Л. И. Гительман. Учитель сцены 3

VII

Эпилог, озаглавленный Вампиловым «Утро следующего дня» (385 – 386), на первый взгляд сугубо бытовой. Бытовые действия — завтракают, укладывают вещи и т. д. Бытовые разговоры. Вампилов никогда не отрывается от бытовой, глубоко реалистической {216} почвы. Никто из его персонажей не произносит авторских сентенций. Все действуют из «бытовой надобности» и говорят лишь то, что отвечает этой надобности и характеру действующего лица. И в то же время он так избирает бытовые детали и так их организует, что они превращаются в обобщение, в символ, приобретают емкость и многозначность. Таков весь эпилог.

Как всегда, ни к селу ни к городу «шибко авторитетный» Мечеткин повествует:
(Обращаясь не то к Шаманову, не то к Кашкиной) Этот самый дом (стучит пальцем по столу) строил купец Черных. И, между прочим, этому купцу наворожили (жует), наворожили, что он будет жить до тех пор, пока не достроит этот самый дом. (Пауза. Ест.) Вот понимаете, до чего суеверие доходило. Когда он достроил дом, он начал его перестраивать (Жует.) И всю жизнь перестраивал… (Молчание.) (385 – 386).
Как будто бы здесь в чистом виде быт. И он подчеркивается не только содержанием истории, рассказанной Мечеткиным, но и настойчивыми ремарками. Но ведь это конец пьесы, осталось сказать всего несколько слов. Стал ли бы Вампилов под самый занавес вводить только бытовой правды ради и вроде бы к делу не относящийся рассказ? Нет. И автор подчеркивает значительность сказанного ремаркой «молчание», которое отпущено нам, видимо, для того, чтобы поразмыслить. И рассказывается эта история на веранде ремонтирующейся, то есть перестраивающейся чайной. Перестраивающейся тогда, когда купца Черных уж дано нет на свете, а в доме его поселилось государственное предприятие. Да и улица, на которой он стоит, стала называться Советской. И почему дом этот, где произошло все, что составило жизнь драмы, построил купец Черных? Почему именно эту фамилию избрал Вампилов? И т. д. И т. п.

Символ не нужно расшифровывать. Как бы мы ни пытались его комментировать, мы неизбежно исказим его многозначность. Важно, что вдруг в самом конце пьесы автор отвлекает нашу мысль от развития сюжета и заставляет ее пуститься на поиск недодуманных нами связей, ассоциаций и обобщающего ответа.

Однако мы стараемся пока разобраться не в авторской поэтике, а лишь в том, что происходит и по каким мотивам.

Итак, жизнь продолжается. Насыщенную драматическими событиями ночь сменило утро. Утро как утро. Уезжает, наконец, Пашка, и теперь, авось, восстановится мир между Анной и Дергачевым. Уходит в тайгу Еремеев, потеряв надежду на получение пенсии. Как всегда, «обставленный со всех сторон едой», витийствует «седьмой секретарь» Мечеткин. Как всегда завтракают Шаманов с Зиной… — и вот тут я спотыкаюсь!

Как же так? Словно ничего не случилось?!

Несомненно, что между ночной сценой и этим завтраком произошло примирение. В чем же его причины? Их много. Если бы Шаманов полюбил Валентину, то ни в коем случае после происшедшего с ней он не мог бы вот так мирно и обычно завтракать с Зиной. И это для меня наиболее веский аргумент в подтверждение того, что ни о какой любви его к Валентине и речи быть не может.

Зина совершила подлый поступок, повлекший за собой тяжкие последствия. Но Шаманов не может не отдавать себе отчет, что причина кроется в нем самом, в его отношении к Зине. И уж если судить кого-либо за случившееся, то в первую очередь себя. Но для себя находятся оправдания. Да, с Валентиной случилась беда. Но он-то — Шаманов — сделал все, чего требовала его совесть. Не он уклонился от ответственности, а Валентина оттолкнула его. Перед ней его совесть чиста. Во всяком случае, у него есть достаточные аргументы, чтобы уговорить себя в этом. Более того — из этой сложной ситуации он выходит с определенными основаниями для «успеха у самого себя». Это очень важно!

Но есть пункты, в которых этот «успех» уязвим. Вся его история с Зиной — тут он не в ладах со своей совестью. Правда, вернувшись вчера, он сделал было искупающий шаг {217} к примирению и оправданию себя в глазах Зины и в своих собственных. Но благое намерение осталось незавершенным. И очевидно ночью, когда его ответственность за Валентину была им для себя исчерпана, надо было довести и дело с Зиной до облегчающего совесть завершения. Он не только ее «прощает», но и сам добивается прощения, оправдывая ее и как бы сам принимая на себя ее вину. Теперь и перед ней его совесть чиста.

Надо заметить, что, намучившись сверх меры, Зина, очевидно, цепляется за эту «индульгенцию». Ей ведь тоже сейчас более всего надо навести порядок в собственной совести. И что не удалось ей, удается Шаманову: теперь и ее совесть перед Валентиной чиста. Ведь Зина сама оказалась жертвой стечения обстоятельств и уж никак не хотела зла Валентине.

И наконец, мучительные проблемы отношений Шаманова с его прошлым, с «принципами», с «борьбой за справедливость». На совести Шаманова, в чем его и упрекала Зина, был тот самый неиспользованный «один процент» — «шанс для умалишенных». И решение ехать в Город и участвовать в суде связано все с тем же стремлением к «чистой совести» — он использует «шанс для умалишенных». Как он его использует — об этом мы говорили выше, но он не уклонился, и сейчас — это главное. И по этому пункту совесть его чиста.

И все это ради того, что он искал, к чему мучительно прорывался и что, наконец, снова обрел — успех у самого себя.

Таков ответ на шестой вопрос.

Попутно остановлюсь на самом финале пьесы (386). Шаманов заканчивает телефонный разговор, когда со двора появляется Валентина. «Все повернулись к Валентине. Тишина». Валентине предстоит первая встреча с людьми, которые знают, что с ней случилось, и имеют к этому случившемуся то или иное касательство. Это трудно! Она делает первый шаг и каждой клеткой ощущает, каким обостренным вниманием и ожиданием его встретят. Это и создает ту ее непохожесть на всегдашнюю Валентину, которую Вампилов отмечает ремаркой: «строгая, спокойная, она поднимается на веранду». И здесь невольно вспоминается первое появление Валентины в пьесе:
Валентина направляется в чайную, но на крыльце неожиданно останавливается и, обернувшись, осматривает палисадник. Бегом — так же как и появилась — спускается с крыльца (312).
Такой она была вчера, была раньше. Прошедшие день и ночь изменили ее. Она сделала рывок взросления. Детство оборвалось внезапно и жестоко. Жизнь обернулась к ней злом, насилием, цинизмом. Какой же выбор на дальнейшую свою жизнь сделает Валентина? Станет ли «по-волчьи выть»? — вот что решалось в ней в эти ночные и рассветные часы.
Вдруг остановилась, повернула голову к палисаднику. Не торопясь, но решительно спускается в палисадник. Подходит к ограде, укрепляет доски.
Выбор сделан!
И когда, как это случается часто, в ее работе происходит заминка, сидящий ближе всех к калитке Еремеев поднимается и помогает Валентине.
Два человека, юный и самый старый, не давшие жизни, горю, бедам, обрушившимся на них, поставить себя на колени и заставить «по-волчьи выть», чинят калитку палисадника, «мешающего рациональному движению». А семь других, разных, непохожих и совпадающих лишь в одном — в себялюбии — наблюдают за этой странной и, с их точки зрения, бесполезной работой. Но каждому из них есть о чем задуматься в это утро.
Тишина. Валентина и Еремеев восстанавливают палисадник.
И в этом бесконечный свет этой самой грустной пьесы прекрасного художника.