, в котором прослеживаются больничные механизмы: власть над идиотами, как и психиатрическая власть, тавтологична в том смысле, о котором я уже говорил. Ведь что должна принести, транспортировать в лечебницу, к идиотам, психиатрическая власть, целиком и полностью опосредуемая телом учителя? Она должна принести не что иное как внешнее в конечном счете — школу как таковую, TV самую школу, к которой эти дети не смогли приспособиться и по сравнению с которой они как раз и были признаны идиота-

\Л ТА

Иными функционирующая здесь психиатрическая

власть осуществляет школьную вЛЙСТЬ КЗ.К абсолютную реаль-ность по отношению к которой идиот определяется как идиот а ^шествив школьную власть как реальность дает ей властное дополнение позвштякштее школьной реальности охватить идио-™!ГГ,«Гип^ кипе пбшеобязательных правил поведе-^«a^^rnlV^^n^v^u^cicne лечение идиотов если ^Гоп»^.ртв vT™Гпенной пиг,Гплин1ной гЬорме содержание обьшного воспитания? ^{Д Ц Р Ф Р Р}

Взгляните, например, какова была в конце XIX века программа обучения в лечебнице Перре-Воклюз. В 1895 году тамошнее отделение для слабоумных делилось на четыре секции. В четвертой секции, последней и низшей, учили только зрительно, с помощью деревянных предметов; по словам Бурнви-ля это детская ступень. Третья секция, уровнем выше, предпо-

253

Налицо тавтологическое повторение психиатрической властью школьного обучения. С одной стороны, школьная власть функционирует как реальность по отношению к власти психиатрической, которая назначает ее инстанцией, через которую сама она может установить, выявить умственно отсталых; а с другой — психиатрическая власть осуществляет школьную власть, наделяя ее властным дополнением, внутри лечебницы.

Идут два процесса: теоретическая спецификация идиотии и ее практическое присоединение психиатрической властью. Как же два этих противоположных процесса обусловили в итоге ме-дикализацию?*

Их сопряжение, как мне кажется, имело под собой простое экономическое основание, в силу самой своей обыкновенности сыгравшее в генерализации психиатрической власти едва ли не большую роль, чем психиатризация умственной отсталости. Пресловутый закон от 1838 года, которым определялись формы принудительной госпитализации и условия содержания малоимущих больных, был, как мы выяснили, отнесен и к слабоумным. Но согласно этому закону содержание каждого помещенного в лечебницу оплачивалось властями департамента или населенного пункта, где больной жил прежде; иначе говоря, финансовая ответственность по уходу за больным возлагалась на его родной город.61 Поэтому многие годы, даже после распоряжения 1840 года, местные власти колебались, помещать ли умственно отсталых в лечебницы, сомневаясь, не окажутся ли финансовые обязательства непосильными для их бюджетов." Об этом ясно говорят документы. Чтобы общее собрание реги-

* В подготовительной рукописи М. Фуко уточняет: «психиатрическую медикализацию».

254

Понятие опасности становится необходимым условием превращения медицинской помощи в феномен защиты и одновременно согласия тех, кто оплачивает эту помощь, ее предоставить. Опасность — это третий элемент, позволяющий приступить к процедуре интернирования и ухода за слабоумным, и функция удостоверения этой опасности возлагается на медиков. Любопытно, однако, что это банальное обстоятельство, в котором впервые заявляет о себе проблема стоимости аномалии, затем сопровождающая историю психиатрии неотлучно прямиком ведет к фундаментальным следствиям этой проблемы: с этих

сетований врачей которые в 1840—1850-х годах жалуются

что им приходится обвинять идиотов в общественной опас-

тт о Г⁴ Т И

начинается целЭ.Я традиция медицинской литературы которая б\^дет относиться к себе с годами все серьезнее и ко-

ТСУОЯ <г ес ГТЫ \7Г(ЛГ[Тт <"*TMr\/lflTH1wnVPT VMPTRPWHf) оТГ*ТЯ ГТОГО 7Тей-

„ви.'о ппенпатит его в опасного индивида « Через полвека в 18Q4 rrmv Tm4i Kvрttвиtik составит свой отчет под названи-//Рпттрпжянир ттрчрнир и впеттитянир сгтябоумных и детей с 1ж^^«»«ГГ ™Г™Г»самом деле ста нут опасными, В это время то и дело щж^В°Д™ ряд слу наев доказывающих опасность <^умнт. оииогаты п™vm,P публично мастурбируют, совершают сексуальные преступления и поджоги Такой серьезный ученый, как Бурнвиль рассказывает в 1895** году в подтверждение опасности слабоумных

* В магнитной записи лекции: лишь бы добиться заботы о них. ** В 1894-м; 1895-й — год публикации соответствующего текста.

255

следующую историю: некий житель департамента Эр изнасиловал слабоумную девушку, а затем заставил ее продавать свое тело; таким образом, слабоумная доказывает представляемую идиотами опасность, «даже сама будучи жертвой».65 Вы найдете целый комплекс заключений подобного рода, я лишь привожу примеры. В 1895-м тот же Бурнвиль заявляет: «Криминальная антропология показала, что значительную часть преступников, закоренелых пьяниц и проституток составляют слабоумные от рождения, которых просто никто не пытался вылечить или дисциплинировать».66

Так вновь очерчивается широкий круг индивидов, представляющих общественную опасность, — тех самых, на которых еще в 1830-м обращал внимание Вуазен, говоривший о том, что нужно уделять особую заботу по отношению к детям «с трудным характером, чересчур скрытным, самовлюбленным, неоправданно гордым, вспыльчивым и имеющим дурные наклонности».67 На изоляцию всех их как раз и нацеливалась описанная выше стигматизация слабоумных, необходимая, чтобы приступить к уходу. Так приобретает контуры обширная область ненормальных и вместе с тем опасных детей, которую, словно некий пандемониум, рисует в своей работе 1895 года Бурнвиль говоря что имея дело с идиотами мы одновремен-но через них ив неразрывной связи с идиотией сталкиваемся с целым комплексом инстинктивных по сvth своей извращений. Понятие инстинктз. кэ,к вы видите обеспечивает смычку теории Сегюэна и психиатрической практики Дети которых нужно изолировать, — это «дети более или менее слабого умствен-

1ТЛГЛ развиТИЯ ТТора ^ff^HWl^Ii-¹ извра TTTf^T-Iия АЛ ЛЛ инРТНнк"ТПЙ' ТЮТТР.Т

обманщики онанисты педерасты поджигатели разрушители убийцы, отравители и т. д.».68

Все это семейство, заново сосредоточенное вокруг слабоумного, и образует область ненормальных детей. В психиатрии XIX века (я временно оставляю за скобками проблемы физиологии и патологической анатомии) категория аномалии совершенно не затрагивала взрослых и относилась исключительно к детям. Подытожить сказанное сегодня, как мне кажется, можно следующим образом: безумцем был в XIX веке взрослый, тогда как реальная возможность детского безумия до самого конца столетия не предполагалась; не иначе как путем ретроспек-

тивной проекции взрослого безумия на ребенка было в итоге открыто нечто, названное безумием детским, сначала — дети-душевнобольные Шарко, а затем —и дети-безумцы Фрейда. В целом же роль безумца принадлежала в XIX веке взрослому, а ненормальным, напротив, был ребенок. Ребенок выступал носителем аномалий, и вокруг слабоумного, вокруг поднятых изоляцией слабоумного практических проблем оформилось целое семейство, включающее лгунов и отравителей, педерастов и убийц, онанистов и поджигателей, — общее поле аномалии, в сердцевине которого находится умственно отсталый, слабоумный ребенок, ребенок-идиот. Именно через практические проблемы, связанные с ребенком-идиотом, психиатрия постепенно пришла к превращению из власти контроля над безумием, исправления безумия, в нечто куда более общее и куда более опасное — во власть над ненормальным, во власть определения ненормальности, контроля над ней и ее исправления.

Эта двойная функция психиатрии как власти над безумием и как власти над аномалией соответствует разрыву, возникшему между практиками, относящимися к ребенку-безумцу и к ненормальному ребенку. Разграничение между безумным ребенком и ненормальным ребенком представляется мне одним из наиболее важных аспектов осуществления психиатрической власти в XIX веке. И очень просто по-моему перечислить основные следствия этого разграничения.