Л. И. Гительман. Учитель сцены 3

V

Вехи прошлой жизни Зины расставлены Вампиловым скупо. Однако и они дают опору для некоторых догадок. Зина неудачница и то, что называют «несчастная баба».

Почему я так думаю?

Нет никаких упоминаний о доме, семье, близких, кроме одного — тетка, к которой Зина ездила в отпуск. От этого веет холодом одиночества. Училась в городе, очевидно, с пресловутой Ларисой. Но остаться там не удалось, видимо, не было «руки». И от этого осела в душе горечь, зависть ко всяким «элитным» ларисам и к «чьим-то там сынкам и дочкам». Был муж — разошлись. И от брака тоже осталась горечь. Иначе Зина не сказала бы: «А я и замужем побывала». Побывала… — говорит само за себя. Судьба забросила в Чулимск. Здесь она чужая, одинокая. Снимает мезонин над чайной. Так и идет жизнь. Тусклая, серая чулимская жизнь. Уходит молодость.

И вдруг появляется Шаманов. С какой-то своей тайной. Непохожий на всех вокруг. Есть в нем нечто этакое — «байроническое», впрочем, перелицованное на современный лад.

Встретились, наверное, все в этой же чайной. Сошлись. Как? Банально. Буднично. Как все в Чулимске. Но… Зина полюбила его. Случайная связь обернулась любовью, захватившей ее. Но только ее. Шаманов же только спит с ней — в буквальном и переносном смысле слова. И чем крепче закрыт от нее мир Шаманова, тем острее ее желание проникнуть в него. Но тщетно. И Зина придумывает себе Шаманова, объясняет его себе, объясняет так, чтобы получился ее «герой», достойный ее любви и ее жертв. И верит, что тот Шаманов, который спит с ней — опять-таки в буквальном и переносном смысле, — не настоящий. Настоящий — иной. И стоит только разбудить Шаманова — и все станет по-другому. Но попытки разбудить приводят только к отчуждению. Зина прячется от правды, которую чувствует, но боится назвать и принять как единственную реальность. А эта правда проста и жестока: Шаманов ее не любит. Поэтому связь с ним, порвать которую у нее нет сил, превращается в источник постоянного страдания и неудовлетворенности.

А тут еще крутится Валентина. Не сводит влюбленных глаз с Шаманова, при одном звуке его голоса делается сама не своя. Девчонка. Юная, чистая. Хорошо еще, что Шаманов и к ней равнодушен так же, как и к Зинаиде.

И вот Зина уезжает в отпуск, оказывается в Городе, встречает Ларису. И неожиданно {203} получает ключ к тайне Шаманова. Все стало ясно. Теперь Шаманов расшифрован. Теперь его поведению Зина находит и объяснение, и оправдание. И дело, может быть, совсем не в том, что он ее не любит, а в этой самой его драме. Вот с каким открытием возвращается она в Чулимск после месяца разлуки, тоски, желаний и надежд. Зина едет в Чулимск на жадно ожидаемое свидание с любимым, который наконец-то стал для нее понятен.

Чем важны для Зины сведения, сообщенные Ларисой? И имеют ли они для нее «практический смысл»? Зина не могла нащупать ход к Шаманову, потому что ничего о нем не знала. Она предполагала нечто особое, значительное в обстоятельствах, приведших Шаманова в Чулимск, и выдумывала объяснения нынешней апатии, закрытости его, отстраненности. Теперь она знает правду. И эта правда поднимает Шаманова в ее глазах, придает ему ореол мученика, пострадавшего в борьбе за справедливость. Теперь Зина надеется снять с него душевное бремя, помочь ему выпрямиться и обрести душевную гармонию. Дальше этого, я думаю, Зина не идет в своих замыслах, и новые знания о Шаманове не связываются для нее пока ни с какими практическими планами.

Сразу же возникает вопрос: почему Зина только сегодня утром, и вроде бы не ко времени и не к месту, заводит разговор о том, что узнала в городе? Ведь из текста следует, что она приехала в Чулимск по крайней мере два дня назад (314). Почему же до сих пор она не сочла нужным или возможным поговорить с ним о таких жгучих новостях? Она не делает этого, во-первых, потому, что умна и чутка. Ведь если Шаманов упорно не впускает ее в свой внутренний мир, значит, он не хочет, чтобы туда проник кто-либо, в том числе и Зина. Ей хватило ума и такта, поняв это, не переходить установленной им границы. Должен же прийти момент, когда он сам откроется. Во-вторых, Зина чувствует себя крайне неуверенно в отношениях с Шамановым. Поэтому она и затаилась на время. А тут еще и разочарование, и боль, которую вызвала холодная встреча после разлуки. Ведь неспроста и не вдруг она спросит:

Мы-то с вами знаем, что в это время в кармане Шаманова уже лежала повестка в суд и что она вызвала бурю в душе его. До любви ли тут?! Но Зина, приехав, ничего этого еще не знает и ищет объяснения его холодности — естественно же! — в измене! Все это и составляет предлагаемые обстоятельства, с которыми Зина войдет в пьесу. И уже совсем «перед открытием занавеса» к ним прибавится еще одно: Зина узнает о повестке. Почему я в этом уверен? Вот почему: в контексте всех обстоятельств вызов Шаманова в суд, то есть в Город, для Зины огромное событие. Оно может изменить всю ее жизнь. Между тем, когда Шаманов сам скажет Зине, что получил вызов, она это примет как уже известное и вовсе не зафиксирует на этом внимание (336). Что же она — хитрит с Шамановым и скрывает, насколько ей это важно? Нет. Значит, к этому времени она уже переварила это событие и не останавливается на нем, так как происходящий разговор важнее для нее, чем выяснение того, почему он не сказал ей об этом раньше.

Главная забота Зины в это утро — понять, почему Шаманов молчит о вызове в Город, что он решит и как это решение отразится на его и ее жизни.

{204} Как Зина узнала о повестке? Вполне возможно, что Шаманов сам положил или подсунул эту повестку таким образом, чтобы она попалась Зине на глаза. Зачем? Это уже в логике тех зигзагов противоречий, решить которые Шаманов оказался бессильным, и как слабый человек (а это мы установили раньше) он мог учинить такую провокацию. Ибо если бы Зина стала его уговаривать поехать в Город, он, споря с ней, самоутверждался бы в решении не ехать. И напротив, если бы она советовала ему не ехать, он, опять-таки споря с ней, уговаривал бы себя, что ехать надо. Мы ведь установили, что в дилемме ехать — не ехать он ищет третью возможность! Но сейчас дело не в этом, а в том, что Зина знает о повестке, но пока ни словом об этом не обмолвилась. Между тем время идет, и Шаманов так или иначе должен принять решение — из текста ясно, что ехать он должен сегодня или завтра. Но Шаманов молчит, и Зина вынуждена сама начать разведку. И вот мы подобрались к важнейшей для нее сцене (330 – 337), имея уже ряд сведений и соображений, помогающих нам разгадать душевные ходы Зины.

Окончен завтрак. Пора идти на работу. Но Зина не может уйти, не поняв, «на каком она свете». Зина понимает, что если Шаманов уедет в Город для участия в суде, он может постараться переиграть всю историю, зацепиться в городе и навсегда исчезнуть из Чулимска. В Городе он наверное встретится со старыми друзьями, может быть, и с бывшей женой, окунется в ту совсем другую жизнь, и эта жизнь захлестнет его и безвозвратно отнимет у Зины. Конечно, если бы Шаманов любил ее, ей ничто не угрожало бы. В лучшем варианте он, устроившись в Городе, взял бы ее туда и жизнь их сказочно переменилась бы. В худшем — он вернулся бы в Чулимск и все осталось бы по-старому. Так или иначе, они были бы вместе. Но это в том случае, если бы она была ему нужна и дорога. Сейчас все может обернуться против нее.

В то же время Зина понимает, что вызов в Город дает ему шанс повернуть колесо Фортуны. И Зину раздирают противоречивые желания. Если Шаманов упустит этот шанс, он останется здесь, с ней. Но тогда вполне вероятно, что снедающая его тоска станет еще невыносимее, а жизнь с ним еще горше. Если же он поедет в Город, для него это может обернуться радостным исходом, зато у нее есть все основания полагать, что она его потеряет. И все-таки Зина изберет второй вариант! Она будет провоцировать Шаманова на поступок, а поступок — это и есть его участие в суде со всеми возможными последствиями. Подчеркнем — в ущерб себе, с риском для себя. Значит, Зина любит Шаманова так серьезно и глубоко, что готова рискнуть и даже пожертвовать собственным счастьем ради его блага. Однако Шаманов ехать отказывается. Более того — издевается над своим былым донкихотством, объявляя его безумием.

Что же — проиграла или выиграла Зина?

Этот, может быть, единственный за все время их связи откровенный разговор убивает в Зине очень дорогую для нее иллюзию. Нафантазировав себе Шаманова, окружив его неким романтическим ореолом, Зина вдруг видит его действительную слабость и действительную несостоятельность. Он не герой. Он просто такой же неудачник, как и она сама. В чем-то своем, мечтавшемся, Зина чувствует себя обворованной. То, что можно было оправдать и прощать «необыкновенному» Шаманову, нельзя, да и нет оснований прощать развенчанному. Значит ли это, что пошатнулась любовь Зины? Отнюдь. Но что-то в ней изменилось, какой-то обертон. Или взгляд — он теперь уже не снизу вверх.

И в то же время Зина не может не испытывать и определенного удовлетворения: Шаманов расписался в своей неспособности к борьбе, значит, уже незачем ему рваться в город, значит, он останется здесь и с ней. А в этой ситуации она уж сумеет оказаться нужной ему, а может быть, и необходимой. Это ее победа. Победа, но с привкусом поражения. «Мой-то мой, да не герой» — так могла бы она определить итог этого знаменательного разговора.

{205} Этот разговор как бы завершает некий этап в характеристике Зины. Далее произойдут события, которые резко изменят ее поведение и заставят нас усомниться в правильности впечатления, сложившегося в начале пьесы. Это впечатление говорит в пользу Зины, и более того, вызывает к ней сочувствие. Неопределенность и неудовлетворенность в отношениях с Шамановым держит ее «в подвешенном состоянии». А это, как и двойственность отношения к сложившейся ситуации, мешает ей занять определенную и ясную позицию. Вслушайтесь в ее речь. За две сцены с Шамановым (314, 324 – 325 и 330 – 337) она четырнадцать раз (!) скажет «ладно» или «ну да ладно», каждый раз уходя этим словом от выяснения отношений, или прекращая возникающие препирательства, или гася раздражение Шаманова, или отмахиваясь от его обидных «шуточек». Это показательно. И от этого становится грустно за нее — все это «не от хорошей жизни». У Зины достаточно острый и беспощадный ум. В первую очередь по отношению к себе. Вспомним: «Держите вора! Держите его, он украл у меня пододеяльник» (324 – 325). Как метко разоблачен Шаманов, который стыдливо, крадучись спускается из мезонина. Но какое это горькое признание для женщины, отдающей ему свою любовь. Впрочем, об этой «любви» Шаманов ей скажет: «Мы с тобой знаемся, мне кажется, уже тыщу лет» (350). Знаемся. Больнее не ударишь. А три месяца показались ему «тыщей лет». Да и сама Зина не позволяет себе сказать ему «сколько времени мы вместе» или «сколько времени мы любим друг друга». Она говорит «сколько мы знакомы» (334). На всем поведении Зины, ее речах, мыслях, наконец, лежит печать искаженности. Мучительная ее страсть к Шаманову, при его отношении к ней и при полной его поглощенности только собой, исказила характер Зины. Все время она должна пристраиваться к нему, жить начеку, в вечном страхе потерять его. Позже, в разговоре с Мечеткиным (365), она посоветует этому незадачливому ловеласу: «За счастье надо драться. Зубами и ногами». Это именно то, чего не умеет Зина. А когда попробует, получится черт знает что. Зина не борец за себя. Она, скорее, как жидкость, примет предложенную ей форму сосуда. Но оттого, что она умна и самокритична, т. е. способна к трезвому самоанализу, понимание, которое не может быть реализовано в действие, составляет предмет ее духовного разлада с собой, искажает ее личность.

Вампилов сталкивает нас с Зиной тогда, когда этот разлад уже достиг критического состояния, когда Зина уже раздираема противоречиями и уже достаточно запуталась в них. Но он дает нам возможность увидеть и угадать многие хорошие ее стороны, проникнуться к ней искренней симпатией раньше, чем она сорвется, окончательно запутается и наделает массу несвойственных ее натуре гадостей и глупостей.

Для правильной расшифровки всего поведения Зины, когда она превратится в «пружину интриги», особенно важно понять, чем она могла бы быть, если бы предлагаемые обстоятельства сложились для нее иначе.

Итак, Зина поговорила «по душам» с Шамановым, выяснила, что он никуда не собирается, что вечером он снова будет здесь, с ней («Куда я денусь?» — 337). И еще — во всем этом долгом разговоре не сверкнуло ни искорки его тепла или привязанности к ней, ничего, кроме раздражения, или равнодушия, или иронии. Почему? За что?

Зина уходит в свою аптеку. Но не пройдет и получаса, как она увидит Шаманова, воркующего с Валентиной. И бог мой! Как он сейчас не похож на того Шаманова, который только что говорил с ней, с Зиной. В содержании этой беседы у Зины нет никаких сомнений — вот истинная отгадка и холодности Шаманова, и его раздражительности, и его отказа поездки в Город. Вот что изменилось за месяц ее отсутствия! И это прозрение приходит к Зине тогда, когда она была готова ради него пожертвовать собой, когда готова была все простить и все прощать ему. Все оказалось удивительно пошло и банально. Просто потянуло «на клубничку». Мерзость! {206} И Зина, жестоко раненная этим предательством, летит, как фурия, опаленная обидой и ревностью (348 – 350). Шаманов отрицает ее подозрения. Естественно! Но почему — так? Почему он доходит до истерики, бледнеет? Почему он вне себя?

Здесь, в этой жестокой сцене, есть один важнейший зигзаг. Шаманов изливает на Зину поток оскорблений, безжалостных и незаслуженных обвинений. И только что разъяренная ревностью Зина не отвечает на них, так как в эту минуту более всего ее заботит другое:
Кашкина. Что с тобой?.. На тебе лица нет… Ты не болен?
и далее:
Кашкина. Ладно, я уйду, но… (350).
Опять-таки штрих, раскрывающий Зину любящую, преданную, ставящую эту любовь выше своей боли, обиды или злобы.

Шаманов требует, чтобы все оставили его в покое, и она, Зина, «прежде всех». «Кашкина уходит с недоумением и обидой», — гласит ремарка. Легко представить себе ход горьких мыслей измордованной Зины, пока, укрывшись в мезонине, она переваривает все, только что происшедшее. И когда, собравшись с силами и приведя себя в некоторое равновесие, она снова направляется в аптеку, то услышит голос Шаманова, только что передавшего Еремееву записку для Валентины.

Еремеев. Хорошо, хорошо.

Шаманов (себе). Ну вот… (Еремееву.) Спасибо, дед.
Быстро сходит с крыльца, исчезает. Шум отъезжающей машины, Кашкина спускается вниз… Покружив несколько перед Еремеевым, вступает с ним в разговор… (354)
Я думаю, что, услыхав слова Шаманова, Зина оказывается во власти нелепой, но все искупающей догадки — Шаманов написал ей, Зине, покаялся за безобразия только что происшедшего объяснения. И едва скрылась машина, Зина как вихрь слетает вниз, кружит перед Еремеевым, ждет, что он окликнет ее и вручит ей записку. Нет. Не окликает. Значит, записка не ей. Значит, Валентине. Значит, Шаманов не только не раскаивается в том, что оскорбил Зину, но вообще о ней и не подумал. Значит, он лгал ей, отрицая свои шашни с Валентиной. Тогда надо выпить чашу до дна, узнать всю правду, все понять. И Зинаида хитростью овладевает запиской.

И вот записка, в которой ее приговор, наконец у нее в руках. Но надо позвонить в райздрав Розе — она же наврала Еремееву, что его там ждут! Позвонила. И все еще не читает записку. «Убрала телефон, подошла к столику, уселась» — все еще не читает!! — «на мгновенье задумалась»… И вот только когда!!! «решительно развернула записку». Потому, что вся нравственная природа Зины противится этому поступку. Вот и ответ на мой третий вопрос.

Украв записку, Зина как бы перешагивает ту незримую черту, за которой начинается неуважение к себе, мука самобичевания. Зина словно бы откупорила проклятую бутылку и выпустила джинна эгоизма. До сих пор ее эгоизм, присущий любому живому существу, естественно управлялся нравственными вожжами. Теперь сделан первый шаг — но разрешающий! — шаг по новой дорожке. И Зина это понимает и мучается от этого. И эта мука сольется с мукой от того, что подтвердила ей записка: Шаманов для нее потерян, он любит Валентину.

Все это происходит утром. Теперь мы встретимся с Зиной лишь вечером. У нее есть время подумать, что делать.

Два желания борются в ней. Можно исправить свой бесчестный поступок, отдать записку Валентине и, признав свое поражение, выйти из игры. Но вдруг отношения Шаманова с Валентиной всего лишь легкое увлечение, {207} флирт от нечего делать и не поздно еще вмешаться и разрушить эту эфемерную связь?

А как поведет себя Шаманов, когда узнает о ее проделке? А узнает он непременно! Может быть, утаив записку, Зина спровоцирует ярость Шаманова и доведет дело до разрыва?..

Что-то решать надо. Уже вечер. И Шаманов вот вот вернется и тогда…

Терзают Зину раздумья о несправедливости всего, с ней происходящего. Чем только не готова она пожертвовать и чего только не вынесла уже, рабыня этой проклятой любви! А что такое Валентина?.. Что способна она дать Шаманову?! Молодость. Чистоту. Чистоту, которую Зина уже утратила, как и многие иллюзии, «побывав» замужем. И молодость… Разве она старуха? Ей двадцать восемь. Не больше и не меньше. Двадцать восемь, но не восемнадцать… Но это все досужие мысли, а сейчас надо решать, что делать.

И может быть, Зинаида и решилась бы, и отдала бы Валентине записку, предоставив событиям развиваться уже без ее участия. Может быть. Не подвернись тут Мечеткин.

Что же произошло тогда, когда Мечеткин от имени месткома и общественности поднялся в мезонин, чтобы навести порядок в безнравственном поведении Зинаиды?

Мечеткин, незадачливый в любовных похождениях пошляк и дрянь, принадлежит к той «общественности», которая более всего любит заглядывать в замочные скважины, рыться в чужих постелях, чтобы после бить себя в грудь, обличая чужие пороки.

«Что будем делать?» — спрашивает Мечеткин, изложив Зине причину своего появления.

Мечеткин. А?

Кашкина. Хотите выпить?

Мечеткин. С вами? (Остолбенел от внезапно открывшейся перед ним возможности.) Если вы не шутите… (362)

«Кашкина рассмеялась», отмечает Вампилов. И тут же повторяет ремарку: «Она смеется», и напоминает еще раз: «сквозь смех» (363).

Над чем же смеется Зина? И как?

Это смех, близкий слезам. Зина вдруг видит себя со стороны, глазами разных там мечеткиных и помигаловых. Жизнь обретает оттенок трагифарса. А она-то думала о себе, что она «подруга» Шаманова! Надеялась, что между ними могут быть истинные чувства, любовь, близость не только постельная, но и духовная. Чепуха! Подстилка, шлюха, к которой имеет право лезть любой мечеткин — вот кто она! Все ее человеческое, вся ее женская гордость — все это ни черта не стоит и никому не нужно! Да еще она украла записку, совершила подлость и мучается от этого. Чего же мучаться?! «Такая, как она», и должна совершать подлости, красть, мстить! И все это из-за Шаманова! Это он довел ее до всего этого!

{208} Разумеется, все это не более как «власть минуты», и на спокойную голову Зина удержалась бы от таких переборов. Но где ее взять, эту «спокойную голову», когда вся Зинаида превратилась в боль, обиду, отчаяние:
Кашкина. … Ну подумайте, гожусь я вам в невесты?

Мечеткин (неуверенно). А что, Зинаида Павловна?

Кашкина. Ну что вы? Вы такой принципиальный, такой положительный, а я?.. Вспомните-ка, зачем вы сюда пришли. Вспомнили?.. Скажите, вы были женаты?

Мечеткин. Ни разу.

Кашкина. А я и замужем побывала. Видите… Нет, Иннокентий Степанович, увы, я вам не пара. Вам надо искать невесту, достойную вас. Достойную, вы понимаете? Что требуется от невесты? Прежде всего невинность. Вы согласны?.. (Задумчиво.) Ума не надо. Забота, преданность — все это лишнее. Опыт — ни в коем случае. Главное — невинность… Вам все понятно? Ищите девушку (363 – 364).
По горестности прозрения, по степени охватившего Зину отчаяния, эта сцена вызывает у меня прямую ассоциацию с отчаянием Ларисы Огудаловой, для которой наконец-то имя найдено:
Лариса (глубоко потрясенная). Вещь… да, вещь. Они правы, я вещь, а не человек. Я сейчас убедилась в том, я испытала себя… я вещь! (С горячностью.) Наконец слово для меня найдено, вы нашли его¹.
И далее Зина подсовывает Мечеткину Валентину как «достойную» кандидатуру в невесты. Что же это? Сознательная интрига с точным расчетом?
«… И нечего вам тут рассуждать, надо действовать. Поговорите с ней, пригласите ее погулять, у вас есть лодка, покатайте ее на лодке, побеседуйте с ее отцом, вы местный житель, он человек патриархальный, да мало ли что? За счастье, Иннокентий Степанович, надо драться. Зубами и ногами. Ясно вам?..» (365)
Нет. Тут никакого замысла, никакой организации интриги. Увидев себя как дрянь, в которую ее превратил Шаманов, предавший ее ради Валентины, она издевается над собой, над своими иллюзиями, и все, что она говорит Мечеткину, к нему никакого отношения не имеет. Равно и к Валентине, как таковой. Восхваляя достоинства «девушки» — Валентины, — якобы пленившие Шаманова, Зина казнит себя, клеймит Шаманова. Это сцена как бы без партнера. Это отчаянный монолог, которым Зина воспитывает в себе право и оправдание любой безнравственности. Подобно Ларисе Огудаловой.
Лариса (со слезами). Уж если быть вещью, так одно утешение — быть дорогой, очень дорогой².
Зина так же принимает иной нравственный закон, по которому за счастье надо драться зубами и ногами.

Таким представляется мне ответ на четвертый вопрос.

Как же разрешается линия Зины дальше? Когда Мечеткин (по ремарке) «вдохновился», поняв, что ему следует драться за Валентину «зубами и ногами», до Зины доходит, что ее размышление вслух принято Мечеткиным как директива к действию. У нее нет сейчас ни сил, ни охоты разъяснять ему, что к чему. Она, по ремарке, «как бы спохватившись», резко обрывает разговор с ним и уходит. Позже, узнав, что Мечеткин действительно развил бешеную энергию для реализации Зининого «совета», она скажет ему «ну и болван же вы. Мечеткин» (337), тем самым подтверждая, что вовсе не имела намерения подвигнуть его на эти действия.

Итак, Зина, пройдя через сложный душевный зигзаг, порожденный ее встречей с Мечеткиным, находит выход из одолевавших ее колебаний. Теперь-то уж она не отдаст Вале записку и будет биться до конца, «зубами и ногами».

{209} И действительно, уловив минуту, когда Валентина разговаривает с Пашкой, Зина начинает действовать. Услышав, что Пашка уговаривает Валентину пойти с ним на танцы, Зинаида влезает в их разговор. Вслушайтесь в ее речь:
Ах, какая роскошь! Молодцом, молодцом. Поздравляю… Это куропатки?.. Рябчики?.. Ах, какая роскошь! И они что, прямо в лесу… летают?.. Ужасно… У у, какие брови! Вы посмотрите, какие красные… (Со значением) Я ужинаю не одна, у меня будет гость… (С восторгом) Ах, какой у меня сегодня будет ужин. Настоящий сюрприз. Мужчины любят рябчиков, не правда ли?.. И т. п. (368 – 369).
Здесь все вранье, здесь нет ни одного живого слова, будто и говорит это не Зина, а какой-то другой персонаж. Все ложь и все только для того, чтобы сыграть перед Валентиной самоуверенность счастливой соперницы и заявить, что она ужинает не одна, что у нее будет «гость». Поистине уж, «зубами и ногами».

Зинаида хотела ранить Валентину и ранила ее. Наверное, если бы не этот «демарш» Зинаиды, Валентина и не пошла бы на танцы с Пашкой.

Но Зины хватает ненадолго. Когда через несколько минут она вернется и услышит, что Валентина согласилась идти с Павлом (а ведь этого она и хотела, услыхав, что Пашка уговаривает Валентину), ее первая реакция — растерянность (375). Далее следует ремарка:
Кашкина… заходит во двор, появляется наверху на лестнице, но пройдя ее наполовину, останавливается и садится на ступеньки, поставив рядом свою сумку. Небольшая пауза. Поднимается и решительно спускается вниз…
Голос Кашкиной (во дворе). Подожди, Валя!.. Постой. Послушай меня. Не ходи. Не делай этого… Подожди, выслушай меня (375).
И когда Валентина, отвергнув попытку Зинаиды удержать ее, уходит с Пашкой, «Кашкина выходит со двора, делает несколько нерешительных шагов вслед за ними, останавливается» (376) и затем усаживается на веранде в ожидании Шаманова.

Что же движет Зиной в этих метаниях? Боязнь неизбежной расплаты за содеянное? Вероятно, отчасти и это. Но главное то, что в Зине идет непрекращающаяся борьба ее органической порядочности с вынужденно принятой программой «зубами и ногами». И именно потому, что в ней идет борьба, ни одного действия она не доводит до конца. Она идет к себе, то есть оставляет события развиваться без ее участия, но садится на лестнице. Она решительно спускается вниз, чтобы остановить и предупредить Валентину, но не доводит этого до нужного результата. Она делает несколько шагов, чтобы догнать Валентину, но и этого не осуществляет. Во всех случаях она не знает, что нужно делать и чего не нужно. И происходит это не по слабости характера, а потому что Зина исказила свою натуру. Исказила тем, что допустила мысль, что все дозволено и все средства хороши. И таким образом, села между двумя стульями, так как потеряла уверенность, что ее нравственная позиция верна (она уже привела ее к краху), но не может еще освободиться от нее. Потому-то «зубами и ногами» не получается и не приносит ей ничего, кроме новых мучений. И, поняв бесперспективность этих усилий, она, сломленная и обессилевшая, садится покорно ждать неизбежного суда Шаманова.

И вот наступили десять часов вечера. Возвращается Шаманов. Он приходит на свидание с Валентиной! И хотя Шаманов говорит ей, Зине, то, что она со дня их встречи мечтала услышать хоть раз, Зина не воспринимает ничего, кроме того, что он возбужден, счастлив, обновлен, потому что к нему пришла новая любовь. И действительно Шаманов прерывает свою пылкую тираду, чтобы спросить, где Валентина? И Зинаида полностью осознает свое поражение и не борется, не защищается, а просто сообщает Шаманову правду. Ибо никто уже не может осудить ее более жестоко, чем она сама.

{210} Доброе и порядочное в Зине берет верх. Но поздно и уже не нужно. Уже ничему не поможет то, что Зина пытается направить поиски Шаманова по верному пути, — он все равно ей уже не поверит. И ее признание Валентине, и искреннее раскаяние — все теперь приобретает оттенок горькой и жестокой авторской иронии. И уже не может оправдать Зинаиду. Понять — да, но не оправдать.

Примечательная ремарка (383): «Кашкина, как стояла, не поворачиваясь, пошла по улице и исчезла в темноте».